О мужчинах, выбирающих женщин, и о женщинах, выбирающих мужчин

 

– Аствацатуров, привет!

Я обернулся и увидел, что мне протягивает руку полный, коротко стриженный мужчина, приблизительно моего возраста, в модном ярко‑красном свитере и широченных джинсах. Знакомое лицо… Круглое, добродушное… Как у меня сейчас… Вот только кому оно принадлежит, хотелось бы…

– Не узнал? – весело спросил мужчина. – Зазнался, зазнался, брат. Витька Андреев. Помнишь? Мы в одной школе учились, потом в эрмитажный кружок вместе ходили, потом на истфаке встречались.

– Господи, – говорю. – Витя! Прости. Голова дырявая стала. Да еще вино это… – я приподнял бокал.

– Да нет, ты ни при чем. Это я ряху себе нажрал.

С Витей мы не виделись лет, наверное, пять. Я его помнил студентом исторического факультета, тихим, худеньким, интеллигентным юношей в очках. Общаясь друг с другом, мы всегда начинали спорить по любому поводу, поэтому в гостях нас всегда рассаживали по разным концам стола. Потом пути наши разошлись. Мы перестали созваниваться и стали реже видеться. Спустя несколько лет от общих знакомых я узнал, что Витя забросил науку, начал писать политические обзоры и с головой ушел в журналистику, в которой весьма преуспел.

В студенческие годы Витя в силу природной застенчивости избегал девушек. Но по окончании университета он неожиданно для всех женился на ярко красившейся, крикливой девице по имени Кристина. Они случайно познакомились в овощном магазине, где Кристина работала продавщицей. Друзья говорили мне, что с годами Витя во многом перенял ее манеры, – этому способствовал и его карьерный рост, – сделался грубее и нахальнее.

– Ты здесь по работе? Интервью у него брать собрался? – я кивнул в сторону бельгийского писателя, по‑прежнему стоявшего у колонны и пытающегося укусить свой бутерброд.

– Нет, – Витя удивленно нахмурил брови. Он даже не понял, о ком я говорю. – Я вообще‑то случайно здесь. Мне редактор назначил встречу. Сказал: приходи обязательно сразу к фуршету, будет модная туса, повидаешь кого‑нибудь из старых друзей. И очень кстати. Видишь, тебя вот встретил.

– Как вообще дела? – спросил я.

– Да знаешь, – Витя отвел глаза и потянулся за бутербродом, – хреново, старикашка, дела у меня. С Кристинкой развожусь. Достала по самое вот это… – Витя провел тыльной стороной ладони под подбородком.

– И что? Теперь гуд‑бай жилплощадь?

Витя посмотрел на меня в упор и шутливо сказал:

– Твоя меркантильность, Аствацатуров, всегда меня…

– Моя? – перебил я его, деланно сердясь. – И это мне говорит человек, который за страничку получает восемьдесят долларов? Мне? Тому, который работает за жалкие гроши?

– Поэтому ты и меркантилен, – сказал Витя, заедая мой большевистский пафос бутербродом с рыбой, и добавил с набитым ртом: – Если бы у тебя было больше денег, ты бы, как я, думал о высоком.

– Ладно, – я махнул рукой. – В данную минуту, с непрожеванным бутербродом во рту, ты как никто похож на человека, думающего о высоком. Так что там с твоей квартирой? Подаришь ей?

– Да нет, – нахмурился Витя. Он, наконец, окончательно разделался со своим бутербродом. – Квартира здесь вообще ни при чем. Тем более, мы жили у нее. Нет, с этим как раз проблем не было. Я просто покидал в чемодан шмотки и свалил к родителям. Детей мы, слава тебе господи, не завели.

– Ну и в чем тогда проблема?

– Проблема, понимаешь ли, в том, что она не отстает. Развод отказывается давать. Ну да я своего добьюсь, ты же меня знаешь. Уже три месяца как уехал, уже новую бабу себе завел, а этой стерве все неймется. Недавно, представляешь, на работу ко мне приперлась. Хорошо, у нас там охрана стоит, два таких амбала, так они ее не пропустили. Так она полчаса стояла под окнами и вопила на всю улицу, что еще доберется до моей жопной дырки. Как тебе, кстати, это выражение? Запиши, пригодится. Теперь она мне на мобильник названивает и эсэмэски строчит. То вернуться умоляет, то угрожает бандитами. Вчера, представляешь, прислала около двадцати сообщений. Я все читать не стал. Посмотрел только первое. Там было (тебе интересно?): «Витенька, я тебя люблю. Мне плохо. Приходи». Остальные я не читал и сразу удалял. А потом открыл последнее, ну одно из последних, и читаю: «Слышь, ссыкло, расслабь свое очко поганое. Сказала же – не трону». Причем, Аствацатуров, что самое занятное, – это тебе, как филологу, на заметку, – слово «поганое» через два «н» написано.

Витя полез в карман за телефоном, чтобы продемонстрировать эпистолярные шедевры, присланные Кристиной, но я удержал его от этого, сказав, что верю на слово, и тут нет ничего удивительного, потому что женщины все одинаковы в своей переменчивости и непредсказуемости.

– И что этой суке было надо? – сокрушался Витя. – Почему она все время скандалила? Не понимаю… Я же все ей покупал – мебель, шмотки. В Турцию каждое лето возил. Даже в цирк с ней таскался… По ее, естественно, просьбе, ты же сам понимаешь, так что нечего ржать. И что ей теперь от меня надо? Зачем я тебе это все рассказываю?

«Не знаю, Витя. Я и не слушаю. Нельзя вглядываться в бессмыслицу, в бесконечность, в сердце тьмы, в старое, просящееся на помойку зеркало с облезшей амальгамой. Если взглянул – то все. Тебе крышка. Посмотрел ей в глаза – и сразу умер. Сошел с ума. Спрут поцеловал тебя в губы. Тебя укусил малярийный комар или энцефалитный клещ. Теперь ты камень, вызывающий омерзение, тошнотворная вещь в себе, точнее, вещь‑в‑ней, вымершая стеллерова корова, желтый карлик, ртутная торичеллева пустота, крылоногий Персей, проигравший первую же схватку с Горгоной. Не будь кретином, не подымай веки, не отвечай на ее звонки, сотри ее письма. Убей…»

– Не знаю, Витя. Ей, наверное, не хватало внимания. Им всегда его не хватает. Но сейчас тебе лучше держаться от нее подальше. А вообще‑то…

Тут наш разговор прервала рослая блондинка, стоявшая до этого рядом, спиной к нам. Она повернулась, и глубокий вырез ее красного вечернего платья явил мне и Вите пышное великолепие молочных форм. Я осекся на полуслове.

(«Тебе чего, лошадь?»)

– Андрей Алексеевич! Здравствуйте! Вы нам в прошлом году лекции читали, – пропела она, встретив наши удивленные взгляды, и, поправив волосы, насмешливо поинтересовалась: – Надеюсь, вы меня помните? Мне Сэлинджер на экзамене попался.

Я смутился. Нет, я не помнил, и, судя по выражению на лице блондинки, угадавшей мою забывчивость, это было явным свинством.

– Меня Алена зовут.

– Алена, – зачем‑то повторил я. – А это Витя, мой старый друг.

Витя буркнул в ответ что‑то нечленораздельное, что, мол, таких как ты, Аствацатуров, друзей – за одно место да в музей, и взял с тарелки очередной бутерброд.

Алена коротко кивнула ему и тут же снова повернулась ко мне:

– Я ваши лекции слушала на филфаке.

Мне пришлось в ответ вежливо улыбнуться.

Пауза.

– Мы здесь вдвоем с мужем.

(«От счастья бы не обосраться…»)

Последовала пауза, еще более долгая, чем предыдущая.

– А кто у нас муж? – игриво спросил я, неожиданно почувствовав, что для продолжения беседы и, главное, для ее скорейшего окончания от меня потребуются некоторые усилия.

– Он американец. Американский дипломат, – обрадовалась продолжению разговора девушка Алена. – Раньше он в Швейцарии работал, а теперь вот здесь. Мы месяц назад поженились.

(«Вот оно, значит, как».)

Разговор явно придавал ей уверенность в себе.

– Хотите, я вас познакомлю?

(«Дрожу от нетерпения».)

Я, разумеется, хотел. Тем более, это заманчивое предложение прозвучало не как вопрос (вопросительный знак я оставил как память об уроках русской грамматики в школе, которые я ненавидел всем своим подростковым сердцем)… оно прозвучало не как вопрос, а было произнесено приказным тоном человека, долгое время находившегося на ответственном посту руководителя и привыкшего отдавать распоряжения.

Алена отошла и буквально через несколько секунд вернулась под ручку с высоким пожилым господином. На вид господину было лет шестьдесят. Не меньше. Алене он скорее годился в дедушки, чем в мужья. Седые волосы, аккуратно уложенные и обильно обработанные гелем, строгий дорогой костюм, галстук‑бабочка и толстый перстень на мизинце правой руки, которую он тотчас же мне протянул, покровительственно улыбнувшись.

– Мой муж, Брайен Томпсон, – торжественно сказала Алена.

– Andrey, – ответил я, улыбнувшись в ответ. – Nice to meet you, Mr. Thompson [1].

– Brian, just Brian [2], – замахал руками мистер Томпсон.

Витя тоже поздоровался. Мистер Томпсон, точнее, Брайен, подал руку и ему, все с той же улыбкой.

Дальнейший разговор, во время которого Витя ел бутерброд, происходил на английском.

– Вы в университете преподаете? – вежливо осведомился мистер Томпсон.

(«Тебе не все равно?…Странные все‑таки у некоторых животных имена… обидные какие‑то… „козел“, „выхухоль“, „вомбат“, „морж“, а вот у птиц, наоборот, величественные: „орел“, „фламинго“, „журавль“, „лебедь“. Несправедливо это».)

– Пока да.

– Пока? – удивился мистер Томпсон.

(«Если я когда‑нибудь заведу себя попугая, то непременно назову его „Тузик“, чтобы все по‑честному».)

– Зарплата маленькая.

– Да, – вздохнул он. – Но ведь теперь у вас есть частные колледжи, гранты…

– Не для всех. По крайней мере, не для меня.

Разговор едва начался и тут же почему‑то вдруг начал меня раздражать. Во всяком случае, продолжать его у меня не было никакого желания. Мне захотелось снова вернуться к еде и вину. Я беспомощно оглянулся на Витю. Он невозмутимо дожевывал очередной бутерброд и, судя по выражению на его лице, готов был приступить к следующему.

– Андрей был нашим любимым преподавателем, – встряла Алена. – Я тебе, Брайен, о нем рассказывала. Помнишь?

(«Да плевать я на вас обоих хотел, морды ослиные. В туалет хочется».)

Мистер Томпсон ласково улыбнулся ей в ответ и развел руками – получилось очень гостеприимно.

– Ну, ребята, – сказал он, театрально выдержав административную паузу. – Мы вас теперь оставим. Нас с Аленой ждет одна важная встреча.

(«Уф! Вали уже на свою встречу. И лошадь свою уводи. Нет, стоят как вкопанные. Когда же они сдристнут отсюда?»)

– Приятно было познакомиться, – произнес, наконец, мистер Томпсон. Он легонько пожал мне руку и на прощание дружески добавил, видимо, желая показаться особенно любезным: – Спасибо, Андрей, за то, что воспитали для меня такую замечательную девочку.

(«На здоровье, придурок».)

– Обращайтесь еще к нему, – саркастически пошутил Витя и, толкнув меня плечом, добавил уже по‑русски: – Он вам подгонит еще, подлинней, помоложе.

(«Дурак… Зачем?»)

Алена вспыхнула и хотела было что‑то сказать, но сдержалась.

 

Молодожены отошли в сторону и влились в кружок, состоящий в основном из похожих друг на друга мужчин в костюмах.

– Будь я на ее месте, – ехидно заметил Витя, кивнув в их сторону, – я бы попробовал его поцеловать. Вдруг старая жаба в прекрасного принца превратится?

– Слушай, Витя, – сказал я очень спокойно. – Ты просто много выпил и мало ел. Может, он и вправду жаба, но она здесь ни при чем.

Витя усмехнулся и дружелюбно похлопал меня по плечу.

– А ты, Аствацатуров, все такой же. Ни капельки не изменился. Сейчас разведешь свою марксистскую бодягу, которую ты в книжках вычитал, про среду и про общество. Потом скажешь, что у нас в России настоящих мужчин не осталось…

– Это тоже, – отозвался я, проигнорировав его иронию. – Но, возможно, женщины просто так устроены…

– Как устроены? – хохотнул Витя.

– Ну… – я немного смутился и говорил неуверенно. – Устроены так, что тянутся к биологически активным особям другого пола.

– Или своего пола, – перебил меня Витя. – Ты как‑то забыл о таком маленьком нюансе.

– Неважно…

– Неважно?! – вспыхнул Витя. – О чем ты вообще говоришь? Какая биологическая активность?! Этот старый пень на ладан дышит. Ему давно на кладбище прогулы проставляют!

Витин напор всегда заставлял меня решительнее обороняться. А его раздражительность только придавала моему голосу спокойствие.

– А если это любовь? – предположил я.

– Да пошел ты…

– Во‑первых, – проигнорировал я Витину невоспитанность, – он еще на наших похоронах пламенную речь произнесет, да так, что все разрыдаются. А во‑вторых, биологическая активность в том мире, где мы с тобой, Витя, живем, определяется степенью социального успеха. Этот старый пердун успешен – вот в чем дело.

Я приподнял бокал, приглашая Витю присоединиться и выпить со мной.

– Ну и черт с ним, – согласился Витя, почему‑то внезапно повеселев. – Давай‑ка лучше выпьем. И поедим заодно. Смотри, как эти твои биологически активные особи на бутерброды нацелились. Того и гляди нам ничего не останется. Ты ведь, Аствацатуров, не болтать сюда пришел.

– Это уж точно.

Мы немного поели, выпили вина, вспомнили общих знакомых и скоро распрощались. Явился, наконец, Витин редактор, и они, отойдя к огромному окну с широкими подоконниками, принялись о чем‑то горячо спорить.