Не сдаваться: Четырехдневное сражение

На западной части острова была деревня под названием Тамибо, и 26 февраля в ней высадились американские солдаты в количестве около 50 человек.
Я находился на вершине горы, которая потом стала радарной площадкой ВВС Филиппин. Гора была примерно пятьсот метров высотой, так что мы называли ее просто "Пятьсот". Когда я увидел американцев в бинокль, всё мое тело напряглось, и я громко сказал: "Наконец, они пришли!"
Высадившись из своего десантного судна, Американцы осторожно продвигались вверх по пологому склону с винтовками наготове. Что-то было не так: их было слишком мало. Это была хитрость. Лубанг - небольшой остров, и они знали, что серьезной обороны здесь нет, но даже зная это, трудно поверить, что они собирались захватить остров силами пятидесяти человек. Они пытались заманить нас в ловушку.
И лейтенант Суехиро попал в ловушку. Он сказал с самодовольством: "Я возьму нескольких людей с собой, и мы их сметем."
"Не делайте этого" - возразил я. "Можно поспорить, что они собираются высадить основные силы в другом месте. Давайте подождем немного и посмотрим, что будет".
"Не волнуйся, лейтенант. Пятьдесят янки, или сто - неважно. Мы сметем их в момент."
И он прыгнул в свой грузовик, и с ним еще примерно пятьдесят солдат. У них был один пулемет, а у каждого солдата - винтовка. От Томибо до вершины Пятисот было всего около двух миль по прямой, но прямой дороги не было. Лейтенант Суехиро решил добраться туда вдоль северного берега, огибая западную оконечность острова. Это был большой крюк, но он позволял лейтенанту взглянуть по пути на своих больных солдат в Лубанге.
Разговаривая вполголоса, мы начали готовить оборону. Среди пологих возвышенностей ниже по склону горы, нежели находились мы, окопалось отделение воздушной разведки вместе с бригадой авиатехнического обеспечения.
Американцы растворились в лесу на этой стороне пляжа, и на закате мы их больше не видели и не слышали. Где же они? И что делает лейтенант Суехиро? Время шло, и я начинал волноваться. Когда стемнело, у меня возникло чувство, что противник дышит нам в спину.
Ночь окутала нас чернильной темнотой. То был длинный день. Около часа ночи приехал грузовик, из него вылез лейтенант Осаки, вслед за ним – младший офицер Тачибана. Они привезли с собой остававшихся на аэродроме техников. Но никаких вестей о лейтенанте Суехиро.
Офицер Тачибана объяснил "Лейтенант Суехиро остался в Лубаге. Он пытался уговорить нас остаться, но мы подумали, что это слишком опасно. Мы решили ехать сюда."
Не прошло и получаса, как мы увидели огонь, вздымающийся вблизи Лубанга. Я предполагал, что отряд Суехиро попал под вражеский огонь, но возможности убедиться в этом не было. Я волновался как никогда. Я не знаю, сколько раз я хватался за рукоять своего меча.
Когда рассвело, я направил свой бинокль на Тилик и ясно увидел вражеский легкий крейсер и три пехотных транспорта, движущихся прямо к острову. Чтобы успокоиться, я решил закурить сигарету. На это у меня ушло пять или шесть спичек. Тут я вспомнил об отцовской трубке с благовониями. Я не хотел, чтобы она попала во вражеские руки, так что я сжег ее, вместе со своими секретными документами.
Корабли начали артобстрел - сначала оглушительные выстрелы, а затем, когда снаряды находили свою цель - громовые взрывы. Все мои внутренности тряслись от вибрации. Тилик был главной целью противника и вскоре весь берег в его окрестности был окутан дымом и пылью. Пальмы и куски зданий взлетали в воздух, а маленький городок Тилик исчезал у нас на глазах. Артобстрел продолжался без передышки. Наше расположение находилось так далеко, что я по-настоящему не боялся, я только беспокоился за отделения береговой обороны. Их маленькие лодки были укрыты в речке, впадавшей в тиликскую бухту, готовые начать атаку при появлении вражеских кораблей, но враг, видимо, готовый отразить такую атаку, обрушивал залп за залпом в устье речки.
И что с пирсом? Я заминировал его взрывчаткой, но сейчас не мог понять - взорван он или нет.
Примерно через два часа бомбардировка наконец закончилась, но сразу следом за ней на наши укрепления посыпались снаряды пехотных минометов. Мы прятались среди деревьев как только могли. Вражеские самолеты пикировали на нас, сбрасывая стокилограммовые парашютные бомбы, которые плавно спускались вниз, раскачиваясь на стропах, и разрывались с неземным грохотом. Чем больше я наблюдал, тем больше распалялся. Противник, очевидно, знал, что у нас нет зенитного вооружения.
Наконец самолеты улетели. Я взял бинокль и наблюдал как легкий крейсер под развевающимся звездно-полосатым флагом входит в бухту Тилика. Двигались также и десантные суда.
В этот момент солдат из подразделения лейтенанта Суехиро вскарабкался ползком на гору. Он сообщил, что прошлой ночью его подразделение было атаковано.
"Мы попали под настоящий перекрестный огонь. Всех, кроме меня..." - тут он осекся.
"Их всех убили? А что с лейтенантом Суехиро?"
"Он стоял у окна. Его убили первым"
Как я и опасался, пожар в городе прошлой ночью был в казарме лейтенанта Суехиро. Хотя между мной и лейтенантом были свои разногласия, было больно узнать, что он погиб. Я вспомнил, с каким энтузиазмом он помогал мне делать мои поддельные самолеты.
Когда начался обстрел, лейтенант Уено из шестнадцатого отделения береговой обороны приказал своим подчиненным укрыться в горах, но сам остался, чтобы взорвать двигатели абордажных лодок. Неожиданно он понял, что враг нацеливает орудия прямо на него. Шансов остаться в живых не было, так что он тоже рванулся в горы. Когда я услышал его рассказ, я с трудом мог поверить своим ушам. Пулеметы, минометы - это да, но корабельная артиллерия против единственной вражеской лодчонки. Невероятно! В противника, должно быть, было столько снаряжения и боеприпасов, что он готов разбрасываться ими налево и направо!
Теперь высаживались войска - батальон морских пехотинцев при поддержке четырех танков. Выглядывая из-за деревьев, я увидел, как они маршируют по направлению к Виго, в миле или двух к западу от Тилика. Подойдя к Виго, отряд разделились на две части. Одина половина продолжила двигаться на запад к городу Лубанг, а другая двинулась к нашей базе. Я решил отступать. Если бы мы окопались на месте, у нас не было бы и отдаленнейшего шанса победить. Я решил, что единственная оставшаяся у нас возможность - уйти в горы и начать партизанскую войну.
Отделения разведки и береговой обороны не согласились. Они сказали, что никуда не пойдут и будут держаться до конца. Я пытался объяснить им, что с тем оружием, что у них есть они будут для врага просто неподвижными мишенями, но они не слушали.
Вражеские снаряды начали падать вокруг и я приказал тем раненым солдатам, которые еще могли ходить, идти глубже в джунгли. Выбрав пятерых крепких на вид ребят, я приказал им взять столько провизии, сколько они могли нести, и мы выдвинулись.
Не прошли мы и получаса, как услышали впереди звуки ружейной стрельбы. Противник, видимо, отрезал нам отступление. Я опасался чего-то подобного. Незадолго до этого я уже говорил подразделению Осаки, чтобы они не ждали прилета транспортных самолетов, а занялись делом и перетащили припасы в тыл, чтобы когда начнется атака, они могли бы отступить и закрепиться на новом рубеже.
Если бы они послушались меня тогда, мы бы не оказались в том положении, в теперешнем положении. Я выслал дозорного вперед, а сам пошел следом с небольшой группой. Вскоре мы встретили дозорного, ковыляющего на одной ноге с пулей в другой. Его заметил вражеский разведчик. Теперь мы точно знали, что пути отступления отрезаны, и, без сомнения, отрядом, который высадился вчера в Томибо.
А с фронта к нам приблизились вражеские минометы. Вы оказались в ловушке! Внезапно я заметил на тропе пятна крови. Нагнувшись чтобы рассмотреть их, я заметил двух японских солдат лежащих на животе чуть впереди от нас. Это были рядовой первого класса Киншичи Козука и рядовой первого класса Муранака. Я крикнул им, чтобы они прокрались чуть дальше. Муранака несколько мгновений смотрел на Козуку, а затем по какой-то непонятной причине встал в полный рост. Тут же прозвучал выстрел и он упал. Пуля попала ему прямо в голову.
Крикнув Козуке, чтобы он оставался на месте, я отполз немного назад, и нащупал ногой канаву. Внезапно быстроногий Козука вскочил и побежал ко мне. Он прыгнул в канаву прямо через меня, и тут же прогремел еще один выстрел. Я скатился в канаву, даже не успев заметить, что моя правая рука покрыта кровью. Пуля оторвала мне кончик мизинца, оставив лишь маленький кусочек ногтя.
Следующей ночью я решил предпринять атаку на войска, блокирующим наш отход.
Лейтенант Осаки был убит вчера, лейтенант Танака сегодня, оба - минометными минами. Считая лейтенанта Суехиро мы потеряли ужн трех офицеров, а еще один, лейтенант Татегами, пропал без вести, преследуя вражеских разведчиков (позже оказалось, что он тоже погиб). Без командующих офицеров войска потеряли всякую организацию. Они кое-как отстреливались, когда им хотелось. Если ничего не произойдет, их всех поубивают.
Через весь остров с северо-запада на юго-восток проходила скалистая гряда высотой около шестисот метров в наивысшей точке, покрытая плотным лесом. Мой план состоял в следующем - отступать вдоль хребта, оказывая по мере надобности сопротивление. Я думал, что если мы доберемся до одной задуманной мной точки, то кто-то из нас сможет вернуться по склону горы к нашему бывшему лагерю, где хранится продовольствие, и снова скрыться в лесу.
Чтобы реализовать этот план было важно уничтожить вражеские войска в тылу. Я подождал до ночи 2 марта, потому что капитан Тсукии обещал встретиться со мной самое позднее в этот день. У его отделение было очень мало оружия, и я не мог отступить и оставить их беззащитными.
Сидя под спорадическим минометным обстрелом мы ждали и ждали, но капитана Тсукии всё не было. Наконец я решил, что ждать больше нельзя. Взяв с собой пятнадцать человек, я повел их в атаку на вражеские войска, которые блокировали нам отход.
Дорога вдоль хребта была достаточно прямой и если бы мы атаковали прямо в лоб, люди в авангарде атаки были бы почти наверняка ранены или убиты. Но я решил, что если пожертвовать несколькими нашими людьми, остальные смогли бы прорваться во вражеский лагерь. Я был уверен, что в рукопашной мы бы их одолели.
Аэродром враг захватил в нетронутом виде. Пирс не был взорван. Короче, я дал врагу высадиться беспрепятственно и не выполнил ни одно из заданий, данных мне в штабе дивизии. Я опозорил себя как секретного агента. Глубоко внутри я ощущал, что мы бы не оказались в такой трудной ситуации, будь я более сильным и агрессивным лидером. Единственным способом выполнить теперь свой долг перед теми, кто погиб столь трагически, было предпринять отчаянную ночную атаку на врага. Я возглавлю рейд на вражеский лагерь и убью столько американцев, сколько смогу.
Когда мы добрались до определенной точки, я глубоко вздохнул и осмотрелся. Каски солдат слабо отражали лунный свет. Я вздохнул снова и обнажил свой меч, отбросив в сторону ножны. От сего момента я не буду больше думать ни о чем. Я крепче сжал меч и пошел вперед. Мне не на что больше рассчитывать, кроме собственных сил.
Выбросив ножны, я не подчинился приказам генерала Йокоямы. К тому же я пренебрег всем, чему нас учили в Футамате, о долге секретного агента. Вместо этого я вернулся к самоубийственной тактике, которой нас учили в офицерской школе. Я был молод, и потерял голову.
Если враг поджидает нас сейчас, меня скорее всего убьют. На наше счастье, они действительно догадались о нашей ночной атаке и отступили далеко назад. Я почувствовал одновременно досаду и облегчение. Мы быстро развернулись и пошли назад путем, которым пришли.
По дороге мы нашли тело рядового первого класса Муранаки. Взяв кинжал, который подарила мне моя мать, я отрезал его мизинец и положил во внутренний карман моей куртки. Еще я подобрал свои ножны. Подбирая их, я вспомнил лицо командира дивизии, когда он приказывал мне оставаться в живых. Мне было стыдно.
Утром третьего числа капитан Тсукии и его люди наконец добрались до нашей базы. Я решил проверить путь нашего отхода еще раз и взял капрала Шоичи Шимаду с собой. Когда я уходил, лейтенант Уено сказал мне, что также послал разведчика и попросил послать его назад, если мы его встретим.
Когда мы уже собирались уходить, пришел человек из палатки с ранеными и попросил дать им взрывчатку. Я пошел к палатке, чтобы выяснить, в чем там дело. Молодой человек с очень бледным лицом посмотрел на меня снизу вверх со своей койки и прошептал "Мы не можем идти. Позволь нам убить себя здесь"
Остальные двадцать человек в палатке, все смертельно раненные, жалобно смотрели на меня.
Я подавил свои эмоции и сказал "Хорошо, я сделаю это. Я присоединю запал, чтобы вы могли взорвать динамит. Но тот случай, если он не сработает, я оставлю вам канистру бензина, чтобы вы могли бросить ее в динамит и зажечь его."
Я посмотрел в лицо каждому из них, всего двадцати двум. Они все были готовы к смерти, готовы принести жертву, к которой их готовили. С трудом я продолжил: "Кроме того, если у вас не загорятся спички, я оставлю вам кусок долго горящих благовоний, чтобы вы могли поджечь запал с его помощью. Так или иначе, вы сможете получить то, чего вы хотите. Но есть одна вещь, о которой я должен просить взамен. Мне трудно давать вам приказы, когда вы уже подготовили себя к смерти, но я должен попросить вас еще раз - всего один последний раз - послужить своей стране. Не взрывайте себя, пока не увидите врага у своей палатки. Тут есть еда. Вы продержитесь, пока не появится враг."
Один ответил "Для нас все равно, придет враг или нет"
"Я знаю. Но не все равно нам. Если враг захватит эту базу, мы не сможем к ней вернуться. Нам нужен какой-то способ узнать, пришел ли враг или нет. Вы меня понимаете?"
Они сказали, что поняли и сделают, как я просил. Потом они все поблагодарили меня, за то, что я сделал все возможное, чтобы они уничтожили себя.
Я приготовил взрывчатку и канистру и вышел из палатки.
Слабый голос донесся мне вслед "Береги себя, командир!"
Я нашел капрала Шимаду и мы двинулись.
Потом я вернулся на это место и не нашел и следа ни от палатки, ни от двадцати двух трупов. Не осталось ничего, кроме огромной зияющей ямы в земле. Я стоял и смотрел на нее. Я не думал склонить голову, или прочитать молитву. Я просто стоял и смотрел на эту ужасную дыру. Даже слезы не хотели приходить.

Мы с Шимадой шли недолго и наткнулись на разведчика, о котором говорил лейтенант Уено. Это был мальчишка всего семнадцати или восемнадцати лет. Я спросил его, видел ли он вражеских солдат. Он ответил - нет.
Я приказал ему "Возвращайся на базу. Приведи людей туда, где мы сейчас. Тем временем мы проверим дорогу впереди и займем оборону. Когда приведешь солдат сюда и они здесь закрепятся, иди вперед за нами. Что бы ни случилось, пытайся связаться с нами.
Проводив его, Шимада и я двинулись вперед, но не нашли никаких признаков противника. Спустя некоторое время мы решили остановиться и подождать молодого разведчика. Если бы мы прошли дальше, было бы невозможно вернуться к остальным до темноты.
Мы прождали час, два, но разведчик все не показывался. Солнце начинаало садиться, а я начинал беспокоиться. В темноте мы могли не опасаться противника, но установить связь с нашими людьми было бы тоже невозможно.
Шимада посмотрел мне в лицо и спросил "Что нам делать, Лейтенант?"
Я не знал ответа. Если мы пойдем назад сейчас, стемнеет прежде, чем мы вернемся. С другой стороны, у нас с собой совсем не было еды, и у нас кончилась вода.
Наконец я сказал: "Пока не стало слишком темно, надо спуститься в долину и найти воду." Мы спустились вниз в лощину метров на 150 и нашли ручей, но когда стали карабкаться обратно, солнце село и мы оказались в полной темноте.
"Где вы, лейтенант?" спросил Шимада.
"Я все еще тут" ответил я.
Было так темно, что нам пришлось переговариваться, чтобы не потерять друг друга, но мы продолжали пытаться забраться обратно на гребень.
Это было ошибкой. Вскоре мы обнаружили, что ходим кругами. Мы решили сесть и ждать до утра.
На рассвете мы пошли снова, и вскоре заметили место, где были прошлым утром. Сквозь деревья я разглядывал дорогу и тут получил потрясение всей моей жизни. Не далее тридцати метров от нас стоял американский разведывательный отряд.
У Шимады была винтовка, а у меня - только мой пистолет и меч. Враг подавляюще превосходил нас. Мы метнули гранаты одновременно и стазу же рванулись вниз в лощину. Поползав там примерно тридцать минут, мы осторожно двинулись назад к точку чуть ниже места, куда наш молодой разведчик должен был привести людей. Будучи почти уверенным, что на этот раз все будет тихо, мы забрались на скалу и почти сразу же оказались под градом минометных снарядов. Они взлетали в небо по дуге один за другим, падая в долину прямо под нами. Мы цеплялись за скалу, не смея пошевелиться.
Молодой разведчик выполнил мой приказ и привел солдат в намеченную точку, где они установили пулеметы и просидели ночь. Утром появился вражеский разведывательный отряд, тот самый, что видели мы, и наши солдаты открыли по ним огонь из пулеметов, убив одного американца. Остальные вражеские солдаты отступили, но на наших солдат почти сразу же посыпались мины.
Все это я, конечно, узнал позже. Те падающие в долину мины, которые видели я и Шимада на самом деле были направлены в солдат на холме. Промахи или нет, они падали по всей долине, и мы не могли ничего сделать, кроме как оставаться на месте.
Наконец стрельба прекратилась и стало тихо, но мы боялись подниматься в гору сразу же. Сама тишина была напряженной. Небо над нами было прозрачно-голубым. Не было видно ни облачка.
Еще одной вещью, которую я узнал лишь потом было то, что пока мы были на скале, капитан Тсукии приказал солдатам разделиться. Часть он послал к Виго и часть к Тилику. Когда мы добрались до вершины гребня, там никого уже не было. Я решил возвращаться к нашей бывшей казарме где хранились припасы. Мне казалось вероятным, что все японские солдаты рано или поздно придут туда.
По дороге я увидел обертки от американской жвачки на обочине дороги. В одном месте комок жеваной резинки налип на траву. Мы тут боролись за свои жизни, а они жевали в бою жвачку! Я был больше расстроен, чем зол. Фольга от жвачки показала, как жалки были наши потуги против нашего врага.
Всякое подобие организованного сопротивления на Лубанге рухнуло в тот день. После враг проводил только отдельные операции по зачистке местности.
Лейтенант Хаякава был атакован в верховьях реки Виго во время еды. Он и его десять человек были убиты.
Капитан Тсукии и Пятнадцатое отделение береговой обороны предприняли попытку напасть на вражеские казармы в Тилике, но потерпели неудачу. Потом на них нападали у реки Виго, и еще раз - на южном побережье. Тем временем капитан Тсукии заболел и умер.
Еще я слыхал, что лейтенант Уено и Шестнадцатое отделение береговой обороны тоже безуспешно нападали на Тилик и позже скрылись в холмах к югу от порта, и больше я о них ничего не слышал. Так что я мог считать себя единственным оставшимся на острове японсим офицером.
Единственные люди, с которыми я смог поддерживать связь были десять бойцов из гарнизонного подразделения, четверо из отделения воздушной разведки, четверо из отряда авиатехнического обеспечения и двое с флота - всего двадцать. Из младшего офицерского соства остались только капрал Шимада и капрал Йошио Фудзита.
Капрал Фудзита где-то в лесу подобрал пехотную винтовку Арисака тип 99. А я до этого нашел тип 38 и обменял ее у Фудзиты на тип 99, потому что к типу 99 у меня было около 300 патронов. Я носил эту винтовку все полследующе 30 лет на Лубанге.
Я надеялся рано или поздно организовать нападение на аэродбром и приказал солдатам растягивать запас риса на как можно дольший срок. Был март и я рассчитал, что если каждый человек будет съедать четыре чашки риса в день, его хватит до августа. Но солдат больше беспокоили их животы, нежели что-то еще и некоторые начали воровать рис из кладовой. Во время еды они начинали спорить из-за ничтожной разницы в размере порции; иногда дело доходило бы до драки, если бы я не вмешивался. Если бы враг напал на нас во время еды, нас бы всех перебили на месте.
Как раз когда я размышлял, как мне поддерживать порядок, капрал Фудзита сказал мне "Думаю, для нас небезопасно оставаться все время на одном месте. Нас могут окружить в любой момент. Вы позволите некоторым из нас отделиться и пойти в другое место?"
Я сразу же согласился. Я знал, что не могу рассчитывать на эту разношерстную компанию солдат, которые решили превратиться в свиней. Еще я догадывался о настояшей причине, по котой они хотели отделиться. Они не боялись окружения. Это был лишь повод. На самом деле они хотели получить свою долю оставшегося риса.
Как будто это не было понятно и так, Фудзита сказал: "Если мы отделимся от остального отряда, каждый должен будет получить свою порцию продовольствия"
"Хорошо" ответил я "но я не могу поделить еду только между теми, кто сейчас здесь. На острове могут быть другие солдаты, и они могут прийти сюда за едой. Все знали, что здесь хранятся запасы."
Я выделил им их долю и запретил брать что-либо сверх этого, хотя и знал, что они скорее всего найдут способ это сделать. Еще я приказал им оставаться в группах не менее трех человек. В группе из трех двое могут стоять на страже пока один готовит рис для еды.
И так мы разбились на ячейки. Я объединился с капралом Шимадой и одним рядовым. Остальные разбились на четыре маленькие группы, и каждый решил, к кому из друзей он хочет присоединиться.
Через некоторое время я решил, что моя группа должна идти в новое место, и 18 апреля мы начали перемещать припасы. Мы были как раз заняты этим, когда в лес ворвались, стреляя как сумасшедшие, солдаты из группы зачитки. Рядовой, видимо, оцепеневший от испуга когда началась стрельба, замер, стоя в полный рост, и был убит на месте.
Из всех остальных групп только Козука приходил в место, где обосновались мы с Шимадой, но это было позже. Так что мы с Шимадой были некоторе время одни.
После нападения Козука ушел к одному к кому-из отделения воздушной разведки. Но через некоторе время он слег с острым нефритом и группа его бросила. Побродив у подножия хребта с неделю, питаясь картофельной ботвой и кокосовым молоком, он выздоровел достаточно, чтобы прийти ко мне и Шимаде. С того момента мы трое были вместе.
В середине мая впервые за несколько недель мы услышали далекие звуки минометных и пулеметных выстрелов. Они доносились из района Бинакаса, с южного берега. Мы молча переглянулись - говорить что-то не было нужды. Одну из наших групп обнаружили и окружили.
Позже я узнал, что группа выживших из отделения капитана Тсукии дошла до Бинакаса и отдыхала, когда на них напал враг. Убиты были все, кроме двоих, которые каким-то чудом сумели сбежать. Один из них рассказал мне, что, когда на них напали, двое подчиненных капитана Тсукии стояли, размахивая пистолетами и крича "Банзай Императору!" пока их не подстрелили.
Мы называли этот инцидент "Майская кампания подавления". Это было последнее организованное нападение врага на выживших Японских солдат, но некоторое время патрули ходили по утрам вдоль хребта, делая время от времени предупредительные выстрелы.
Примерно в середине Октября я впервые увидел листовки с призывом сдаваться. Несколько японцев убили в горах корову и перетаскивали мясо в лагерь, когда наткнулись на пятерых или щестерых местных жителей. Один из жителей схватился за свой нож боло, но сдался, когда увидел, что у японцев есть оружие. Местные жители сбежали, оставив на земле листок бумаги. Отпечатанный на японском языке текст гласил "Война закончилась 15 августа. Спускайтесь с гор!"
Ни я, ни остальные не поверили этому, потому что всего несколькими днями раньше группа японцев, отправившись подстрелить еще корову, наткнулась на вражеский патруль, который сразу же начал стрелять. Как такое могло произойти, если война закончилась?
После того, как мы разбились на ячейки, мы жили в лесу на склонах гор. Мы натянули небольшие палатки и постелили на землю доски для сна. Моя группа до последнего растягивала запас риса, время от времени дополняя рис бананами или мясом убитой коровы.
Группы поддерживали между собой связь и время от времени обменивались сообщениями, но я отказывалс рассказать другим, где находится наша палатка. Мой приказ вести партизанскую борьбу исходил непосредственно от командира дивизии, и я не мог позволить беспокоить себя солдатам, которые не думали ни о чем, кроме еды. Насколько я мог я пытался изучить местность, чтобы оказаться полезным, когда японская армия начнет контратаку. Мне было необходимо остаться в живых, а жить с группой неорганизованных, безответственных солдат означало навлечь беду.
Я не сказал ни капралу Шимаде, ни рядовому первого класса Козуке о своей особой миссии. Я не знал ни того, можно ли на них положиться, ни того, можно ли на них рассчитывать.
С мая по август вражеские патрули прочесявали горы ежедневно, и мы часто слышали их выстрелы. С середины августа они перестали приходить. Тем не менее, мы продолжали слышать выстрелы, доносящиеся от подножия горы, и нам казалось, что противник контролирует подходы. Я решил, что противнык пытается взять нас измором.
Мы увидели вторую листовку с призывом сдаваться в конце года. Боинг Б-17 пролетел над нашим укрытием и сбросил много больших, толстых листов бумаги. На лицевой стороне был приказ о капитуляции генерала Ямашиты из Четырнадцатой Территориальной Армии и приказ начальника штаба. На обороте была карта Лубанга, на которой кружочком было обозначено место, где сбрасывались листовки.
Мы собрались вместе и обсудили, можно ли считать подлинным приказ, отпечатанный на листовке. У меня были сомнения относительно предложения, в котором говорилось, что всем сдавшимся будет выдан "гигиенический сироп" и их будут "отгружать" в Японию.
Кто-то сказал "что езе за гигиенический сироп? никогда о таком не слышал."
Кто-то другой сказал "Почему они собираются нас "отгружать"? Мы же не груз, не так ли?"
Что беспокоило меня больше всего, так это то, что приказ генерала Ямашиты отдан в соответствии с "Прямым Имперским Приказом." Я никогда не слышал ни о каких "прямых имперских приказах." Человек из отделения воздушной разведки, учившийся в юридической школе, сказал, что тоже не слышал о таком.
Были и другие подозрительные детали. Например, внимательно изучив документ, мы заметили, что среди офицеров, которым предназначался прика генерала Ямашиты, был сам генерал Ямашита. Потом я узнал, что это была просто ошибка наборщика, но тогда единственный вывод, который я мог сделать, был тот, что листовка была просто "липой." Другие со мной согласились. У нас не оставалось сомнений, что это была просто уловка врага.

Клятва сражаться

Начался новый, 1946 год. Это значило, что мы пробыли на Лубанге полные двенадцать месяцев. Утром нового года мы поклонились восходящему солнцу и поклялись стараться как можем в начинающемся году.
Мы редко слышали ружейную стрельбу, но каждый раз пугались пулемётых очередей, по-видимому направленных в горы, где мы прятались. Я видел уходящий от берега авианосец, и истребители Grummon, проносящиеся над нами время от времени. Очевидно, война продолжалась.
В начале февраля, капрал Симада пошёл на охоту вместе с Исичи Иризавой и Шоджи Кобаяши из гарнизонного отделения и солдатом по имени Ватанабе из отделения воздушной разведки. Они не нашли никакой добычи, и разделившись с Ватанабе, решившим вернуться другой дорогой, пошли с пустыми руками в направлении нашей базы.
В светлое время они видели филиппинских солдат в грузовике у подножья гор, но те, как им показалось, не собирались двигаться в направлении леса на склонах гор. Смеясь и разговаривая, они пошли назад, пока вдруг не обранужили внезапно, что натнулись прямо на бивуак филиппинских солдат. Филиппинцы, завидев японских солдат, подумали что их атакуют, и тут же открыли огонь. Капрал Симада успел нырнуть в ближайшие заросли и убежал вниз по склону холма, а Иридзава и Кобаяши были убиты.
Вскоре после этого рядовой первого класса Юичи Акатсу присоединился к нам троим. Он жил в одном лагере с Иридзавой и Кобаяши, и после их гибели остался один. С одного взгляда было видно, что он слабак, и Кодзука хотел от него избавиться.
«Уйди куда-нибудь» - кричал он «Тебе нельзя оставаться с нами. Твоё тело слабо, и ты ничего не знаешь о том, как быть солдатом. Ты нам не нужен. Иди в отряд капрала Фудзиты.»
Акатсу сказал, что пойдёт, но продолжал ошиваться вокруг нас, поскольку у нас было больше еды, чем у кого-нибудь ещё. В других группах рис почти закончился, они всё ходили к нам и просили поделиться. Я отвечал им всем одно и то же «Вы превратились в свиней, пока у вас был рис, так что теперь его у вас нет. Не ходите к нам и не просите поделиться нашим. Меня прислали сюда чтобы уничтожить аэродром, и я всё ещё собираюсь это сделать. Мы едим как можно меньше риса. Мы заменяем его бананами и мясом, и то же самое нужно делать вам. Если мы дадим вам рису, хуже станет всем. Вы не умеете экономить.
Потом я понял, что возможно именно мой отказ поделиться с остальными рисом мог подтолкнуть из к сдаче в плен, что они и сделали в апреле, сорок один человек, включая капрала Фудзиту.
С апреля листовок с призывами сдаваться становилось всё больше и больше, и иногда мы слышали голоса, кричащие что-то нам по японски. Потом сдавшиеся японцы стали оставлять нам записки «Теперь никто вас не ищет, кроме японцев. Выходите!»
Но мы не могли поверить, что война на самом деле закончилась. Мы думали, что это просто враг заставляет пленных идти на такие уловки. Каждый раз, как мы слышали голоса ищущих нас, мы переходили на новое место.
Я постепенно привык к их призывам. «Лейтенант Онода», кричали они – «мы установили связь с поисковым отрядом. Пожалуйста, выходите. Мы сейчас в Поинт Икс, и прочёсываем весь регион. Пожалуйста, выходите к этому пункту.
Они разбрасывали листовки, написанные карандашом на хорошем японском, и это произвело сильное впечатление на рядового первого класса Акатсу. Однажды вечером после ужина он сказал «Лейтенант, как вы думаете, может война действительно закончилась?»
Когда я ответил, что не думаю, Симада сказал «А у меня тоже есть ощущение, что закончилась».
Кодзука промолчал. Посмотрев в их лица несколько секунд, я сказал «Хорошо, если вы трое так думаете, я должен пойти и убедиться. У вас троих винтовки тип 38. Если даже вы потеряете две из них, вы всё равно сможете использовать имеющиеся боеприпасы. Если я потеряю свою винтовку тип 99, патроны к ней пропадут. Так что я оставлю её здесь и возьму с собой только ручные гранаты. Я скоро вернусь. Если всё так, как говорит Акатсу, я вернусь и найду вас.
Но если я не вернусь, вы будете знать, что война продолжается. И можете сами решать, хотите вы драться до конца, или нет.
Моим истинным намерением было попытаться спасти захваченных в плен японских солдат. Многих из них наверняка обманом заставили сдаться с помощью других японцев, которых враг использовал в качестве пешек. Я думал, что если смогу пробраться в тюрьму, где их держат, я смогу устроить некую диверсию, и мы сможем все вместе сбежать.
Враг, вероятно, выведал у пленных, что я прибыл на Лубанг с целью вести партизанскую войну. Они только и ждут моей позорной сдачи и уж конечно тут же наденут на меня кандалы. Это означало, что мне придётся действовать быстро. Если я потерплю неудачу, меня убьют. Но если я справлюсь, мы вернем себе несколько бойцов. Снова я собирался пренебречь приказами командира дивизии и рисковать своей жизнью – совсем как когда я выбросил свой scabbard и предпринял самоубийственную атаку.
Тут заговорил Кодзука:
«Подождите минуту, лейтенант! Почему вы должны принимать на себя ответственность? Разве все не согласились с вами насчёт того Прямого Имперского Приказа? Вы, похоже, считаете, что сдача других в плен из-за поддельной листовки пятнает вашу честь. А по-моему, это не ваша вина. Я останусь с вами. Я буду драться до конца. Если эти два труса хотят сдаться, пусть сдаются.»
Я поклонился Кодзуке и сказал «Ты уверен? Ты хочешь остаться? Если хочешь, мне нечего больше сказать. Я не желаю брать на себя ответственность за эту кучку noncompoops, которые позволили схватить себя. Ты сам пока ничего не говорилю, так что я не знал, собираешься ли ты тоже сдаться. Если ты собираешься продолжать бороться, я буду продолжать тоже.
В глубине души я вспоминал, как генерал Йокояма говорил мне, что даже если у меня останется один солдат, я должен возглявлять его, даже если придётся питаться кокосами.
«Лейтенант – тихо сказал Симада, - Я пойду с тобой.
Мы трое посмотрели на Акатсу, и он тихо сказал – «Я тоже с вами, если вы так решили».
И так мы четверо поклялись друг другу продолжать сражаться. Это было в начале апреля 1946 года, и к этому моменту мы четверо составляли всё вооружённое сопротивление на Лубанге.
На тот момент самым старшим из нас был капрал Симада, которому было тридцать один, Кодзуке было двадцать пять, Акатсу двадцать три. В мой последний день рождения, 19 марта, мне исполнилось двадцать четыре.
Вчетвером мы постоянно перемещались по острову. Враг мог атаковать в любой момент. Оставаться на одном месте было опасно.
В первый год мы спали вместе в нашей маленькой палатке, даже в дождливый сезон. Сезон дождей на Лубанге продолжался с июля до середины октября. Часто, когда дождь лил как из ведра целыми ночами, от сидения в палатке не было никакого проку. Мы всё равно промокали до костей. Кожа становилась белой и мы дрожали от холода, несмотря на то, что было лето, и порой мне хотелось кричать от досады.
Но как чудесно становилось, когда дождь прекращался! Мы, спотыкаясь друг о друга, вылезали из палатки и стояли, разминая каждый затёкший палец. Я помню, как мы радовались, видя звёзды сквозь тучи.
Капрал Симада, единственный женатый из нас, по природе был самым бодрое расположение. Ему всегда было о чем поговорить, и он всегда становился центром внимания в вечерних беседах. Высокий и упитанный, он был лучшим из нас стрелком. Он говорил, что выиграл стрелковое соревнования в своей роте, и я не видел причин в этом сомневаться. Его родным городом был Огава в префектурае Саитама, на северо-западе от Токио. Он происходил из крестьянской семьи, и, когда заканчивался сезон полевых работ, уходил в горы заготавливать древесный уголь. В районе, где он жил, молодых людей часто посылали в горы на месяц или около того на заготовки древесного угля. Живя в одиночестве в маленьких хижинах, они учились сами заботиться о себе. Симада научил меня плести соломенные сандалии, известные как «варадзи». Эти сандалии были идеальной обувью в наших обстоятельствах, поскольку нам постоянно приходилось ходить по пересеченной или заболоченной местности.
Кодзука был сложен немного худощавее, чем я, был очень замкнут. Лишь изредка он заговаривал первым. Когда он раскрывался, он с большим чувством говорил о своих доармейских временах, но даже тогда с трудом находил нужные слова. Он был сыном крестьянина из отдалённого пригорода Токио, и, как я понял, его семья была достаточно состоятельной. Он говорил, что у него была скаковая лошадь.
Кодзука расспрашивал меня, чем занимался до армии я. «Я работал в Ханко, в отделении японской торговой фирмы, - отвечал я – «а мой брат был армейским лейтенантом, расквартированным в Ханко в то время, и я часто брал у него деньги, чтобы ходить на танцы и танцивать ночи напролёт.»
Они с трудом верили, что я мог танрцевать, не говоря уж о том, что я мог быть своего рода стилягой в космополитичном Ханко. Я не винил их. Тогда мне и самому было трудно в это поверить.
Акатсу был среди нас самым слабым, и физически, и морально. Он рассказал, что он сын обувного мастера из бедной части Токио, и я полагаю, что несправедливо было сравнивать его с двумя здоровыми деревенскими парнями. Но вне всяких сомнений для нас он был обузой. Когда мы укрывались от противника, он всё время то отставал, то терялся. Я решил, что Кодзука был прав, что не хотел брат