VI. Капиталистические финансы

 

В то время как промышленная собственность развивалась сначала в мануфактуру, потом в фабрику, менялась также и движимая форма собственности в виде золота и серебра. Оба эти металла вначале, даже когда они уже чеканились, носили вполне частный характер; владельцы копили их в тайниках и употребляли только как украшения. В Индии, и в других восточных странах это до сих пор одно из основных их употреблений. Они играли сначала очень маленькую роль при обмене продуктов, которые обменивались непосредственно. Поэтому феодальные короли, фабрикуя поддельную монету или меняя пробу и вес монет, не могли сильно вредить торговым сделкам своих подданных. Но как только начинается торговый период, золото и серебро становятся выразителями ценности, эталоном для всех товаров: тогда они приобретают право приносить маленький законный доход, или процент.

До тех пор отдача денег под проценты считалась такой бесчестной вещью, которую можно было себе позволить только по отношению к инородцам, чужим, которых еврейский бог отождествляет с врагами. Ростовщиков осуждали и папы и соборы*. Людей, которые занимались ростовщичеством, презирали и ненавидели. Их окружали со всех сторон опасности; они рисковали не только деньгами, но часто и жизнью. Собиратели золота и серебра — средневековые евреи, зная, какой опасности они подвергают свои драгоценные сокровища, не [169] полагались на слово короля и выдавали деньги лишь под заклад казенных бриллиантов, драгоценных камней, дипломатических документов и тому подобных верных гарантий. Буржуазия реабилитировала отдачу под проценты и сделала из этого ремесла самое прибыльное и почетное занятие цивилизованного человека; ведь идеал буржуа — это жить на ренту.

 

*Религиозный раскол является характерным для экономического движения XVI века: в то время как римский папа, этот религиозный представитель старой, рушившейся экономической системы, призывал на денежные проценты громы и молнии, антипапа женевский — Кальвин, религиозный представитель нарождающейся экономической системы, провозглашал, наоборот, их законность во имя всех богословских добродетелей. Протестантизм с его отрицанием святых и их праздников, с осуждением права на помощь и милостыни, с его теорией благодати и т. д. является настоящим религиозвым выражением капиталистического способа производства.

 

Во все средние века евреи, презираемые народом и терзаемые дворянством, метались из огня в полымя: какой-нибудь нуждавшийся в деньгах князь, разорив и измучив евреев, прогонял их под религиозным предлогом; другой же князь только затем и принимал беглецов с сокровищами, чтобы их ограбить в свою очередь.

Но эти героя золота, презирая ненависть и оскорбления, лишь затем склоняли голову под градом нападок, чтобы подняться более могущественными и продолжать свое дело. Крестовые походы заставили феодальных сеньоров отовсюду собирать деньги, чтобы снарядить войска. Это движение облегчило освобождение городов и: концентрацию дворянских сил, но и сделало необходимыми евреев и купцов. Оно породило азиатскую торговлю, которая создала процветание прибрежных городов Средиземного моря и положила солидное основание для всяких финансовых операций, вынудив ввести: налоги и пошлины. Расширили же и укрепили власть финансистов открытие Америки, вывоз оттуда золота, ценных пород дерева, пряностей и т. д., и заокеанская торговля, благодаря которой господство на море от средиземноморских городов перешло к португальским, голландским, английским я французским.

Тот факт, что в 1522 году канцлер Дюпра (Duprat) положил основание государственному долгу, вечные проценты которого оплачивались ежегодно с помощью пошлины на продаваемый в Париже скот, указывает, какую важность приобрели откупщики казенных доходов.

Презренные евреи, которых в X веке били по щекам у церковных дверей в большие праздники, стали важными персонами, с которыми приходилось считаться. Впрочем с тех пор, как это ремесло перестало быть таким опасным, многие из христиан тоже занялись им.

Сюлли98 и Кольбер99 могли считать, что «огромные богатства, нажитые заведованием (казенными) доходами и частным ростовщичеством, пагубны для всех и особенно [170] для дворянства, склонного променять честь на деньги» (Sully, Oeconomies royales). Они могли прибегать к судам, чтобы заставить откупщиков и ростовщиков вернуть награбленное. Однако им приходилось обращаться с осторожностью «с этим прежде неизвестным родом людей, которые взимали огромные проценты, занимаясь беспрерывной куплей и продажей ассигнаций, билетов, денежных распоряжений (rescriptions) казначеев, сборщиков податей и государственных откупщиков...» (Указ об учреждении судебной палаты от 1716 г.). Когда в 1599 году Сюлли позволил себе расторгнуть арендные договоры, в которых были заинтересованы итальянские банкиры Замет (Zamet), Руцелай (Ruccellaï) и Сципион Сардини (Scipion Sardini), которого народ прозвал «выжимателем денег», то их союзник, тосканский герцог, послал своего брата Жана Медичи крейсировать с несколькими талерами у берегов Прованса. Людовик XIV мог гордо заявлять в своих мемуарах: «Все, что находится на территории нашего государства, что бы оно ни было, одинаково принадлежит нам... Деньги, которые лежат у нас в шкатулке, те, которые находятся в руках наших казначеев, и те, которые мы оставляем для обращения нашим народам, должны быть одинаково сохранены для нас». Однако и он должен был соглашаться на условия откупщиков, когда нужны были деньги. Заем 1673 года остался не покрытым, несмотря на настойчивые обращения Кольбера к иностранным банкирам, потому что он был выпущен из расчета ¹/₁₈ (5,5%), а они требовали ¹/₁₄ (7,14%). Финансы становились могущественной социальной силой.

Привлекая к своим дворам крупных феодалов, вокруг которых прежде собирался свой двор вассалов, короли сломили силу сопротивления дворянства и отдали его в жертву откупщикам, которые ускорили его разорение. Фуке подкупил почти всех придворных сеньоров и собирался начать новую фронду, когда его остановили решительные действия Кольбера. С конца XVI века сеньоры стали обращаться к финансистам, желая «позолотить свои гербы». Мадам де Севинье, которая так гордилась своим происхождением, предлагала своему кузену жениться на одной барышне, «хоть немного еврейской крови, но зато с миллионами благородного происхождения» (письмо от 3 октября 1675 г.). Ло100 и его «миссисипийцы», сведя с ума на ажиотаже дворянство, [171] окончательно дискредитировали и разложили его. Все ранги смешались и под сенью финансов расцвело равенство. В горничных у одного разбогатевшего буржуа служили четыре знатных барышни, а конюхами четыре лакея благородного происхождения. Это было равенство в рабстве, единственное знакомое капиталистической буржуазии.

Расстройство, которое финансисты и их спекуляции внесли в общество XVIII века, дало возможность энциклопедистам101 (из которых некоторые — Гольбах, Гельвеций — были банкирами) нападать на дворянские привилегии, которые уже потеряли смысл своего существо­вания. Вслед за экономической революцией явилась философская критика, за которой следовала политическая революция, и тут-то уже откупщики освободились от страха перед судом*.

 

*Судьи в последней судебной палате в 1716 годубыли настолько подкупны, что Самуил Бернард отделался только шестью миллионами, а братья Кроза и другие и того меньшим. Однако наказание, которое понес Поль Пуасон, вселило ужас в сердца. Этот Пуасон, как пишет Bauvalais, был сыном крестьянина из Нижней Бретани. Сперва он служил лакеем, потом стал поставщиком в армию и так разбогател, что поместил 34 миллиона в иностранные банки. Его имущество конфисковали, его особняк на Вандомской площади отобрали, а самого его посадили в тюрьму. Когда вторая империя, обеспокоившись народным гневом против грабежей финансистов, пожелала показать строгость, то судебная власть в лице Oscar de Vail ее не осмелилась даже составить обвинительный акт; он просто копировал его с постановлений судебных палат старой Франции и все окончилось тем, что в здании биржи поставили турникет. Самое колоссальное мошенничество нашего века — Панама, и то стоило Шарлю Лессепсу всего нескольких месяцев тюрьмы, о которых столько пролила слез подкупленная им буржуазная пресса. Эйфель же, побрякивая орденами Почетного легиона, принимал в своей башне французских и русских гостей и адмирала Авелана, которые все были рады подружиться с человеком, который разом получил 30 миллионов.

 

Революция, освободив сельское хозяйство, промышленность и торговлю от феодальных и цеховых пут, мешавших их развитию, освободила также и финансы от того состояния неопределенности, в котором они пребывали при прежних королях, и открыла для них новое поле деятельности.

В 1522 году, выпуская бессрочную государственную 8-процентную ренту, канцлер Дюпра положил начало государственному долгу, который уже существовал в маленьких промышленных и торговых [172] республиках — Венеции и Генуе. Но французские короли, пропитанные феодальными взглядами на отдачу денег под проценты, в трудные минуты уменьшали на четверть или наполовину требуемые проценты, на которые они раньше соглашались, а иногда и просто переставали платить.

Другие европейские монархи с такой же бесцеремонностью обращались с кредиторами государства. Эта аристократическая манера платить проценты мешала полному развитию современных финансов, которые основывают всю свою систему спекуляций на солидарности государственного кредита.

Одним из первых и самых революционных актов буржуазии в 1789 году было объявить священным государственный долг и поставить его выше всех политических революций и будущих переворотов.

Государственный долг в самом себе несет зародыш автоматического возрастания налогов... «Займы позволяют правительству покрывать чрезвычайные расходы таким образом, что налогоплательщик не чувствует сразу всей тяжести последних, но те же займы требуют, в конце концов, повышения налогов. С другой стороны, повышение налогов, вызванное последовательно заключаемыми займами, вынуждает правительство при каждом новом чрезвычайном расходе прибегать всё к новым и новым займам»*. «Государственный долг, — говорит также Маркс, — делается одним из самых сильных рычагов первоначального накопления. Словно прикосновением волшебного жезла он одаряет непроизводительные деньги производительной силой и превращает их таким образом в капитал, устраняя всякую надобность подвергать их опасностям и затруднениям, неразрывно связанным с помещением денег в промышленность и даже с частноростовщическими операциями. Государственные кредиторы в действительности не дают ничего, так как ссуженные ими суммы превращаются в государственные долговые свидетельства, легко обращающиеся, функционирующие в их руках совершенно так же, как и наличные деньги»**.

 

* К. Маркс, Капитал, т; I, 1955, стр. 759.

**Там же, стр. 758.

 

Ставя государственный долг на недосягаемую высоту, революция дала финансистам для помещения капитала такую гарантию, о которой никто прежде и не мечтал. Их [173] обогащению помогла и продажа национальных земель. Пока народ, охваченный революционным энтузиазмом, шел защищать границы, буржуазные революционеры вроде Барраса, Фугас, Уврара, Одье, Перрего102 спокойненько собирали миллионы. Впрочем и роялисты не теряли возможности поживиться. Министр реставрации, барон Луи, участвовал не хуже самого активного члена Конвента в колоссальной распродаже земель в 1789 году. Войны же республики и империи, вызванные ими поставки и. займы удесятерили богатства этой шайки.

Династия Ротшильдов как раз и возникла в обстановке займов и несчастий 1815 года.

Революция и империя, дав финансистам новое широкое поле деятельности, отняли у них прежние источники доходов. Откуп налогов, табака, монополия на торговлю с Индией и с приморскими городами Востока и т.д. были уничтожены. Пришлось взяться за национальную промышленность и устроиться так, чтобы взимать дань с обращения товаров, завладев путями сообщения. В 1821—1822 гг. были основаны компании с капиталом в 128 миллионов для рытья каналов — Ронского, Бургундского, Четырех каналов и др. Государство, эта дойная корова финансистов, гарантировало 5,5—6% на затраченный капитал, а когда оказалось, что каналы — это убыточное предприятие, то в 1853 году государство их выкупило по баснословной цене. Железные дороги и большие заокеанские навигационные линии, которыми завладели финансисты, должны были им давать, как и средневековым баронам, возможность облагать сбором провозимые по дорогам товары. А раз они завладели путями сообщения, то в целях увеличения количества двигающихся по этим путям товаров они обязательно должны были стимулировать развитие машинного производства и международной торговли.

Но, чтобы строить на огромных расстояниях железные дороги, ускорить возникновение крупной машинной индустрии и заставить ее развиваться ускоренными темпами, капиталов, накопленных индивидуально, не хватало, особенно во Франции. Пришлось прибегнуть к объединению накопленных капиталов. Для финансистов открылась новая эра. Последователи Сен-Симона и Анфантена — великие представители современных финансов, основали «Банк Движимого Кредита» (Crédit Mobilier), это «пылающее [174] горнило», и противопоставили его Ротшильдам, которые со своим Французским банком — «холодным, погребом» — олицетворяли старые финансы, работавшие лишь на своих собственных капиталах.

«Движимый Кредит», развитию которого способствовала новая система государственных займов маленькими суммами, которую министр бонапартист Бино (Bineau) называл «демократизацией рент», явился одним из таких обществ, которые после февральского государственного переворота совершили финансовый переворот и показали с небывалой наглядностью, что «финансы — это чужие деньги». Создали «Движимый Кредит», «Земельный Кредит» и подобные им общества, народившиеся в первые годы второй империи, всякие Перейры, Фульды, герцоги Морни, де Гальера, де Муши идр. финансисты школы Сен-Симона, у которой они узнали силу объединения капиталов, и вообще всякие политические проходимцы, видевшие во власти лишь способ обогатиться.

Тогда мир узрел невиданное зрелище; в свое время король-солнце, Людовик XIV, был принужден угодничать пород евреем Самуилом Бернардом, чтобы иметь возможность сделать заем, а тут люди неизвестные, без роду, без племени, без состояния, без гарантий и без ответственности брали в долг от имени государства, выпуская государственные займы, на которые жадно подписывалась буржуазия. В несколько лет они извлекли на свет божий все золото и серебро, которое копили и берегли в шкатулках много поколений крестьян. Воскрешение Лазаря ничто перед этим чудом. Один «Движимый Кредит» в пятнадцать лет, с 1852 по 1867 г., накопил ипустил в оборот около 4 миллиардов; за 10 лет его директора удержали из проходящих через их руки сумм 8 248 445 франков только за расходы по управлению, не считая процентов и дивидендов на вышедшие в тираж (libérées) акции, которые они себе оставляли в виде премии изобретателя, и не считая доходов от перепродажи акций на бирже*. Гений современного финансового мира Эмиль Перейр, опьяненный сказочным успехом «Движимого Кредита», [175] задумал учредить «Omnium», о котором мечтают все финансисты (отчет 1859 года). Этим Omnium'ом должна была быть мобилизация всей собственности — земельной, промышленной и торговой, выпуск под нее акций и затем превращение акций всех созданных таким образом обществ в акции «Движимого Кредита». Но, не успев осуществить этот гигантский проект, «Движимый Кредит» сломал себе шею. Но впрочем первая часть мечтаний Перейра сейчас осуществляется, так как торговые и промышленные предприятия все больше превращаются в акционерные общества, а в Америке, в Австралии и в Индии основываются земледельческие предприятия на акциях.

 

* «Всякий директор, как посвященный во все тайны дела человек», — говорит банкир Экар, — «играя месяц за месяцем, за 1853 г. мог выиграть на 1000 акций «Движимого Кредита» 1 622 000 франков». (Histoire du Crédit Mobilier de 1852 à 1867.) [175]

 

Финансы стремятся все поглотить, всем, завладеть; и ничто не будет в состоянии остановить их движение, тюка существует капиталистическое производство, пока не будет сожжена книга государственного долга — эта библия буржуазии.

Финансы, возникшие из государственного долга, являются одним из необходимых условий существования капиталистического производства. Во всяком обществе с высокоразвитой капиталистической цивилизацией промышленные и сельскохозяйственные предприятия принимают такие размеры, что для их создания необходимо предварительное накопление значительного капитала, что совершается лишь путем постоянного ограбления всей массы народа*.

 

*Не надо было ждать и Панамы, разорившей столько маленьких людей, чтоб видеть экспроприаторскую роль финансов. Уже в 1874 году экономист L. Reybaud писал: «В сберегательных кассах остается только небольшая часть народных сбережений, остальное идетна спекуляции... В Лионе, Сент-Этьене, в долине Жиер жертвами оказались самые развитые, больше всех зарабатывавшие рабочие. При финансовых крахах разоряется гораздо больше рабочих, чем принято думать... Многие печально показывали мне обесцененные или совсем погибшие бумаги, на которые были истрачены их маленькие состояния. Понятно, что и выбирали-то они самые шаткие предприятия... Вот к чему привели эти злоупотребления кредитом, имевшие столько защитников и проповедников. Авантюры уничтожают народные сбережения и подрывлот основанные на их стабильности общественные гарантии. И кто знает? Может быть, из-за этого у жертв этой недостойной спекуляции зарождается желание мщения!» (Le Fer et la Houille, étude sur le régime des manufactures). Сбережения, которые расхваливают экономисты и политики и которые поощряются правительством, приводят только к тому, что производитель лишает себя даже необходимого, а финансисты получают возможность урвать лишнее. [176]

 

Во многих случаях капиталов, скопленных частными лицами, не хватает и приходится прибегать к их объединению с помощью акционерных обществ. С другой стороны, значение оборотного капитала, необходимого во всяком предприятии для покупки сырья и рабочей силы, быстрота и огромные размеры производства, медленный сбыт продукции, обширность и отдаленность рынков, трудность возврата затраченных денег заставляют промышленников для поддержки и развития дела прибегать постоянно к кредиту, т. е. к авансам общественного капитала. Поэтому общественное богатство, т. е. излишек производства над потреблением, должно собираться и централизоваться, чтобы всегда быть к услугам нужд производства и обмена. Эту общественную функцию всасывающего и нагнетающего насоса выполняют современные финансы.

Насколько непредусмотрительна, непоследовательна и анархична капиталистическая система, особенно ясно видно из того, что эти две жизненно важные функции — централизация и распределение народных сбережений — поручены неизвестным, бесконтрольным и безответствен­ным лицам, из того, что экономические и политические интересы всего общества предоставлены всецело разным низким личностям, «способным на все, не пригодным ни к чему», по выражению Беррье (Berrier). «Незаконными путями они завладевают доходами деревни, сбережениями народа и имуществом государства», тратят часть этих средств на неслыханные излишества, «оскорбительные для нищеты народной»*, и употребляют остальное без разбору на учреждение и поддержку местных и иностранных промышленных предприятий, подчас самых бессмысленных.

 

*Указ об учреждении судебной палаты от 1716 г.

 

Учетом торговых векселей и авансированием промышленности путем коносаментов, варрантов (warrants) и т. д. они взимают дань с торговых сделок и с промышленного производства и превращают другие категории правящих классов в какие-то высасывающие инструменты, эксплуатирующие рабочий класс в их пользу.

Колоссальные богатства, монополизированные финансистами, дают им неограниченную власть над прессой и правительством. Во времена Луи-Филиппа и империи они имели свои определенные хорошо известные органы. Для политической газеты тогда считалось бесчестным [177] помещать финансовые рекламы. Но прогресс капиталистической морали победил этот предрассудок, и теперь вместо того, чтобы рисковать своим капиталом, основывая и под­держивая свою газету, они подкупают все газеты без различия их политических и религиозных направлений, чем и влияют на массы; газетам они платят по статьям, т. е. заменили поденную плату — сдельной *.

 

*Когда при империи стало известно, что le Phare de la Loire, одна из немногих республиканских газет, поместила на второй странице финансовую рекламу, то это вызвало крупный скандал. Ротшильд первый ввел в моду подкуп журналистов акциями своих предприятий, это был деликатный способ их заинтересовать. Теперь поступают не так деликатно: посылается составленная статья для набора, а с нею в уплату — банковые билеты.

Панама, которая с точки зрения этической и артистической яв­ляется шедевром, дает нам полную коллекцию всех мошенничеств, шантажа, торгашества и лжи финансового мира; на жаловании компании была вся французская пресса, которая называла великим французом Лессепса, организатора этого самого крупного мошенничества нашего века.

 

Парламент переполнен финансистами и их ставленниками; но среди них есть и такие, как, например, Ротшильд, которые считают ниже своего достоинства принять должность, депутата; они предпочитают делать своих приказчиков министрами. В палате депутатов и сенате финансисты, депутаты и сенаторы моментально снюхиваются, когда речь идет о том, чтобы доставлять друг другу- концессии или другие доходы и вообще обкрадывать государствевную кассу.

Кроме этого прямого воздействия на государство, финансисты оказывают также на политику и косвенное влияние, не менее пагубное: они держат в своих руках курс на бирже, ставшей теперь политическим барометром; продажной прессой они влияют на общественное мнение и такими грубыми и преступными методами осуществляют централизацию общественных сбережений, что производят переворот в условиях существования всех классов и вызывают революции. Февральская революция103, прошедшая под лозунгом «Да здравствует реформа!», была делом мелкой буржуазии, возмутившейся против депутатов, являвшихся вассалами крупных банкиров.

Финансовый мир приветствовал империю, как евреи землю Ханаанскую. Биржевые спекулянты, возглавляемые Эмилем Жирарденом, протеже которого Эмиль Олливье (Émile Ollivier) занимал министерское кресло, [178] видели в объявлении войны Пруссии только возможность выгоднейшей игры на бирже. Постыдный мир, хотя и освободил Пуйе-Кертье (Pouyer-Quertier) и промышленников от конкуренции Мюлуза, а акционеров Анзена, среди которых Тьер был одним из самых богатых, — от эльзасского угля, но он дал зато европейским финансистам возможность наброситься на Францию и ее несчастья обратить для себя в неиссякаемый источник скандальных доходов. Никогда ни один государственный человек не носил с большим правом звание «отца отечества», чем Тьер — эта противная жаба в очках; ибо никогда государственные люди так не пили кровь пролетариата и не руководили таким грандиозным разорением национального достояния; никогда еще политики не доказывали так ясно, что под родиной господствующие классы понимают лишь свой классовый интерес. Но те же финансисты, подготавливающие революции и извлекающие из них немедленно доход, становятся самыми подлыми трусами во время борьбы и самыми, свирепыми укротителями в дни репрессий. В мае 1871, как и в июне 1848 года, они настоятельно требовали кровавой расправы с парижским пролетариатом, заботясь о восстановлении кредита.

Могущество финансов не зависит от рода политической власти; они властвуют бесконтрольно и в деспотической империи Германии и в демократической республике — Соединенных Штатах. Легитимистское, орлеанистское, бонапартистское, республиканское правления сменялись одно другим, а владычество финансов не только не рушилось, но, наоборот, росло с каждым днем. Никакая политическая революция не может свергнуть это проклятое господство, так как оно основано на капиталистической эксплуатации рабочего класса — работников умственного и физического труда и на государственном долге. Финансисты, представляющие собой самую незначительную часть буржуазии и числом, и умом, и мужеством, исчезнут только тогда, когда пролетариат, овладев государственной властью, экспроприирует капиталистов-фабрикантов, конфискует государственный банк и другие кредитные учреждения и ликвидирует государственный долг.

Финансовый мир с его международными пиратами, грабящими все страны, с паразитами, живущими среди обеспеченных классов: с развратителями, отравляющими [179] ризницы, гостиные, суды, редакции, правящие сферы; с бесстыдными ворами, которые безнаказанно и со спокойной совестью наслаждаются своим гигантским грабительством; с только что вышедшими из грязи барами, превосходящими безумной роскошью феодальных королей и герцогов; авантюристами, расточающими в нелепых, плохо задуманных и плохо управляемых предприятиях общественное достояние... финансовый мир с его похоронными красотами, это — чудовищный цветок капиталистической цивилизации.