Социализм, частная собственность и демократия

Социализм XXI века

Автор: Александр Шубин

Когда знакомишься с вершинами современной социальной и футурологической теории, испытываешь странное дежа вю. Основы нынешних постиндустриальных и глобалистических концепций уже известны нам из работ социалистических мыслителей XX века. У основания этого пласта социальной мысли стоят Пьер Жозеф Прудон и Карл Маркс. И они сами, и их последователи сформулировали основы конструкции сетевой организации общества (Прудон, Михаил Бакунин), задачу преодоления индустриального общества (Николай Михайловский, Петр Кропоткин), глобального капитализма (исследователи империализма Рудольф Гильфердинг, Отто Бауэр, Роза Люксембург, Владимир Ленин)¹. Виктор Чернов, не употребляя модного сейчас термина "периферийный капитализм", показал, что капитализм в его "землях обетованных" принципиально отличается от капитализма в остальных странах, которые не смогут на капиталистическом пути "догнать" центр мировой экономической системы.

Привлекая интеллектуальный потенциал теоретиков социализма XIX - начала XX веков, мы можем существенно продвинуться в нашем понимании как современной ситуации, так и возможного выхода человечества из кризиса индустриальной глобализированной цивилизации. Если искать этот выход в принципиальной альтернативе капитализму - а в условиях мирового экономического кризиса этот путь становится все более актуальным, - то речь пойдет о социализме XXI века.

Социализм постиндустриальной эпохи

Лозунг "Социализм XXI века" стал приобретать популярность в 1990-е, когда стали проясняться издержки краха "мировой системы социализма" XX века, когда "конец истории" глобального либерализма стал давать сбои. Заканчивался XX век, и если в новом столетии суждено быть социализму, то это и должен был быть "социализм XXI века". Однако сам термин содержит претензию на принципиальную новизну. А в китайском или венесуэльском "социализме XXI века" ничего нового по сравнению с XX веком нет. Это все тот же путь индустриальной модернизации и подъема благосостояния масс с помощью государственного дирижизма и социального государства. Под большим сомнением сама альтернативность этого "социализма" капитализму - ведь в капстранах есть и дирижизм, и социальное государство (с пропагандистским брендом "всеобщего благоденствия"). Критерий любого социалистического общества (социализма) - отсутствие эксплуатации, угнетения одними социальными слоями (господствующей кастой, элитой, эксплуататорскими классами) других (трудящихся, эксплуатируемых классов). Преодоление классового разделения, социально закрепленного неравенства - ключевое требование к обществу, которое претендует на то, чтобы называться социалистическим. Это требование не было выполнено ни в СССР, ни в КНР, ни, конечно, в современной Венесуэле.

И уж тем более нет в этом "XXI веке" новизны по сравнению с веком XX. Эта альтернативность и эта новизна возможны лишь тогда, когда строители социализма бросят вызов таким устоям современной организации общества, как индустриализм, собственность и этатизм.

Разворот цивилизации

В конце XIX - начале XX века перспективы развития человечества были очевидны: вперед к победе специализации, крупного промышленного производства и производительности труда под руководством централизованного (читай - государственного) планирования. В конце концов все хозяйство сольется в единый производственный комплекс, зальет людей изобилием продуктов, оставив на долю человека высокие занятия науками и искусствами. Увы, во второй половине столетия стало выясняться, что крупное хозяйство расточительно и разрушает природную среду, ресурсов не хватает, плановый центр обрастает чудовищной бюрократией, работник остается рабом машины, а потребитель, даже получающий хорошую зарплату и всевозможные социальные выплаты, вместо занятий науками и искусствами может погружаться в первозданное биологическое состояние - в зависимости от личного характера: либо в хищника городских джунглей, либо в растение, загипнотизированное примитивными телепередачами. Уже в середине столетия социальный и технический прогресс индустриальной цивилизации (в том числе и марксистского "социализма") привел нас туда, где стало ясно - пора поворачивать коней.

А ведь предупреждали нас об этом заранее. Сомнения в благотворности такого направления развития возникали уже в XIX веке. Это не удивительно - капиталистический прогресс рождался в муках миллионов людей, попавших под его колесо. Либеральная и отчасти марксистская мысль успокаивала - потом наладится. Но критики капитализма, этатизма и технократизма возражали - в этой модели цивилизации уже заложена бесчеловечность, победа этого общества есть победа бесчеловечности. Наиболее последовательно эта мысль была выражена не консерваторами, охранителями доиндустриального традиционного общества - так же бесчеловечного, - а теми социалистами, которые стремились использовать для продвижения в будущее традиционные институты, не выплескивать с "ветхим средневековьем" и гуманистическую культуру, родившуюся до капитализма и индустриальных рывков в "светлое будущее". Речь идет о двух взаимосвязанных направлениях социалистической мысли - прудонизме и народничестве. Такие идеологи народничества, как Александр Герцен, Михаил Бакунин, Петр Лавров и Николай Михайловский, во многом были последователями и даже учениками Прудона. Сам Прудон воспринял мысль народников о том, что крестьянская община может стать моделью будущего посткапиталистического общества. При этом Прудон и большинство народников не собирались ложиться костьми на пути технического прогресса, признавали его благотворность и необходимость. Их волновала возможность укрощения строптивой индустриализации, преодоления порабощения человека машиной. Аналогичные теоретические задачи пытался решать и Маркс. Но для него было делом принципа сохранение экономического централизма, то есть превращения всего общества в единую фабрику. А прудонисты и народники искали пути автономизации человеческих сообществ, защиты их от мегафабрики.

И в этих поисках родилась формула, которую можно считать первым тезисом постиндустриального общества. Михайловский дал определение прогресса, прямо противостоящее наблюдаемым технико-экономическим процессам:

"Возможно полное и многостороннее разделение труда между органами человека и возможно меньшее разделение труда между людьми - таков предлагаемый нами принцип, такова цель, которую мы указываем как наилучшую... Прогресс есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми. Безнравственно, несправедливо, вредно, неразумно все, что задерживает это движение. Нравственно, справедливо, полезно и разумно только то, что уменьшает разнородность общества, усиливая тем самым разнородность его отдельных членов"³.

Впервые гуманизм прямо бросил вызов индустриализму. Впервые был выдвинут критерий прогресса, который не отдавал человека на съедение индустриальному Молоху с его специализацией. При этом, в отличие от преодоления отчуждения у марксистов, Михайловский говорил не об идеальном финале, за которым государство превращается в негосударство, труд исчезает, а прежняя история прекращает течение свое. У Михайловского речь идет об отношении к реальному экономическому процессу. В том числе и процессу эпохи капитализма. Он вообще не желает говорить об идеале, он предлагает вектор развития.

Для либеральных и марксистских теоретиков мысль Михайловского была абсурдна и ретроградна, ведь он противопоставил прогрессу специализацию, считавшуюся технократами его главным признаком. Не случайно марксисты ополчились против этого отношения к прогрессу - ведь за ним стояла и критика происходящего в России перехода к капитализму. Георгий Плеханов упрекнул Михайловского в том, что он "изгоняет законосообразность во имя "желательного""⁴. Вслед за немецкими учителями Плеханов был готов принести "желательное" (то есть гуманистические ценности социалистического проекта) в жертву экономическому фатуму. На стороне Плеханова были наблюдаемые явления индустриального прогресса, и историческая близорукость не позволяла ему даже понять мысль Михайловского. Наблюдаемые экономические процессы не всегда прогрессивны, развитие общества сложнее, чем простое движение из пункта "А" в пункт "Б". Чтобы найти путь к желаемому будущему, иногда следует бросить вызов современной тенденции в надежде на то, что возникнут возможности для ее разворота.

ЧТО ТАКОЕ ПОСТ-?

Во второй половине XX века такие возможности стали все более заметны. В 1950-е годы Б.Вышеславцев проанализировал кризис индустриальной культуры. В 1960-е Герберт Маркузе бросил вызов одномерности человека в индустриальной системе. В 1970-е Даниэл Белл показал, что количество занятых в индустриальном секторе снижается, но общество при этом возвращается не в доиндустриальное аграрное состояние, а движется к какому-то новому "постиндустриальному" обществу. В 1980-е Элвин Тоффлер попытался наполнить это в принципе бессодержательное слово - "постиндустриальный" - конструктивным смыслом. Как может выглядеть общество, которое качественно отличается как от аграрного, так и от индустриального? Тоффлер не знал, что над этой проблемой десятилетиями работали два связанных идейных течения. Не удивительно, что его конструктивный проект очень напоминает концепции анархистов и народников, но во многих отношениях отстает от них по ясности и проработанности решения социально-политических проблем.

Итак, куда движется человечество, если ему не суждено застыть в вечном индустриальном обществе, превратиться в мегамашину или при катастрофическом развитии событий погрузиться в новое средневековье (деградация нашей страны от индустриального общества к периферийному компрадорскому и даже полуфеодальному - повод задуматься и о такой угрозе)?

В истории человечества явственно выделяются две фазы (условно говоря, "формации"), резко различающиеся по своим фундаментальным чертам: традиционное (аграрное) и индустриальное (урбанизированное) общества. Первое основано на традиции, аграрном природном цикле, отсутствии жесткой производственной и управленческой специализации, размытости права; хозяйство находится во владении самого работника, в комплектовании кадров ключевую роль играют родственные связи и религиозная принадлежность. В основе этих взаимосвязанных признаков лежит близость человека к биологической среде - традиция и встроенность в природные циклы и ниши неизбежна на этом уровне культуры и технической мощи. В то же время осторожная традиция препятствует развитию культуры, так как сдерживает творчество - слишком опасное в условиях, когда каждый неверный шаг в отношениях с природой и соседями чреват катастрофой хрупкой цивилизации.

Индустриальное урбанизированное общество устроено иначе: оно стоит на тесной связи трех китов - инновации, специализации и стандартизации вертикальных управленческих связей, комплектовании кадров по критериям эффективности в данном виде деятельности (даже если это убийство), четких стандартах писаного права и защите священного права собственности (не только частной - важно обеспечить господство собственника, кто бы он ни был). Человек из подобия животного превращается в вещь - подобие инструмента и продукта - и на производстве, и в системе управления, и в культуре.

Это - цена специализации, стандартизации (не может же винтик рассуждать - всю машину заклинит) и связанного с ней стремительного инновационного прогресса, роста производительности труда, успехов в войне с болезнями, демографического взрыва, быстрого роста уровня жизни элиты (и медленного роста совокупного потребления остальной человеческой массы), взлетов творчества, ветра перемен.

Соответственно, задача и критерий постиндустриального общества - освобождение человека от роли инструмента без того, чтобы он снова не деградировал в состояние "почти" животного. Человек должен вернуть себе разносторонность деятельности, освободившись при этом от труда (задача, смело поставленная молодым Марксом)⁹, понимаемого как утомительная воспроизводящая ("трудная"), а не увлекательная творческая деятельность. Творение нового, невиданного прежде, составляет отличие человеческого общества от животного мира, где оно присутствует разве что в зачаточной форме. Развитая способность к творчеству определяется такой фундаментальной особенностью человека, как способность фиксировать абстрактную информацию на материальном носителе. Это позволяет создать поле духовной культуры, куда человек направляет созданные им модели потенциальной реальности, которая может осуществиться "в камне и металле", а может остаться памятником игры человеческого разума. Каждый человек может подключиться к потенциалу постоянно накапливающейся культуры, что создает принципиально неограниченные возможности для развития инноваций, для творчества. Ограничение творчества содержится только в природных ресурсах на их осуществление и в жесткости самого социума, который боится быть разрушенным играющими творцами, моделирующими новое.

Тоффлер называл общество, в котором преобладает моделирующая деятельность, информационным, что не очень удачно - потоки информации есть в любом человеческом обществе, но приказы инженера рабочему и бумагооборот, затопивший бюрократические учреждения, - не тот вид информации, который позволяет говорить о присутствии какого-то принципиально нового информационного общества. Правильнее говорить о моделирующем обществе, то есть таком, где ведущей деятельностью является моделирование реальности. Моделирующая деятельность присутствует и в других "формациях", но играет в них подчиненную роль.

При оптимистическом сценарии моделирующее общество станет креативным, творческим. Но осуществимы не только оптимистические сценарии. Моделирующая деятельность может открывать пути манипуляции сознанием, не освобождению, а порабощению разума и духа.

С легкой руки Белла и его эпигонов стало принято называть постиндустриальными уже современные развитые западные страны. Раз большинство работников заняты не в промышленности, а в службе сервиса - значит, достигнуты постиндустриальные высоты. Увы, но современный сервис организован либо индустриально (на основе жесткой специализации и стандартизации), либо доиндустриально, как ремесло. Постиндустриальный сектор общества должен качественно отличаться от двух других. И такой сектор даже на Западе приходится искать днем с огнем.

Итак, задача постиндустриального масштаба - сделать творческие функции преобладающими в человеческом обществе. Эта задача чрезвычайно сложна, так как противостоит таким фундаментальным свойствам современности, как социально закрепленная специализация, социальная иерархия, промышленная гигантомания, различия в уровнях культуры между разными социальными стратами и разными народами, находящимися на разных стадиях развития. Переход к обществу, где интеллектуальная деятельность станет достоянием любого желающего, требует грандиозных преобразований, основы которых были сформулированы в работах социалистов XIX века.

Автор: Т. И. ОЙЗЕРМАН

Социализм как слово

Представители еще не ушедшего поколения не раз получали заверения от советских государственных инстанций и институций в том, что они живут при социализме. Большинство тех, кто это слышали, привыкли так и думать. Не для всех из них "социализм" как слово имел положительную окраску, но это слово наполнялось вполне конкретным значением. Социализм, это то, как мы живем. А то, как мы живем, и есть социализм.

Социализм был самоназванием, названием, которое употреблялось внутри страны, внутри так называемого социалистического лагеря, внутри всех кругов и сил в мире, лояльных СССР. За пределами этого сообщества слово "социализм" для обозначения нашего строя употреблялось гораздо реже и вообще имело существенно иное содержание. Гораздо чаще там использовалось слово "коммунизм", но не в том смысле, какой это слово имело внутри означенного круга, а в смысле "режим коммунистической диктатуры". Это словоупотребление в какой-то степени проникло и в современную русскую речь: выражения "при коммунистах" или "при коммунизме" стало синонимом "социализма". Смыслы эти сугубо контекстуальны. Названные слова употребляются только тогда, когда говорящий уверен, что все поймут его намерение отнестись к нашей недавней истории, и именно к ней.

У понятия "социализм" были синонимы, подобия. Синонимом для слова "социализм" как обозначения политического режима в СССР было выражение "советская власть", "советский строй". Потому и пейоратив "совок" (видимо, произведенный после распада СССР от корня сов - в оставшихся в памяти, но утративших референтов словах типа "совхоз", "совпартшкола") в известном смысле есть синоним слову "социализм".

Итак, если вести речь о современном массовом сознании жителей России как бывших жителей СССР и их потомства, можно говорить, что слово/понятие "социализм" имело своим референтом вполне определенные и разделяемые всеми содержания. В значительной мере они сохранились до сих пор, хотя приобрели и дополнительную окраску. Это обращение к общеизвестным вещам делается вынужденно, чтобы подчеркнуть: иных наполнений в семантике слова "социализм" для современного массового сознания нет. Все референты - в прошлом, при этом - коллективном прошлом, "нашем" прошлом.

Важно, что такое смысловое наполнение слова "советский" и слова "социализм" существует и для той части населения и той части носителей русского языка, которая по возрасту уже не подлежала советской индоктринации. Они получили эти смыслы не из собственного опыта, не из нормативных и дидактических текстов, а из живого общения со старшими либо из СМИ и художественных произведений. Казалось бы, в силу названных причин для этой части общества представление о социализме должно иметь иное строение, нежели то, что наблюдается у старших поколений, поживших при социализме. Ведь для молодых людей это слово обозначает не пережитую реальность, а полученную в виде готовых нарративов.

Но дело в том, что в общении с молодыми по поводу таких материй, как "социализм", "советский строй" и т.п., старшие, как правило, выступают с позиций не частных людей, а "представителей своего поколения". Когда эти пожилые люди оказываются в ситуации публичного воспоминания, когда они выступают от имени советского прошлого, на месте их индивидуального опыта оказывается коллективно-публичная его трактовка. Коллективное представление о социализме, о советском прошлом здесь никоим образом не является суммой индивидуальных воспоминаний. Более того, оно им в известном смысле противоположно. Индивидуальные воспоминания о советском прошлом включают, как правило, моральную травму. Для одних это травма событий советской эпохи, для других это травма от крушения "советского мира". Коллективное же представление построено как снятие травмы, замена ее на картину полного морального благополучия. Прошлое возвращено, и оно морально совершенно.

Заимствуя категории у наук о народном сознании, можно сказать, что советская эпоха и в сознании тех, кто ее застали, превращается из воспоминания в миф. Наука о мифологиях говорит, что миф - это система символических представлений и символических действий. В ней представления должны дополняться действиями (ритуалами) и реализовываться в них. Анализируя современные общественные представления о социализме и относящиеся к ним практики, действия, мы можем обнаружить эту ритуальную составляющую мифа. Ее роль взяло на себя федеральное телевидение, начав показ старых советских фильмов². Регулярность и коллективность телесмотрения, его вписанность в повседневность на правах неповседневного позволяют ему играть эту роль.

Вот так телевидение с его природой коллективного и регулярного действа сыграло роль ритуала. При его поддержке коллективная семантика советского твердо оформилась в виде мифа. Миф, как ему полагается, стал всеобщим. Это миф старшего поколения, оформленный как государственный. Он - а не личный опыт отцов и дедов - передан молодому поколению и усвоен им. Подчеркну, я считаю ритуалом собственно практику показа советских фильмов, ее форматы, периодичность, а также такие атрибуты этих фильмов, как их специфическая акустика и оптика, приемы монтажа, титры и прочие формальные признаки, позволяющие опознавать их как "наше" кино, вне зависимости от конкретного его содержания. Для ритуала характерно регулярное обращение к соответствующей совокупности символов. Важно, что ритуал осуществляется в рамках установленной в советскую/социалистическую эпоху системы коммуникации "власть-население". От центрального сверхавторитетного коммуникатора (ЦК, правительство, власть, "они") директивные импульсы распространялись на все население страны. Так работало Центральное телевидение, таковы же формальные признаки работы современных "больших" федеральных каналов. Их охват составляет 85 - 90% населения страны. Сходство транслируемых ими содержаний подталкивает массового зрителя к их трактовке в качестве единого коммуникатора. Применительно к политике показа советских фильмов это еще более верно.

В итоге для всего коллективного и публичного дискурса характерно одно и то же: там произошла элиминация личных воспоминаний о советском - и в этом смысле о социализме - и формирование единого мифа. Без особых натяжек к этому мифу приложимо название "золотой век".

Суждения и рассуждения о социализме, о советском прошлом функционируют как оппозиция нынешнему постсоветскому не-социалистическому времени. Этот мифологизированный социализм обладает полнотой по контрасту с настоящим, которое характеризуется дефицитами. (В индивидуальной, немифологизирующей памяти все наоборот.)

Главные дефициты настоящего - отсутствие бесплатного образования, бесплатного здравоохранения, бесплатного жилья, отсутствие стабильности цен. Отсутствуют пионерская и комсомольская организации, летние пионерские лагеря. В том же ряду отсутствующих находится Советский Союз как образец дружбы народов. ("Жили все вместе, никто не спрашивал, какая национальность...".) Не было, считается, такой "пропасти между богатыми и бедными". Еще один мифологизированный атрибут этого времени - приписываемая ему важная роль коммунистической идеологии. В массовом сознании это выражается формулой: "Тогда все хоть во что-то верили". Имеется в виду, что верили в "победу коммунизма". (Отмечу поразительный факт: мечты идеологов социализма/коммунизма, позиция советского официоза, концепция советского строя как идеократии, потерпев фиаско в 1991 г., нежданно восторжествовали в массовом сознании в двухтысячные годы.)

Перечисленные социальные формы и образуют в современном массовом понимании феноменологию социализма. Все они помечены в массовом сознании как сущности абсолютно позитивные. Их отсутствие - признак нынешней реальности. Я имею в виду не только то, что в нынешней жизни нет (или считается, что нет) соответствующих институтов, но что для массового сознания россиян их отсутствие есть знак, так сказать, "грубой реальности", "этой жизни", тогда как их наличие в воображаемом прошлом - признак всеобщего счастья, характерного для мифологического золотого века, сна⁴.

В отношении этого прошлого указанные социальные блага и институты выступают не в своей инструментальной функции, но в качестве гарантов или средств обеспечения иной моральной действительности, иных нравов. "Золотому веку", как полагается, приписывают отсутствие антагонизмов, обеспечение социальной гармонии и, особо подчеркну, существование социальной тотальности. "Все дети учились в школе", "Все ездили в пионерские лагеря", "Никто не спрашивал, какая национальность".

Миф существует не сам по себе: он глубоко функционален и обслуживает современную действительность. Поэтому он построен на противопоставлении реальности, образует платформу для ее критики, для морального укора в ее адрес. Он же образует пространство для эскейпа, для "отдыха души", если таковой требуется. Мифологическая реальность, как ей и полагается, лишена противоречий, они в ней сняты или легко снимаются с помощью мощных медиаторов.

Здесь следует обратиться к материям, далеким от ритуально-мифологической проблематики. Постсоветские правительства и их экономическая политика заслуживают названия "либеральных" в очень узком значении этого слова. Вне зависимости от того, что российское государство определяется в его Конституции как социальное, его правительство проводило политику либеральную в том смысле, что общество, в отличие от советского строя, не находится на иждивении государства, но его субъекты самостоятельно решают экономические вопросы своего существования. "Сброс социалки", массовым порядком осуществленный крупными предприятиями сразу после их приватизации, стал одним из важнейших шагов в этом направлении. Далее был осуществлен государством перевод здравоохранения на страховую основу, допущена возможность продажи образовательных услуг.

Расставание с советским социализмом состоялось. Для той - относительно небольшой - части населения, которая сама оказалась занятой в новом частном секторе экономики и при этом на ролях относительно активных участников, стала получать сравнительно большие доходы, новые условия были адекватны и позволили приобретать бывшие "беплатные" социальные блага в форме платных услуг. Вскоре к этому контингенту частично присоединились государственные служащие, прежде всего из федеральных учреждений, где была установлена относительно высокая заработная плата, обеспечивавшая им высокую покупательную способность на этих новых рынках. (Часть благ и услуг эти служащие стали получать в качестве внутрикорпоративных бонусов и льгот.)

В то же время оставалась значительная доля населения, продолжавшая трудиться в нереформированных сегментах экономики. Напомню, что даже в приватизированных отраслях и на предприятиях новые собственники часто находили более выгодным не менять ни технологии, ни оборудование, ни, главное, строй производственных отношений, сохраняя "советскую" обстановку и "советские" порядки для работников.

Оставалась, что особенно важно, и другая значительная часть населения - пенсионеры. Для них практически все преобразования 1990-х гг. обернулись лихом. И предложенное определение 1990-х как "лихих" адресовано именно им. В их сторону власть и развернула жерло монополизированного ею телевидения. Советское кино на постсоветском телевидении, повторю, начиналось как нишевое, но его первый успех у этой, демографически большей и электорально важной части аудитории подсказал превращение такого показа в социальный инструмент для взаимодействия верховной власти с данной частью населения, а затем и с населением в целом. Несоциалистическое государство принялось практически использовать социалистическую символическую систему.

Государство посредством телевидения предприняло в начале 2000-х гг. замечательный в своем роде ход: советское прошлое, бывшее укором власти, превратили в официоз, в высказывание от ее имени. Власть отказалась от своего "демократического" происхождения и стала возводить себя к позавчерашнему советскому прошлому. Оговорюсь, однако, что этот идеологический пируэт ("загогулина", по Б. Ельцину) был произведен почти исключительно в имиджевой сфере. Его исполнители избегают (пока) идеологических формулировок. Поэтому реабилитация и реставрация образности советской и социалистической эпохи обошлась (пока) без обращения к слову "социализм". Но авторитет этого слова данные акции косвенно поддерживали. Потому не удивительны результаты опроса 2004 г.⁵; согласно которым на вопрос, "какой общественный строй вы считаете наиболее подходящим для нашей страны?", 26% выбрали вариант ответа "Социализм советского типа (как был в СССР)", а 17% - "Гуманный социализм "с человеческим лицом"", 22% предпочли "Строй, в котором сочетались бы черты социализма и капитализма", 12% - "Капитализм (как в Западной Европе и США"). Для 7% лучшим оказался вариант "Жесткий социалистический режим с рынком и частной собственностью (как в Китае)", а для 4% - ""Соборный", на основе православных традиций" (1% не нашли в предложенных ответах устраивающий их вариант, а 11% затруднились ответить).

Формулировки ответов, предложенных в данном опросе исследователями, могут не устроить специалистов по соответствующим политическим доктринам. Однако аудиторию, которой был обращен опрос, они устроили. Как видим, 9/10 не затруднились с пониманием или выбором ответа. Предложенные формулировки покрыли практически все поле обсуждаемых в обществе вариантов. Со стороны публики лишь один человек из 100 предлагал что-то иное.

Опросы общественного мнения, результаты которых приводятся ниже, были осуществлены коллективом, работавшим с 1988 по 2003 г. в рамках ВЦИОМ. В дальнейшем и по сей день он работает как Аналитический центр Юрия Левады. Все данные взяты из всероссийских опросов, выполненных по выборке, репрезентативной для населения 18 лет и старше.

Таблица 1 Ответы на вопрос "Государством какого типа вы бы хотели видеть. Россию в будущем?" в разных возрастных группах (в %)

Выбрали ответ люди в возрасте (лет)	18 24	25 39	40 - 54	55 и старше
Империей, монархией, подобно той, какой была Россия до 1917 года	4	2	4	4
Социалистическим государством с коммунистической идеологией	4	4	16	22
Государством с рыночной экономикой, демократическим устройством, соблюдением прав человека, подобным странам Запада, но со своим собственным укладом	43	31	30	19
Государством с совершенно особым устройством и особым путем развития	15	22	20	22
Мне все равно, какой тип государства будет в России, мне важно лишь, насколько хорошо буду жить я и моя семья	29	33	26	26
Затрудняюсь ответить	5	8	4	7

 

Итак, сторонников "чистого" капитализма оказалось 12%. Сторонников разных форм социализма - более 50%. При этом половина из них выбирают знакомый по реальному или воображаемому прошлому советский социализм, остальные - тот, которого мы никогда не пробовали.

Близкий по содержанию вопрос задавали россиянам 10 лет спустя, в апреле 2014 г.: "Государством какого типа вы бы хотели видеть Россию в будущем?". Из предложенных вариантов ответов 28% выбрали "государство с рыночной экономикой, демократическим устройством, соблюдением прав человека, подобным странам Запада, но со своим собственным укладом", 21% - "государство с совершенно особым устройством и особым путем развития", 13% - "социалистическое государство с коммунистической идеологией", 3% - "империю, монархию, подобно той, какой была Россия до 1917 года". Для 28% все равно, какой тип государства будет в России, важно лишь, насколько хорошо буду жить я и моя семья, а 7% затруднились ответить.

Сравнение результатов показывает, что социализм как строй сохранил привлекательность для менее чем одной восьмой взрослого населения. Выделить долю сторонников "чистого" капитализма предложенные формулировки не позволяют (их ответы - внутри первого и последнего из содержательных ответов). Но можно констатировать, что на место социалистической утопии в сознании россиян встала утопия "особого пути" - теперь отсылающие к ней варианты ответов выбрала половина опрошенных.

Если посмотреть, как ответили на эти вопросы люди разного возраста, то увидим следующую картину (см. табл. 1). Нетрудно заметить, что установки младшего и старшего поколений значительно различаются. Видно также, что водораздел в отношении к социалистическому укладу пролегает через возраст в 40 лет. Можно было бы подумать, что разделились те, кто встретили 1980-е и 1990-е гг. взрослыми, и теми, кто их моложе. Но и 10, и 20 лет назад 40 лет были рубежом для смены "молодежного" взгляда на позицию "пожилых". В этом смысле взрослый, социально активный возраст (условно говоря, 20 - 50 лет) оказывается в смысле мировоззрения не основным и доминирующим, а невыраженным, поделенным между двумя более культурно-определенными дискурсами младости и старости.

Итак, социалистический уклад наиболее ценен для старшего поколения. У молодежи тяга к нему, равно как и к укладу Российской империи - удел маргиналов. Оба времени для этого поколения легендарны. Среди молодых безусловно доминирует "капиталистический выбор" с таинственной добавкой в виде "собственного уклада".

Как показывают другие исследования Левада-Центра, идея собственного уклада и собственного пути в высшей степени популярна у современных россиян. Ее появление можно связать с провалом надежд конца 1980-х - начала 1990-х гг. на то, что России удастся за короткое время стать "нормальной страной", войти в "европейский дом". Провалились и надежды на обретение "шведского социализма", казавшегося россиянам идеалом сочетания всех материальных преимуществ развитой капиталистической экономики с присущей "хорошему" социализму социальной справедливостью.

На место надежд последовать уже известным путем, достижения и характеристики которого можно посмотреть на экране или своими глазами, съездив в эти страны, пришли надежды на путь неведомый, которым никто не шел. Что ждет на этом пути, россияне не знают и, как выясняется в ходе исследований, не склонны задумываться над этим. Как говорилось выше, идея собственного пути понадобилась, чтобы уйти от травмирующего сравнения собственных достижений с достижениями стран, принятых за образец.

При этом для молодых людей, в принципе более склонных принять ряд ценностей и стандартов западной культуры, слова про "собственный уклад" служат средством идеологической разгрузки. Они обещают: сколько бы мы ни перенимали у Запада, мы не утратим собственную идентичность, потому что у нас сохранится "наш уклад", в чем бы он ни выражался. Для старшего поколения идеологема "особого пути" играет роль не дополнения к капитализму, а напротив, главного компонента в концепции и будущего, и прошлого. Словом "особый" блокируются критика и анализ, обеспечивается примирение с наличной действительностью, с прошлым и с перспективой, сколь бы тягостными таковые ни были. Эта форма широко известной способностьи "притерпеться". (Тут мы видим пример "снижающей адаптации" как стратегии "советского человека", о которой много говорили Ю. Левада и его коллеги.)

Капитализм при социализме

Интересно отметить, что слово "капитализм" при социализме имело гораздо более широкое хождение, нежели после развала социалистического порядка и возникновения порядка другого, который иногда и называют "капитализмом".

Это слово и соответствующее понятие при социализме (то есть в СССР и социалистическом лагере) выполняли важнейшую функцию обозначения политического противника и шире - реальности, которая полагалась противоположностью "нашей" во многих аспектах, чуть ли не в первую очередь - этическом. Капитализм (так называемые "капстраны") был иным миром, Зазеркальем и (еще раз употребимо это поня