Неужели совсем никак не отличаются выступления в России и на Западе?

Прусикин: Если сравнивать Америку и Россию, то в России гастроли делаются профессиональнее. Потому что там все завязано на профсоюзах – и очень много сделано «на отъебись». Там разрыв между уровнем артистов просто гигантский: ты либо андерграунд, либо стадионы ебашишь. Посередине к тебе будут относиться как к андерграунду – даже если ты несколько тысяч человек собираешь, как мы.

Мы вот в Сан‑Франциско приезжаем – билетов продано [на] 1500 человек, солд‑аут. А они говорят: «Наши техники не могут подключить сабвуфер». Наши ребята ковыряются часа три, ничего не получается – после чего американцы говорят: «Так они сгоревшие». Мы такие: «Чего? А чего вы нам не сказали?» «А вы не спрашивали». Ладно. Говорим: «Везите нормальные». Они: «Да и так нормально, вы чего? Не так басить будет – и норм». «Ебанулись? Ребята, есть контракт, везите». – «О‑о‑о, ну ладно». При этом, блин, мероприятие плюсовое – они не в минус работают. В Лос‑Анджелесе у нас был солд‑аут за полтора месяца. Мы предлагали перенести на площадку побольше, но они не стали. Приезжаем – и что? Там нет сцены. Мы говорим: «А где сцена?» А они говорят: «А че? Вам нужна сцена?» «Блядь, да». Они такие: «Ну у вас же только диджей и басист».

У европейцев другая тема. В Голландии все четко – лучшая техника, лучшие техники, все железобетонно. Но строго по таймингу, по минутам. И даже если что не так – все просто сваливают после условленного времени. Во Франции тоже все четко – как и в Германии, и в Центральной Европе. В Восточной Европе тоже нормально – но они больше похожи на русский продакшн. При этом русский продакшн вовсе не плохой.

Чтоб ты понимал, мы были на «Грэмми» и были на «Новом радио». Я могу сказать, что «Новое радио» сделано в три, в четыре раза лучше, чем «Грэмми». На «Грэмми» номера сами по себе дороже – но по факту их делают звезды, которым это выгодно для репрезента; они туда чуть ли не свои деньги вкладывают. Все сделано на трансляцию – но люди же платят по 5000 долларов за билеты. Мы пришли – и толком не было ни видно, ни слышно ничего. Экраны были какие‑то малюсенькие, их только часть зала видела. Когда Билли Айлиш пела, то слышны были разговоры пришедших, а не ее голос.

Вот тебе и американский продакшн! Чтобы было все хорошо, тебе нужно стать суперзвездой. Именно поэтому, я считаю, вся новая школа в Америке поет под плюс – потому что там, где они начинают, невозможно по‑другому. Об тебя там вытирают ноги. Легче включить плюс и просто попрыгать.

Пязок: А еще, кстати, русские более смекалистые и находчивые. Потому что в Европе иногда люди работают по инструкции: шаг вправо, шаг влево – ступор. У русских есть умение не по инструкции действовать – и они не впадают в панику, если что‑то идет не так.

 

Прямо сейчас Little Big стали частью российской эстрады. Вы следите за ней как‑то при этом?

Прусикин: Не слежу, не считаю это нужным и полезным – таково мое личное мнение. Мы всегда остаемся собой: мы не стараемся работать с какими‑то аудиториями, попадать в эфиры. Тот же самый «Skibidi» – это не детская песня, там по факту поется о сексе, и в клипе даже есть постельная сцена. Да, она выглядит странно – но мы любим, чтобы выглядело все странно. Это такой мюзикл: с драками, с алкоголизмом – и так далее. Мы изначально для подачи выбрали юмор, комедию. Почему? Потому что я обожаю комедию. Это не значит, что мы несерьезно относимся к музыке; каждый из нас с юности этим занимается. Просто комедия дает нам выразить то, что мы хотим сказать, наиболее точно. При этом сейчас очень крутое время: до этого, по сути, шоу‑бизнеса толком не было, он сейчас лишь начинает становиться на ноги. Люди становятся богатыми – и я говорю не только про артистов, а и про прокатчиков, продюсеров, саунд‑продюсеров, режиссеров клипов. Появляются продакшны, которые начинают с клипов и переходят, например, в сериалы. Это новые люди, которые по‑другому думают. Все мы за последние годы по факту и создали этот шоу‑бизнес – и это очень круто. И интересно, куда он разовьется – а развивается он очень быстро.

Почему сейчас американцы активно ищут, как выйти на российский шоу‑бизнес? Потому что здесь появились деньги. Это огромная страна, на которой можно зарабатывать. К нам просились несколько известных на весь мир артистов, чтобы сделать совместный трек. Нам нужен больший заход в Америку – а им нужна Россия. Уже никто не думает, что в России какие‑то дремучие люди: все понимают, что тут не ходят медведи зимой в ушанках, а пьют здесь меньше, чем во Франции, например. И все увидели, что рынок есть.

Пязок: Мне нравится, что сейчас стало появляться очень много ребят, которые делают интересные клипы. Российские работы выросли так, что на любом фестивале в каждой номинации примерно два – три российских клипа из десяти. Единственное что – они делают крутую, красивую, артовую картинку, но мне не хватает того, чтобы они делали это более доступно. На подумать – супер, для фестивалей – супер, а чтобы цеплять массы – чуть‑чуть не хватает здесь более мейнстримового подхода. Но в целом и рук, и мозгов хватает – и у нас, и в Беларуси, и в Украине.

Прусикин: Я даже больше скажу: у постсоветского пространства в данный момент огромный шанс стать мировым лидером в клипмейкинге. Как Америка в рэпе, например.

Давайте закончим «Евровидением». Обидно, что из‑за коронавируса обломалась ваша поездка на конкур с?[182]

Прусикин: Слушай, по факту нам ни горячо, ни холодно: мы в этой ситуации на выигрышных позициях. Для нас не было самоцелью поехать на «Евровидение», это был скорее прикол. Вот я прямо так и говорил: «Давай отошлем – прикинь, нас возьмут? Вот будет весело!» И нас взяли. Мы написали эту песню просто так, не под «Евровидение». Мы сделали клип, он зашел – и стал самым просматриваемым клипом за всю историю официального канала конкурса. «Евровидения» не случилось, а мы уже в истории! Исхода лучше, честно говоря, я бы не придумал.

 

Интервью: Сергей Мудрик (2020)

 

2019

 

Rasa

Пчеловод

 

Российская поп‑музыка всегда была среди прочего царством безоглядно идиотских метафор, и эта песня – достойное продолжение традиций: в конце концов, где влюбленный самолет, там и влюбленный пчеловод, причем почему‑то в пчелу (собственно, конкретно про пчел с эстрады в 1990‑е пела по‑хорошему дурацкая группа «Президент и Амазонка»). Семейный дуэт RASA делает универсально форматные для конца 2010‑х песни: прямой бит, немного пения, немного рэпа – и обязательный хук, который должен помещаться в форматы соцсетей; наверное, это можно назвать кальян‑поп. Насколько сам жанр выдержит проверку временем, неясно – но есть подозрение, что рефрен «Ты – пчела, я – пчеловод» будет приносить ностальгические дивиденды и через 20 лет.

 

Дарья Шейко

вокалистка, соавторка песни

Витя [Поплеев] у нас из Красноярска, я из Донецка – а встретились мы на студии в Москве. Работали на одну компанию, потом вместе оттуда ушли, начали жить вместе и буквально через полгода решили попробовать делать вместе музыку – до того писали песни по отдельности. Вдвоем уехали в Красноярск, там записали альбом и вернулись в Москву. Думали: «Все, у нас есть альбом, круто». Но у нас не было денег – и все песни, которые там были, мы продали.

Я занимаюсь музыкой с детства. Ходила во дворцы юношества на танцы, пела; на 9 мая выступала, на день города – была звездой. Музыку я слушала разную. Учитывая, что я из Донецкой области, естественно, кроме всего остального был еще шансон: я реально знаю Любу Успенскую, весь ее репертуар. Сейчас мне нравится джаз, соул, R’n’B – но я не совсем понимаю, как все это адаптировать у нас в России.

[С «Пчеловодом»] изначально Витя придумал сам прикол: и пчеловода, и вот это «бжж, бжж, бжж» – только более минорное. А потом он написал вот этот качовый разрывающий бит, под который невозможно устоять. Мы тогда были совсем неопытными: например, нас потащили сразу на все большие площадки, и мы выступали под минус – без наушников, без ничего. Мы даже не знали, что все остальные артисты поют под плюс, потому что не отстроены микрофоны: это большой сборный концерт, где никто ничего не будет выстраивать, и глупо выходить и петь под минус, позориться.

Конечно, сейчас есть ощущение переизбытка одинаковой поп‑музыки. Показывает тебе кто‑то демку: «Послушай, как тебе, нравится?» А ты думаешь: «Блин, да вроде все прикольно – но бит уже до боли знакомый». Я думаю, настает время артистов, которые поют: будет цениться особый тембр, своя манера. Например, как у Андро.

Мы очень активны медийно. Например, когда был карантин и не было гастролей, мы разогнали свой TikTok до двух с половиной миллионов подписчиков – просто потому, что начали снимать. У нас все получается, нам несложно. Наверное, есть какие‑нибудь рэперы, которые где‑то сидят на студии с утра до вечера: им легко музыку делать, но сложно что‑то сказать. А у нас с этим проблем нет: мы абсолютно ко всему открыты, и у нас все получается.

 

Интервью: Николай Овчинников (2020)

 

Виктор Поплеев

вокалист, соавтор песни

Песня «Пчеловод» была демкой, которая у нас давно лежала, и мы особо на нее не рассчитывали. Причем поначалу она была вообще в другом настроении – не в таком веселом. Как‑то мы выкинули в инстаграм кусочек песни, и знакомые начали писать, мол, это прикольно, делайте. Мы решили попробовать. До того как мы в Москве открыли студию, многие гениальные вещи появлялись у нас дома; пока до студии доедешь, уже потеряешь вайб. А дома, раз‑раз, накидали – и все, отправили на сведение [моему брату и главе лейбла Rasa] Саше. «Под фонарем» был записан прямо под одеялом, «Фиолетово» и припев «Пчеловода» мы записывали дома.

В самом начале нам не хватало опыта. Сейчас к нам подходит ноунейм, говорит: «Послушай мою демку». Ты слушаешь и объясняешь: «Чувак, у тебя тут нет крюка – здесь надо сделать так, по музыке так». У нас все свое: у нас семейная команда, семейный подряд. Мы снимаем клипы сами – даже сами монтируем! Единственный клип, к которому мы не прикасались, потому что сразу было клево, – это как раз «Пчеловод», там ребята из Ozio Production сделали все. Почему мы сами все делаем? Я не смогу согласиться с мнением какого‑то дяди‑продюсера. У меня есть свое твердое мнение, и меня тяжело переубедить – только Даше это удается. Только мы знаем, как мы можем сделать круто.

 

Интервью: Николай Овчинников (2020)

 

 

Jony

Комета

 

К 2019 году так называемый кальян‑рэп становится базовым форматом российской поп‑музыки: вершины чарты «ВКонтакте» и Apple Music неизменно занимают люди с похожими именами (HammAli & Navai, Rauf & Faik, Ганвест, Джаро, Ханза, Cygo, Andro и так далее) и похожей музыкой. Все они поют и читают про любовь, вяжут слова, часто используют прямую бочку – и не имеют в виду никакой традиционной хип‑хоп‑аутентичности. Главный рассадник такой музыки – Zhara Music, лейбл, основанный Эмином Агаларовым и возглавляемый Бахтияром Алиевым, который еще в начале 2010‑х под именем Bahh Tee не без успеха исполнял грустный рэп про любовь «под пианинку» и никогда не стеснялся говорить о музыке как о бизнесе. Под руководством Алиева жанр постепенно начинает мутировать – так, в песне «Комета», которую записал клиент аффилированного с «Жарой» лейбла Raava, уже и рэпа никакого нет: вместо него – куплет, почти целиком состоящий из пушкинского «Буря мглою небо кроет», и многократно повторенный страстный хук, окруженный все тем же дымчатым электронным звуком. Дополнительное доказательство того, что все это работает, – главная индустриальная новость весны 2021 года: «Жару» купил мейджор‑лейбл Warner – и теперь она стала российским подразделением легендарного Atlantic Records.

 

Бахтияр Алиев (Bahh Tee)

издатель, продюсер, глава лейбла Zhara Music

Первую песню я написал под впечатлением от выступления Тимати и «Банды» на четвертой «Фабрике звезд» (смеется). Но я не могу сказать, что на кого‑то равнялся: я писал музыку, которой не хватало в моем плеере. В жизни каждого юноши, наверное, бывает период, когда хочется слушать грустные песни про любовь. Когда я начинал, писать такие было немодно. У каждого рэпера в альбоме была спрятана песня про любовь, которую он, стесняясь, туда закинул – в остальных песнях пелось о том, какой он крутой. А мне хотелось слушать именно лиричные песни – и я начал их писать. Я не стеснялся быть собой. Конечно, мой творческий образ не совсем соответствовал тому, какой я в жизни – я был не такой эмоциональный; более холодный, строгий. Я же служил, старшиной был – для этого нужен характер закаленный. В творчестве я раскрывался с эмоциональной стороны, и мне это нравилось. Я думал: «Ок, я не буду как большинство рэперов, которые в песнях – гангстеры, а по жизни – тюфяки. Я буду по жизни таким, какой я есть, а песни будут писать такие, какие захочу».

Я задал тренд на рэп‑баллады. Мне кажется, это факт (смеется). Есть вещи, которые сложно не заметить, каким скромным бы ты ни был. После меня пошла волна артистов, которые взяли за основу творчества любовную лирику. Сначала – молодые, а первой серьезной заявкой после меня я считаю творчество Джа Халиба: у него был свой стиль. Следующими в этом направлении стрельнули HammAli & Navai – у них тоже хип‑хоп и тестостерон смешаны с лирикой, и при этом это круто сделано. Мои песни были нежными, но все равно мужскими – и HammAli & Navai тоже смогли свою романтичность показать с мужской стороны.

К термину «кальян‑рэп» я отношусь прекрасно. Я считаю, что в этом ничего стыдного нет – мы все должны гордиться кальян‑рэпом. Понимаете, любой скульптор, даже самый крутой и гениальный, первым делом слепил колобок. Кальян‑рэп – это тот самый колобок, который слепили наши артисты. Они сделали это сами, такого в мире больше нет нигде. Это наша музыка, российская; с этнической примесью, с примесью, может быть, приторного романтизма – но эта музыка родилась здесь. Мы слепили колобка. Всегда смотрели на Запад – а тут получилось что‑то свое. И кто знает: может быть, через 10–15 лет это приведет к тому, что западный артист посмотрит на российских и скажет: «А давайте сделаем как у них» (смеется).

Безусловно, я принял участие в культивировании кальян‑рэпа. Мне нравилась эта музыка тем, что она не напрягает и при этом самобытная. Мы увидели, что это нравится народу, и направили в нужное русло. Кальян‑рэп так популярен благодаря своей простоте. В России всегда была эстрадная музыка, шансонистая музыка, душевная такая – и здесь тоже есть эта душа. Даже когда парень под прямую бочку поет, что заберет девочку с пати, он все равно поет это душевно. Формулы хита не существует, потому что хитом может стать любая фигня – особенно сегодня, когда все решают TikTok, инстаграм и социальные сети в целом. Я могу написать песню, которая с высокой долей вероятности попадет в чарты, но это говорит не о моей гениальности, а скорее об опыте – у меня набита рука. Когда мы слышим песню, мы ее оцениваем, конечно, – и понимаем, может ли это быть в топе чартов. Тут вопрос не в том, чтобы чувствовать музыку, а в том, чтобы чувствовать настроение народа: что он будет сейчас потреблять, а что – нет. Но кто бы что ни говорил, мы не выпускаем музыку, которая залетает в чарт на три дня: мы стараемся выпускать музыку, которая будет там долго.

Я бы не сказал, что Zhara Music – коммерческий лейбл. Он успешный. Любой лейбл хочет быть коммерчески успешным – даже тот, который занимается нишевой музыкой. Когда мы начинали работать, нас никто не знал, мы были андерграундными чуваками. Я делал попсовые песни про любовь, когда этого не делал никто. Тогда это не продавалось – а сейчас это мейнстрим. Я не должен переобуваться, потому что то, что я любил, вдруг стало популярным: я хотел этого так же, как этого хотят ребята, которые сейчас занимаются андерграундной музыкой. Большинство ребят на лейбле дружат между собой, у них плюс‑минус близкие взгляды на жизнь. Мы стараемся прививать молодым ребятам какие‑то понятия – чтобы они не обижали слабых, помогали друг другу и так далее. Банальные на самом деле вещи. У нас много восточных, кавказских ребят – а у них менталитет более консервативный, и у них такие ценности ярче выражаются. Когда человек становится успешным, обычно он начинает меньше думать о быте – ему больше не надо искать, где заработать на кусок хлеба. Он посвящает себя каким‑то правильным, полезным вещам.

Мы не находимся в постоянном поиске новых артистов: сейчас большинство артистов либо попадают к нам через рекомендации, либо это наши друзья. У нас хорошее имя, хороший имидж, все хотят с нами работать. У нас хорошо выстроены все процессы – на мой взгляд, мы самый технологичный и адаптированный под клиента лейбл. У нас обслуживание артистов на уровне страховой компании или банка: любой запрос решается моментально. Как Моргенштерн попал к нам? Мы ни рубля не заплатили ему. Просто они выпивали с Наваи; Моргенштерн жаловался, что не может найти подходящий лейбл. А Наваи сказал, что есть только один лейбл, в котором он должен работать, – и это Zhara. И все, Моргенштерн сам позвонил, и сейчас один из самых довольных наших артистов. И кстати, один из самых адекватных – несмотря на его образ.

С Эльманом мы знакомы очень давно – мы планировали работать вместе. В какой‑то момент я понял, что у него есть хорошие задатки менеджера, продюсера. Через год Эльман пришел, привел ко мне Джони и Андро и спросил, что я думаю. Мы начали с ними работать: не стали их подписывать на лейбл напрямую, а заключили продюсерский контракт между ними и Эльманом, который пользовался нашими ресурсами. В итоге из этого получился лейбл Raava. В этом случае Zhara Music занимается дистрибуцией и маркетингом, лицензированием, концертами и финансами – а Эльман занимается всем, что касается творчества и продюсирования. [Артисты Raava] Эльман, Джони, Андро и Гафур снимают один дом на всех. У них есть два саунд‑продюсера, с которыми они работают в одной студии, – естественно, у них звук похож, потому что они все это делают вместе. Это нормальная история.

«Комета» – это вообще не кальян‑рэп. Кальян‑рэп – это уже прошлое, это уже не модно. Те же HammAli & Navai – это уже скорее шансон, например, а в творчестве Raava вообще рэпа не было и нет. Я считаю, что у них какая‑то новая эстрада – если вы хотите прикрутить сюда слово «кальян», можете написать, что это кальян‑R’n’B (смеется). Но вообще, это просто хорошая R’n’B‑музыка, благородная – и это очень круто спето. «Комета» создавалась так: у Джони была какая‑то зарисовка, и он услышал в интернете тайп‑бит – то есть готовый бит, который был сделан на продажу. Джони хотел взять за основу этот бит – но изменить его и сделать «Комету». Этот бит выкупили, доработали, где‑то изменили – нормальная история. После чего написали несколько куплетов. Было желание из добрых побуждений привить молодежи классный хук, Джони спросил: «А можно я стих Пушкина использую?» Я говорю: «Можно». В итоге это сработало в плюс: как в любом успешном проекте, люди пытались за что‑то зацепиться – мол, мы бит украли, потому что свой не смогли сочинить, а еще Пушкина вставили, потому что не могли написать текст. Но мы ничего не украли – у нас по закону все. Любое творчество через 70 лет после смерти автора становится достоянием народа, это можно использовать, как захочешь.

Мы ставили на эту песню, конечно. У нее такой надрыв… Когда мы услышали, сразу поняли, что это будет хит, это разорвет. Когда Джони начинает, он поет низко – а потом уходит на октаву вверх и поет на надрыве. Человек, даже не понимающий слов, все равно эмоционально заряжается: он понимает, что происходит что‑то крутое. Я даже слушал эту песню, выключив в сознании слова, и она меня все равно цепляла.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

Эльман Зейналов (Elman)

продюсер, глава лейбла Raava Music

Raava появился после моего ухода от продюсера Виктора Дробыша. Там я увидел определенные ошибки в развитии компании – то есть даже не в компании, а в шоу‑бизнесе в целом, потому что все работали одинаково (подход не менялся с нулевых, мне кажется). Я снял дом, пригласил Андро и саунд‑продюсера Ашота, чуть позже пригласил Джони. У меня была уже медийность, опыт и понимание – и я взял на себя ответственность и стал развивать лейбл. Наша идеология заключается в том, чтобы наша музыка лечила души людей, а не разрушала их.

С Джони мы познакомились в интернете. Я увидел его кавер в инстаграме – оказалось, что он на меня подписан. Потом мы несколько часов просидели в кафе, болтая о музыке. Тогда он сказал, что мечтает стать артистом, и я дал ему несколько советов, а после этого ушел на телепроект [ «Новая Фабрика звезд» на «Муз‑ТВ»]. Кстати, на той встрече я ему показал Андро – и они начали общаться. После проекта я решил, что хочу помочь этим талантливым парням, и каждый день думал о том, как я могу это сделать. Они меня мотивировали найти решение очень быстро. Почему мы похожи? Я думаю, что мы похожи, потому что круглые сутки находимся вместе. К счастью, мы можем быть собой – и за это люди нас будут любить еще больше.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

Зейналов отвечал на вопросы письменно

 

Джахид Гусейнли (Jony)

певец, автор песни

Меня с детства тянуло на творчество. Больше всего душа лежала к музыке – наверное, из‑за того, что я пою с шести лет и очень это люблю. Когда мне было 14, надо было понять, чем я буду заниматься в жизни. Поговорив с родителями, я решил, что должен продолжать работу отца – он занимается бизнесом, связанным с одеждой. Я четыре года учился международному бизнесу в бакалавриате Государственного института управления, затем учился в магистратуре по той же специальности – и параллельно работал у отца. Мы шили товар в Тур‑ции и продавали его по всей России.

Параллельно я занимался музыкой – делал каверы, выступал на разных локальных мероприятиях. В университете были творческие объединения, и я в них участвовал; были даже гастроли по городам. В какой‑то момент я понял, что занимаюсь не тем, о чем мечтал. Тут как‑то сложились звезды – и я познакомился с Эльманом, а он познакомил меня с Андро. Мы хотели заниматься музыкой всерьез – то есть добиться успеха, а не просто повеселиться. После окончания магистратуры я сказал родителям, что выстроил себе фундамент и дальше хочу заниматься творчеством; если у меня не получится, я всегда смогу вернуться – у меня есть дипломы, знания и опыт работы. Родители согласились. Позже я познакомил их и старшего брата с ребятами, мы рассказали о своих целях и планах. А потом, грубо говоря, я все бросил – ушел с работы, отказался от всего. Мы с ребятами сняли большой дом, переехали туда и начали писать музыку – договорились, что создадим лейбл. Первое время нас финансировала Zhara; когда дела пошли в гору, мы стали возвращать деньги.

Каждый старается равняться на лучших из лучших в своем понимании. Для меня это был в основном Запад. Конечно, российская музыка тоже играла роль в моей жизни, так как я с четырех лет жил в Москве, но все‑таки я больше слушал западную и нашу народную – турецкую, азербайджанскую. Когда я был ребенком, скачал на свой телефон Nokia все песни Майкла Джексона и слушал их в разных интерпретациях: и студийные версии, и концертные, и акапелла, и акустические, и инструментальные. Я хотел понять, как это работает: почему эти песни вызывают во мне такие эмоции, почему от них мне становится лучше. Читал переводы текстов и вдохновлялся. Это происходило периодами – я выбирал артиста и углублялся в него, чуть ли не в течение полугода слушал: Энрике Иглесиас, Луи Армстронг, Nickelback, Стинг еще времен The Police, Coldplay. Я не разделял музыку по жанрам – мне важнее была суть, подача, посыл. Последним артистом, подтолкнувшим меня, был XXXTentacion (он умер молодым, царство ему небесное). Его песни пробуждали во мне невероятные эмоции, которые я давно не получал от современных песен. Он и по сей день меня вдохновляет – благодаря ему я сделал шаг от простого бизнесмена к артисту.

«Комету» я написал в середине лета. Я тогда всю ночь гулял по Москве и в итоге приехал на смотровую площадку на Воробьевых горах: встретил рассвет, сидя в машине. Я был спокоен, но в то же время в голове было много мыслей о жизни – за ту ночь я успел многое обдумать. Так получилось, что у меня был бит; я включил его, включил диктофон и начал петь. Я смотрел на небо и представил, как с него падают звезды – таким образом мне пришло в голову слово «комета». В ту же секунду придумал мотив, и текст написал там же. Эта песня о том, что мне плохо без человека, что я очень скучаю; что я хочу, чтобы мы были вместе, чтобы все было как прежде. Это очень личный момент, о котором мне было трудно рассказать, и я решил, что удобнее передать свои эмоции в песне.

Вставить строки Пушкина – моя идея. Когда я писал альбом «Список твоих мыслей», я сочинял другую песню, и в одном месте спел стихотворение «Зимний вечер». Ее я так и не выпустил, но идея осталась. В песню «Комета» эти строки легли идеально – и по смыслу, и по музыке. Именно эти четыре строчки Пушкина засели у меня в голове с детства. Я думаю, что ничего плохого в этом нет. Кто‑то сказал: «О‑о‑о, ты думал, мы не заметим, что ты украл стих у Пушкина?!» Это странный комментарий! Потому что, во‑первых, я этого и не скрывал; во‑вторых, все знают, что это Пушкин – как раз идея была в том, чтобы его узнали. Приехав домой, я показал песню ребятам. Я сразу понимал, что это хит, потому что песня вызывала у меня невероятные эмоции – да и ребята положительно отреагировали. Потом я хотел сделать на нее такой же хитовый клип, и я очень рад тому, что получилось. Я буду смотреть этот клип в 70 лет и вспоминать эти дни (смеется). В нем тоже есть сильный посыл – я прожил конец света. Слава богу, конца света не случилось – но 2020 год, конечно, выдался тяжелым для нас всех.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

Гусейнли отвечал на вопросы голосовыми сообщениями

 

 

Niletto

Любимка

 

Мускулистый татуированный екатеринбуржец Niletto впервые засветился в двух сезонах «Песен» – еще одного телевизионного шоу по поиску талантов. Тем не менее его «Любимка» – образцовый хит конца 2010‑х, не имеющий никакого отношения к тому, что показывают по телевизору. Это такой популярный метамодернизм: цитаты из «Наутилуса», Джастина Тимберлейка и голливудских вампирских боевиков соединяются со смазливой мелодикой в духе «Рук вверх!» и вездесущим упругим хаус‑звуком из позапрошлого десятилетия, чтобы дать в итоге идеальный музыкальный медиавирус, который просится на то, чтобы разбирать его на мемы. Триумф «Любимки» случился во многом благодаря TikTok, что симптоматично: новая главная подростковая соцсеть вообще сильно повлияла на работу поп‑сочинителей – теперь важно, чтобы в песне было 15 секунд, вокруг которых можно было бы придумать мем. Такое нередко происходит случайно, но как показывают последующие сочинения Niletto, этот мужчина имеет все шансы остаться на большой сцене надолго.

 

Данил Прытков (Niletto)

певец, автор песни

Мы с Андрюхой [Поповым – Энди Энди, соавтором трека и постоянным творческим партнером Niletto] хотели сделать что‑то фирмовое: с отсылками к Тимберлейку и одновременно таким «советским» настроением. Нашли сэмпл, который потом был у Маркула [в песне «B. I. D.»] – кто‑то говорил, что это плагиат, но это не так. Рабочее название песни – «Гена»; тот самый, который крокодил из советского мультика. В изначальном куплете была отсылка к «Чебурашке»: «Я стал каким‑то странным, / Игрушкой безымянной; / Мальчишка, да вы пьяный». Для меня советские мультики – это важная эпоха, ведь даже главные песни на праздниках были грустные. Песня «До свидания, наш ласковый мишка» [завершавшая Олимпиаду‑80 в Москве] – там же вообще плакать охота. Это меня всегда цепляло, я любил это интегрировать.

Когда вышел эфир на «Песнях», где я исполнил песню впервые, ее можно было выпустить через неделю по правилам проекта. Но я понимал, что мне финальная версия не нравится. Я стал петь изначальный припев «Я просто трачу свой прайм на тебя»: в смысле я трачу все основное время, прайм‑тайм, на девочку. И тут я понимаю, что это ни хера не припев – мне нужно мощнее. В итоге я даже не за три минуты, а за одну придумал другой. Почему «Любимка»? Я хотел взять ебанутое слово, которое зацепит человека. Люди думают про текст песни, что это херня, а он очень крутой. Там есть смысл, если покопаться глубоко. Если совсем просто, то это история про парня и девчонку, у которых отношения дошли до того состояния, когда вы часто ругаетесь. Ты понимаешь, что все силы тратишь на эту девчонку, а все хуево, она тебя не понимает, злится. Вы вроде любите друг друга, но между вами война и разногласия. И ты понимаешь, что это предел, это нужно заканчивать. Блейд [из строчки «ты вампир, я Блейд‑2»] – это про вампиров. Папа говорил про женщин: «Ты вампир энергетический, ты тратишь все силы, я бессилен с тобой». «Дедлайн» – это предельная точка в отношениях. «Скайлайн» – это тачки [Nissan Skyline], которые ассоциируются со скоростью; не «феррари», современный андерграунд. У меня все трушно в текстах, я не буду петь про «Картье» или «кадиллак» – для меня все это хуйня попсовая.

Мы с Андрюхой работаем так: я пишу демку с нуля в старом пиратском Cubase – мне хватает его простых звуков, из них полностью собираю минус. Сяду, пройдет час – полтора – готовая песня. Причем я до последнего времени писал на старой звуковой карте за 4500 рублей, только во время пандемии обновился. У нее уже фонил разъем – я подкладывал книжку и сверху кружку ставил потяжелей; «Любимка» записана на нее. Дальше, записав демку, я ее скидываю Андрею, слушаем вместе – он насыщает песню, продюсирует. Это первый вариант. Второй – когда мы вместе хотим что‑то написать. Садимся, он ищет сэмплы, меняет их, ищем звуки: что классно, что цепляет. Третий вариант – он сам делает бит и показывает мне; меня обычно цепляет. Мы раздавали за 1990‑е еще года три назад. Тогда же появился [чебоксарский рэпер] ColdCloud – мне его Андрюха показал. Прикольно – но там все совсем было по андерграунду и текста не везде доступные, мрачноватые (хоть я и люблю такие). Вообще, раньше я слушал разную музыку – и Rammstein, и Диму Билана. Ну и «Руки вверх!», да. Это качественный поп с классным вокалом, крутыми мелодиями, доступным текстом. У Жукова все классно.

Вообще, песни у меня разные – просто «Любимка» стала хитом. У меня две стороны. Одна – это «Любимка», «Краш» [с Клавой Кокой], «Грустный смайл». Это позитивный Данил – который снимал видео на YouTube, где бесился. Я на самом деле очень бешеный типок, без комплексов: могу встать в «Макдональдсе», начать кричать и петь. Я как Джим Керри. А вторая сторона – мужчина, который поет про важные жизненные ценности: человечность, уважение к окружающим, доброта – самые банальные добрые человеческие качества, которые в детских сказках и мультиках, но только с взрослой стороны. Об этом альбом «Простым». Это благородные песни с яйцами – душевные, искренние, которые лечат, спасают людей. Как говорит мой папа, «музыкантом можешь ты не быть, но человеком быть обязан». Я максимально топлю за это: чтоб оставаться человеком, несмотря на количество бабла в кармане, на проблемы; несмотря на то, сколько тебя люди бьют, опрокидывают, ставят подножки по жизни.

«Любимка» разъебала страну. Это не просто хит, это гиперхит. Но ты никогда не знаешь, почему тот или иной трек становится хитом! Может быть, все дело в том, что в этом треке была проделана серьезная работа, а может, в том, что она ушла в TikTok. Была дикая волна: появились выступления, появились деньги, все на нас обратили внимание. Дальше был просто вопрос, останемся ли мы авторами одного трека. Я думаю, мы доказали, что песни мы умеем писать классные.

 

Интервью: Николай Овчинников (2020)

 

 

Rsac

NBA

 

Новые механизмы популярности иногда приводят к не менее парадоксальным результатам, чем старые. Благодаря труднопостижимым механизмам виральности «ВКонтакте» и TikTok одним из главных хитов 2019 года в России стала выпущенная предыдущей осенью песня, которую почти целиком пропела певица Элла, а написал Феликс Бондарев – человек‑рок‑н‑ролл, с 18 лет бороздивший Россию с гитарой и компьютером и успевший к тому времени поиграть в «Мумий Тролле», поучаствовать в перезапуске группы «Сансара» и сделать с десяток собственных проектов. Некоторые поклонники вкрадчиво нежного напева про «не мешай», вероятно, были фраппированы, придя на концерт RSAC и услышав классические сочинения группы вроде «Лижи ее, сука»; но по итогу получилась одна из самых ярких интервенций андерграунда на эстраду: вряд ли кто‑то из тех, кто десять лет назад слушал песню Бондарева про красную «девятку», мог представить, что когда‑нибудь он будет выступать в Кремлевском дворце и записывать дуэты с Елкой.

 

Феликс Бондарев

лидер группы, автор песни

Полжизни я проиграл в футбол – мне всегда нравилась эта игра. Футбол развил во мне более нахальные качества, которые мало встречаешь в музыкальной сфере – там все немного нежнее, чем в спорте. В командном спорте ты на одном поле с гиенами; все футболисты – гопники. А я же еще и защитник: начинаю выводить всех на себя, со мной пытаются жестко играть – а я играю еще жестче. В общем, я действовал всегда довольно нахально. И когда занялся музыкой, понимал, что играю в ту же игру – только уже с реальными людьми.

Работать я не пытался никогда в жизни. Я бросил образование. Мои родители впряглись в европейское образование в Эстонии – академия Nord. Я поступил туда, полтора года полазил там, спился, влюбился и вернулся. Но родители меня поддерживали всегда. Я показывал им, что я, возможно, что‑то делаю плохо – но правильно. Представьте: мне 20 лет, я живу без денег, где‑то лазаю, у кого‑то что‑то занимаю, какие‑то отчисления с The Brian Jonestown Massacre[183] приходят. Ну, весело. Меня позвал Илья Лагутенко поиграть в «Мумий Тролле». Спустя время я могу сказать, что в таких вещах надо обо всем договариваться. Я думал тогда, что это будет, например, как в клубе MOD в Питере: ты отыграешь, а тебе что‑то заплатят. А по итогу я выживал за счет суточных. В какой‑то момент я понял, что мне легче все делать одному, ушел из «Мумий Тролля» и вернулся в коммуналку, за которую даже не мог заплатить на тот момент.

У меня все в жизни идет периодами. Если я расстаюсь с девушкой, то больше в этом городе жить не собираюсь. Когда я расстался в Питере, я начал свое путешествие по тусовкам: Москва, Красноярск. В Иркутске прожил два месяца в 2011 году. Просто так – приехал с диджей‑сетом. Делать там было нехуй: два клуба в городе, температура −40. Тусили у какого‑то чувака, который занимался мебельным бизнесом. Я пошел в туалет – смотрю, а у него валяются там журналы Rolling Stone. И один из них – тот выпуск, где интервью со мной. Я ему показываю: «Гляди, что есть!» Вот так и начал у него жить там. А потом я понял, что надо же куда‑то возвращаться. Денег нет, ничего нет. Мы пошли посмотреть расписание – но в Питер самолет был только в субботу, а это был понедельник. Я сказал, что не выдержу. Был рейс в Екатеринбург в среду. Я сказал, что знаю там людей – давайте туда. Этими людьми была группа «Сансара». Я приехал – они мне предложили сыграть пару сетов, чтобы заработать на билет до Питера, и зайти к ним на студию. В итоге меня там полюбили, и я полюбил группу – и я там остался. Начал записывать альбомы с Сашей [Гагариным, лидером «Сансары»]. Попросил уволить всех синтезаторщиков и сказал: «Так, мы теперь будем рок‑группой!» Мы вдвоем записали альбом «Игла» в 2012 году и начали кататься с концертами. Вот тогда я и понял, что я на вторых ролях – и мне нравится эта позиция. Я в группе, я четко командую, что делать музыкантам, мы играем мой материал – но я не пою.

В 2014 году я вернулся в Санкт‑Петербург. То есть сначала в Кингис