Родители, или потерянный рай

 

Для многих взрослых людей воспоминание детства похоже на приятную, хотя и бессмысленную игру, до которой редко доходят руки. Когда все дела сделаны, а время еще осталось, можно сесть в удобное мягкое кресло, достать из дальнего угла старый потертый сундук памяти и, раскрыв его, обнаружить на дне несколько скомканных воспоминаний. Их приятно держать в руке, можно, разгладив складки, рассмотреть что-то забытое, вспомнить что-то дорогое… А потом, бросив взгляд на часы, быстро сложить эти обрывки обратно и забыть. Зачем бередить воспоминания, ворошить прошлое, ведь оно так далеко от нас сегодняшних! Наше настоящее бережно пригнано к нам, как хорошо сшитый костюм – и модно, и удобно, и презентабельно…

В сознании подавляющего большинства людей представления о своей жизни и о себе соотносимы с учебниками истории – вектор времени неустраним. Сорок лет назад я пошел в детский сад, спустя тринадцать лет я закончил школу, это было, когда мои родители развелись. Через восемь лет я женился, затем у меня родился сын… И так далее, и тому подобное. Эту жизнь можно изобразить как длинную горизонтальную линию, на которой мы ставим зарубки, отмечаем рубежи значимых событий. И точка, из которой мы делаем это – вспоминаем прошлое или планируем будущее, – является центральной для нас. Это наше настоящее, полное забот, задач, вызовов жизни. Здесь нет времени и места давно ушедшим в прошлое событиям.

Однако человек – не горизонтальная линия. Его жизнь не линейна, ее нельзя развернуть, как свиток, разделив на части. Значимые факты, этапы развития, безусловно, существуют, их можно определить, зафиксировать, отнести к конкретному временному промежутку, однако этим нельзя исчерпать той внутренней реальности, которая определяет нас и нашу жизнь. Помните игрушку матрешку? В одной большой и красивой матрешке, когда вы открываете ее, скрыта другая, такая же, только поменьше, а внутри еще одна, и еще… Так вы открываете одну за другой, много раз, пока доберетесь до той крошечной, едва заметной куколки, которую уже нельзя раскрыть, потому что она – последняя. Так и наше детство, значимые события, люди, оставившие глубокий след в нашей жизни, все, что было дорого и любимо нами, – все это внутри нас, а не только в прошлом. Этот сокрытый мир может стать нашим даром, богатством и опорой, а может стать нашим проклятием, болью и тюрьмой. О том, как сделать правильный выбор и как превратить наше прошлое в творческий ресурс для нашего настоящего, мы и поговорим в этой главе.

Начнем опять с той девочки, что жила на восьмом этаже обычного московского дома…

Я думаю, дорогой читатель, вы догадались, что та история не заимствована из чужой жизни. Это история моего детства, живым свидетелем и участником которого осталась только я. Поэтому позволим себе, никого не тревожа, прикоснуться к этим драматическим событиям и понять их далеко идущие последствия.

Напомню, моя мама была тяжело больна, когда я родилась. Отец не был рад моему появлению. Не думаю, что он не испытывал чувств ко мне, полагаю, что заботы и трудности просто взяли верх, когда он предложил маме отдать меня на время в детский дом. «Она подрастет немного, а ты тем временем поправишься. Тогда мы заберем ее домой», – сказал он жене и уехал в очередную командировку. Маме было очень трудно справляться с грудным ребенком; ее мама, моя бабушка, и родная сестра, моя тетя, были бы рады помочь, однако папа был категорически против этой помощи. Что происходило между моими родителями, никто не знал, но после очередного инцидента мама не выдержала и, собрав меня в охапку, сбежала к своим родителям, моим бабушке и дедушке. Отец, вернувшись из командировки (а был он журналистом и по тем временам часто уезжал по городам и весям) и обнаружив пропажу, не забил в колокола, а, насколько я знаю, просто исчез на время из нашей жизни. Однако примерно год-два спустя дома пошли разговоры о том, что он хочет через суд забрать дочь себе. Я плохо помню этот период, но огромная тревога и страх, исходившие от мамы и бабушки, сохранились в памяти. Первой ласточкой последствий был мой нервный тик, начавшийся после единственного визита отца в детский сад, куда я стала ходить. Правда, на этом его попытки увидеть собственную дочь закончились, прервавшись однажды смешным и грустным эпизодом. Я с подругами играла на школьном дворе, нам было по восемь лет, подошедший к школьной ограде мужчина средних лет спросил: «Кто из вас Наташа?» Я до сих пор помню боль, стыд и обиду. Именно эти чувства описывают мне и мои пациенты, которые пережили подобный опыт встречи со своими отцами после большой разлуки. Ясно, что и отцам трудно в этой ситуации, они растерянны, не знают, как себя вести, и так далее. Но мы все же будем на стороне детей, которые оказались невинными маленькими жертвами взрослых драм и трагедий. «Как же так, – обиженно думала я, – неужели нельзя было отозвать меня в сторону, зачем же при всех задавать такой дурацкий вопрос?… Он даже не узнал меня, – что-то болезненно сжалось у меня в груди, – неужели я совсем не похожа на него?» Разговор не получился, игра остановилась, девочки растерянно замерли, мужчина постоял молча и ушел, я пришла домой и расплакалась. Через год мы уехали из этого района Москвы. Я уверена, что этот переезд был связан с желанием родных увезти меня подальше от отца.

Жизнь текла своим чередом, мы стали жить очень близко от моей тети и ее мужа. Я гордо говорила всем, что у меня исключительная ситуация: у меня две мамы – моя мама и моя тетя, и один папа – мой дядя. Эта находка устроила всех – у тети не было детей, и я практически росла в двух семьях. Однако болезнь мамы прогрессировала, и к моим двенадцати годам она находилась в тяжелейшем состоянии, плохо совместимом с жизнью. Именно эта безнадежность ситуации побудила врачей рискнуть и сделать практически невозможное: удалить опухоль вместе с нижней челюстью. Такие операции в те времена были исключительной редкостью, но чудесным образом мама выжила, и угрозы жизни больше не было. Не будем погружать читателя в чудовищные детали обыденной жизни человека, оказавшегося в такой ситуации, но поклонимся мужеству и стойкости этой женщины, научившей меня любить и ценить жизнь, несмотря ни на что!

Итак, за всеми этими жизненными перипетиями тема отца и вовсе растворилась за горизонтом. Я всегда испытывала удивление, недоумение и даже досаду, когда кто-то выражал мне соболезнования по поводу того, что я выросла без отца. Я с гордостью кивала на мужа моей тети, которого всю свою сознательную жизнь называла дядей. Там, поверьте, было чем гордиться – физик и лирик, ученый и поэт, блестящий представитель славных шестидесятых прошлого века!

Только много лет спустя, когда я стала взрослой, а за спиной уже были собственные серьезные испытания, я поняла наконец, что отец – это не тот, кто остался на школьном дворе, так и не сумев заговорить с собственной дочерью. Этот тот, чья кровь течет в моих жилах, тот, кто передал мне свои таланты, свои черты, надежды, страхи, свою буйную и творческую натуру, которую, возможно, сам не сумел реализовать. Это глубокое переживание, которое открылось мне, заставило меня страдать. Ведь мир, который я выстроила, защищал меня от этой боли, с которой мне не хотелось встречаться. Но я чувствовала, что больше нельзя прятаться, пора посмотреть правде в глаза.

Я никогда не произносила слова «папа». Он никогда не звонил, не писал. Я страдала от того, что он не помнил обо мне, что я не интересовала его. Мне казалось, что он живет своей жизнью, в которой мне места нет. Это вызывало во мне боль, обиду и злость, и все же огромное желание знать – любит ли он меня, нужна ли я ему? Эти чувства понятны любой девочке, которая выросла без отца, но от этого они не становятся менее болезненными. Все эти чувства были адресованы тому, кого нет, тому, кто ничего о них не знает. Их некому было отдать, не с кем было разделить, они жили внутри меня. И как змея кусает свой хвост, так и я кружилась в замкнутом круге этих тяжелых переживаний.

Мне повезло: в этот период моей жизни рядом со мной оказались мои друзья-психологи, которые очень меня поддерживали. Благодаря им я решила выйти из этого замкнутого круга. Я знала, что в одном из последних номеров очень популярного в те времена журнала вышла большая статья моего отца. После долгих поисков, благодаря интернету, я нашла этот текст. Две недели я не могла начать читать его. Мне было страшно. Но я знала, что не сверну, что обратной дороги нет. Я должна была встретиться со своим отцом, и тогда для меня это была единственная возможность. Когда я начала читать этот текст, я почти ничего не видела от слез. Я искала там что-нибудь о себе и своей маме, но так и не нашла. Конечно, эта статья была не автобиографичной, это был очерк о людях, не нашедших себя в перестройку, оказавшихся выбитыми из седла привычного уклада жизни. Но я с детским упорством искала свои следы в этом тексте до самой последней строчки. Но нашла я там совсем другое! Я нашла его самого! Слог, ритм, пульс, дыхание этого текста совпали с моими. Я вдруг узнала в них мой ритм, мой пульс, мое дыхание. Я встретилась со своим отцом в этом тексте, я поняла, что получила от него в наследство, – и мне это понравилось. Впервые в жизни я сказала слово «папа», когда мне было тридцать пять лет.

Я уверена, и мои профессиональные наблюдения это много раз подтверждали, – подобный опыт что-то необратимо меняет в глубине нашей души.

Это не просто озарение, освобождение, принятие. Это возвращение! Возвращение целостности, встреча с какой-то очень важной частью себя, потерянной на долгое время в лабиринтах жизни. Попробуем пояснить этот тезис.

Вернемся к моей истории, но посмотрим на нее как бы со стороны. Маленькая девочка переживает разрыв с отцом. Этот разрыв происходит тогда, когда собственного образа отца у ребенка еще нет. Он формируется, лепится другими людьми – близкими, родными, но испуганными и пострадавшими. Этот образ очевидно негативен – бросил, не звонил, забыл. Простым и ясным критерием того, что отец в сознании ребенка запечатлен враждебным, опасным, пугающим, является нервный тик, который появляется сразу после встречи с отцом. Так нервная система сигнализирует о сильном испуге, болезненном переживании. Моя память сохранила единственный кадр этого эпизода, прихода папы в детский сад: я очень испугана, сижу на корточках, забившись под стол, а меня ищет воспитательница, чтобы подвести к мужчине, стоящему у входной двери. Обратите внимание, мужчина только вошел, он еще ничего не сказал, ничего не сделал, но страх и опасность уже живут внутри ребенка, влияя на его поведение и реакции. Этот стереотип уже запечатлен сознанием, врезался в память, остался в душе. Проходит время, увеличиваются расстояния, фактической опасности больше нет, отец все больше превращается в номинальную фигуру, тающую в прошлом. Но отец – это не просто дядя, память о котором можно стереть, уничтожив общие фотографии и поменяв фамилию. Это голос крови! Это поворот головы, улыбка, жест, почерк… «Ты весь в своего отца», – выкрикивают в ссоре своим сыновьям одинокие матери, пытаясь побольнее ранить. «Ты врешь! Я ни за что не буду на него похожим», – сжав зубы от ненависти, отвечают обиженные мальчики, становясь все больше похожими на своих исчезнувших отцов. Что может быть ужаснее этой перепалки! «Ни за что я не буду на него похож» – это значит, я не возьму того, что он дал мне в наследство, что УЖЕ есть во мне, что УЖЕ течет в моих жилах, то есть Я НИКОГДА НЕ ПРИМУ СЕБЯ ДО КОНЦА, все то, что связано с отцом во мне, будет выжигаться, табуироваться, уничтожаться мною самим! Психологи это называют аутоагрессией. Такое самоотвержение, самоотчуждение очень опасно для развития человека, для становления его личности. Из этого корня вырастают самые разнообразные комплексы, невротические формы бытия. Такая НЕВСТРЕЧА с самим собой лишает человека возможности увидеть и понять себя, осознать не только то, чем мы можем гордиться в себе, но и то, что мы могли бы изменить, исправить.

Когда-то давно я консультировала одну чудесную, но очень несчастную девушку, которой было около двадцати пяти лет. Она попала ко мне в плохом состоянии, близком к госпитализации, у нее была нервная анорексия[1]. Когда она первый раз пришла на прием, то не смотрела на меня, сидела, вжавшись в кресло, говорила тихо и неразборчиво. Главная проблема состояла в том, что она была полностью выключена из жизни – не училась, не работала, боялась встречаться с людьми. Близких больше всего заботил ее отказ от пищи, в результате которого ее физическое состояние вызывало огромное беспокойство. Однако ее саму волновало не это. Ее собственный вопрос был сформулирован иначе: «Я не знаю, зачем жить!» И с этой точки зрения все внешние проявления ее болезни укладывались в картину общего глубинного отказа от жизни. Однако сам факт обращения говорил о том, что жизнь все же имеет для нее ценность, просто ей не хватает сил преодолеть какой-то внутренний раскол. В результате терапии выяснилось, что ее мать решала любые семейные вопросы только через нее. Развод родителей, переезд бабушки в другой город, смена работы, ссоры матери с друзьями и коллегами – все изобилие взрослых проблем навалилось на нее уже в детстве. Мама назначила ее советником и конфидентом, взрослой и мудрой, хотя она была еще маленькой и неопытной и не справлялась с грузом взрослой ответственности. Что оставалось делать бедной девочке? Только уйти от этой сложной и непонятной взрослой реальности в свой маленький и замкнутый мирок, все более отделявший ее от жизни.

«Но зачем же мать, будучи взрослой женщиной, так поступала со своей маленькой дочерью?» – справедливо спросите вы. «Она поступала с дочерью точно так же, как с ней самой поступала ее собственная мать», – отвечу я. Ее мать так же нуждалась в ком-то, кому можно делегировать ответственность за себя и свою жизнь. Этим «кем-то» обычно назначается муж, который в такой ситуации часто сбегает, поскольку нести ответственность во всем за другого человека, если это не твой ребенок, дело безнадежное. Тогда ответственными назначаются дети, которым некуда бежать! Они тянут эту непосильную взрослую лямку до тех пор, пока их маленькие силы не иссякнут. Тогда они «сбегают» в депрессию, в невроз, в болезнь, которая защищает вполне «надежно».

Когда я встретилась с мамой моей пациентки (назовем ее О.), я увидела, что она по-своему очень переживает за дочь, но не видит подлинной причины ее тяжелого состояния. Мы обсуждали желание дочери жить отдельно, ведь ей ко времени обращения к психологу было уже двадцать пять лет, и она хотела почувствовать себя более самостоятельной. «Как вы относитесь к возможности разъехаться?» – спросила я. «Зачем ей переезжать? – обиженно и удивленно ответила О. – Она может жить в своей комнате и не встречаться со мной!» Я внимательно посмотрела на нее. Она искренне не понимала, о чем речь! Она не чувствовала, что действительно нужно ее дочери. Она воспринимала дочь только через призму своего видения. Она не могла отстраниться от себя! Но история собственного детства О. дала мне ключ к пониманию того, что происходило с ней самой, что именно мешало ей вырваться из плена своего эгоцентризма.

Детство О. было так же отдано маме, точнее, так же принесено ей в жертву. Хорошие оценки, занятия музыкой, одобренные мамой подруги, прочитанные книги, выученные стихи – все было посвящено маме. Они жили вдвоем, папа переехал в другой город, причины развода девочка не знала, но было очевидно одно – мама была настолько прекрасна, хороша, добра и необыкновенна, что просто не было на свете человека, который мог бы быть достойным ее. Ребенок же пытался соответствовать изо всех своих детских сил той фее, которая жила рядом! Постепенно девочка росла, и образ волшебной мамы, сформированный в психике ребенка, стал трещать по всем швам. Первый протест против самовлюбленной эгоцентричной матери пришелся на выпускные экзамены. За месяц до первого экзамена маме в голову пришла мысль навестить свою сестру, которая жила на другом конце света. Она решила поехать к родственникам на все лето и прихватить дочь с собой. «Мама, – опешила О., – у меня выпускные экзамены через месяц!» «Подумаешь, проблема! – невозмутимо возразила мать. – Договорись сдать их пораньше, ты ведь отличница, тебе пойдут навстречу!» Всю жизнь девочка из кожи вон лезла для того, чтобы удовлетворить прихоти своей матери. Но на этот раз она ответила жестко и определенно: «Нет! Я буду сдавать экзамены вместе со всеми. Ты полетишь одна!» Мать была шокирована, устроила истерику, не разговаривала с дочерью две недели, но затем, поняв, что арсенал ее средств исчерпан и привычные методы не работают, отступила и смирилась.

Когда я узнала эту историю из уст уже взрослой О., я поняла, что стоит за многими проблемами этой женщины. Ее мать была очень красивой женщиной, а О. считала себя уродиной, прятала свою прелестную фигуру в блеклые бесформенные вещи, надежно скрывающие ее утонченную неброскую красоту. Ее мама была уверенной, артистичной, любила находиться в центре внимания, а О. была ужасно закомплексованной, стеснительной, вела себя так, будто все время извинялась за себя, будто ее присутствие требовало оправдания. Ее мать считала себя эрудированной, образованной, интеллигентной дамой, с мнением которой окружающие должны считаться априори, а О. крайне невысоко ценила свои умственные способности, хотя ее речь и ход ее мыслей говорил с очевидностью об обратном. Итак, О. не принимала себя, в ее сознание плотно впечатался образ идеальной женщины – ее мамы, до которой ей никогда не дорасти, а потому она смирилась с ролью прислуги, убогой девочки, которой позволено было жить рядом с королевой. Я сознательно употребляю эти слова, часто встречающиеся в сказках, для того чтобы подчеркнуть ту ролевую конструкцию из детства, в которой продолжала жить бедная О., уже давно став взрослой, красивой, умной, образованной женщиной. Но, как мы с вами уже знаем, образ, запечатленный в детстве, – это не кирпичик, который можно взять в руки и переложить в другое более подходящее место. Часто этот образ становится краеугольным камнем, вокруг которого строится вся наша жизнь. Так и О. застряла в этом беспомощном инфантильном образе, выстраивая в соответствии с ним отношения – сначала с мужем, который не выдержал и сбежал, а затем и в общении с собственной дочерью. О. не была похожа на свою мать, но манеры, методы, приемы воспитания, которые транслировались ей в детстве, были усвоены и адаптированы к ее типу личности, подкреплены ее собственным неврозом и расцвели пышным цветом.

Я очень хотела помочь О. Я понимала, что наша работа с ней ускорит выздоровление ее дочери, поскольку между ними была сильная эмоциональная связь. Я выжидала момент, когда она сама заговорит о своем детстве, чтобы попытаться помочь ей увидеть более полную картину происходящего. Но с печалью в сердце могу сказать следующее: любая попытка, даже самая деликатная, поговорить о ее отношениях с мамой натыкалась на монументальную стену отрицания. «Моя мать – святая женщина! Да, у нее тяжелый характер, но это наше внутреннее семейное дело, и нечего его ворошить!» – раз и навсегда отрезала она. Это была наша последняя встреча, она решила прекратить терапию. Я отступила. Я понимала, что волна боли, с которой столкнется О., войдя в эту реку, может опрокинуть ее. Думаю, у нее тогда было слишком мало внутренних сил, которые она без остатка сконцентрировала на своей болеющей дочке. Усилия О. не приносили плода, но глубинный страх, живущий в ней, блокировал поиски иных путей решения проблемы. Чего же боялась О.?

 

Вернемся к сказочному образу бедной служанки и прекрасной королевы. Этот волшебный мир поможет нам более точно показать, как ребенок видит своих родителей. Недавно я была в гостях и увидела там прекрасного пушистого кота, который вальяжно развалился на мягком коврике недалеко от дивана. Я хотела погладить его, но знала, что кота невозможно подчинить своей воле, нужно найти подход к нему, и я пристроилась на коврике рядом. Мы оказались почти на одном уровне, я – чуть выше относительно пола. Кот чувствовал себя в безопасности, ведь я действовала крайне деликатно, так мы и замерли рядом на мягком коврике в полном взаимном согласии и удовольствии. Я подняла глаза – все вокруг было выше меня, и диван, и ручка кресла, и журнальный столик. Тут в комнату вошел мой приятель, взрослый человек, который показался мне гигантом, великаном. Я увидела его бесконечные ноги, а его голова удивленно смотрела на меня практически с потолка. Тут я не теоретически, а вполне опытно поняла, почему психологи советуют говорить с маленькими детьми, находясь с ними на одном уровне: надо либо взять их на руки, либо сесть перед ними на корточки, чтобы ваши глаза встретились в горизонтальной плоскости. Взрослый запечатлевается в сознании ребенка как тот, кто НАД ним, всесильный и всемогущий. Постепенно на этот образ накладываются, наслаиваются другие, более поздние, однако этот первичный опыт встречи остается в глубине памяти. Если родитель мудро и чутко выстраивает доверительные, теплые, открытые отношения со своим ребенком, то этот детский опыт останется в памяти дорогим воспоминанием. «Мой папа был тогда самым сильным, а мама – самой красивой», – скажет с нежной улыбкой взрослеющий человек, обнимая поседевшего папу-очкарика и давно располневшую и постаревшую мать. Это и будет той полнотой правды жизни, которая всегда больше, чем любые схемы и конструкции, в том числе и психологические. В самих по себе этих моделях нет ничего плохого, однако если они начинают доминировать, подменять доверие и уважение между людьми, особенно между родителями и детьми, то они могут стать глубоко патогенными. Например, в тех случаях, когда родители продолжают поддерживать в сознании ребенка свое превосходство и непогрешимость, благодаря которым управлять ребенком становится значительно проще и удобнее. Достаточно просто обидеться на него, перестать разговаривать на пару-тройку дней, заставить почувствовать вину, страх отвержения и – простить! Вот тебе моя королевская милость – не забудь!

 

Стоит сказать, что все детские фотографии и маленькой О., и ее собственной дочери были сделаны только с высоты взрослого человека, на всех этих фотографиях обе девочки смотрели в объектив, задрав голову, оттого, наверное, они выглядели такими нелепыми и несчастными. Именно с этим своим детским одиночеством и несчастьем боялась встретиться взрослая О. Ей пришлось бы признать тот факт, что ее мать, в сущности, была не очень здоровым человеком: любой психолог или психиатр разглядел бы там нарциссическое расстройство личности, при котором человек патологическим образом живет только для себя, и все вокруг должно быть подчинено его болезненным фантазиям и желаниям. Осознать, что ты дочь такой матери, – это очень болезненное знание, оно требует много сил и мужества, ведь дальше придется встретиться с тем внутренним противоречием, которое было не под силу разрешить той маленькой девочке, выбивавшейся из сил, чтобы заслужить любовь матери. Могла ли она ее получить? Любой специалист с горечью ответит: нет. Нарциссическая патология тем и тяжела для окружающих, что люди, страдающие ею, не могут в полной мере чувствовать любовь, а тем более дать ее. Девочка зарабатывала любовь, которую, в сущности, так и не получила. Но признать это – все равно что сказать: «Все мои усилия были напрасны, моя мама, самая прекрасная и добрая фея на земле, так и не полюбила меня! Видимо, я недостойна любви!»

Именно это зашифрованное послание к миру все время сквозило в образе взрослой О.: она входила в дом как-то боком, все время прятала глаза, извинялась по любому поводу, свои отношения с другими подкрепляла бесконечными подарками, будто сама по себе не была достаточно ценной для общения. При этом любое подтверждение ее талантов, способностей, женской привлекательности со стороны окружающих моментально ею обесценивалось, однако если она не получала комплименты достаточно регулярно, то впадала в глубокую тоску и обиду. Создавалось такое ощущение, что некая брешь, пробоина в самом днище корабля, плывущего по волнам жизни, все время давала течь.

В психологии это называется – невротическая ненасыщаемая потребность. Человек все время пытается восполнить некий внутренний недостаток чего-то с помощью других людей, но ему никогда не бывает достаточно. Вспоминается образ лошади барона Мюнхгаузена, которая никак не могла напиться, потому что от нее осталась только передняя половина, и выпитая вода тут же выливалась на землю. Так и в нашем случае: невротическая ненасыщаемая потребность в любви, принятии и уважении, которую так и не дала мать О. своей дочери, требовала все новых и новых подтверждений, которые, в свою очередь, должны были немедленно обесцениваться, чтобы игра продолжалась и система оставалась стабильной. Важной частью этой общей игры стала бедная дочь нашей О., с которой была разделена ответственность за любые житейские ситуации – в ней О. пыталась найти опору. Однако давайте вспомним о том, что мы говорим о девочке, а вовсе не о взрослой женщине. Ребенок по праву своего возраста не может быть советчиком взрослого, не может и не должен нести на своих плечах груз ответственности за взрослые решения! Но именно это обстоятельство полностью игнорировалось О., она исходила не из интересов ребенка, а из своих собственных эгоцентрических интересов.

 

Напомним, что эгоцентрическое поведение свойственно детям, именно они видят мир сквозь призму собственного взгляда, в котором пока еще отсутствует децентрация, рефлексия – еще не сформирована способность посмотреть на себя со стороны. В качестве иллюстрации можно привести один известный в психологии случай. Одного маленького мальчика спросили: «У тебя есть брат?» Он ответил: «Да! У меня есть брат!» «А у твоего брата есть брат?» – решили уточнить взрослые. «Нет! – решительно ответил ребенок. – У моего брата нет брата!» Этот забавный пример показывает, что значит детский эгоцентризм. В практике с этим приходится сталкиваться постоянно. Взрослые вменяемые люди, рассказывая о своих детских болезненных переживаниях, связанных с разводом родителей, часто говорят совершенно абсурдную вещь: «Они развелись из-за меня!» Ясно, что имеется в виду: именно так они запомнили свои ощущения в детстве. Ребенок воспринимает через самого себя все многообразие окружающей его действительности. Не напоминает ли это вам, дорогой читатель, поведение нашей О. в отношениях с собственной дочерью? «Мне плохо, помоги мне!» – как бы говорит она ей, не видя, что той еще хуже.

 

Но как быть и где найти выход в этой запутанной ситуации? Наша О. в глубине своей души не разрешила отношения со своей мамой, которые, в свою очередь, породили не менее трудные отношения с собственной дочерью. В результате несчастная девушка оказалась на грани не просто психического срыва, а тяжелейшего заболевания, последствия которого могли быть настолько же непредсказуемы, насколько печальны. Если бы удалось разорвать эту болезненную цепочку и вычленить ее патологические звенья, все бы стало на свои места. Тогда бы центром истории стала маленькая О., которой досталось не очень легкое детство – нездоровая мама, одиночество, трудности. Ей приходилось преодолевать их одной, испытывая при этом страх и неуверенность. Виновата ли была ее мать в этом? Конечно же, нет, виновата была болезнь ее матери, но это не отменяет всего того, что пережила маленькая О. Что нужно ребенку, когда он находится в тяжелом состоянии? Его нужно обнять, прижать к себе и плакать над ним! Он должен почувствовать, что есть в этом мире кто-то, кто готов быть рядом с ним в трудный для него момент. Именно этот шаг и надо было бы сделать взрослой О. в отношении своего собственного детства, в отношении себя самой. Тогда бы она перестала действовать из той раненой, испуганной, неуверенной части себя, которой являлся ее «внутренний ребенок». Она бы стала взрослой по отношению к этой внутренней маленькой девочке, она бы могла стать ей той мамой, которой не было у нее в детстве. И только из себя взрослой, из взрослого сострадания и мудрости она бы смогла простить свою собственную мать и принять ее. Тогда она бы обрела ту внутреннюю целостность, которой уже не понадобилось бы утверждаться с помощью дочери. Только тогда она бы увидела свою собственную дочь открытыми взрослыми глазами, а не глазами испуганной эгоцентричной девочки.

 

Наверное, вам, дорогой читатель, интересно было бы узнать – что все же случилось с дочерью нашей О.? Удалось ли помочь ей? С радостью могу сказать, что терапия была успешной. Девушка вернулась к жизни, проблемы анорексии постепенно сошли на нет, она поступила в институт, ее жизнь стала разнообразной и интересной – появились друзья, любимые увлечения, заманчивые перспективы. Стоит сказать, что ей пришлось поменять место жительства – она переехала в другой город, подальше от своей семьи. Этот шаг не был демонстрацией, протестом против мамы, разрывом родственных связей. Это был осознанный выбор ответственного, умного и глубокого человека, которым стала дочь нашей героини. Девушка осуществила свой переезд деликатно и человечно, и это не вызвало конфликта между ней и ее мамой. Однако в отношениях с матерью появилась разумная дистанция, благодаря которой мать утратила былую власть над дочерью, и в результате девушка стала сама определять свою собственную жизнь.

 

«Стяжи Дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи», – этот высокий и прекрасный призыв преподобного Серафима Саровского адресован каждому из нас и приложим не только к духовной жизни, но и к нашей повседневности, к нашим отношениям с другими людьми, особенно с близкими. Но как обрести в своем сердце, в своей душе тот свет, ту радость, ту любовь, которые согреют нас и наших родных? Почему так трудно вырваться из плена обид, страхов, претензий, которые мы получаем из рук своих родителей и бережно передаем в наследство нашим детям? «Недостаточно поняли», «недостаточно поддерживали», «недостаточно любили» – эти обвинения в адрес родителей можно услышать из уст людей любого возраста. Но те же обиды и претензии могут быть упакованы и в более изящную обертку: «я не достоин внимания и любви»; «я плохой, поэтому моя жизнь так несчастна и безнадежна»; «никто не виноват, все обречены жить в этой юдоли скорби, где нет и не может быть счастья». Тупик! Дальше дороги нет, надо стиснуть зубы и выживать, бороться, терпеть! Но этой ли жизни желали нам наши родители? Такой ли жизнью хотим жить мы? В такую ли жизнь мы вводим наших детей? Надеюсь и верю, что нет!

Представим себе совершенно благополучную семью, где любовь, радость и счастье – не мифы и не сказки, а норма жизни. Это вовсе не значит, что люди непрерывно смеются и веселятся. Это значит, что в центре всей полноты бытия, наполненного и позитивными, и негативными событиями, есть свет любви и принятия, открытость и честность общения, искренность не только в отношениях с другими, но и в отношениях с самим собой. Этот прекрасный мир рождается тогда, когда взрослые люди научились принимать себя во всей полноте своей сложной натуры, различать в ней главное и второстепенное, и этот бесценный опыт могут передать своим детям.

Жить так – трудная задача, ведь нам, взрослым, очень тяжело искренне, по-настоящему признать свое несовершенство, свои ошибки и промахи, от которых страдают наши дети. Нам еще страшнее сделать это в отношении собственных родителей, ведь тут мы сами выступаем в роли детей. Но если нам это не удается, если мы на самих себе не прерываем эту дурную бесконечность, то наши дети получают в наследство не только свои, но и наши неврозы. А это уже двойной, тройной груз, который может оказаться им не под силу.

Недавно я прочитала молитву архимандрита Иоанна (Крестьянкина), в которой есть страшные и сильные слова: «Господи, по великой милости Твоей сними кару наказания, проклятия, заклятия рода моего, до меня, во мне, от меня исходящего…» Мы должны осознавать и понимать, насколько серьезны и глубоки связи рода, близких людей, и насколько мы ответственны в этом плане друг за друга. Но можно вспомнить и другие слова – апостол Павел пишет: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…» (1 Кор. 13: 4–7). Как совместить эти два полюса: с одной стороны – взрослую глубокую ответственность, с другой – чистую и безусловную любовь, на которую способен именно ребенок?

Как найти дорогу в «потерянный рай детства»? Ответ и сложен, и прост: если мы посмотрим в глаза реальности по-взрослому непредвзято и честно, но сделаем это с открытым сердцем, наполненным любовью, то мы сможем увидеть правду, которая не разрушит нас. Мы сможем увидеть ошибки и промахи наших родителей, но при этом любить их, простить их, позволить им быть просто людьми, живущими свою жизнь, а не только нашими родителями. Мы сможем увидеть наши собственные ошибки и промахи в отношениях с нашими детьми, но при этом простить и принять самих себя, чтобы были силы, радость и вдохновение двигаться дальше, ибо всегда есть куда возрастать! И тогда наши дети, глядя на нас, опираясь на наш опыт и наши усилия, обретут право на свои собственные ошибки и промахи и начнут двигаться за нами и вместе с нами, побеждая и обретая себя! И тогда не надо будет возвращаться в «потерянный рай» детства, ибо он будет ждать нас впереди!

 

Драгоценности детства

 

Великий человек – тот, кто сохранил сердце ребенка.

Мэн-Цзы (3 век до н. э.)

 

Трудности детства, его грусть, его одиночество и беззащитность – это всего лишь следствия, точнее, последствия внешних обстоятельств, трудностей взрослой жизни, в которую приходит малыш. Они возникают, прилагаются к детству, иногда начинают пронизывать его, но никогда не составляют его квинтэссенции, его основы. Красота и радость, любовь и доверие, любознательность и открытость, живость и непосредственность – вот основные драгоценности детства. Эти дивные дары мы получаем именно в детстве, и они остаются в нас навсегда, главное – не забыть о них, не дать им погаснуть. Обратите внимание, насколько счастливые лица взрослых людей похожи на их детские фотографии. Можно безошибочно узнать в улыбке взрослого человека того маленького мальчика или ту маленькую девочку, какими мы были когда-то. Будто все лучшее, искреннее, радостное, живое, что мы имели в детстве, прорывается изнутри сквозь эту взрослую улыбку!

В современном мире взрослых людей бытует два способа отношения к детству. Один, более распространенный подход сводится к тому, что ребенок – это чистый лист бумаги, tabula rasa, буквально «чистая доска». И задача взрослых – заполнить эту пустоту чем-то полезным, правильным, хорошим. Другая метафора того же подхода в большей степени относится к процессу познания, к школе, хотя, по сути, речь идет об одном – «пустой мешок», который нужно набить всякими навыками, знаниями, умениями. В этом подходе, как мы с вами видим, ребенку отведена лишь зависимая от взрослых, пассивная роль. Он должен принять, вместить все добро, в прямом и метафизическом смысле, которое взрослые вываливают на его голову. Он должен соответствовать всем тем ожиданиям, которые взрослые возлагают на него. Он должен быть «достоин» всего того, что получил от них.

Второй подход, куда более редкий, сводится к тому, что ребенок – это чудо, потенция, свернутая точка, в которой сокрыта вселенная. Тогда задача взрослого состоит в том, чтобы помочь раскрыться этой еще неизвестной, но уже пульсирующей жизни, создать условия, найти средства, набраться терпения и, как садовник, поливать и удобрять невиданное растение, чтобы оно расцвело во всей своей красе. Этот подход, безусловно, больше ориентирован на ребенка. С такой точки зрения ребенок – не белый лист, не чистая доска, не пустой мешок, а некая ценность, уникальность, неповторимость. Задача взрослых тогда – помочь осуществиться этой уникальной личности, терпеливо и трепетно взращивая ее.

Оба эти подхода