Коламбия Пикчерз не представляет

 

Российская R’n’B‑культура – низко посаженные джинсы, стразы, клубы с элитарной политикой входа, попытка выдать Москву за Нью‑Йорк – была легкой мишенью для юмора, и группа «Банд’Эрос» сразу начала палить из всех орудий: в первом же куплете «Коламбии Пикчерз» спрятаны два матерных слова и цитата из группы «Ленинград», и дальше градус не снижается. Проект продюсера Александра Дулова, в отличие от коллег по ремеслу, всегда предпочитавшего оставаться за кадром, был сильно умнее соседей по радиоволнам, не подавая виду. На первый взгляд, «Коламбия Пикчерз» – более универсальный вариант российского R’n’B, чем народнический проект Сереги и Бьянки: бит в духе 50 Cent, борзый рэп, красочные мелизмы вокалисток, удачные и смешные каламбуры. Этого уже немало – но если присмотреться, в песне обнаружится вагон подтекстов. «Коламбия» как бы оппонирует культурному доминированию США – и при этом сама целиком собрана из американских приемов и примет, что можно прочитать как сложный случай метакритики. Другой важный сюжет – отрицание публичной сферы в пользу личной: куплет про Терминатора и губернатора Калифорнии фактически противопоставляет «народную любовь» (сиречь политику) индивидуальной, делая четкий выбор в пользу второй. Симптоматично, что второй главный хит «Банд’Эрос» – «Манхэттен» – тоже вел речь об отношениях между Россией и Америкой, приходя к выводу: мечта о жизни, как за океаном, неосуществима. Что ж, анекдоты нередко точнее других жанров ловят дух времени.

 

Александр Дулов

продюсер, автор песни

Наш шоу‑бизнес никогда меня не привлекал. Мне нравится, что он – сам по себе, я – сам по себе и мы особо не пересекаемся. Все равно приходится с ним взаимодействовать, но не хочется быть человеком, который вынужден торговать лицом на мероприятиях. Наверное, в этом главная причина моей непубличности. Да и акцент должен быть на группе – это к ней нужно привлекать внимание.

В 1990‑е я был инструменталистом, побеждал в разных гитарных конкурсах, получал всякие смешные титулы типа «Лучший джазовый гитарист России». Всерьез как карьеру я это, конечно, не воспринимал, но уже тогда, думаю, все себе доказал – и возможно, это тоже повлияло на мою последующую непубличность. Я записывался с массой артистов как сессионный музыкант – вплоть до «Коррозии металла». Перечислить всех невозможно; несколько лет в середине 1990‑х в нашей поп‑музыке моя гитара звучала очень часто. А потом однажды я приехал в студию на запись для одного очень известного артиста. Как обычно, подошел к делу творчески – все, что было возможно, сделал максимально фирменно (собственно, для того и приглашали). А дальше аранжировщик попросил меня сыграть несколько конкретных нот. И эти несколько нот – это была какая‑то такая совковая дичь, что я просто сказал: «Нет, парни, это без меня». Помню, денег брать не стал, уехал домой и больше этой работой не занимался.

Потом было много всякого: я писал музыку, делал аранжировки, выступал как саунд‑продюсер для артистов из нашего шоу‑бизнеса. Но нужно было делать что‑то свое. В рамках отечественной поп‑музыки мне было очень душно. К сожалению, почти все хиты в нашей стране построены на одной гармонии – кварто‑квинтовом круге. За долгие десятилетия людей приучили воспринимать практически только это. Если ты делаешь что‑то другое, шансов на популярность очень немного. Это знают все композиторы, которые в нашей стране пишут песни. Эта ситуация меня и сейчас угнетает. Так что если хочешь участвовать в чем‑то несовковом – придумай это сам.

Мне хотелось сделать что‑то с хорошим звуком, на несоветских гармониях, с фирменной мелодикой и с не ужасным текстом (как минимум). Я понимал, что пробиваться с этим будет непросто. Когда мы начинали делать «Банд’Эрос», мне каждая собака в нашем шоу‑бизнесе сказала: «Куда ты лезешь, парень? Тексты у тебя хулиганские, гармонии нестандартные, аранжировки – R’n’B, хип‑хоп. Ты же понимаешь, что с этим ничего не выйдет?» А когда все стрельнуло, эти же люди стали говорить: «Слушай, ну мы же говорили, что у тебя все получится!» Да, ребята, только вашими молитвами (смеется).

Название «Банд’Эрос» подразумевало, с одной стороны, бандитизм, за который отвечали ребята, а с другой – эротизм, за который отвечали девушки. Но. Есть множество проектов, где девушки готовы ради популярности снять с себя буквально всю, так сказать, ответственность (смеется). Для нас всегда было принципиальным, что парни могут сказать что угодно, включая ненормативную лексику, а девушки – нет. Они могут пошутить на любую тему – может, где‑то и жестковато; но они всегда леди, а не ляди. Эротичным может быть взгляд, наряд – не вопрос. Но раздеваться (по крайней мере в «Банд’Эрос») они не будут.

Начиналось все так. С ребятами из первого состава мы общались в одной компании; что называется, варились в клубной культуре, а также много пересекались на студии у [звукорежиссера] Игоря Клименкова. Наташа [Ибадин] – моя однокурсница, мы с ней учились в Гнесинке. При этом она человек из R’n’B‑шной, джазовой культуры – это прямо ее. Для Рады [Крышмару], второй вокалистки, это тоже было абсолютно органично. Она вообще была одной из главных вдохновительниц проекта и прекрасным человеком. К сожалению, в 2017 году случилась беда, и ее больше нет с нами; как говорят, царство ей небесное. Еще хотелось внедрить в проект элементы брейк‑данса – люблю его с подросткового возраста. На одном из танцевальных баттлов мы познакомились с Русланом [Хайнаком] – он был чемпионом Европы по верхнему брейку, а еще немного читал рэп, обладал потрясающим чувством юмора и к тому же был юристом (и председателем гаражного кооператива «Зеленый», что нас очень забавляло). Потом, когда многие песни уже были написаны, появился рэпер Батишта. Молодой, талантливый и дерзкий, он отлично вписался в группу. А еще перед этим появился Гарик Burito – поначалу он ставил группе движения на сцене, а потом мы его в клипе на «Не зарекайся» втянули в кадр, и он тоже влился в состав.

Когда брейк благодаря нам появился, например, на Первом канале – это было охуенно весело! Упрекали ли нас в схожести с Black Eyed Peas?

Да, бывало (хотя аналогий притягивали много и разных). Но я узнал, что Уилл Ай Эм тоже брейчит, уже после того, как сделал историю с танцами в «Банд’Эрос». Ну совпало – и прекрасно. Прямых заимствований не было, хотя это действительно похожие истории: они на стебе – и мы на стебе.

К текстам у меня всегда было очень внимательное и требовательное отношение. Сначала я писал песни в соавторстве с профессиональными текстовиками. Им было сложно, потому что я залезал на территорию фирменной мелодики, ритмики и фонетики. В основном англоязычной, но не только: например, в песне «Адьос» фонетика – испанская. Мне поэты‑песенники говорили: «Нет в русском языке слова «венейро». Понимаешь ты это или нет? Сохранить эту фонетику, чтобы при этом текст был со смыслом, со сторителлингом, забавным – невозможно, чувак!». Приходилось говорить «Ок» и искать варианты самому. В результате по фонетике находятся «Коэльо» и «параллельно», вокруг этого строится история, плюс немного иронии – и оказывается, что все возможно. В общем, самому тексты писать проще, чем зарубать по десять чужих вариантов. Главное – никто не обижается. Хотя обычно работа над песней – все равно дело коллективное: текст рэпа в основном пишется ребятами, да и в куплеты парни порой влезают.

Поначалу было сложно. Вышли первые два трека – «Бум, сеньорита» и «Не зарекайся» – и ничего не происходило. В клубах их играли, а на радио и телевидении говорили – неформат. Первым в итоге клипы взяли немузыкальные каналы. И уже потом все‑таки подтянулись MTV и «Муз‑ТВ» – тогда это все было важно. Как‑то ребята поехали на гастроли в ночной клуб, не помню, в каком городе, спели «Коламбию» под еще не сведенную демку – и народ встал на уши. Мне было понятно, что это хит, но радийщики этого не понимали – поняли, только когда с подачи нашего тогдашнего менеджера Григория Зорина подключился лейбл Universal. Тогда песня полезла к первым местам хит‑парадов – и хотя в ней и пелось, что «нам похуй на хит‑парады», это не могло не радовать. С того момента все у нас пошло гораздо бодрее.

Треки рождаются по‑разному. Какие‑то – от музыки, какие‑то – от текста. «Коламбия» рождалась от припева. Тема была очевидна сразу: это история про большое количество не самых интеллектуальных кинофильмов, которые влияют на сознание людей. Я с большим уважением отношусь к продукции Голливуда, но боевики формировали довольно глуповатую среду – и это раздражало. Поэтому там и строчки такие: «И вот решает он с весны до весны, / Какие спецэффекты нам суждены, / А нам бы лишь смотреть цветные сны». Но никакого антиамериканизма там нет, мне это чуждо.

Клип на «Коламбию» придумывали совместно с Хиндреком Маасиком – это очень крутой и талантливый таллинский режиссер, мы с ним еще «Не зарекайся» делали и другие клипы. Было придумано много гэгов и образов. Например, когда мы сидели на студии и делали «Коламбию», звукорежиссер сказал: «Блин, такой классный бит! Он такой тяжелый, что представляется большой жирный сумоист». Мне так понравилась фишка, что вечером я уже звонил в Таллинн: «Маса, найди сумоиста!» Это в Эстонии‑то… Он, конечно, сказал «Ага», но явно рассчитывал соскочить. И за пару дней до поездки я говорю ему: «Мы ж ведь с собой привезем, если не найдешь! А он здоровый – целое купе займет, бюджет клипа треснет!» В итоге Маасику пришлось найти большого фактурного актера, который и азиатом‑то не был. А дальше все решило мастерство гримеров. И уже на съемочной площадке мы поняли – да, они существуют, эстонские сумоисты!

Юмор – не последняя составляющая в «Банд’эрос». Но и не основная. И уж точно ограничиваться высмеиванием поп‑культуры или общественного устройства мы не собирались. В том же первом нашем альбоме есть трек «Жизни не жалко», очень важный для нас, где никакого стеба нет. Точно так же не хотелось ограничиваться и рамками жанра. Мы воевали с телеканалами, которые в своих премиях запихивали нас в номинацию «Хип‑хоп‑проект» вместе с рэперами на серьезных щах. Мы говорили: мы поп‑проект; мы не серьезные рэперы – мы другие. У нас девочки поют – мальчики читают; мы можем обстебать, можем дэнсовую песню спеть – нам пофигу. Но нас никто не слушал – и в результате мы получали сначала награды, а потом негатив в связи с этим.

Проект «Банд’Эрос» стоило создавать хотя бы ради того, чтобы протащить в большой эфир такие треки, как «Не под этим солнцем» или «Жизни не жалко». И еще – хоть немного повлиять на развитие индустрии. Я вижу в том, что сейчас происходит в молодой культуре, определенное влияние нашей работы. Думаю, мы внесли свою лепту и в то, что расширяются гармонические рамки – сейчас песня уже не обязательно должна быть на «советских» гармониях (конечно, это благодаря не только нам, а еще Фадееву, Дорну, некоторым другим). Рагговых вещей тоже раньше не было, а сейчас это общее место. Когда я слушаю Miyagi и Эндшпиля, я понимаю, что они оттуда растут, и это здорово. Какую‑то свою лепту мы внесли. До нас программные директоры отказывались от рэпа, а сейчас, если нет рэпа, плохо. Мы были одними из первых, кто эту стену пробивал.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

 

Стас михайлов

Все для тебя

 

К концу 2000‑х Стас Михайлов стал расхожим символом всего, что плохо в российской популярной культуре, – и не сказать, что безосновательно. Земляк Григория Лепса, посвятивший первую часть карьеры тому, чтобы отстроиться от конкурента, Михайлов совместил сиротские интонации «Ласкового мая» с романтической напыщенностью Александра Серова, черносотенный патриотизм в духе Игоря Талькова с душевностью Трофима. В результате получились песни, которые почему‑то особенно сильно действовали на женщин «за сорок»: их было принято считать основной аудиторией певца, и это тот случай, когда стереотип, по всей видимости, не врал. Дополнительного колорита к сценическому образу Михайлова добавляли его регулярные интервью телевизионному журналу «Семь дней», неизменно сопровождавшиеся фотосессиями в дорогих позолоченных интерьерах; с другими журналистами певец не общался почти никогда.

Михайлов – это еще и человек, олицетворяющий радикальные трансформации русского шансона: с появлением одноименной радиостанции и ее новых хедлайнеров криминальная тематика и дешевый синтезаторный звук уступают место красивым песням про любовь и Россию с патетическими оркестровками и гитарными запилами. Успех Михайлова (в 2011 году он, по данным журнала Forbes, зарабатывал больше, чем любой другой российский музыкант) связывали как с общей деградацией массового потребительского вкуса, так и конкретно с пристрастиями жены третьего президента России Дмитрия Медведева Светланы. Эпохи сменились – а Михайлов продолжает собирать дворцы культуры по всей стране и выпускать песни, краткое содержание которых хорошо описывает название одного из его альбомов: «Ты – всё». Разве что прическа у него теперь помоднее, а фамилию певца на афишах иногда пишут как «Михайlove».

 

Артур Вафин

главный редактор радио «Шансон» (2003–2015)

Стас – артист с долгой историей. Он приехал в начале 1990‑х в Москву, и до первого серьезного признания прошло чуть ли не 15 лет. То есть выстраданный путь. Многие задают вопрос «Откуда он взялся?» – а он полтора десятка лет этим занимался, и все было непросто. В 2004 году у него вышла пластинка «Позывные на любовь» – мы ее купили, как сейчас помню, чуть ли не в каком‑то подземном переходе. Достаточно смешно, по‑моему; жалко не сохранился товарный чек. Там было несколько песен, которые мы взяли в эфир, среди них была песня «Без тебя». Было понятно, что у человека наконец появилась большая серьезная песня. Это был первый его хит, который понравился не только тем, кто слушал шансон, но и тем, кто любил эстрадную музыку.

Достоинство Стаса в том, что он сумел поймать волну. Дальше была песня «Берега мечты» – и после нее об артисте стали говорить еще более серьезно. В моей практике было десятка два артистов, у которых была одна хорошая песня, и дальше они не идут. Стас не из них. И вот четвертая, кажется, его успешная песня – это как раз была «Все для тебя». Все четыре становились народными и попадали в эфир не только «Шансона», но и «Русского радио» – а это уже другая аудитория, более широкая. «Все для тебя», конечно, расставила точки над i. По большому счету, после этих песен он вообще мог ничего не записывать – но Михайлов человек плодовитый, он не может остановиться.

«Все для тебя» – это квинтэссенция его творчества; всего того, за что его любит народ. У него есть песни, где он поет о стране, о патриотизме. Но все‑таки народ у нас любит «Калинку‑малинку», простые вещи – и вот Михайлов разгадал секрет простой мелодии. У «Все для тебя» танцевальный бит, что нехарактерно для шансона, и она очень оптимистичная. И конечно, любая женщина (а понятно, что именно женская аудитория является основным потребителем творчества Стаса) счастлива услышать такие слова: «Все для тебя, рассветы и туманы, / Для тебя моря и океаны».

Стас Михайлов появился в тот момент, когда он должен был появиться. Шансон 1990‑х – это музыка с определенным социальным и криминальным не только подтекстом, но и текстом. Хотя песни, безусловно, покаянные. То есть они могут быть о тюрьме – но люди поют о том, что это плохо. Как у «Лесоповала»: «Кругом тайга, она у нас за прокурора». И конечно, шансон менялся – потому что менялась жизнь. Лихое время 1990‑х годов ушло, людям захотелось больше говорить о чувствах, о ностальгии, о каких‑то общечеловеческих вещах. Стас Михайлов в этом смысле помог радио «Шансон» – а радио «Шансон» помогло Стасу Михайлову. Мы показали, что есть новая волна шансона. Современный, молодой парень поет о своих чувствах, обращается к женщинам. Это прекрасно. Шансон же музыка со строгой половой принадлежностью, никак не унисекс – а тут такое. Стас Михайлов и пришедшая за ним Елена Ваенга – это новая формация артистов.

Я не считаю, что Стас мало дает интервью и про его жизнь мало что известно. Выходят какие‑то материалы. Про него не так давно, например, печатали огромную статью в «Семи днях», где он рассказывал про семью, показывал фотографии дома. Он просто очень избирательно подходит. У него на этот счет, по‑моему, грамотная политика: лучше пусть люди будут немного недокормлены. Его и так много, и он тоже в какой‑то степени это понимает. Что он может сделать? Отказаться от каких‑то интервью. И так про него говорят: ставят в каких‑то рейтингах на первые места, пародируют; где‑то пытаются подшучивать, где‑то подражать. И потом, знаете, он правильно говорит: «Где вы были до того, как я стал популярным?» Имеет право. Но кому нужна информация, те всегда все найдут. Он женат, у него замечательная супруга Инна, с которой они счастливы, воспитывают детей. А что он там ест на завтрак, в каких трусах ходит по дому – зачем?

 

Интервью: Григорий Пророков (2011)

 

Леонид Гуткин

соавтор песни «Любовь запретная»

«Любовь запретная» стала маленьким хитом – и это была очень забавная история. Мы с моим другом и партнером многолетним Владимиром Матецким работали на телевизионном сериале «Последний янычар» – он шел, по‑моему, на канале НТВ. И они хотели титульную песню – с каким‑то восточным и балканским колоритом; и чтобы ее исполнял Стас Михайлов.

Мы сделали эскиз, показали каналу и компании, которая делала сериал. Им все понравилось. Потом на студию пришел Стас и сказал: «А можно внести некоторые корректировки?». Мы сказали: «Да, конечно». И… В каком‑то смысле он убрал из этой песни все музыкантские изыски (смеется). Она стала очень простой – а его главный аргумент звучал так: «Я знаю свою аудиторию. Я знаю, что им нужно». И хотя эта версия песни мне нравится меньше, выяснилось, что он был абсолютно прав. То есть о чем я говорю: есть разная аудитория для разной музыки. И вот Стас, который шел к своему успеху очень долго, лет пятнадцать, нашел свою аудиторию – она возрастная, женская, зачастую не очень счастливая в личной жизни. И он на нее опирается.

 

Интервью: Андрей Клинг (2020)

 

 

Макsим

Знаешь ли ты

 

К середине 2000‑х казалось, что все эстрадные иерархии уже построены, все места распределены – а чтобы попасть в серьезную обойму, нужно стучаться в общеизвестные двери. У казанской певицы Макcим – по паспорту Марины Абросимовой – никакой институциональной поддержки изначально не было, она не подписывала контракт с продюсерским центром и не участвовала в «Фабрике звезд» – что не помешало ей через полтора года после выхода первого альбома собрать полный «Олимпийский». Поддержка большого лейбла Gala Records, конечно, помогла, но вообще‑то, к тому моменту, когда издатели за нее ухватились, Макcим уже сочинила и издала несколько самопальных хитов (в том числе с помощью интернета, тогда еще не слишком знакомого музыкальной индустрии). Так что дело было прежде всего в песнях: Максим стала первой за долгое время, кто сумел сочинить точные и удачные массовые песни для и про подростков, – большинство ее коллег по сцене к тому моменту уже повзрослели и успокоились.

«Знаешь ли ты» – образец музыки, которая сделала Максим суперзвездой: босоногая разлучная баллада; надрывный дворовый КСП, упакованный в поп‑формат; безответная песня о сложной жизни чувств, которые лирическая героиня певицы всегда определяет через Другого, через мужчину. Душа здесь раскрывается нараспашку так зрелищно, что «Знаешь ли ты» в итоге стала еще и гимном российских футбольных фанатов: на YouTube можно найти массу роликов, где болельщики «Спартака» и ЦСКА хором поют ее на трибунах и в уличных кафе – поют так, будто они и сами шли босиком вдоль ночных дорог.

 

Марина Абросимова (МакSим)

певица, авторка песни

Песню я писала, когда в моей жизни случилась первая любовь. И, конечно, писала про себя. Просто потому, что не очень‑то умею разговаривать: посредством музыки мне выражать себя как‑то проще. Написала, чтобы самой стало легче; что называется, выговорилась.

Я никогда не хотела петь ее на людях, потому что «Знаешь ли ты» была прямо очень личной – чуть ли не единственной моей автобиографичной песней. Но потом решилась и спела ее своим очень близким друзьям под гитару. Они сказали, что все равно надо записать: пусть будет для себя, но с нормальной аранжировкой. Сели, записали. Мне тогда было лет восемнадцать. И потом песня чудесным образом попала в интернет. Ну то есть как чудесным образом – благодаря как раз тем самым друзьям, на которых я страшно обиделась; вообще не разговаривала с ними потом. Когда песня стала популярной, я поняла, что у нас очень сочувствующий народ. Умеющий не только слушать, но и слышать.

Не надоела ли мне она? Ну как сказать. Есть и более старые песни – вот «Чужого» я вообще написала в 14 лет. 14‑летний ребенок просто не мог осознать тот смысл, который вложен в эту песню. Тем не менее каким‑то образом я ее написала – и тоже иногда пою, ее просят. Потом, правда, задают вопрос: «Почему же вы пишете грустные песни?» А веселых‑то песен предостаточно – но любят у нас грустные.

Такой клип, как на «Знаешь ли ты», у меня, пожалуй, один. Правда, то, что выглядит там как трусы, – это на самом деле шорты (смеется). Мы не пытались ни в коем случае привлечь внимание к телесным достоинствам и тому подобному, хотелось показать обычную бытовую ситуацию: двух простых девчонок, живущих в студенческом общежитии или в съемной комнате. Нельзя было это снимать в каких‑то гламурных обтягивающих джинсах – потому что это было бы неестественно.

Недавно одна девочка прислала мне свои стихи и в начале написала, что у нас с ней очень похож стиль. Я заинтересовалась, стала читать. И среди прочего там был текст, который представлял собой «Знаешь ли ты», где все слова переставлены местами. Было смешно.

 

Интервью: Иван Сорокин (2011)

 

Ирина Миронова

режиссерка клипа

Примерно в 1993 году я взяла в руки камеру – и начала снимать как оператор, монтировать как режиссер монтажа, придумывать сценарий как режиссер‑сценарист и в дальнейшем все это продюсировать. К 2000 году у меня уже появился свой продакшн, но лет семь я делала все сама. Получилось это у меня благодаря очень хорошему, уникальному техническому образованию – я училась не во ВГИКе, а в Институте геодезии, картографии и аэрофотосъемки на факультете прикладной космонавтики. Он готовил разведчиков, которые должны были обслуживать летательные аппараты и устанавливать на них всевозможные оптические устройства – видео‑ и фотокамеры. Из‑за этого я знала и любила самые передовые технические средства съемки, монтажа, компьютерного обеспечения и так далее. И это была моя фора перед теми, кто учился в киновузах.

Индустрия клипов в России зародилась, когда Федор Бондарчук, Тигран Кеосаян и другие, как я их называю, наследники «Мосфильма»,[126] смогли пользоваться ресурсами студии. Как парни, которые имели доступ в папины кабинеты, они могли после смен зайти, взять камеру, поиграть с ней, проявить пленку в закрытой лаборатории – как‑то освоить эти мосфильмовские просторы. И там они всему учились. А потом мужчины стали большими режиссерами и начали стесняться самого слова «клипмейкер» – что, конечно, очень по‑мальчишески. У меня все как раз наоборот: мне всегда нравилась именно эта короткая форма. Она позволяет работать быстро и в самых разных жанрах, что я и делаю. Я снимала не только поп‑клипы – я снимала очень много джаза, очень много классики; вплоть до виртуального оркестра на 109 человек, который мы собрали и сняли во время жесткого карантина [весной 2020 года].

Чаще всего ко мне приводили артистов‑дебютантов. Так было и с Максим. Она тогда подписала контракт с Gala Records, у нее уже было несколько хитов на радио – но те клипы, которые они пытались снимать, были, откровенно говоря, беспомощными. Они никак не создавали ей образ, который хотелось бы запомнить и полюбить. Именно такую задачу мне и поставили: нужно снять клип, чтобы у артиста была визуальная идентификация; чтобы люди увидели, кто это поет, запомнили и полюбили. Обычно для этого снимается несколько видео – что мы и сделали: это были «Знаешь ли ты», «Ветром стать» и «Мой рай». Это не был сериал – скорее пальба в разные стороны, чтобы один из выстрелов точно оказался удачным. Обычная технология для американской музыкальной индустрии.

Хитом стал клип «Знаешь ли ты» – именно потому, что там был наиболее четко сформулирован визуальный образ. В сценарии было конкретно написано, кто эта героиня и как она должна выглядеть. Со всеми деталями – скажем, вот эти трусики полудетские: мы очень долго искали правильные, чтобы это было мило, честно и при этом не вульгарно. Смысл этих трусиков был в том, что мы открываем ее визуально для зрителя; они должны были сформировать ощущение бытовой сопричастности героине: как будто это твоя близкая подруга, которая вышла из соседней комнаты женского общежития. То есть абсолютное сокращение дистанции между зрителем и героиней. При этом сверху нужен было обязательно худи – не маечка, не белье, а именно худи с капюшоном. Это создавало ощущение беззащитности. Сама Максим не особо охотно пошла на такой образ – и клипу это даже пошло на пользу: ее движения очень аккуратные, чуть зажатые, с таким естественным стеснением.

Сюжет клипа заключался в том, что одна подруга рассказывает другой, что выходит замуж. Показывает колечко, и мы понимаем, что жених – бывший парень нашей героини. И она, чтобы не показать слезы, прячется в капюшон этого худи. Все маленькие девочки нуждаются в каком‑то домике, мягком и уютном, – и мы ей этот домик создали. Это очень важный момент психологического портрета героини. Мы очень долго искали и этот худи – не слишком агрессивно модный, но в то же время приятный – и вот эти трусики. И когда нашли, все – и продюсеры, и сама Максим – поняли, что это правильная история.

Еще одной очень важной деталью стало типичное одеяло из советских общаг. Его я тоже искала очень долго – нужно было, чтобы это был предмет из нашего общего и узнаваемого быта. Ну и фен – тоже важная деталь. Важно было показать певицу комплиментарно. Задача клипмейкера – создать мир с повышенной красотой внутри, и моя задача в любом сценарии – сделать артиста привлекательным. И здесь это был очень простой трюк: фен дает развевающиеся волосы – и получается прекрасная девочка с красивыми, как из рекламы, волосами. И при этом она в фен еще и поет – тоже любимое занятие многих девчонок.

Мы сняли саму историю за два часа в маленькой комнатке общежития. Но потом смонтировали и поняли, что вот этой истории, которая происходит в замкнутой локации, мало. Нужно дать возможность героине вырваться через эти слезы; через боль вырваться в будущее. И этим будущим стала визуализация слов песни – она шагает босиком по ночному городу в новую прекрасную жизнь. Нам было нужно море, небо, красивый простор – поэтому мы поехали в Сочи. Правда, это был февраль, так что Максим пришлось бегать босиком в феврале. Что она очень мужественно и осуществила в кадре – прошла через эту боль в прямом смысле слова. Для клипа это было хорошо: песня ведь тоже о боли, которую она смогла преодолеть.

У меня есть такой прием – неудобный сюжет, неудобная метафора. Почти все мои клипы для «Би‑2» на таких основаны. Чтобы такие метафоры работали, они должны стать художественно ценными – то есть это не просто какая‑то погоня за «запрещенной» картинкой, в этом должен быть смысл, красота. Человек в инвалидной коляске из клипа Максим «Ветром стать» не должен был выглядеть жалким – он должен был показать и изобразить ту боль, с которой мы все сталкиваемся в момент беды. Когда ты в этой беде оказываешься, ты понимаешь, что только ты сам можешь сам себя из нее вытащить. И песня, и клип о том, что у людей есть суперсила – это любовь. Когда мы любим, мы очень многое можем. И в клипе мне хотелось визуализировать эту идею о преодолении любой беды – даже той, что в кадре выглядит спорно. Там ведь не только инвалидность – там человек на грани. Начинается все с того, что показаны разбросанные таблетки: мы видим, что человек не справляется с болью. Но потом мы показываем, как он справляется – благодаря любви. Мне было важно донести мысль: за право быть счастливым надо платить, и цена эта очень простая – ты должен это счастье осуществить сам.

У меня не раз было такое, что, по сути, клипы осуществляли апгрейд артиста. Вот, скажем, с Кристиной Орбакайте в «Перелетной птице» – Аллочка [Пугачева] меня попросила: что‑то надо сделать; да, Кристина суперпопулярна, но нет развития образа. Я предложила Кристине очень сильно обновить имидж – из просто симпатичной девушки с обложки Cosmopolitan мы сделали такой арт‑объект: странный парик, странный костюм. Причем это не был костюм птицы, я это трактовала так: Кристина – как арт‑клякса, которую божественная кисточка рассказчика капнула на чистый лист бумаги, предназначенный для новой главы ее творческой жизни. Клип был набором живых картинок, которые полностью разрушали представление о Кристине как о какой‑то земной, понятной девушке. Сама Кристина поначалу не верила в эту затею и не понимала, как клип соотносится с песней. Но потом клип начали показывать по музыкальным каналам, и люди стали просить ставить его почаще. И тогда Кристина мне позвонила и сказала: «Слушай, Миронова, я врубилась – это круто». С этого у нас началось многолетнее сотрудничество.

Похожая история у нас была с Дианой Арбениной. Четыре года назад она пришла ко мне с просьбой снять клип на песню «Это не мне» – и сделать новый вертикальный взлет. Я очень долго думала и предложила ей стать блондинкой – изменить не только цвет волос, но и сам визуальный стиль. Она очень сильно сопротивлялась, говорила: «Блондинка – это не я». А я ей отвечала: «Песня называется “Это не мне”. Все логично: блондинка – это не мне». И после того как я ее уговорила и клип вышел, она почувствовала себя такой – и уже не стала обратно перекрашиваться. И сейчас люди уже не помнят, что она была брюнеткой.

Долгое время у меня не было никаких проблем с тем музыкальным материалом, с которым я работала. В какой‑то момент они обозначились – и я несколько раз отказывалась делать клип на песню, которая мне не была близка. А потом подумала, что так не пойдет: все‑таки ко мне не каждый день приходят Земфира или Пугачева, а снимать я люблю и хочу. И в итоге я сформулировала это для себя так: моя задача – вытащить любой музыкальный материал в визуальное пространство так, чтобы это раскрыло песню для тех, кто ее любит. Неважно, два это человека – или два миллиона человек. То есть я в какой‑то момент запретила себе отказываться – и благодаря этому могу теперь визуализировать любую музыку.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

2007

 

Верка Сердючка

Dancing lasha tumbai

 

Отдельная линия развития постсоветской эстрады – театральная, комедиантская, конферансная. В 1990‑е сценки на сцене ставил Кабаре‑дуэт «Академия»; в 2000‑е их в роли самого яркого поп‑шоумена сменил украинский актер Андрей Данилко в образе Верки Сердючки – женщины с огромным бюстом, широкой душой и непростым прошлым. Начинала Сердючка вовсе не с музыки, а с реприз и телевизионного «СВ‑шоу», где перешучивалась со знаменитостями в интерьере пассажирского вагона; песни же сделали из нее суперзвезду до такой степени, что публика стала забывать, что в колоритном костюме находится мужчина. Талант у Данилко, как выяснилось, был далеко не только артистический – он обладал отменным мелодическим чутьем, а сам образ Сердючки позволял ему делать музыкальную конъюнктуру, не вызывая претензий: ведь все это было как бы не всерьез.

К середине 2000‑х Сердючка уже успела исполнить несколько застольных песен, навсегда обеспечивших ее корпоративными заказами («Новогодняя», «Гоп‑гоп‑гоп», «Я попала на любовь», «Все будет хорошо»). И тут ее послали на «Евровидение». Пока Россия тщилась выиграть конкурс традиционными эстрадными методами – голосами, мелодиями, номерами, – украинцы почуяли, что теперь здесь ценят веселье и фриков. Макаронический марш с баяном и притопами «Dancing Lasha Tumbai», правда, занял второе место, но запомнился далеко за пределами славянских стран: через много лет Сердючка в том же костюме со звездой на голове появится в голливудском комедийном блокбастере «Шпион». Были, впрочем, и не очень хорошие последствия: кому‑то послышалось, что в припеве Данилко поет «Russia, Goodbye». По меркам военных 2010‑х история совсем пустяковая – но некоторое время Верки в российских теле‑ и радиоэфирах не было.

 

Семен Горов

режиссер клипа

Для меня Сердючка – это такой петрушка; собирательный образ всех наших проводниц, мам, бабушек. Народная смекалка и народный юмор. И этому персонажу позволено говорить и делать все, что хочешь: он может говорить с народом на его языке. У Андрея дар импровизации: он шутит на ходу, меняет сценарий – и в итоге получается даже смешнее, чем задумано. Плюс он очень работоспособный, он очень много времени посвящает обдумыванию образа. Ну и конечно, Данилко очень точно попал в образ. Ведь у него было много образов – не только проводница. Гаишник, балерина, жительница глухого села… Но народ полюбил именно этот – очень яркий, провокационный.

Андрей, конечно, все придумывает сам. Совета может послушать – но пока он не будет уверен в костюме на 100 %, мы съемку не начнем. Бывало, съемочный день начинался в восемь утра, а снимать можно было только в пять вечера, потому что Андрей все не мог войти в роль.

Как‑то Андрей мне позвонил и предложил снять клип на песню для «Евровидения». Мы встретились, он рассказал про идею сценария – что он с мамой[127] приходит в ночной клуб, и у них есть очки, сквозь которые можно видеть людей обнаженными. Думаю, это парафраз детской истории про красную пленку: были такие рассказы у нас в школе – что якобы есть такая пленка, на которую, если снять человека, он получится голым.

Это сейчас Верка Сердючка – уже пресыщенная богемной жизнью светская львица. А тогда образ был другой. Сердючка и мама – это недавно оказавшиеся в сити провинциалки, которые завоевывают популярность. Сердючку уже узнают, но рестораны, клубы – это для них в новинку. У нас были очень долгие кастинги: нужно было отобрать 100 человек, которые будут сниматься обнаженными. Они приходили по одному, раздевались. Потом мы устали и стали запускать по двое – потом по трое, потом по десять. И от обилия голых тел становилось плохо. Ну а сто голых на площадке – это, конечно, улет вообще. Особенно когда нужно входить в массу и ставить ста голым людям задачу – сложно удержаться от смеха.

Слова «лаша тумбай» появились потому, что Андрей слушал Виктора Цоя – у него есть песня «Бошетунмай». У Андрея это где‑то отложилось в подсознании, и потом по созвучию родилось вот это «лаша тумбай». А потом кому‑то показалось, что он поет не «лаша тумбай», а «Раша, гудбай». Но я думаю, что это была просто провокация. Мне кажется, что скандал разразился даже не из‑за этих слов, а из‑за того, что все считали Верку Сердючку любимицей не только Украины, но и России. И когда выяснилось, что она едет от Украины на «Евровидение», то возникла обида: «Ах, вот оно что, так она украинка». Такая детская ревность.

Образ Сердючки скорее советский – но с легким украинским флером. Когда я познакомился с Андреем, я видел его номера и в других образах. Но потом Сердючка зажила своей жизнью: у нее развивается карьера, она становится популярной. И может себе позволить уже купить колготки Dolce & Gabbana, а не какой‑то швейной фабрики. Этот образ живет отдельно от Андрея и иногда даже его пугает.

 

Интервью: Елена Ванина (2011)

 

Андрей Дан