Из оперативной сводки секретного отдела ВЧК № 6

Октября 1920 года

 

Совершенно секретно

Настроение на местах...

Северо-Двинская [губерния].... Настроение рабочих и отношение их Советской власти удовлетворительное. Настроение крестьян хорошее, есть недовольство на экономической почве... (Сводка ГЧК, с 15 сентября по 1 октября).

Источник: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939. Документы и материалы. В 4-х т. (Т. 1. 1918-1922 гг.). М.: РОССПЭН, 1998. С. 344.

 

Документ 48

Из доклада инспектора Северо-Двинской губернской комиссии

По борьбе с дезертирством о количестве дезертиров в губернии

Не ранее 15 декабря

 

Со дня организации комиссии (март 1919 года) по 15 декабря 1920 года зарегистрировано 14 767 дезертиров...

Источник: Саблин В. А. Хроника отчаяния и борьбы (Вологодская деревня в годы Гражданской войны) // Вологда: Историко-краеведческий альманах. Вып 1 Вологда, 1994. С. 194.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См. подробнее: Саблин В. А. Аграрная революция на Европейском Севере России. 1917-1921. (Социальные и экономические результаты). Вологда, 2002. С. 90-99.

² Государственное управление Республики Коми «Национальный архив Республики Коми». Ф. 274. Оп. 1. Д. 22. Л. 13.

³ МУ «Великоустюгский центральный архив». Ф. Р-43. Оп. 1. Д. 3 Л 102– 102 об., 110.

⁴ Там же. Д. 45. Л. 67; Д. 53. Л. 95.

⁵ Там же. Д. 10. Л. 21-21 об.

⁶ Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 48. Л. 6.

⁷ Там же. Д. 69. Л. 115-115 об.

⁸ Там же. Д. 131. Л. 10; Д. 132. Л. 17.

⁹ Стрижков Ю. К. Продовольственные отряды в годы Гражданской войны и иностранной интервенции 1917-1921 гг. М, 1973. С. 120.

¹⁰ МУ «Великоустюгский центральный архив». Ф. Р-615. Оп. 1. Д. 205. Л. 236.

 

М. П. Брызгалова

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

 

Музейное дело во многом держится на подвижниках, около которых всегда собираются близкие им по духу коллеги. И тогда музей приобретает свое неповторимое лицо. Каждый музейный коллектив может назвать имена людей, безраздельно преданных своему делу.

В Великоустюгском музее образцом музейщика для многих сотрудников была Мария Прокопьевна Брызгалова. В 1952 году она пришла в краеведческий музей на должность художника-оформителя. Обладая природными дарованиями, не имея специального образования, молоденькая девушка брала своим трудолюбием и упорством. Множество этикеток для экспозиций и выставок, сотни афиш, агитплакатов вышло из-под ее рук в тот идеологически-политизированный период жизни. Легко говорит об этом Мария Прокопьевна: «Когда проходила кампания «Едут новоселы по земле целинной», меня, как одинокую, все время загружали. Щитов нужно было оформить огромное количество. Денег не платили, да их мне и не надо было. Молоденькая была, радовалась, что для Родины стараюсь».

Первое мая, годовщины Великой Октябрьской социалистической революции – эти праздники были тогда главными, и всех оформителей в те дни в обязательном порядке привлекали к работе руководящие партийные органы. Но это было время духовного подъема, когда после Великой Победы в 1945 году русский народ восстанавливал свою поруганную землю. И была вера в счастливое будущее своего Отечества. Вот почему так искренне и с радостью выполняла любые задания Мария Брызгалова, дочь репрессированного врага народа. И лишь временами охватывал страх: вдруг и она, как отец, лишится доверия. Но рядом были люди, пережившие ту же судьбу и тоже молча таившие в сердце свою боль. Помнит она такой случай. Были уже 1960-е годы. Работала она в музее. Зашла как-то в кабинет к директору М. П. Лукину, а там находился бывший ее односельчанин, из тех, кто участвовал когда-то в раскулачивании, а сейчас стал в городе «маленьким» начальником. Увидел Марию и говорит: «А, это дочка врага народа...». У Марии так и захолонуло сердечко, и, не сказав ни слова, она тихо вышла из кабинета. Сразу подумалось – уволят. Потом М. П. Лукин вызвал ее к себе и сказал: «Ты, наверное, испугалась. Но теперь можешь не бояться. Я сам был репрессирован. Наша партия пересмотрела перегибы того времени, и мы реабилитированы».

В те времена в краеведческом музее абсолютно всем, от директора до смотрителя, кроме своих прямых обязанностей приходилось выполнять любую работу. Штатных столяров и плотников тогда не было. Когда оформлялась новая выставка, все становились и разнорабочими, и создателями экспозиций. Кто-то колотил планшеты, подиумы, а кто-то их красил или обтягивал серой «бортовкой» – самой доступной, самой «музейной» тогда тканью. Кто-то чистил, отмывал от грязи поступившие экспонаты, перетаскивал их на себе, а затем ставил на музейный учет и передавал в экспозицию. Все вместе бурно обсуждали оформление каждой витрины, куда и что поставить, как укрепить предмет. Мария Прокопьевна невольно становилась в этот момент незаменимой. Казалось, она одинаково легко управлялась и с топориком, и с ножовкой, и с ниткой и иголкой, и с художественной кистью и красками. За что бы она ни бралась, все у нее получалось. Хорошо было с ней рядом работать, как-то весело. Всеми своими умениями она щедро делилась, и многому от нее научились молодые музейщики.

Но более всего в ней притягивало то, что Мария Прокопьевна была удивительно чистым, цельным по натуре человеком. Никогда никого она не осуждала и в каждом человеке видела только хорошее. Любая работа для нее была важна, даже самая грязная. Она расчищала от вековой пыли и мусора подвалы и кладовые многочисленных храмов, состоявших под охраной музея. Разбирая из куч фрагменты обломившейся иконостасной резьбы, покрытой плесенью, голубиным пометом, она восстанавливала из них цельные композиции, которые можно было вновь установить в иконостас. Так превращалась для нее и эта черновая работа в настоящее творчество.

Мария Прокопьевна, маленькая, сероглазая, с короткой стрижкой, с виду хрупкая, обладала неутомимой энергией, живым исследовательским характером. Она быстро увлекалась делом и времени уже не замечала. Очень любила музейные этнографические экспедиции по сбору экспонатов, полевые экспедиции по исследованию ландшафтов и памятников природы, которыми богат наш Устюжский край. Вспоминает, как обследовали в 1960-е годы обвалы пещеры знаменитого мыса Бык, где они выполнили тогда все обмеры, сделали ее зарисовки. Рассказывает, как отправлялись в экспедиции по сбору экспонатов и на пароходе, и на самолете, и даже на вертолете.

И все же самый главный вклад Марии Прокопьевны в Великоустюгский музей – ее работа художником-реставратором. Каждый музей старается иметь своих реставраторов. Без их труда по возрождению, казалось бы, безвозвратно погибших художественных памятников невозможно сделать хорошую экспозицию или выставку. Мария Прокопьевна стояла у истоков развития реставрационного дела в Великоустюгском музее, создания реставрационной мастерской.

Самая первая ее стажировка состоялась в конце 1968 года на курсах повышения квалификации творческих работников учреждений искусств Министерства культуры СССР в группе художников-реставраторов. В апреле 1969 года – новая стажировка, уже во Всесоюзной центральной научно-исследовательской лаборатории по консервации и реставрации музейных художественных ценностей (ВЦНИЛКР), в отделе методики реставрации темперной живописи. После стажировки, в июле 1970 года, Мария Прокопьевна была переведена на должность художника-реставратора.

С присущей ей ответственностью и стремлением во всем быть профессионалом, Мария Прокопьевна в кратчайшие сроки освоила новое для нее дело. В сентябре 1971 года после стажировки во ВЦНИЛКР по реставрации памятников иконописи в Белозерске ей дали блестящую характеристику, направленную на имя директора Великоустюгского музея Н. М. Давыдовой: «Тов. Брызгалова является очень способным реставратором, обладает исключительным трудолюбием и добросовестностью. Сотрудники нашей лаборатории всегда с особой охотой проводят занятия и руководят стажированием реставратора Вашего музея – М. П. Брызгаловой. Она может готовить необходимую документацию и направлять ее в Комиссию по аттестации реставраторов... Директор ВЦНИЛКР, кандидат искусствоведения И. Горин». В апреле 1975 года решением аттестационной комиссии Марии Прокопьевне была присвоена категория художника-реставратора станковой темперной живописи высшей квалификации.

За всем этим стоит напряженный, плодотворный труд. Мария Прокопьевна участвовала в консервационно-реставрационных работах на иконах и иконостасе Успенского собора в Белозерске, иконах из иконостаса Кирилло-Белозерского монастыря. Большой вклад внесла Мария Прокопьевна в реставрацию памятников древнерусского искусства Великого Устюга. В бригаде с московскими реставраторами под руководством ведущих специалистов в научной реставрации О. В. Лелековой и Е. М. Кристи она расчищала стенопись «Образ Страшного суда» конца XVIII века, иконы из иконостаса Воскресенского придела церкви Вознесения, стенопись и иконостас Прокопиевского собора, иконостасы собора Архангела Михаила в Михайло-Архангельском монастыре, Троицкого собора в Троице-Гледенском монастыре. При ней была раскрыта уникальная стенопись Успенского собора – галерея портретов устюжских архиереев (70-е годы XVIII века). Ею проведена полная реставрация древнейших памятников устюжской иконописи XV – XVI веков, которые в настоящее время являются выдающимися художественными произведениями фондовой коллекции устюжского музея. Среди них иконы: «Успение Богородицы» (XV век), «Чудо архангела Михаила в Хонех» (середина XVI века), «Богоматерь Грузинская» (XVI век), а также монументальный образ «Спас Нерукотворный» (XVII век), подписные иконы знаменитых устюжских иконописцев Стефана Соколова («Богоматерь Одигитрия», 1741) и Козьмы Волкова («Богоматерь с Младенцем», 1782).

Многие памятники устюжской деревянной резьбы и скульптуры, художественные предметы из металла, отреставрированные Марией Прокопьевной, стали ценными экспонатами в экспозициях музея. Это и резная сень царских врат с изображением «Древа Иессеева» (XVII век), кованые врата (XVII век) из церкви Вознесения, сундуки с просечным железом (XVII век) и многое другое.

Возрожденные художественные произведения были включены в каталог выставки «Искусство земли Вологодской» (М., 1990), опубликованы в журнале «Художник» (1991. № 11), в книге «Вологодская икона» (М., 1995). Благодаря М. П. Брызгаловой, уникальные произведения великоустюгского искусства приобрели новую жизнь, вошли в научный оборот, позволяя исследователям глубже раскрывать историческую картину устюгской культуры.

В 1983 году Мария Прокопьевна вышла на заслуженный отдых. Но ее связь с родным музеем не прекратилась. При подготовке новых выставок, экспозиций по-прежнему к ней обращаются за консультацией. Она и советом добрым поможет, и подбодрит. А еще она искренне радуется, что все поступившие при ней в музей молодые сотрудники стали настоящими профессионалами своего дела, что музей набрал силу и получил статус музея-заповедника. Об этом мечтали все, кто работал в музее в 1930-е – 1970-е годы. Они подготовили будущее музея и передали его в надежные руки своих последователей. В настоящее время это ведущие специалисты музея: директор А. Б. Андреева, заведующие отделами Г. Н. Чебыкина и А. В. Капустина, научный сотрудник Г. И. Холунина, художник-реставратор О. В. Крылова, художник-оформитель В. Н. Шарыпова. В них продолжается преемственность лучших традиций Великоустюгского музея.

Ниже помещены личные воспоминания М. П. Брызгаловой. В них чувствуются искренность, доброта, любовь, которыми живет автор. Публикацией воспоминаний хочется выразить наше уважение к трудной судьбе целого поколения русских людей.

Л. Н. Сыроватская

 

БРЫЗГАЛОВЫ

 

Наша семейная фамилия – Брызгаловы. Популярный этимологический словарь так объясняет ее происхождение. Слово «брызгало» бытовало во Владимирской губернии и имело следующее значение: человек, который, не выслушав хорошенько, что ему говорят, готов спорить и ссориться; вероятно, от «брызгать слюной».

Наш прадед Павел Николаевич Брызгалов приехал со своим большим семейством с Сухоны в деревню Койка, которая находится в девяти километрах от Устюга. На левом ее берегу, у речки, впадавшей в Сухону, стояло село Брызгалово. Это как раз напротив села Бобровское, что на правом берегу Сухоны. Прадед, по словам наших родителей, был мельником. Детей у него было семеро: шесть сыновей и одна дочь необыкновенной красоты. Ее отдали замуж за сына богатого устюгского купца. Жила она очень хорошо, но ее от всего оберегали, гулять ходила только с прислугой. Наконец она сумела сообщить братьям, чтобы они ее оттуда забрали и увезли домой. Все шесть братьев, лихие русые кудрявые молодцы, срочно выехали в Устюг и без всяких препятствий забрали свою единственную сестру и увезли домой. Освободили птичку из золотой клетки.

В деревне Койка растет липа, которую посадил наш прадед, когда приехал туда. Посадил одно деревце, а сейчас уже шесть стволов от одного корня выросло. Мы очень гордимся этим деревом, что прадед посадил. В детстве мы много скворечников на эту липу ставили, и птичий гомон не умолкал.

Хороша наша деревня Койка, лучше ее нигде нет. Весной выйдешь на улицу, а над речкой кулики и чайки кричат, шумит вода на мельнице в колесах, ключ из-под большой горы бежит самой вкусной, самой чистой воды, которую однажды проверили и сказали: «Чудо-вода».

 

КАК МЫ ЖИЛИ В ДЕРЕВНЕ КОЙКА

 

Наш отец, Прокопий Николаевич Брызгалов, родился в 1893 году в деревне Койка Нестеферовской волости Великоустюгского уезда. А мама, Анна Ивановна Кротова, родилась в 1900 году в деревне Ковригино той же волости, в 18 километрах от Великого Устюга. В 1914 году папу взяли на службу в царскую армию. Он был все время в Петрограде, там и революцию встретил. Потом был на Гражданской войне. Домой вернулся в 1922 году. В 1924 году папа с мамой поженились. В 1925 году родился первый сын Николай, в 1927 – сын Василий, в 1928 – дочь Мария, в 1935 году – дочь Антонина.

Пока жили единолично, все у нас было. Был хлеб, полон двор скота: две дойные коровы, годовалая телка или бычок, лошадь, много овец. В 1931 году организовали наш колхоз «Стрига» (назван по речке Стриге). В колхоз вступили четыре деревни: Тараканово, Емельяново, Горка и Койка.

 

Ил.:

 

Прокопий Николаевич Брызгалов. Петроград. Фото 1915 г.

 

Не вступил в колхоз только один Андрей Семенович Махин со своей семьей из нашей деревни Койка. Андрей Семенович работал мельником. Они имели много скота, была у них земля, сенокосы, даже своя молотилка. Это были очень трудолюбивые люди. В деревне про них говорили: «Махины работают от зари до зари». Потом их назвали кулаками и раскулачили: все отобрали. Родителей посадили в тюрьму, а потом выслали на Север. Двое несовершеннолетних их детей остались в деревне одни. Их, конечно, кормили всем миром. Когда они подросли, ушли в город к своим старшим сестрам. А. С. Махин вернулся домой один. Его жена умерла. Он снова стал работать мельником, хотя был уже глубоким стариком. Надо было как-то жить.

У тех, кто добровольно вступил в колхоз, отобрали «лишний» скот. Например, у нас взяли одну дойную корову, годовалую телку, лошадь и половину овец. Тогда это называлось «обчисленное стадо», то есть колхозное. Сначала ведь ничего не было, все начинали с нуля. Можно сказать, отбирали скот у людей насильно.

В первое время вроде бы все было хорошо, а потом стали приезжать из города руководить колхозом не сведущие в сельском хозяйстве люди. Если старики говорили, что и после чего сеять, их осмеивали: вы-де неграмотные и ничего не знаете. Короче, не слушали их, делали по-своему. Колхоз быстро приходил в упадок. Не хватало хлеба тем, у кого были большие семьи. На трудодни мало давали, порой ничего. Люди жили за счет своих земельных участков и скота. Было это в 1936–1940 годах. Когда мы садились за стол, мама говорила: «Хлеба кусайте маленько, а картошки – больше». Милая еда: хлеб и картошка.

Хлеб продавали в городе, но надо было рано занимать очередь. Помню, иногда стояли всю ночь, а когда утром начинало всходить и пригревать солнце, мы, все малье, садились на мостки и засыпали, кто как свернется. Взрослым стоять в очереди было некогда, вот они и приводили своих детей. Народ в то время был добрый. Перед открытием магазина нас будили: «Дети, вставайте, живая очередь». А очередь растягивалась на полквартала. К маленьким приходили взрослые, и каждому давали по одному килограмму хлеба – полбуханки. Мама летом, бывало, подоит корову и рано утром уйдет в город на рынок менять молоко на хлеб. За пол-литра молока давали 200 граммов хлеба. Мы еще не проснемся, а мама уже придет из города и принесет хлеба. Вот какие были удалые наши мамы.

Мне тоже приходилось ходить в город с молоком. Как-то раз подхожу к городу, а около стрельбища сидят на «огороде» солдаты. Меня спросили: «Дочка, чего несешь?». Я сказала: «Молоко». И все шесть «полулитров» они у меня взяли и тут же выпили. Спросили: «Сколько за пол-литра?». Тогда была твердая цена – 1 рубль 50 копеек. Они мне дали по три рубля и сказали: «Иди домой». Видимо, пожалели меня и хорошо заплатили. Тогда мне было 10 или 11 лет.

В город мы с девочками ходили продавать цветы. Наберем васильков в букетики, на рынке разложим свой товар и продаем по 10 копеек за букет. И горожане брали. Нам хотелось иметь свою денежку. В три года я была уже самостоятельной, уходила на реку, в лес, в поле. Летом, бывало, просыпалась ночью и говорила маме: «Мама, мне охота песочку поесть». А мама скажет: «Дак пойди на ручеек, там песочек чистый, поешь...». Мне нравился этот песочек, и я его ела. Помню, в кармашке у меня всегда был чистый желтенький речной песок. Еще в речке собирала такие плоские мягкие камешки и тоже их ела. На вкус – как глина, а мне вот нравилось.

В конце 1930-х годов в нашем колхозе начались аресты. Якобы появились «враги народа». В 1940, 1941 и 1942 годах посадили наших двоюродных братьев – Николая Васильевича и Александра Ивановича Брызгаловых, из деревни Тараканово арестовали Савватия Рогознина, с Емельянова – Федора Устинова. Андрея Семеновича Махина тоже арестовали, потому что нашли у него Библию.

Шел февраль 1942 года. Я из школы шла не спеша. Ярко светило солнце, а небо было голубое-голубое. Вдруг слышу, кричит мне соседка с угора: «Манька, иди скорей домой, у вас отца увезли». Вот так мы остались в деревне втроем: мама, я и маленькая моя сестра.

Наши братья, Коля и Вася, уже жили в городе. Коля получил специальность столяра высокого разряда. На войну его не отправили, был на броне. Он работал в горпромкомбинате, делал деревянные шкатулки, на которые накладывали резную бересту. Потом он по вербовке уехал в Мурманск. Работал матросом на рыболовецких судах. Учился, окончил вечерний техникум на судоводителя. Последние 10 лет был штурманом.

Брат Василий ушел на фронт добровольцем в 1945 году. Пока учился, и война кончилась. Он остался служить в Вооруженных силах. Отслужил 25 лет и вышел на пенсию. Братья нам всегда хорошо помогали.

1942 год был самый трудный и тяжелый. В деревне Горка умирали дети с голоду. Я туда бегала и видела, как они тихо угасали, не просили еды, не плакали, а просто сидели сгорбившись. Председатель и его приближенные не интересовались, как живут люди в колхозе. Ничем не помогали этим семьям. Умирали и дети, и взрослые. Колхозное же начальство хорошо жило. У них было все!

Нас иногда навещал папин брат. Однажды мама ему сказала, что работать заставляют, а на трудодни ничего не дают. Дядя, видимо, с кем-то посоветовался и прислал в колхоз комиссию выяснить, почему люди даром работают. Колхозное начальство хорошо встретило комиссию: напоили, накормили и с собой дали. Комиссия не выявила никаких нарушений в управлении колхозом, и все затихло.

С того времени председатель обозлился на маму, что она сказала правду. Он постоянно маме угрожал, что, мол, и ты будешь там, где твой муж. Мы очень этого боялись. Наша мама работала скотницей, кормила поросят и телят. Всегда с ними обходилась ласково. Еще и на колхозное поле ходила работать, а я поросят пасла. Случилось так, что я их упустила из виду и не знала, где их искать. Мама пришла с работы, и мы побежали их искать в другую деревню. Была осень, рано стемнело. Мама младшенькую Тоню несла, а я еле за ней поспевала. Зашли в хлебное поле. Мама тихонько позвала Мишку, «главного» поросенка, и все они на мамин голос сразу прибежали. Мы пошли леском, где раньше волки водились. Боялись, что схватят поросенка, и не догонишь. Идем, мама мне кричит: «Манька, держись Мишке за хвост, он тебя не оставит».

Когда уж мы застали поросят во двор, только тогда мама успокоилась. Если бы мы потеряли хоть одного поросенка, тут бы председатель быстро маму отправил туда, где был папа.

В декабре 1942 года одна соседка наладила волочугу сена на базар (волочуга – небольшой возок), и мама с ней отправилась в город. На санки уложила все, что могла. Тоню укутала потеплей (ей было 6 лет) и посадила на сено, на воз. Даже кота не оставили, привезли с собой в город. Только оставили дом новый. Дом строил сам папа. Очень жалко было дома. В городе у нас жили родственники: папин брат Алексей, который работал адвокатом в нарсуде, и мамина сестра Екатерина, так что жить нам поначалу было где. Они помогли маме паспорт выправить, и она устроилась на работу. В 1943 году пришел к нам один мужчина и спросил, где наш брат Николай. Он, оказывается, принес от папы письмо на имя старшего сына. Коля мне дал прочитать только одну строчку: «Здравствуйте, мои дорогие жена и дети». Дальше не знаю, что было написано. Брат боялся, что проболтаюсь, и ничего мне больше не сказал. Отец не вернулся. Мы получили извещение, что в одном из северных ИТЛ он скончался от воспаления легких в 1943 году.

 

Ил.:

 

Мария Прокопьевна Брызгалова,

художник-реставратор

Великоустюгского музея-заповедника. Фото ок. 1985 г.

 

ИЗ МОЕЙ ТРУДОВОЙ БИОГРАФИИ

 

В 1942 году я окончила 4 класса Будринской неполной средней школы. В тот же год был набор в школу ФЗО при щетинно-щеточной фабрике. Мама об этом узнала и повела меня туда устраивать. Надо было пройти врачебную комиссию на здравпункте фабрики. Мне врач сказала: «Тебе, девочка, надо учиться, а не работать». Я ей ответила: «Если я буду учиться, то с голоду умру». Медсестра попросила врача: «Пропустите ее».

На работу в цех я пришла 3 октября 1942 года, в субботу. Сразу бросилось в глаза: все стекла в рамах были заклеены узкими полосками газет. Это на случай, если будут бомбить, чтобы стекла не разбились. Работали мы, несовершеннолетние, с 9 до 14 часов. Мне уже выдали хлебную карточку, и я выкупила хлеб за субботу и воскресенье – 1 килограмм 200 граммов. Мы получали хлеб по второй категории – 600 граммов. Я была очень рада, что много дали хлеба, и бегом побежала в деревню. (Мама с младшей сестрой жила еще там.) Все девять километров я без остановки бежала. Откуда появились силы?! Мама очень была рада, что я уже работаю, и каждый день получаю по 600 граммов хлеба.

Законы в те времена были очень строгие. Нельзя было опаздывать на работу. На 21 минуту опоздаешь, значит, будут судить. 25 процентов месячного заработка и 100 граммов хлеба каждый день не дополучишь. Мне, конечно, довелось отработать 3 месяца «принудиловки». Одна женщина мне сказала: «Ты, Манька, не в годах, дак шла бы домой. Все равно сидим, ничего не делаем, в цеху холодина». Ну, я и ушла домой. Естественно, меня вызвали в нарсуд. Судили меня. Судьей была женщина. Заседатель к судье наклонилась и сказала: «Мы ребенка судим». Они мне все очень ласково объяснили, что будут три месяца хлеб высчитывать и заработок тоже. Не посоветовали больше уходить с работы самовольно.

Жила я недалеко от фабрики. Часто видела колонны солдат Пуховичского военно-пехотного училища. Они шли утром на ключ умываться и всегда пели песни. А вот слова и мелодия одной песни остались в памяти до сих пор: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...»

Запомнился День Победы. Люди радовались, плакали, пели, плясали. Кажется, все кругом ликовало. А когда отменили хлебные карточки, радость невозможно было передать словами. Женщины взяли по буханке хлеба, целовали его и от радости плакали. Предупреждали тогда всех, чтобы сразу много не ели, а помаленьку, что хлеб теперь будет всегда.

В марте 1952 года я уволилась с фабрики, в апреле поступила в Великоустюгский краеведческий музей на должность художника-оформителя. Мне очень нравилось работать оформителем, да и другие работы я с удовольствием выполняла. В музее я научилась хорошо фотографировать, ездила в экспедиции, общалась с интересными людьми. В 1960 году была направлена из музея на один месяц на стажировку по реставрации металла, керамики, кожи в Ленинградский этнографический музей. Вскоре после моей стажировки мы всем коллективом чистили инструменты чеканщика Корсакова из музейной коллекции. Получилось очень неплохо. Позднее несколько раз стажировалась в Москве при Всесоюзной центральной научно-исследовательской лаборатории по консервации и реставрации музейных художественных ценностей и освоила кропотливую работу художника-реставратора.

В те годы коллектив музея был небольшой. Мы жили дружно, всегда помогали друг другу. В 1970-е годы в городе началась интенсивная реставрация храмов. Великий Устюг прихорашивался, благоустраивался. Увеличивался поток туристов. Мы, работники музея, старались сделать наши экспозиции лучше, содержательнее. Каждый чувствовал себя нужным и вкладывал все силы в общее дело. И это тоже были незабываемые годы.

 

УСТЮГ ЛИТЕРАТУРНЫЙ

 

НИКОЛАЙ АЛЕШИНЦЕВ

 

Николай Созонтович Алешинцев родился в 1950 году в деревне Анисимово Великоустюгского района. Закончил Великоустюгский сельскохозяйственный техникум. Всю энергию и знания отдает селу, родной земле – работает ли он егерем, управляющим отделением или директором совхоза. Сейчас – глава администрации Орловского сельсовета.

Стихи и рассказы печатались в районной газете «Советская мысль».

Автор книги стихов и рассказов «Час за закатом» (Великий Устюг, 2005).

 

Яблочный Спас. Преображение

РАССКАЗ

 

Превозмогая сердечную боль, монах Иоанн сел на сундук. Отдышался.

Сколько он провалялся, прижатый болезнью в келье, вспомнить не удалось. Помнил лишь, что прихватило его после Петрова дня. Спасибо братии, не отступились, выходили – кормили с ложки, взварами поили, умывали с ковшика...

Ощупал лицо руками: страшен, поди.

Встал. Качнуло в темноте, но удержался за крышку стола. «На улочку бы выйти», – прошептал себе, и так слезливо получилось, что насупился даже. Толкнул кованую дверь кельи, и она со скрипом подалась. Опять шепнул: «Маслицем бы смазать или хоть деготьком... Но не сейчас. Сейчас к реке, к церкви Никольской! Хоть бы еще насмотреться на нее...»

Мысли нагоняли одна другую, спорили меж собой. Одна особенно назойлива: «Всю жизнь готовил себя к подвигу. А где он подвиг-то? Умрешь сейчас – вот и весь подвиг». Другая утешала: «А Богу служить разве не подвиг? Всенощные бдения, молитвы о православных али не считаются?» Назойливая донимала: «Православные тоже разные. Убийцы, ворье, им-то за что милость божья? Подвиг ли это – отмаливать их грехи, по умыслу совершенные?»

На душе стало муторно и неуютно. Толкнул высокую монастырскую дверь и ослеп от яркого, совсем не осеннего солнца. Словно чего-то страшась, вновь закрыл глаза. «Господи, есть за что тебе служить, есть! День-то какой! На небе ни облачка. В вершинах монастырских берез то ли листочки меж собой шепчутся, то ли ангелы тихонько поют... Теплынь...»

Легкий ветерок принес с Сенной площади тонкий, ни с чем не сравнимый запах свежих яблок.

«Уж не Яблочный ли Спас?»

Преображение. Иначе откуда в Устюге яблочный дух? Скорей, скорей на набережную, там люди, там церковка Никольская счастливой невестой на Сухону выбежала да так и замерла, очарованная красотой и простором русской земли.

От предвкушения вновь встретиться с праздничным людом, с Сухоной и церковью полегчало. Иоанн осторожно, слово ощупывая земную твердь, сделал первые шаги. И когда понял, что не разверзлась земля, не подкосились в слабости ноги, устремился к цели.

Все радовало глаз. Все было знакомо и все-таки ново. Голуби, ошалев от тепла, ухаживают за голубками, воркуя и надуваясь. Галки купаются в лужах, поправляют перышки и, смешно наклонив голову, всматриваются в свое отражение в воде. Точь-в-точь девки перед игрищем.

От Михайло-Архангельского до Никольской не «дальний свет», но даже ряса промокла от нездорового пота. Но дотянул, дотянул-таки до недавно построенного и сияющего свежими белилами архиерейского дома. Сел на скамеечку, стоящую над самым склоном к сухонской воде, и, ненадолго прикрыв глаза, отдышался.

Здесь еще сильнее пахло яблоками. Везде, где можно, примостился торговый люд. Лежали на рогожах, на свежей золотой соломе горки яблок. В руках у людей тоже были яблоки, и лишь гуляющие по набережной форсистые девки с некоторым вызовом к окружающим лихо бросали в крашеные рты мелкие лампасеи с веселым названием «Кап-кап – весенняя радость».

– Вот, мое дитятко Ванюшка, здесь мы с тобой и посидим. Сядем на скамеечку и подождем тятьку-то. Вон он – паузок разгружает. Пусть разгружает. Приказчик ему за это семишник* [Семишник – две копейки серебром (примеч. автора)] даст. Пряник медовый тебе купит. Хочешь пряник? Вот и купит. А пока накось вот...

Что-то напевая, молодая женщина высвободила из-под плисовой кофты ярко-белую грудь, и малыш тут же впился в крупный, как спелая вишня, мамкин сосок розовыми, чуть припухшими губками.

А кругом суматоха: смех, ругань, ржание лошадей, всхлипы воды под крутыми боками причаленных барок, звон металла и резкие ружейные хлопки от сброшенных пластью свежих досок. А ребенок сопит себе носиком-пуговкой, причмокивает, наполовину утонув в мамкиной нежности, и лишь скошенным голубеньким глазом с чуть заметной хитринкой на остальной мир поглядывает. Иногда даже улыбнется чему-то, одному ему ведомому.

«Не остановить жизнь, пока мать кормит свое дитя, не остановить. Слава тебе, Господи!» – подумал монах и встал со скамейки. И опять не разверзлась земля, не ударила болью в сердце...

А женщина поправила за ухо выбившуюся прядь и, чуть покачиваясь, тихо запела колыбельную...

...Из-за Сухоны, с Дымковской слободы вдруг рванул ветер, темная рябь покрыла воду, в воздухе замелькали сорванные платки и шлыки (шапки), взвихрилась пыль, поднимая вверх какие-то бумаги, куски пакли и обрывки веревок.

Словно пушечный выстрел, но как-то по-особому – со свистом, скрежетом и звоном – грохнул, упав на камни, широкий лист прислоненной к барке кровельной жести. Вороной жеребчик, привязанный рядом, рванулся в сторону, оборвал привязь и, сбивая шарахающихся людей с ног и от того еще дичее становясь, понесся срезом склона к только что покинутой монахом скамеечке. Женщина с ребенком, наверное, тоже задремала и не видела опасности.

– Не остановить жизнь! Не дам! – крикнул монах и, собрав последние силы, бросился к ошалевшему коню. Ох, успел! Успел!..

Оттолкнулся от сухого булыжника и всем своим телом, словно превращенным в пушечное ядро, ударил жеребчика в переднюю лопатку. Люди видели, как от удара конь слетел на выстланный камнем склон, не удержался копытами и съехал на боку прямо к воде.

Вслед за ним скатилось мертвое тело монаха.

Ветер стих. Очнувшись от дремы, молодая женщина прижала к себе испугавшегося чего-то ребенка. Единственное облачко на всем августовском небе неожиданно закрыло солнце. И так же неожиданно потемнели кресты и купола Никольской церкви.

Но и в этот миг преображения была белая церковь похожа на невесту, выбежавшую встречать своего жениха. Выбежала да так и остановилась, замерла... На века.

Молодая пара кинулась вниз, наклонилась над телом монаха. Девка, вздрагивая от рыданий, прошептала: «Надо же такой смеренный, кроткий был! Кто бы мог подумать, что от смерти бабу с ребенком отважится спасти...»

Парень отвел глаза, взглянул на нахмурившуюся Никольскую церковь и тоже почти шепотом произнес: «День сегодня такой. Спас. Преображение».

 

ВЕРА БАГРЕЦОВА

 

Вера Васильевна Багрецова родилась в деревне Большая Синега Великоустюгского района Вологодской области. Окончила художественное отделение прикладного творчества Московского текстильного института. Работает заведующей просветительским центром Дома культуры и спорта города Красавино Великоустюгского района.

С 1976 года печаталась в районных и областных газетах, в поэтических сборниках авторов из Великого Устюга, в краеведческом альманахе «Великий Устюг», в альманахе «Звезда Поюжья».

Автор трех книг стихов: «Мое былое стало мигом» (2000), «Тайна бытия» (2001), «Цветы зимы» (2004). Как художник-график оформила около десяти книг.

 

РОЖДЕСТВО

 

Глядит торжественно и мудро

Из окон Светом Божества

Небесно-розовое утро

Христова Чудо-Рождества!

Чуть бьется огонек в лампадке,

На скатерти – пирог мясной,

Уха из золотой стерлядки

И студень розовый свиной.

Горит рождественская елка

В лучах серебряной фольги...

Январский день морозно-звонкий,

Христа-младенца береги!

И льется тихая молитва,

И веет радостью от строк:

«Христос Всеблагий, Всемогущий,

Творец земной, Превечный Бог...»

 

НА РОДИНЕ МОЕЙ

 

Больно вдруг защемит от полей захолустных,

От кладбищенских плит и забытых церквей,

От надрывных, как сон, вековых песен грустных,

Значит, корни мои – здесь, на этой земле!

Значит, это – мое, что и мучит, и ранит,

И стучится пронзительно в тайны души...

Тихий край Вологодский меня не оставит –

Даже в редкой разлуке в снах навстречу спешит..

 

СЕНТЯБРЬ

 

Ах, сударь, золотой сентябрь,

Свои богатства разбазаришь –

Смотри, ты скоро нищим станешь

И не узнаешь сам себя...

Прости мой радостный искус –

Поддаться мигу – вдохновенью –

Создать великое творенье

Под самый утонченный вкус!

Ты с каждым днем седеешь, брат,

Но золотую шевелюру

Еще успею – нарисую.

А ты как будто и не рад...

Мне суть – душа твоя – близка,

Она в чуть слышной смене жеста

Неуловимо бестелесна

И удивительно кротка...

Пленэр продлит твои года,

Я подарю тебя подруге,

Ведь у нее есть дом – не угол –

Он тих – без ветра и дождя...

 

ПОЭТАМ

 

А может быть, моя душа

Уже давно по миру ходит,

Свое пристанище ища

На неприветливом пороге.

Душа с сумой, душа с тюрьмой –

Мои оковы вековые.

«Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые...»

Куда душе моей идти?

Исхожены пути-дороги...

Ее коробит от беды,

От слова бранного коробит!

Она от боли голосит

И вдребезги от хамства бьется...

И как ей, сотни раз простив,

Казаться сильной удается!

Нет, не смиряется душа,

Устав от зла и неуюта...

И ждет, блаженно трепеща,

Благословенного приюта!

Поэтов чуткая душа

В мир призвана страдать навечно,

И постоянно умирать,

И возрождаться бесконечно!

 

ЕЛЕНА ВИНОГРАДОВА

 

Елена Михайловна Виноградова родилась в 1962 году в Великом Устюге. Окончила художественную школу, приобрела специальность резчика по дереву, но пришлось переучиваться на строителя. Стихи публиковались в районных и областных газетах, в коллективных сборниках устюгских авторов, в альманахе «Звезда Поюжья». Автор поэтической книги «Ожидание» (2003).

 

ПУТЬ

 

Дождь баюкает старую вишню

За доверчиво низким окном.

Что ж, и мне бы забыться нелишне –

Ни далече, ни близко... Легко.

Видно, редкий юродивый сыщет

Сердцем путь – путь из дома ДОМОЙ.

Звезды ярче, и чище, и выше

Над безумной его головой.

Тропки той не пройдешь в одночасье,

Откажись хоть от тысячи благ.

Терпеливое робкое счастье

В том, что он перед истиной наг.

Дождь о том же баюкает вишню:

«Вновь дорогу обратно