Пастбище Абаго — Тыбга , 24 июля

Выехали рано утром. Прохладно. Ясная голубизна неба почти безоблачна. Едем опять субальпийским лугом пастбища Абаго. На влажной почве отпечатки оленьих копыт. Широкими полосами смятой травы легли медвежьи тропы. У подножья горы Экспедиции, на берегу замшелого озерка, заложен искусственный солонец. Земля вокруг него изъедена и истоптана оленями. Следов десятки, и все свежие. Добывая соль, олени выгрызли две глубокие ямы.

То спускаясь по косогору, то поднимаясь, едем вдоль реки Безымянной. Прозрачная ледяная вода стремительно мчится с крутизны, вскипая на камнях тысячами каскадов. Кажется, что река прыгает по ступенькам. С правой стороны реки на верхней границе леса, видны лежки оленей — овальные, темные пятна среди яркой зелени окружающей травы. Насчитали шестнадцать лежек.

— Зубр любил места в низинах, поляны, где не было скал, — говорит Григорий Иванович. — Много его было по рекам Безымянной и Малчепе. Вот это место — ущелье и поляна под горой Абаго — называлось Зубровое царство. Только здесь и на реке Холодной жило свыше пятисот голов. Была еще Сенная поляна: там зубрам заготовляли сено.

Увидев человека, зубр долго к нему присматривался и, если соображал, что это человек, или чуял человеческий дух, стремительно бежал, ломая кусты и деревья.

Зубра я сам в царское время стрелял. Были звери пудов до сорока и больше. Величиной с двух быков. Грудь у зубра очень широкая, а бока узкие. Шея поросла густой длинной гривой. Зимой зубры почти черные, осенью — черно-коричневые, а летом — больше коричневые. Когда зубр неожиданно на тебя наткнется и, проходя мимо, посмотрит своим свирепым взглядом, страшно становится так, что волосы шапку поднимают. И рев у него свирепый. Очень был большой и грозный с виду зверь, а на самом деле безобидный. В 1928 году пригласили сюда на розыски зубров профессора Филатова — он еще в Кубанской охоте служил. Мы с ним объездили весь заповедник, все зубровые места, но зубров не нашли. Встречались следы больших оленей, и Филатов не раз принимал их за следы зубренка: «Это зубр», говорит. Но я ему объяснял, что след у зубра совсем другой: круглый, двадцать пять на двадцать пять сантиметров, и без запаса на краях, как у оленей. Кости зубра и черепа мы еще недавно находили.

Слева от нас раскинулось зеленое плоскогорье Пшекиша и Бамбака. Справа тяжелой черно-синей грядой, пересеченной во всех направлениях белыми полосами вечных снегов, встали гребнистые хребты. Это горы Абаго, Атамажи, Тыбга и Джемарук. Как двойная чаша, темнеют друг за другом налитые густой синью верхний и нижний цирки ледников Джемарука, откуда вытекает река Холодная… Ледники окружены сугробами испещренного поперечными полосами снега. Там, в «холодах», в дневные часы лежат туры. По крутым бокам гор, повсюду бегут из-под снегов тонкие серебряные нити рек и ручьев. В темных ущельях-руслах, падающих почти отвесно, слышен неумолкающий шум воды.

На самой вершине хребта растут карликовые березы; они искривлены и словно ползут по земле. Вокруг яркозеленые, как мхи, кусты можжевельника, телесно-белые цветы альпийского рододендрона. В горах все еще весна.

Спускаемся на противоположный склон, к опушке высоких пихт, где стоит зимний балаган — постройка из драни и горбылей. Здесь мы должны встретиться с зоологом Насимовичем. Балаган уже населен, на нарах лежат бурки, спальные мешки и разные припасы. В балагане остановилось двое, их сейчас нет.

…Поднимаясь на Тыбгу, мы увидели на склоне первого тура. Он грыз солонец.

Со стороны балагана раздался оклик: нас звал Насимович. Тур поднял рогатую голову. Затем легкими скачками, останавливаясь временами и приглядываясь, стал уходить выше, в скалы. Дважды он, как изваяние, застывал на голых отвесных утесах и пристально смотрел вниз, на балаган. Потом, успокоившись, повернул обратно, приостанавливаясь и срывая траву.

Мы двинулись к вершине хребта. Начались альпийские луга. Низкая трава заткана то голубыми цветами необычайно яркой окраски, то не менее яркими — золотисто-желтыми. Местами цветочный ковер изумляет радужным смешением красок и оттенков — синих, голубых, желтых, розовых, изумрудно-зеленых. Венчики цветов — огромные, на короткой ножке.

В камнях выбиты турами ступенчатые тропки. То там, то здесь земля изгрызена — это естественные солонцы туров.

Из-за скал впереди нас показалось стадо туров — семь великолепных козлов. Стоявший на страже на одиноком уступе бородатый, большерогий тур свистнул, и все стадо, задержавшись на несколько мгновений, перевалило на другую сторону хребта.

В зарослях рододендронов, метрах в двухстах от нас, мы увидели пасущуюся серну. Она спокойно двигалась по склону хребта. Вдруг, очевидно, заметив нас, серна замерла. Ее светлокоричневое тело сделалось неразличимым среди цветущих рододендронов. Только после нескольких бесплодных попыток мне удалось поймать серну в фокус бинокля. Чтобы лучше ее рассмотреть, мы, скрываясь за грядами камней, подошли к ней и поднялись на скалу. Серна издала резкое шипенье — знак тревоги — и быстрыми скачками стала уходить в горы. Теперь ясно были видны коричнево-рыжие бока серны, ее черноватые стройные ноги и маленькие рожки.

Мы вышли из-за скал прямо на стадо туров в восемь голов. Наше внезапное появление вызвало у них удивление и замешательство. Два-три тура бросились было назад. Но тотчас же все стадо остановилось, с любопытством глядя на нас. Затем туры, не торопясь, повернули и один за другим скрылись за хребтом.

Мы вошли в полосу вечного снега: он лежит в теневых местах большими сугробами, припорошен космической пылью и истоптан копытами туров. На каменную осыпь поднялся тур. В течение нескольких минут он смотрел на нас и в разные промежутки времени издавал предостерегающий свист, но не уходил.

Снова перевалив за правый склон хребта, мы увидели девять туров и немного выше столько же туриц.

Солнце склонялось к закату. В лицо нам подул прохладный ветер. Мы приближались к высшей точке Тыбга.

Неожиданно на скалистом отроге показалось стадо туров в двадцать шесть голов. Мы шли, не прячась, и туры увидели нас сразу. Внимательно глядя на нас, стадо направилось к снежным вершинам, вытянувшись цепочкой по узкому карнизу. Впереди — два бородатых тура. Они легко несут свои сильные песочно-серые тела. Следом идут две или три турицы, за ними — могучий старый козел с огромными саблевидными рогами, и опять турицы, которых легко узнать по более темному, почти коричневому цвету шерсти и коротким рогам. Караван замыкают четыре турицы с козлятами.

Одна из них еще не вылиняла, и белый, зимний, подшерсток на ее спине резко отличается от коричневой окраски остального тела. Эта турица безрогая и кажется очень старой, но за ней идет козленок. С величавой медлительностью стадо спустилось за хребет.

На отвесном выступе скалы остался только один тур, старик с саблевидными рогами, шедший в середине стада. Неподвижно стоял он на уступе и смотрел на нас. Так прошло десять-пятнадцать минут. Но вот и этот тур исчез за гребнем, будто растаял.

В балагане нас встретили зоолог Андрей Александрович Насимович и студент-практикант. У Насимовича очень внимательные глаза под темными, почти сросшимися бровями. Глядя на его хрупкую с виду фигуру в лыжном костюме и не по росту больших горных ботинках, трудно поверить, чтобы он мог добраться сюда с тяжелым альпийским рюкзаком за плечами. А ведь о его высокогорных походах с уважением и завистью рассказывают самые бывалые наблюдатели заповедника. Беседуем у костра, разложенного внутри балагана. Андрей Александрович говорит:

— Условия работы научных сотрудников заповедника своеобразны и нелегки. Зимой идешь на лыжах по глубокому снегу, несешь с собой около двадцати пяти килограммов продуктов. А какие здесь снега, показывает хотя бы роспись, оставленная на пихте коллектором на высоте в три человеческих роста. Мой коллектор Никифоров однажды «ездил» на туре. Тур попал в глубокий снег, видна была лишь рогатая голова. Коллектор сел на тура, а я сфотографировал всадника на его необычном коне.

Андрей Александрович Насимович — молодой советский ученый-биолог. Он все свое время отдает наблюдениям за копытными животными заповедника, изучает их взаимоотношения с естественной средой.

Продолжая работу известных исследователей фауны Кавказа — Северцева, Динника, Сатунина, он внес много нового в экологию животных Западного Кавказа, особенно оленя и высокогорных копытных — тура и серны.

Среди его многочисленных исследований выделяется работа о минеральном питании (солонцевании) диких копытных животных. А. А. Насимович дал научное решение вопроса о питании диких копытных искусственными минеральными кормами.

На территории заповедника находится много солонцов, которые посещаются дикими животными. Из числа известных солонцов свыше ста семидесяти, или восемьдесят пять процентов, — водные солонцы, одни содержащие кальций, другие — магний; есть также серные, нарзанные, углекисло-щелочные, соляные, железистые солонцы.

На солонцы ходят олени, серны, косули, туры, медведи, кабаны, рыси, куницы и заяц-русак. Охотно солонцевался и зубр. Не раз приходилось наблюдать, как солонцовую воду пьют птицы — витютень, зяблик, черный дрозд, большая синица и гаичка.

Посещение солонцов животными согласовано с потребностью их в минеральных кормах в различные сезоны года.

Большинство копытных охотнее всего ходит на солонцы весной, когда меняются корма, животные линяют и сбрасывают рога, а у самок идет созревание плода.

Тыбга, 25 июля

Из-за горных вершин выкатилось огромное пылающее солнце. Стало совсем светло. В траве тают последние клочья ночного тумана. Крупными каплями сверкает на листьях утренняя роса.

Прилетела сойка. Вороватая птица села на молодой горный клен в пяти шагах от балагана. Попрыгала на месте, сорвала несколько листков, поточила клюв о дерево, нахохлившись, деловито почистила перья. Ее очень красят два черных пятна по бокам хищной головы и зелено-радужные перья на верхней части сложенных крыльев.

Закончив туалет, сойка с любопытством воззрилась на меня и резко крикнула: «кш-ш», будто прогоняя непрошенного гостя.

Похоже было на то, что мое неподчинение рассердило ее. Перепрыгивая бочком с ветки на ветку, она придвинулась ближе, искоса посмотрела на меня и еще раз издала тот же пронзительный крик, перенеслась на соседнее дерево, с него на другое и скрылась в лесу. Сойка летает быстро, но слишком суетливо и прерывисто, присаживаясь на несколько секунд на каждое встречное дерево или куст.

Полдень. Отдыхая, мы сидели вместе с Бессонным в балагане. Вдруг Бессонный предостерегающе прошептал: «Змея!» и показал на щель в стене, у самого входа. Я осторожно выглянул в дверь. Из-под драни, покрывающей балаган, на освещенную солнцем площадку у дверей выползла великолепной красно-черной окраски гадюка. Мягкими извивами, похожая на пеструю шелковую ленту, она двигалась к порогу. Видно было, как мелко дрожит ее раздвоенный черный язычок. Издавая чуть слышный свист, она уверенно вползла в балаган. Было ясно, что этот путь ей хорошо знаком. Тут Бессонный ударом палки размозжил голову этому прекрасному, длиной в три четверти метра, экземпляру гадюки Казнакова. Но еще долго после этого тело убитой змеи продолжало судорожно извиваться.

Я вскрыл гадюку: ее желудок и кишки были полны непереваренными остатками множества зеленых кузнечиков.

Бранясь и отплевываясь, Бессонный тщательно выскреб и выбросил далеко за порог землю, на которой лежала мертвая змея. До появления этой гадюки он решительно заявлял мне, что за пятьдесят лет своей жизни не видел гадюк в балаганах и не слышал о таких случаях и что вообще гадюк в балаганах не бывает: они живут в специальных норах. Теперь же он, убежденный очевидностью, не только признал свою ошибку, но и грозит сжечь балаган.

…Снова отправились с Бессонным в горы. Небо ясное и чистое. Только над Джемаруком и Джугой, скрывая вершины, неподвижно стоят клубы облаков. Путь лежит по узким оленьим тропам. Ручьи, падая с отвесной крутизны, дробятся о камни миллионами сверкающих брызг. Пенятся водопады. Ложа ручьев поросли яркозелеными мхами и серо-голубыми лишайниками.

Кругом полумгла и влажная свежесть. Всюду оленьи следы. Места солонцеваний словно вспаханы. Вспугнули взрослого черного тетерева и двух его птенцов. На тропе видна их купалка — выбитая и взрыхленная крыльями круглая ямка в песке.

Вскоре встретили тура. Он разбивал копытами солонец и время от времени опускал голову в яму, грызя землю. Поодаль на сланцевой скале стоял другой тур. Мощное песочно-серое тело тура, козлиная борода и серповидные, изогнувшиеся над спиной рога четко выделялись на синеве неба. Мы прошли довольно близко, но тур даже не повернул головы. Его одинокий силуэт долго был виден над скалами.

Спустившись ниже, мы совсем близко подошли к молодому туренку. Отбившись от стада, он растерянно кружил в осыпях, призывая мать свистом. Его тонкий жалобный зов был похож на плач ребенка.

На верхней границе леса, по яркой зелени поляны прошла, срывая на ходу траву, молодая ланка^[2] и скрылась в чаще пихт.

Опять мы увидели туров: козла, который несколько раз пробежал перед нами, издавая тревожный свист, и старую турицу с козленком. Он шел по следам матери, вверх по склону. Когда козленок отставал, мать останавливалась, и вновь они вместе продолжали подъем. Немного выше паслись, поднимаясь на гору, три турицы.

У самого гребня хребта, обратив к нам рогатые головы, в неподвижности застыли четыре бородатых тура.

Идем назад теми же узкими оленьими тропами, теперь уже спускаясь по крутизне склона. Усталые ноги скользят в сырой от росы траве; глаз в сгущающемся сумраке с трудом находит выбитые оленями ступеньки. Дует свежий ветер. Где-то далеко, под нами, скрытая нависшим лесом пихт, шумит река Холодная. В двух местах в глубине ущелья лежат грязно-белые глыбы нерастаявшего снега. Вокруг них в беспорядке разбросаны вырванные с корнем деревья. Это следы снежного обвала. Лавины прикрыли русло реки, и вода течет под ними.

Западные склоны хребта, по ту сторону реки Холодной, еще освещены солнцем. Впереди, сквозь тонкую дымку тумана, видны серо-голубые скалы Тхачей. Справа отвесные, ребристые стены Джемарука и Джуги в синих и черно-зеленых тенях и золотых полосах вечернего света. Над вершинами гор все так же неподвижно стоят облачные громады.

Тыбга — пастбище Абаго — Гузерипль, 26 июля

Решили с Бессонным идти пешком до пастбища Абаго: в дороге будем наблюдать оленей и медведей. Вышли из лагеря рано утром с рюкзаками за плечами.

На склоне горы в низкорослом березняке, шагах в тридцати от меня, пасся олень. На фоне зеленой поляны он виден весь: рыжее с золотым отливом крупное тело, стройные тонкие ноги, ветвистые рога, с шестью отростками на каждом.

Сорвав мягкими губами два-три листка, олень поднимал голову и, подрагивая ушами, чутко прислушивался. Тогда можно было различить биение артерий на круто изогнутой шее, движение округлых мускулов под рыжим золотом шерсти, тревожное трепетанье ноздрей, ловивших подозрительные запахи.

Олень медленно подвигался все ближе, ближе; слышался тихий шелест пригибаемых ветвей. Невдалеке от нас он опустился на траву в тени кривой березки. Он лег головой против ветра, выставив острое шерстистое ухо и непрестанно шевеля им. Рога оленя неподвижно застыли над кустом, похожие на огромные сухие сучья. Я вышел из укрытия, олень поднял голову, но продолжал лежать. Я тихо свистнул. Качнув тяжелыми рогами, олень встал. Насторожив уши и раздувая ноздри, он смотрел на меня. В его больших глазах было удивление и любопытство. Я еще раз свистнул; олень мгновенно повернулся и двумя легкими прыжками, отталкиваясь от земли задними ногами и подгибая передние, пронес свое стройное тело — будто перелетел — через ближайшие кустарники. Он скрылся в лесу, раздвигая рогами и грудью переплетение ветвей. Несколько секунд был слышен удаляющийся треск валежника.

Мы поднялись уже на самый гребень хребта. Вскипая на камнях сотнями пенистых водопадов, сбегает вниз река Безымянная. Она течет из-под вечных снегов, нависших над нами. Чуть ниже снежных сугробов, у истоков реки, на опушке мелкого березняка видно движущееся темнобурое пятно. Это медведь. Он медленно бредет в гору среди цветущих рододендронов и зарослей лопуха-белокопытника.

На несколько минут медведь исчезает в купе берез, потом снова появляется на открытом месте, продолжая свой путь к вершинам хребта. Время от времени останавливается, роется в земле и опять взбирается на гору. Вот он неуклюже поворачивается боком и тогда видна опущенная лобастая голова с остро торчащими, будто обрубленными, ушами, горбатый-загривок, короткие мохнатые лапы. Медведь принюхивается к чему-то в траве, поднимает голову, поводя носом в воздухе, и, повернув в другую сторону, спускается к руслу ручья. Разбрызгивая воду, движется по ручью, приостанавливается, пьет и снова выходит из ручья. Идет, недовольно поматывая головой, к березняку, в тень, и скрывается в гуще деревьев. Больше он не появляется. Медведь отправился на лежку: из березняка он выйдет только вечером, когда спадет дневная жара и угомонятся свирепые слепни.

Сделали небольшой привал на берегу Безымянной. Пью прямо из реки горстью: холодная чистая вода необычайно, вкусна.

Григорий Иванович знакомит меня с повадками зверей:

— Рысь нападает на серн, оленей, но больше на серн. Она или крадется между камней, подползает, или на ветке растянется, ждет. Бросается на серну и когтями и зубами разрывает ей жилы на шее. Я сам, когда еще не было здесь заповедника, убил в горах рысь на серне. Я подкрадывался к стаду серн на самых снегах. Вдруг стадо бросилось за хребет, осталась только одна серна. Подхожу ближе, смотрю: она стоит на коленях и бьется, не может подняться, а на ней сидит рысь, рвет и грызет ей шею. Я выстрелил и убил рысь. Когда глянул на серну, у нее все жилы на загривке, как ножом разрезаны: пришлось пристрелить и ее.

Бывает, что рысь едет на олене и рвет мясо и жилы у него на шее до тех пор, пока он не упадет.

В октябре и ноябре часто слышен крик рыси: он похож на собачий визг, только грубее. Сейчас рысь поднялась высоко в горы, к снегам, следом за сернами.

Олени ревут с двадцатого сентября. Когда рогали ревут, они ничего не замечают, а ланки стоят в стороне и все прислушиваются и следят, чтобы зверь не подкрался. Мне приходилось не раз слышать рев оленей в ноябре и даже в декабре.

— Я так думаю, — объяснил Григорий Иванович, — что это тогда случается, когда олень болеет во время обычного рева. Выздоровев, он отправляется реветь.

Остановились на пастбище Абаго, у подножья зеленого конуса горы Экспедиции. На солонце у заболоченного озерка еще больше свежих оленьих следов, еще глубже выгрызена оленями земля. Решили подкараулить оленей.

Игра красок, смена цветов и оттенков, света и тени здесь причудливы и невероятны. Только что голубело безоблачное небо, серо-серебряные стояли Тхачи и Ачешбок-Чертовы Ворота, белели снега и ледники на ближних коричневых хребтах, светлозеленым ковром стлались субальпийские луга плоскогорий, а сейчас небо покрыто свинцово-сизыми кучевыми облаками, густою и яркою синью налился воздух, и все горы вокруг высятся легкими сине-бирюзовыми пирамидами и кажутся сами сгустками синего воздуха. Гигантский веер золотистых и фиолетовых полос упал на синеву неба и гор. Края туч порозовели. Плывут алые паруса облаков. На западе в багрянце заходит солнце.

Косые лучи заката прорвались из-за туч. Бледнеют и гаснут алые и синие краски. Их сменяют блеклые, голубые и серые тона. Серо-голубая дымка заволакивает горы. Внизу уже ночь. Над горой Экспедиции вспыхнула первая звезда.

Осень