Жорж Санд — шарлотте Марлиани

 

Ноан, 20 сентября 1846

 

[...] Что касается Шопена, то его здоровье в этом году намного лучше, его нервы успокоились; по-видимому, худшее уже осталось позади, отчего его характер стал ровнее и спокойнее [...].

 

«Correspondance de Frédéric Chopin», vol. III. Paris, 1960, стр. 242.

Отрывок.

 

ОГЮСТУ ФРАНКОММУ В ПАРИЖ

 

Дражайший друг.

Благодарю Тебя от всего сердца за все Твои хлопоты с Махо и за Твое письмо с деньгами, которое я только что получил. — День публикации мне кажется подходящим, и мне остается лишь попросить Тебя не давать Брандюсу заснуть на мой счет и над моими счетами.

Я бесконечно рад, что как Ты, так и вся Твоя милая семья здоровы. Надеюсь, что через месяц мы встретимся, — а пока я целую Тебя от всего сердца.

Ш.

 

Мои искренние приветы госпоже Франкомм. Поцелуй от меня своих детей. Если г-жи Рубио уже нет в Париже, то брось это письмо в Милан на Биржу.

Пиши мне, мне это нужно.

 

[Ноан,] 22 7-bre [septembre — сентября 1846]

 

Полностью публикуется на русском впервые. Оригинал на французском языке.

 

ВЕРЕ РУБИО В МИЛАН

Дорогая госпожа Рубио.

Если я не тотчас же ответил на Ваше милое письмо, в котором Вы извещали меня о своей свадьбе, то лишь потому, что, рассчитывая к этому времени быть в Париже, я думал, что смогу Вас обоих поздравить лично. Но так как мой отъезд без конца откладывается, я собрался было написать Вам несколько строк, как вдруг записка г-жи Бетон сообщила мне о Вашем отъезде из Парижа без надежды на возвращение. Я не знал, куда Вам писать. К счастью, пришло Ваше второе письмо с извещением о свадьбе г-жи де Риель. Я сердечно благодарен, что Вы дали мне таким образом возможность засвидетельствовать Вам всю мою радость, которую вызвала во мне весть о Вашем браке с г-ном Рубио. Я убежден, что Вы ни на минуту не усомнитесь в искренности моих пожеланий, и желаю Вам счастья — счастья, которого Вы заслуживаете с полным правом. Передайте, пожалуйста, господину Рубио мои самые искренние пожелания благоденствия — и благоволите считать меня всегда, в Риме ли или в Одессе, в числе Ваших лучших друзей.

Всецело Вам преданный Ф. Шопен.

 

З[амок] Ноан, 22 7-bre [septembre — сентября] 1846

 

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке. Адрес: «M-me V. Rubio née de Kologrivoff à Milan (Italie), poste rest.». Почтовые штемпеля: «Paris, 26 Sept. 46»; «Milano, 30 sept.».

 

РОДНЫМ В ВАРШАВУ

 

Десять раз начато, сегодня отсылаю. Посылаю Людвике несколько слов от Хозяйки.

В воскресенье, 11 octobre [октября] 1846 Ch[âteau] de Noha nt [замок Ноан], за столиком возле фортепиано.

 

Мои самые дорогие.

Вероятно, вакации у Вас уже кончились. Все дóма: и Мамочка [вернулась] от панны Юзефы (От Юзефы Дзевановской, сестры Доминика.), и Людвика от Цех [омских], и Антон с Изабеллой из сада минеральных вод (В Саксонском саду в Варшаве помещался Павильон минеральных вод, здание которого сохранилось до второй мировой войны; тут можно было пить минеральные воды, привезенные из разных целебных источников; в то же время павильон был модным местом развлечений.) с запасом здоровья на зиму. Дай Вам бог всего наилучшего. Здесь было такое прекрасное лето, какого давно не помнят, и хотя год не очень урожайный и во многих окрестных местах опасаются зимы, здесь всё же не жалуются, так как сбор винограда необычайно хорош; в Бургундии он даже лучше, чем в 1811 г., но это в отношении qualité [качества], а не quantité [количества]. Вчера здесь Хозяйка варила варенье из винограда, называемого александрийским. Это очень крупные ягоды, вроде муската, которые в здешнем климате не вполне вызревают и поэтому они изумительны для варенья. Однако других фруктов уродилось здесь мало. Зато была очень густая листва и множество цветов. Садовник новый. Старому Петру (Жорж Санд писала М. де Розьер (18 июня 1846 г.): «Я уволила садовника, который меня обкрадывал. Шопен поражен суровостью моего поступка. Он не понимает, как можно не желать сносить всю жизнь то, что переносил в течение двадцати лет».), которого видели Енджеевичи, отказали, несмотря на 40-летнюю [службу] (он служил еще при жизни Бабушки), так же как и почтенной Франсуазе, матери Люс: двум старейшим слугам. Дай бог, чтобы новые пришлись по нраву молодому и кузине (Морис Дюдеван и Огюстина Бро.). Соль, которая была тяжело больна, теперь здоровешенька, и кто знает, не напишу ли я Вам через несколько месяцев, что она выходит замуж за того красивого молодого человека (Речь идет о Фернанде дэ Прео, с которым Соланж была обручена; его родители были соседями Жорж Санд по Ноану.), о котором я Вам писал в прошлом письме (Письмо, о котором упоминает Шопен, не сохранилось.). Всё лето здесь прошло в различных прогулках и экскурсиях в незнакомые места de la Vallée Noire [Черной долины] (Так называются берега реки Крёзы вблизи Ноана.). Я не был de la partie [не участвовал в них], потому что такие вещи утомляют меня больше, чем следует. Когда я устаю, то делаюсь невесел, а следовательно, влияю на общее настроение, и молодым со мной не очень-то весело. Не побывал я так же, как рассчитывал, в Париже, но у меня была очень хорошая и верная оказия для пересылки туда моих музыкальных рукописей, которой я воспользовался, и мне не понадобилось трогаться с места. Но всё же через месяц я думаю быть в Сквере (То есть в Орлеанском сквере в Париже.) и надеюсь застать еще Новак [овского], о котором я через п[анну] де Розьер только и знаю, что он оставил у меня на квартире свою визитную карточку. Был бы рад увидеть его. Но тут его не хотят. Он бы мне многое напомнил. И наговорился бы с ним по-нашему, ведь Яна у меня уже нет, и со времени отъезда Лорки (Лаура Чосновская.) я не сказал ни слова по-нашему. О Лорке я Вам писал. Хотя с ней здесь были любезны, но после ее отъезда не сохранили о ней доброй памяти. Кузине она не понравилась, а значит и сыну; отсюда шуточки, за шуточками — грубости, и поскольку это мне не нравилось, то теперь о ней уже и не вспоминают. Нужно было иметь такую добрую душу, как у Людвики, чтобы оставить здесь по себе добрую память у всех. Хозяйка не раз мне говорила при Лорке: Votre soeur vaut cent fois mieux que Vous [ваша сестра во сто раз лучше вас], на что я отвечал: Je crois bien [еще бы]. Пусть Изабелла мне напишет, живы ли родители Антония и о разных подобных вещах. Вот и Ясь отозвался после восьми лет [молчания], сожалея, что не слушал моих советов. Но сейчас он работает изо всех сил и старается употребить на пользу то, чему он когда-то обучался в Гриньоне (Местечко к западу от Парижа, где помещалась известная сельскохозяйственная школа.). Он здоров и полон добрых намерений; живет в Гаскони и работает. Я ему написал и еще напишу. Солнце светит сегодня чудесно, [все] поехали на прогулку; мне не хотелось, и я пользуюсь этим временем, чтобы посидеть с Вами. Песик Маркиз остался со мной и лежит на моем диване. Это необыкновенное создание: шерсть у него как у марабу (Марабу — род птиц из семейства аистовых.) — весь беленький; п[ани] С[анд] каждый день сама за ним ухаживает; поэтому он и умен насколько это возможно. У него даже есть некоторые оригинальные и необъяснимые свойства. Напр [имер], он не станет ни есть, ни пить из позолоченной посуды, а отодвинет ее мордочкой и опрокинет, если может.

Я вычитал в «Presse», среди прочих участников франкфуртского конгресса по тюремным делам, фамилию крестного (Фридерик Скарбек в 1846 г. участвовал в конгрессе, созванном во Франкфурте-на-Майне для исследования вопросов организации и управления тюрьмами; в 1848 г. Ф. Скарбек опубликовал в Брюсселе научный труд по этим вопросам.). Если бы он проехал до Парижа, я был бы рад повидать его, и я напишу п[анне] де Розьер, чтобы она сейчас же дала мне знать, если найдет у consierge’a [привратника] его визитную карточку. Что касается новостей, то Вы, наверное, уже давно знаете о новой планете пана Леверье (Урбен Жан Леверье (1811—1877) — выдающийся французский астроном, высчитавший по отклонениям, наблюдаемым в движении планеты Уран, наличие в солнечной системе новой неизвестной планеты и указавший место, в котором она должна находиться; после сообщения об открытии Леверье 23 сентября 1846 г. берлинский астроном Иоганн Галле при помощи телескопа подтвердил правильность расчетов Леверье; эта планета была названа Нептуном.). Леверье из парижской обсерватории, заметив некоторые неправильности в [движении] планеты Уран, приписал это [действию] другой, еще неизвестной планеты, определил ее расстояние, местонахождение, величину, словом, всё так, как удалось увидеть пану Галле в Берлине, а теперь [Адамсу (Джон Адамс (1819—1892), — английский астроном, профессор Кембриджского университета, доказавший расчетами, независимо от Леверье, существование планеты Нептун.)] в Лондоне. Какой это триумф науки — путем вычислений дойти до такого открытия! На последнем заседании Академии наук п[ан] Араго (Доминик Франсуа Араго (1786—1853) — французский физик и астроном, директор Парижской обсерватории.) предложил назвать новую планету «Леверье». Пан Галле писал из Берлина, что хотя право названия планеты принадлежит пану Леверье, он сам предлагает назвать ее Янус. Пан Леверье предпочел назвать ее Нептуном. Но кроме некоторой части Академии наук многие стояли за то, чтобы назвать планету именем открывшего ее, — кто силой вычисления достиг столь удивительной, до сих пор неслыханной вещи в истории астрономии, и поскольку существуют кометы Цико, Хинда, а Уран носил имя Гершеля, то почему же не может быть планеты Леверье? Король тотчас же сделал его офицером Почетного легиона. Вы, вероятно, также знаете об изобретении de la poudre de coton [хлопковый порох] паном Шенбейном (Христиан Фридрих Шенбейн (1799—1868) — немецкий химик, открывший в 1839 г. газ озон и в 1844—1845 гг. пироксилин.), Здесь им заинтересованы, но еще не видели его. В Лондоне испытания, проходившие в присутствии п[рин]ца Альберта (мужа королевы), подтвердили, что [порох] обладает большей силой, не дает дыма, не грязнит, не пачкает, а смоченный водой и высушенный, не теряет своей силы. Взрыв происходит гораздо быстрее, чем у обычного пороха; так, если положить его на обыкновенный [порох], l’explosion a lieu [он взрывается], а обыкновенный еще даже не успевает загореться. Однако я Вам пишу о научных предметах, как будто у Вас нет Антка и Бэлзы (Юзеф Бэлза (1808—1888) — польский химик, преподаватель института в Марымонте, близкий друг семьи Шопена.). Последнему пожелайте величайшего счастья в его новом положении. Боже мой, как был бы этому рад Матуш [иньский]! Не проходит дня, чтобы я о нем не думал. Теперь уж у меня в Париже нет никого из моих школьных товарищей. Однако à propos [по поводу] изобретений я Вам сообщу еще об одном, которое ближе de mon domaine [моей области]. Пан Фабер в Лондоне (профессор математики), механик, создал очень остроумный автомат, названный им Эвфония, который довольно ясно произносит не одно-два слова, а длинные фразы, и более того, поет одну арию Гайдна и God save the Queen (Английский национальный гимн.) [Боже, храни Королеву]. Директора опер, если бы они могли приобрести много подобных андроидов (Андроид — автомат, заменяющий человека, робот.), смогли бы обойтись без хористов, которые дорого стоят и причиняют много хлопот. Удивительное дело — дойти до этого с помощью leviers, soufflets, soupapes, chaînettes, tuyaux, ressorts [рычагов, мехов, клапанов, цепочек, трубочек, пружин] и т. д. и т. д. — Я писал Вам раньше о селезне Вокансона (Жан де Вокансон (1709—1792) — известный французский механик, конструктор автоматов, пользовавшийся в свое время большой известностью.), который переваривал то, что съедал; Вокансон сделал также андроид, который играл на флейте. Но до сих пор еще ни одна машина не пела слов God save the Queen. Эта Эвфония уже два месяца как выставлена à l’Egyptian Hall [в Египетском зале] (Музей достопримечательностей в Лондоне.) (в месте, отведенном, как известно Бартку, для различных достопримечательностей). На будущий год в Лондоне готовится большое соперничество итальянских опер. Пан Саламанка, испанский банкир, член мадридской Палаты, арендовал театр, так называемый Covent Garden, один из самых больших лондонских театров, никогда, однако, не имевший большого успеха из-за своего местоположения, — он расположен вдали от районов, в которых живет высший свет. Пан Ламлей, постоянный директор итальянского королевского театра, считающегося модным в лондонском высшем свете, не торопился ангажировать на предстоящий год своих обычных певцов, совершенно уверенный в их присутствии в его обитом шелком театре. И вот пан Саламанка опередил его и ангажировал дороже и Гризи (Джулия Гризи (1811—1869) — знаменитая итальянская певица, (сопрано).), и Марио (Джованни Марио (собственно граф ди Кандиа) (1810—1883) — замечательный итальянский певец (лирический тенор), муж Д. Гризи; выступал в России.), и Персиани (Фанни Персиани (1818—1867) — известная итальянская певица.), словом, всех, за исключением Лаблаша. Итак, будет два театра. Пан Ламлей, кроме Лаблаша, говорят, пригласил панну Линд и пана Пишека (Иоганн Батист Пишек (1814—1873) — чех по происхождению, придворный певец (баритон) в Штутгарте.) (о котором Берлиоз говорит, что он лучший Дон-Жуан) (?). А поскольку в Лондоне правила хорошего тона имеют больше значения, чем нивесть какие чудеса искусства, то предстоящий saison [сезон] будет интересным. Говорят, что прежняя Опера (то есть п[ана] Ламлея) удержится, потому что toutes les chances sont [все шансы за то], что королева будет по-прежнему ее посещать. Парижская опера еще не поставила оперу Россини. У Хабенека, дирижера оркестра, был сильный апоплексический удар, что заставило его на несколько месяцев отказаться от дирижирования. Но сейчас он уже здоров, и п[ан] Пийе (директор) отчасти ждал его. В Париже Итальянцы уже начали. Новый для Парижа певец, баритон Колетти, выступил в Семирамиде, и о нем говорят много хорошего. Он молод и красив, и уже давно ходили разные слухи как о его таланте, так и о его похождениях. Отец предназначал его к духовному званию, а он, покинув Рим, стал в Неаполе актером. В Лиссабоне, как рассказывают, он несколько лет подряд кружил всем головы, и однажды там (о чем уже давно ходили слухи) две дамы дрались из-за него на дуэли, и, если он к тому же очень хорошо поет, то он удержится. Я сильно сомневаюсь, чтобы в Париже из-за него дрались на дуэли, но заплатят ему хорошо, лучше, чем в Португалии. Он пел также с успехом в Мадриде, где теперь готовятся большие торжества по случаю бракосочетания королевы с ее кузеном и ее сестры, Инфанты, с младшим сыном короля [Луи] Филиппа, герц[огом] Монпансье (Две одновременные свадьбы — Изабеллы II, королевы Испании, с ее двоюродным братом доном Франциско и младшей сестры королевы, инфанты Изабеллы, с герцогом Антуаном Монпансье, младшим сыном короля Луи Филиппа, — рассматривались современниками как победа французской дипломатии.). Министром просвещения, паном Сальванди, отсюда послан Дюма в сопровождении пана Маке (молодого писателя, который под его руководством пишет ему фельетоны), а также Луи Буланже, известный художник, с поручением описать и зарисовать все церемонии и происшествия. Много говорят о подарках герц[ога] Мон[пансье] своей невесте. Королева преподносит своему жениху кроме трона (несмотря на молодость, очень толста) бриллиантовое collier [цепь] Золотого руна, а также драгоценную шпагу с усыпанным бриллиантами эфесом, dont la lame a servi à Charles III, et le bâton de capitaine général [клинок которой служил Карлу III (Карл III — король Испании (1759—1788).), и маршальский жезл]. Готовят 17 великолепных карет, предназначенных для поездки в церковь Аточа (Аточа — базилика в Мадриде (построена в конце XVI в.) с многочисленными реликвиями, называемая «Nuestra Senora de Atocha» — «Нуэстра Сеньёра де Аточа».), где должны одновременно состояться оба бракосочетания, а также для въезда в Мадрид из Aranjuez (произносится: Аранхуэц). Вроде как, напр[имер], сюда из Версаля. Если Вас интересуют подобные описания, то Вы, вероятно, их найдете у себя в газетах Дмушевского. Наверное, Вы знаете, что Инфанте всего лишь неполных 15 лет и что она красивее королевы. В будущем месяце она вернется с мужем в Париж, где в Hôtel de Ville [ратуше] готовится бал и разные другие торжества. Когда я ее увижу, то напишу Вам, так ли она красива, как г[ерцоги] ня Жуанвиль (Франциска Браганца (1824—1898), дочь императора Бразилии Педро I, жена сына Луи Филиппа, герцога Франсуа де Жуанвиль (род. в 1818 г.).) (бразильская принцесса), самая красивая в семье: высокая, бледная, большие глаза, брюнетка. — Панна Рашель, которая, как говорили, по болезни собиралась оставить Французскую комедию, чувствует себя лучше, и говорят, что вскоре она снова будет играть. Знаете ли, что Валевский (Граф Александр Валевский (1810—1868) — сын Наполеона I и графини Валевской; впоследствии министр Наполеона III.) женился на панне Ричи, итальянке, мать которой Понятовская, сестра того любителя музыки (Речь идет о князе Юзефе Михале Понятовском (1816—1873) — авторе ряда опер, написанных для итальянских сцен, дирижере и оперном импресарио.), который в Италии пишет оперы; он недавно был в Париже, и Пийе дал ему либретто для большой оперы. Это либретто Дюма сына и отца. Ибо Дюма [отец], хотя еще и молод, имеет сына (еще до своей женитьбы), который тоже пишет. Я не знаю названия новой оперы Понятовского; но ее собираются ставить этой зимой (?). Здесь сегодня гремит гром и довольно жарко. Садовник пересаживает цветы. К Jardin de plantes [Ботаническому саду] за 900 с чем-то тысяч [франков] прикупили соседние участки земли. Среди них des terrains [участки], принадлежавшие некогда Бюффону (Жорж Леклерк Луи Бюффон (1707—1788) — знаменитый французский натуралист, член Парижской академии, директор ботанического сада в Париже; автор 36-томной «Естественной истории» (1749—1788).). Несмотря на это, он никогда не будет так прекрасно расположен, как Ваш: на берегу Вислы на возвышенности. Жираф, которого, как мне кажется, видели Енджеевичи, умер. Я был бы рад никогда не сообщать Вам более печальных новостей, чем эта. В этом году я получил как будто больше faire-part [извещений] о свадьбах, чем о смерти; только извещение о смерти старого с [on] te [графа] де Сабран (Эльзеар де Сабран (1774—1846) — французский писатель и поэт.), которого я очень любил и о котором я Вам часто писал примерно лет 8 назад; он писал прекрасные сказки, а вернее, сочинял устно, потому что он или ничего, или почти ничего не записывал; в некоторых — он подражал Красицкому. Кроме этого я не получил ни одного траурного извещения. Наоборот, я выдал замуж одну ученицу в Бордо, другую в Геную. В Геную, где только теперь ставят памятник Христофору Колумбу, родившемуся там. Оттуда я, должно быть, писал (Шопен посетил Геную в 1839 г. (после Майорки).) Вам о дворце, который носит еще его имя и écusson [герб]. Пани Виардо — в Берлине с мужем и матерью. В этом году она здесь не была. Через месяц она будет в Париже, где я ее, наверное, увижу, а потом на зиму снова вернется в Берлин, куда она ангажирована. Говорят также, что Саламанка, кроме Гризи и Персиани, пригласил на будущее лето в Лондон также и ее, но об этом я directement [непосредственно] не знаю. Я хотел бы заполнить свое письмо самыми лучшими новостями, но ничего не знаю, кроме того, что Вас люблю и люблю. Играю мало, пишу мало. Своей виолончельной Сонатой я то доволен, то — нет. Швыряю ее в угол, а потом снова подбираю. У меня три новые Мазурки (Мазурки H-dur, f-moll и cis-moll, op. 63, посвященные Лауре Чосновской, были опубликованы во второй половине 1847 г..); не думаю, чтобы они со старыми дырами [неразборчиво], но нужно время, чтобы судить об этом как следует. Когда сочиняешь, всё кажется хорошим, — иначе ничего бы не писалось. Только позже начинаешь размышлять и или отбрасываешь, или принимаешь. Время — лучший цензор, а терпение прекраснейший учитель. — Надеюсь вскоре получить от Вас письмо, однако я спокоен, потому что знаю, как при Вашей многочисленной семье Вам трудно собраться всем и написать мне словечко, тем более, что пера и бумаги нам не достаточно; я не знаю, сколько бы нам понадобилось лет, чтобы наговориться pour être au bout de notre latin [чтобы исчерпать всё до конца], как говорят здесь. Поэтому не удивляйтесь и не огорчайтесь, если от меня нет писем, так как причина тому та же, что и у Вас; к удовольствию писать Вам всегда примешивается известное огорчение — сознание того, что между нами не живые слова, а лишь мертвые вещи. Мое самое большое счастье — это знать, что Вы здоровы и в хорошем настроении. Будьте всегда исполнены надежды; у Вас замечательные дети (пишу во множественном, потому что знаю, как Антоний с Изабеллой относятся к моим племянникам), а о Бабушке и говорить нечего! Было бы здоровье, и тогда всё будет хорошо. Я чувствую себя неплохо, потому что погода хорошая. Зима обещает быть не плохой, а если поберечься, то сойдет, как и прошлая, бог даст не хуже. Скольким людям приходится хуже [чем мне]! Правда, многим и лучше, но о них я не думаю. Я написал панне де Розьер, чтобы она велела моему обойщику положить ковры, повесить занавески и портьеры. Скоро уже надо будет подумать о моей мельнице, то есть об уроках. Я, вероятно, уеду отсюда вместе с Араго и оставлю здесь еще на некоторое время Хозяйку, потому что ее сын и дочь не торопятся вернуться в город. В этом году поднимался вопрос о поездке в Италию на зиму, но молодежь предпочитает деревню. Однако весной, если Соль выйдет замуж или Морис женится (оба дела на ходу), то наверняка планы изменятся. Это между нами. Вероятно, в этом году этим и кончится. Парню исполнилось 24, дочери — 18. Но пусть и это пока останется между нами. Сейчас пять, а уже так темно, что почти ничего не видно. Я кончаю письмо. Через месяц из Парижа напишу Вам больше. А пока радуюсь тому, что смогу немного наговориться о Вас с Новаком. Обнимите от меня Титуса, если его увидите, и жильца Кароля; и моего крестного, когда он вернется; и если в будущем году он поедет в Брюссель (ибо там намечена сессия, подобная той, которая происходила в этом году во Франкфурте), то я надеюсь повидать его, так как железная дорога уже давно окончена. Напишите мне также о Юзефе с женой (Речь идет об Юзефе Скарбке, сыне Фридерика Скарбка, муже Марии Водзиньской.) — и обо всех добрых знакомых.

Обнимаю Вас сердечно, целую Мамочке ручки и ножки.

Ш.

 

Мне жаль этой незаполненной бумаги, которая ни с чем отправляется к Вам, но если я не отошлю сейчас à la hâte [сразу], то завтра опять начну другое письмо, и оно никогда не кончится. Я посылаю его п[анне] де Розьер, которая, как обычно, всунет туда листочек для Людвики. Сердечно обнимаю Вас всех.