О. РУТКОВСКИЙ, сержант запаса

КОННЫЙ РЕЙД

 

 

Предпоследняя военная зима. Гитлеровцы огрызаются с остервенением: плохо на фронте, не лучше и в тылу. Их постоянно беспокоят крупные рейдовые соединения, особенно одно из них – партизанское соединение Иванова.

Эскадроны его, закаленные в боях в лесах Брянщины и волынского Полесья, и подвижны, и маневренны. Соединение ведет бои в одном месте, а конники главразведки тем временем где‑то за десятки километров изучают тылы врага. Найдено слабое звено, и наступает время операции.

Полесский город Шацк. Зимняя предрассветная мгла. Тишина. Гитлеровские патрули настороженно посматривают по сторонам.

А спешившиеся кавалеристы устанавливают пушки и минометы на окраинах. Внезапный грохот разрывов заполняет округу. Не по‑зимнему легко одетые выскакивают из домов фашисты. Улицы, еще минуту назад такие тихие и пустынные, гремят под копытами коней. Одиночные выстрелы и автоматные очереди, взрывы брошенных в окна гранат, храп лошадей и блеск клинков. Эскадроны рвутся к центру города.

У здания полиции первыми оказались конники взвода Тилитаева. Командир, осадив взмыленного коня и бросив в ножны клинок, прямо с седла прыгает на верхнюю ступеньку крыльца и скрывается в открытых настежь дверях. За ним устремляются автоматчики. Несколько очередей и одиночных выстрелов внутри здания. Взрыв гранаты… На крыльцо, позванивая шпорами, не спеша выходит взводный.

– Все, хлопцы, – говорит он оставшимся на улице конникам и переводит автомат на предохранитель. – Ездовым вместе с первым отделением грузить трофеи.

Сбор здесь, как всегда, через пять минут после зеленой ракеты.

Конники бросаются в разные стороны, а к крыльцу подкатывает обоз. Ездовые укладывают на сани боеприпасы, медикаменты и все, что необходимо бойцам рейдового соединения. Погрузка идет споро, командир лишь изредка делает замечания.

Операция закончена. Люди собираются на крыльце. Сюда же подходят жители, приглашают в гости… В это время через распахнутые ворота во двор вскакивает всадник. Не слезая с седла, он что‑то тихо говорит на ухо Тилитаеву.

Белесое зимнее небо прочерчивает зеленый хвост ракеты. Взводный, вскочив в седло, отворачивает рукав кавалерийского полушубка и поглядывает то на часы, то на подъезжающих конников. Идут последние секунды пятой минуты.

– Доложить о наличии людей, – поворачивается Тилитаев к командирам отделений.

Но и без докладов видно, что весь взвод уже в сборе: требовательности командира в бою и в быту побаивались даже самые отчаянные хлопцы.

Тилитаев смугл и худощав. Он из Казахстана, а командует взводом конников на Украине. Отличный стрелок, хладнокровный минер, смелый разведчик и самый лихой в соединении кавалерист. «Наш Сашка родился на коне и сразу с шашкой», – писали о нем как‑то в многотиражке соединения.

Застоявшиеся на морозе кони грызут удила и рвут поводья. Короткая команда. Скрип санных полозьев. И взвод на рысях идет к сборному пункту эскадрона. Тилитаев и двое взводных докладывают о прибытии командиру эскадрона Родителеву.

Эскадрон повзводно движется дальше. Через несколько минут командиры эскадронов Родителев, Стеклянников и Харченко о чем‑то говорят с командиром отряда имени Щорса капитаном Зимниковым.

У штаба соединения эскадроны строятся поотрядно: ленинцы, невцы, щорсовцы, фурмановцы и котовцы. Колонна из полутора тысяч всадников, сотни саней и нескольких батарей проходит по городским улицам.

За городом на развилках дорог от нее один за другим отделяются эскадроны и растворяются в снежных просторах. И только радиоволны их раций снова летят в ночной тишине навстречу друг другу. Соединение продолжает рейд. А радиоволны то сливают его в мощный поток, конной волной разбивающий крупные гарнизоны гитлеровцев, власовцев, бандеровцев, то снова делят его на отряды, эскадроны и взводы, ведущие самостоятельные боевые операции, которые, как вешние ручьи, смывают с земли грязь фашистской оккупации.

Праздничное утро 23 февраля во взводе Тилитаева началось, как обычно, осмотром и чисткой оружия. В разгар этой работы в дверях среди клубов морозного пара возник Ванюшка Заварзин. Уроженец соседнего с Казахстаном Алтайского края, он считался почти земляком командира взвода.

– Саша, – обратился он к Тилитаеву, – ездовые сено привезли. Выйди и скажи, куда сваливать.

Вслед за командиром во двор высыпал почти весь взвод: от качества сена зависит здоровье коня, а от него – жизнь хозяина.

Взводный медленно обошел несколько возов пахучего сена и остановился у последних саней, о чем‑то напряженно думая.

– Куда сгружать, командир? – не терпелось иззябшим ездовым.

– Пока никуда. Оставить сено на санях.

…Солнце клонилось к западу. Вдоль железной дороги Ковель – Люблин медленно тащился обоз с сеном. Видно, что возчикам не впервой везти сено по наряду гитлеровцев. Одни из них не спеша идут возле своих саней, другие, развалившись на верхушках возов, дымят самокрутками и лениво покрикивают на лошадей. И ни те ни другие не обращают внимания на двух посиневших от холода часовых, которые в огромных эрзацваленках топчутся у врытого в землю бункера. Тем тоже не до обоза с сеном.

– Ес ист зер кальт, – сипит часовой и начинает тузить своего напарника.

– Дывысь, як воны душу кулаками гриють, – цедит один из возчиков, обращаясь не то к лошадям, не то к сену.

А обоз тем временем тянется мимо домиков, в которых разместился гарнизон, охраняющий переезд и небольшой мост. Мороз разрисовал узорами окна и загнал обитателей внутрь. Из‑за построек не видно и часовых у бункера. И тут происходит нечто удивительное: сено на санях бесшумно разваливается, из него выскакивают вооруженные люди, которые в полном молчании бегут к домикам. Секунда… вторая… третья… Вслед за жалобным звоном стекол гремят взрывы гранат. А по темным пустым глазницам вылетевших окон и беленьким стенам хлещут струи пулеметных и автоматных очередей. Минута… вторая… третья… Из домиков уже не стреляют, а еще через несколько минут они горят, с треском осыпая искрами окружающий лес. Тяжелый взрыв сотрясает пожарище и поднимает в воздух то, что недавно было мостом… И вот уже снова только скрип снега под полозьями нарушает тишину погруженного в зимний сон леса.

– Так, выходит, зря мы вас утром из‑за сена ругали, – оборачивается к Тилитаеву ездовой.

– Тебе виднее, – прячет улыбку командир. – Сам в сене немцам «подарок» ко дню Красной Армии возил. Теперь это сено и для коней вдвое полезнее будет!

Кони – любимая тема Тилитаева, которую он включает в любой разговор. А всякая коняга под ним, как по щучьему велению, превращается чуть ли не в сказочного тулпара, на котором он выделывает такие номера джигитовки, что и у опытных кавалеристов широко открываются глаза.

– Человеку нужно сказать, что ты от него хочешь, а конь все чувствует и понимает сам. Вот поэтому все ваши мысли, когда вы сидите на коне, должны быть правильные и умные. Думайте о нем больше, чем о себе, чтобы ему не стыдно за вас было, – полушутя‑полусерьезно поучал конников Саша.

Понятно, что все заядлые «лошадники» душой тянулись к Тилитаеву.

Был во втором взводе паренек из‑под Рязани – Михаил Сосулин. Очень любил читать стихи Есенина. Иногда по примеру земляка, как он с гордостью называл поэта, сам брался за перо. Плоды своего творчества относил в многотиражку соединения. Но землячество с Есениным помогало плохо: стихи получались неважные, и их не печатали. По выражению сотрудников многотиражки, уж очень они были «лошадиные». Их автору даже советовали подобрать в качестве литературного псевдонима какую‑нибудь «лошадиную фамилию». Но упрямый рязанец не сдавался, и на бумаге снова и снова появлялись всем давно надоевшие поэтические образы: огненные глаза, лебединые шеи, шелковые гривы, бархатная шерсть и развевающиеся хвосты.

И вот «лошадиный поэт» стал командиром отделения во взводе Тилитаева.

– Держитесь, хлопцы, теперь он и вас стихи писать заставит, – смеялись в эскадроне над его отделением.

Но Тилитаева прельстил совсем иной талант рязанца: Михаил Сосулин перед самой войной с отличием окончил зоотехнический факультет Московской сельскохозяйственной академии имени Тимирязева и получил звание зоотехника. По совету взводного незадачливый поэт стихов уже не писал, а занялся зоотехникой. И так поставил уход за лошадьми, что на них вскоре стали с завистью поглядывать конники из других эскадронов. Лучшего коня из взвода передали комиссару соединения Волостникову. Это уже было признанием достигнутых успехов.

Вот поэтому‑то, когда взвод отправился на разведку в город Турийск, Тилитаев выслал вперед «зоотехническое» отделение.

Хлопья мокрого крупного снега валили так густо, что за пятьдесят метров всадник был уже не виден. На полушубки разведчики натянули трофейные плащи с капюшонами. Теперь даже на небольшом расстоянии их можно было принять за конный разъезд гитлеровцев.

Лошади крупной машистой рысью несли всадников мимо одиноких будто вымерших хуторов, разбросанных среди зимних полей. Турийск показался из снежной пелены так внезапно, словно вынырнул со дна Турии, на берегу которой он стоял. У первого дома спешились.

– Нимцы тилькы на станции. В мисти их нэма, – испуганно сообщил разведчикам хозяин.

– По коням! За мной! – скомандовал отделенный, вскакивая в седло и не дожидаясь, пока усядутся остальные, дал шпоры коню. В лицо привычно и упруго ударил встречный воздух. Сзади метрах в пятидесяти шло отделение.

Впереди, у самого тротуара, застыла ржавая коробка танка.

«Наверное, стоит здесь с боев сорок первого», – подумал зоотехник, придерживая коня у танка. Вдруг из‑за машины вышли трое. Прямо перед Сосулиным стоял молодой немецкий офицер. За ним два пожилых солдата. Мгновение обе стороны недоуменно смотрели друг на друга. Потом глаза офицера округлились: у всадника под капюшоном плаща он увидел красную ленту на кубанке.

– Партизан! Шнель шиссен! – рука офицера судорожно рвет застежку кобуры парабеллума.

От грома выстрела короткого кавалерийского карабина конь так резко рванулся вперед, что седок чуть не оказался на земле рядом с рухнувшим офицером. Этот рывок и спас его от выстрелов в упор вскинувших винтовки солдат. А когда он обернулся назад, то не поверил глазам: на улицу из домов, как горох из дырявого мешка, сыпались гитлеровцы. Отделение, отрезанное от своего командира, хлестнуло по ним из автоматов. Но видя, что силы уж очень неравны, повернуло коней. Сосулин не мог последовать их примеру: позади толпа врагов, по бокам – дома и заборы, и только впереди улица по‑прежнему была тиха и безлюдна. И он посла л коня вперед, к центру города, туда, где была тишина и неизвестность. Вслед затрещали выстрелы.

За поворотом обширная площадь. Из дверей костела на нее валит густая толпа. «Езус, Мария!» – со страхом выкрикнул кто‑то из толпы. А всадник, мелькнув через площадь, уже скрылся в ближайшей уличке, которая вывела его на огороды.

Позади снова защелкали выстрелы.

«Пусть меня… Только не коня… не коня… Живым схватят… Только не коня…», – лихорадочно бьется одна и та же мысль.

Огороды кончаются. От полей их отделяет дорога. Вдоль нее глубокие канавы и изгороди из колючей проволоки.

«Изгороди не объехать. Проволоку не оторвать. Взять эти обе двойные преграды на коне? Но он к этому не приучен», – мелькает в голове у Михаила.

Крики и стрельба выбежавших на огороды преследователей хлещут по натянутым до предела нервам. Вперед! И никогда не ходивший на препятствия конь легко берет первую двойную преграду. На дороге он сдал немного назад – и второе двойное препятствие позади… Позади узкие улицы города, позади погоня, а впереди спешившийся и занявший огневую позицию взвод Тилитаева.

– Вот видите, хлопцы, человеку нужно сказать, что ты от него хочешь, а конь все чувствует и понимает сам, – говорил взводный на обратном пути.

Проходят дни и недели. Соединение, наводя панику и неразбериху в тылу противника, рейдирует по Волыни. Разведка и диверсии, большие и малые бои.

Огромное село Забужье. По его улицам кавалеристы спускаются к отлогому берегу реки, чтобы напоить коней. И с трудом верится, что эта река – Буг – государственная граница нашей Родины. Глядя на нее, молчат и о чем‑то думают конники. Молчат отделенные. Молчит и командир взвода, словно окаменев в седле.

Это отсюда началось вероломное вторжение вражеских полчищ. Это отсюда они дошли до Москвы, Ленинграда и Сталинграда, пролив крови больше, чем течет воды в Буге. И вот мы снова там, откуда началась война.

От Буга соединение движется на северо‑восток и выходит к границам Белоруссии: для дальнейших операций нужен контакт с соединением, действующим в южной части Брестской области. На связь посылают взвод Тилитаева.

Штаб белорусского соединения расположился в лесу, километрах в двадцати к востоку от Бреста. Выполнив задание, Саша и его конники отправились отдыхать. И когда они уже укладывались спать, послышались звуки узбекской песни. Самое удивительное было то, что пел не солдат, пела девушка…

На ней была выгоревшая защитная гимнастерка. Такая же юбка и маленькие щегольские сапожки. Из‑под сдвинутой на правую бровь синей пилотки на спину спускались длинные черные косы.

– Это Ширин – наш комсорг. Если б вы знали, какая это разведчица! А как она стреляет, как ездит на коне! – восхищенно зашептал парень с немецким автоматом на шее, не спуская с девушки глаз.

История ее жизни казалась легендой. Ширин родилась в Узбекистане. Незадолго до начала войны четырнадцатилетняя девочка вместе с матерью переехала в Брест, куда был переведен ее отец. Он погиб в первые часы войны. В дни обороны крепости в одном из ее казематов умерла мать. Осиротевшая девочка оказалась одна на территории, занятой врагом. Женщина, у которой Ширин жила на квартире до начала войны, переправила ее из города к своей сестре на хутор. В белорусской семье девочку‑узбечку приняли как дочь. Здесь Ширин могла бы спокойно ожидать конца войны, которая принесла ей уже своим началом столько горя. Но юная патриотка хотела драться с врагом и для этого пробралась к партизанам.

Весной 1942 года отряду потребовались медикаменты. Как их достать? К кому из городских врачей обратиться?

– Разрешите сходить в Брест мне. До войны по соседству с нами жил старый врач‑еврей. Он должен помнить меня, – горячо говорила Ширин.

За это предложение было и то, что большие черные глаза и длинные косы делали ее похожей на еврейку. Не вызывая подозрений, она могла общаться с евреями, которые тогда были под строгим надзором полиции.

Когда задание было уже почти выполнено и Ширин со старым врачом шла по улице, они попали в облаву. Полицаи и немцы хватали молодежь и гнали на биржу труда: так начиналась дорога на фашистскую каторгу в Германию. Казалось, на спасение не осталось и малейшей надежды.

– Говорите мне что‑нибудь по‑еврейски, – торопливо шепнула своему спутнику Ширин. Старик заговорил по‑еврейски, а девушка, улыбаясь, отвечала ему по‑узбекски. Так, оживленно «беседуя», они поравнялись с двумя полицаями.

– Стой! Документы! – окликнул их один из полицаев.

– Брось, не видишь с пьяну, что ли, – это же юде! – остановил его напарник.

– Ишь как трещат, и слов не разберешь. Ну да пусть пока поговорят. Скоро мы их отправим, только в другую сторону! – услышали они за спиной голоса и смех полицаев.

Отряд получил медикаменты. Так благодаря девушке из Узбекистана и старику, носившему на груди накануне своей гибели желтую шестиугольную звезду, были спасены жизни людей различных национальностей…

Как‑то Ширин снова отправилась из леса на задание. Распростившись с партизанами на последней заставе, она двинулась дальше одна. И вдруг из‑за кустов ее неожиданно схватили два дюжих полицая, неизвестно как и для чего оказавшиеся в лесу. Девушка рванулась – в руках полицаев осталась только ее куртка. А еще через мгновение они, навеки сохранив на своих лицах удивленное выражение, лежали на лесной тропинке, прошитые автоматной очередью.

Это были лишь отдельные штрихи удивительной биографии девушки из Узбекистана, о которой казаху Тилитаеву и его людям рассказали белорусы под Брестом.

На следующий день конники Тилитаева были в своем соединении. Оно расположилось в лесу на севере Волыни, неподалеку от железной дороги Брест – Ковель.

Раннее июньское утро. Только что проснувшийся лес полон птичьего щебета и той влажной пахучей свежести, которая скапливается за ночь и при свете солнца распространяется повсюду, бодря все живое. В этот ранний час к взводу, охранявшему восточную опушку леса, из штаба возвратился командир. Едва спрыгнув с коня, Саша стал объяснять обстановку:

– Фашисты подтягивают крупные силы и окружают лес. Штаб партизанского движения Украины приказал из окружения не выходить, а принять бой. Это отвлечет армейские части врага и облегчит нашим прорыв фронта. Поэтому, ведя бой здесь, мы будем помогать прорыву линии обороны врага на фронте.

А потом, убедившись, что все понимают серьезность задачи, отдал распоряжение:

– Окопы рыть в полный профиль. Коней укрыть в соседней балке.

В небе появляется «рама».

– Неспроста этот пакостник здесь кружится, – вздыхает Ванюшка Абрамченко и снова с ожесточением роет ячейку для ручного пулемета…

Оборона готова. И вовремя.

Солнце уже опускалось, когда с запада, медленно извиваясь, поблескивая боками автомашин и бронетранспортеров, надсадно завывая моторами, поползли вражеские колонны.

Третьи сутки подряд гремит бой. Никто не может сказать, в который раз идут в атаку гитлеровцы и власовцы.

– Без команды не стрелять, – снова и снова передает по цепи Тилитаев.

Все ближе мелькают за деревьями пестрые плащ‑накидки и маскхалаты. «Форвертс! Форвертс!» Пестрые фигуры уже не только не ложатся, но и не прячутся за деревья. Еще один бросок – и они растопчут защитников леса. И снова, в который раз, им приходится откатываться назад, бросая убитых и раненых.

В цепях залегших гитлеровцев непонятная возня.

– Фойер! Фойер! – слышится оттуда.

– Мало им было огня! Еще хотят, – не говорит, а хрипит потерявший голос Тилитаев.

Впереди вспыхивают яркие языки пламени. Огнеметы. Так вот о каком огне кричали фашисты! Языки пламени ширятся, растут. Огненный вал с треском и шипением катится на окопы.

– Сгорим! – взлетает чей‑то испуганный возглас.

– Без паники! Горит хвоя и сушняк, а не лес! Убрать от окопов все, что может гореть, – слышится уверенный голос командира.

Обдирая в кровь руки, люди под прикрытием приближающегося огненного вала оттаскивают ветки и валежник. Огонь все ближе. Вот уже в нем дико воют тяжело раненные власовцы, оставшиеся там, где захлебывались их атаки. А партизаны слезящимися от жары и дыма глазами уже ловят на прицел фигуры врагов.

На четвертый день боев от командования соединения поступил приказ: прибыть к штабу соединения для выхода из окружения. Но как оторваться от противника, если он то и дело бросается в атаки? Нужно оставить заслон, который ценой собственной жизни задержит врага. Остаются добровольцы.

За огромным сосновым пнем залег Адам Иванчук из Городницы. Он спокоен в любой обстановке. Однажды, когда подрывники минировали железнодорожную линию, Адам находился в группе бокового охранения. Тихий свист оповестил, что мина заложена и охранение может сниматься. И когда все поднялись, на насыпи остался лежать один Иванчук. Оказывается, парень задремал, когда других в это время била нервная дрожь. Тогда за свое чрезмерное спокойствие он получил от Тилитаева трое суток ареста. Правда, за неимением гауптвахты он отсидел их в самим же вырытой яме. Сейчас его сверхъестественной хладнокровие было как нельзя кстати.

Справа, от него окопался москвич Андреев. До войны работал на автозаводе. Мечтал стать инженером‑автомобилистом. Война перевернула все планы. Но весельчак Андреев ни в каких обстоятельствах не терял оптимизма. Он и сейчас, после того как пулеметной очередью ему перебило ноги, превозмогая боль, пытается шутить.

Андреева перевязал сам истекающий кровью Яков Шпильберг, врач из небольшого волынского городка Горохова. Яков говорил на двенадцати языках. Стоило радисту принять любую из европейских радиостанций, он начинал переводить содержание передачи. Из других эскадронов на него приходили смотреть как на чудо. Во взводе Шпильберг был всего две недели. Когда гитлеровцы оккупировали Горохов, Якова, как и всех евреев, загнали в гетто. Там он вступил в боевую группу, которая с оружием в руках встретила фашистов, когда те приступили к уничтожению гетто. Еврея Шпильберга спрятал украинец Шевчук, которому когда‑то врач своей операцией спас жизнь. Два долгих года Яков просидел на чердаке. Однажды во дворе послышалось бряцание оружия и разговор. Говорили по‑русски. Через несколько минут Шпильберг уже обнимал конников разведки. Два дня спустя он был во взводе Тилитаева, а теперь раненый лежал с автоматом на лесной опушке.

В заслоне остались также старшина эскадрона Губин и секретарь партгруппы Гиманов. Первый был из Камня‑на‑Оби, второй – из Казахстана.

Возглавил оставшихся начальник особого отдела. Сдержанный и суховатый лейтенант государственной безопасности Бобыр был безгранично храбр. И на этот раз он остался на самом опасном месте.

Все они остались просто и буднично. Не было высоких слов о долге и подвиге. Был сам подвиг. Они задержали врага. И погибли сами. Погибли для того, чтобы их товарищи по оружию, соединившись с фронтом, снова вышли к государственной границе нашей Родины, а затем, пройдя по Европе, закончили войну в Берлине.