Воспоминания о Новогеоргиевской крепости

8.1

Константин Петрович Лисынов

«Материалы к истории обороны и падения крепости Новогеоргиевск» [81]

Воспоминания командира 4-й батареи 63-й Артиллерийской бригады капитана Константина Петровича Лисынова написаны в декабре 1916 года, после его возвращения из немецкого плена[82].

4-я батарея 63-й Артиллерийской бригады до отхода на линию внешних фортов обороняла окрестности Пстусинского леса вместе с 454-м и 455-м пехотными полками, составленными из рязанских дружин ополчения, а также с Дрогочинским и Хотинским полками. 2-3 августа 1915 года батарея капитана Лисынова вместе с теми же полками отбивала атаки германцев на правый 15-й и 16-й форты крепости Новогеоргиевск.

 

Текст публикуется в орфографии оригинала, авторские примечания в «Комментариях» в конце «Приложений» обозначены курсивом.

«…Утром 5 июля 1915 года 63 Арт. бригада выгрузилась из вагонов на станции Новый Двор и сосредоточилась в Александровской колонии, сменив на позициях в Новогеоргиевском укрепрайоне 76 и 2 Арт. бригады.

2 дивизион, в составе которого служил капитан Лисынов, занял позицию Залусск – Каменище – Смошево. Авангардные позиции пехоты были на линии: Садовец – Длутово – Гурне-лес у Носково, ф. Лбово, ф. Головинек. Пехота состояла из частей 302 Сурожского полка и 304 пехотного полка. 9 июля они были сменены частями 63 пехотной дивизии.

Позиции неприятеля – Ромбеж – Длутово-дольне и средняя часть, ф. Янушев, д. Писцидла.

«…Здесь будет уместно сказать несколько слов о крепости Новогеоргиевск, /…/ считался и в мирное время первоклассной крепостью, но вряд ли заслуживает это название. В центре расположена старинная цитадель и селение Новый Двор, населенное исключительно евреями. (Кстати сказать, не выселенными почему-то из крепости на время осады. По словам заведовавшего аптекой 5 временного Новогеоргиевского госпиталя Паутинского, главный еврейский раввин пользовался почему-то большим доверием коменданта крепости генерала Бобыря, к которому имел свободный доступ во всякое время. Когда крепость пала, таким же доверием он пользовался у немцев, и одного его слова было достаточно, чтобы некоторые из врачей были отпущены в Варшаву). Затем по радиусу примерно 4-5 верст – внутренняя линия фортов и еще примерно версты на 4 далее – линия внешних фортов, из которых большая часть начала сооружаться только с началом войны и частью так и не была закончена. По объяснению военных инженеров полковника Залесского и подполковника Сергиенко, слабость крепости в инженерном отношении зависела главным образом от недостаточных кредитов как в мирное, так и в военное время. По словам же других, в военное время израсходованы неимоверные суммы[83] Первые месяцы войны, впрочем, шло энергичное строительство новых фортов и утолщение бетона на некоторых старых; но в течение поздней осени и зимы 1914-15 годов работы почти стали, чтобы возобновиться почти перед самой осадой.

Предполагалось создать особые группы фортов, составляющих как бы замкнутое единое целое, с фланкирующими капонирами и т.д. На самом же деле, 15 форт, например, представлял собой 3 отдельные бетонные казармы, разбросанные по линии около 2 верст, покрытые слоем земли, безо рвов, без капониров, с открытой горжей. В них можно было прятаться от артиллерийского огня[84] но обороняться вряд ли можно было, т.к. пехоте пришлось бы совершенно открыто стоять на валганге и даже противоштурмовую артиллерию пришлось бы выкатывать в открытую. Пулеметов было как в крепости, так и в войсках гарнизона чрезвычайно мало (по 4 на полк в 63 пехотной дивизии). Впереди форта лежали громадные кучи неубранной земли, да и сами места для фортов были выбраны подчас крайне неудачно, например, для 15 форта – с глубокими лощинами впереди, позволявшими противнику почти безнаказанно подходить и накопляться перед фортом. Форты стояли на опушке ровного высокого соснового леса, не дозволявшего на фортовой линии наблюдать за противником иначе как с возвышающихся над лесом открытых вышек полигонного типа, издали видных противнику и представлявших из себя настоящий эшафот для наблюдателей[85]. С занятием же неприятелем форта и опушки леса наблюдение за его движениями становилось совершенно невозможно. Кстати, многие высшие чины Новогеоргиевской крепостной артиллерии даже после падения крепости продолжали думать, что подобные вышки – последнее слово науки и вполне отвечают своему назначению. О необходимости скрывать и блиндировать наблюдателей в Новогеоргиевске и не подозревали. Кроме этих вышек, наблюдения в период борьбы на передовых позициях могли производиться еще и с нескольких привязных шаров. Необходимость иметь передовые наблюдательные пункты крепостные артиллеристы отрицали, совершенно забывая, что дальнобойность орудий еще не гарантирует дальнозоркость глаз. К тому же, крепость была чрезвычайно бедна наблюдательными приборами, как то: трубами, биноклями и т.п. Также слаба была и телефонная связь. Значительная часть телефонных проводов была надземная или неглубоко и легко перебивалась неприятельским огнем. Ссылаясь на недостаточность отпуска телефонных и наблюдательных приборов, пополнять их на хозяйственные средства запрещалось. На хозяйственные средства заводились: экипажи, граммофоны, оркестры и т.п. К фортам и батареям проложено очень мало рельсовых путей, притом иногда – по дорогам, показанным на карте и поэтому легко обстреливаемым. Запас переносной железной дороги и вагонеток был ничтожен. Грузовых автомобилей было чрезвычайно мало (в Вердене подвозом огнестрельных припасов заняты были тысяча автомобилей), между тем запас патронов на батареях был очень мал и в период борьбы на фортовой линии расходовался уже к 10 час утра. /…/ вообще, запас снарядов был не очень велик, что-то около 600 000 для крепостной артиллерии, из них, по словам инженера Сергиенко, к моменту падения крепости осталось около 200 000. Пехотных патронов к этому дню оставалось около 12 миллионов (из коих около 5 000 000 будто успели потопить). Особенно же мало было патронов для легкой артиллерии, между тем 63 Артиллерийская бригада пришла без патронов, а 76 и 2 увезли свой боекомплект с собой. Бедность в патронах объясняли тем, что из крепостных запасов приказано было широкой рукой пополнять нужды полевой армии. Когда 7 июля 63 Артиллерийская бригада удачно отразила в 4-5 пунктах массовые атаки противника, успешно борясь в то же время с превосходившей числом и калибрами неприятельской артиллерией, приводя временами ее к полному молчанию, и при этом за день израсходовала что-то около 1000 патронов, то на другой день комендант выразил неудовольствие, объяснив, что весь запас патронов для легкой артиллерии на месяц составляет около 3000 патронов, а пополнения можно ожидать только через 1-2 месяца. Стрелять поэтому разрешалось только в крайних случаях, а беглым огнем – только по штурмующей проволочные заграждения пехоте. Копия этого предписания имелась у каждого батарейного командира. Впрочем, говорили, что перед полным замкнутием осады привозили еще около 20 000 или 30 000 патронов[86] Впрочем, к рассмотрению этого вопроса я еще вернусь при изложении хода обороны.

Заслуживает особого внимания способ расположения крепостных батарей. При этом, по словам подполковника Булаева, принималось в расчет только лишь одно обстоятельство, безопасность стрельбы через головы пехоты, расположенной на фортовой линии, т.е. 300 сажен, на каковой дистанции и были расположены все батареи, вытянутые почти по струнке в один ряд, что, во-первых, крайне облегчало противнику пристрелку, во-вторых, с занятием противником части линии передовых окопов делало дальнейшую артиллерийскую оборону невозможной (линия внутренних фортов совсем не была приспособлена к артиллерийской обороне, а форты 2 линии вообще обращены в склады), а в-третьих – благодаря высокому лесу сделало невозможной артиллерийскую оборону ближайших подступов к фортам, и при этом не оправдывался даже единственный принятый во внимание фактор – безопасность стрельбы через головы своей пехоты[87]. В одном случае (на берегу р. Вкры за 14 фортом), по словам полковника Невского, окопы для противоштурмовой скорострельной батареи были расположены всего лишь в 15-20 саженях впереди 6-дюймовой батареи. Очевидно, никому не приходило в голову заблаговременно измерить наименьший прицел. Так, например, в одном из орудийных окопов за 15 фортом, занятых моей батареей, наименьший прицел был 24, а расстояние до переднего проволочного заграждения около 14. Командиру 6 батареи капитану Сологубу при обороне цитадели, когда враг был в 1 – 1½ верстах, приказано было стать на валганге, где наименьший прицел 150 (6 верст).

Работы по артиллерийскому вооружению шли также медленно, как и по инженерному, и это даже в последние дни крепости. (По словам оставшегося в Новогеоргиевском госпитале после падения крепости капитана крепостной артиллерии (фамилия кажется Аверкиев, наверное не помню, со сломанной ногой) в Новогеоргиевске, после отогнания немцев от Варшавы в октябре 1914 года царило очень мирное настроение – играли в винт, устраивали любительские спектакли, получали по 2-3 ордена с мечами в то время, когда противник находился не далее чем в 50 верстах от крепости, между тем комендант впоследствии отклонял все представления полевых войск о награждениях сделанных даже строго по статуту: обычной причиной при этом выставлялось – «потерь было мало». Сам почтенный капитан во все время войны занят был лепкой модели крепости. О пропаже этой модели при взятии 15 форта очень сожалел комендант. Теперь эта модель украшает один из музеев Берлина).

Часть великолепных дальнобойных орудий, привезенных из приморских крепостей, так и осталась неразгруженной (священник 231 Драгочинского полка отец Анатолий Александрович Селецкий видел на южном отделе 5 пушек Кане, не сгруженных с платформ. При падении крепости их так и не взорвали), а артиллерийский резерв так и не был использован. Я сам видел потом 40 новеньких орудий, выстроенных в цитадели по шнурочку в ряд и в полном порядке доставшихся немцам. Затем, в крепостной артиллерии царствовал, очевидно, принцип, чтобы каждое орудие стреляло только в одном направлении. Помимо узких платформ, допускавших для некоторых орудий поворот лишь около 37 градусов (что лежит, кажется, не в вине местных деятелей; в таком виде платформы были присланы и некоторые из них уширены даже своими средствами), просеки в лесу делались узкие и даже не против всего фронта батареи, а против каждого орудия в отдельности. Инженер подполковник Сергиенко даже утверждал, что стрельба в одном направлении последнее слово науки, широко принятое во французских крепостях новейшей постройки. Благодаря этому последнему слову науки получалось то, что если осаждающий мог сосредоточить по данному месту огонь 15-20 батарей, то ему могло отвечать самое большее 4 орудия, как оно блестяще и подтвердилось на опыте 15 форта, когда 1 600 орудий крепостной артиллерии молчали или били то вдаль, то нам в спину, а штурмы отбивали только мои 4, потом 3 орудия, кстати, стрелявшие не по своему направлению, и то благодаря принятым мной, к ужасу ортодоксальных крепостных артиллеристов, мерам; об этих мерах подробности впоследствии.

Чрезвычайно странно для меня было распределение ролей среди командного состава крепостной артиллерии: наблюдали большей частью нижние чины, батареями командовали тоже нижние чины, а офицеры большей частью сидели по телефонам и по разным управлениям – как раз в противуположность тому, как это принято в полевой артиллерии. Из всевозможных способов стрельбы и наблюдения за стрельбой в Новогеоргиевской крепостной артиллерии почти монопольным правом пользовался только один: каждый разрыв должен был наблюдаться и засекаться с 3 точек, точка разрыва наносилась на карты, расчерченной на квадраты, на которой определялись абсцисса и ордината точки попадания и затем, согласно этим данным, передаваемым через целую сеть инстанций, корректировались данные для следующего выстрела. Можно себе представить, сколько времени уходило и какова была точность при частом отсутствии точных приборов на наблюдательных пунктах и наблюдателях малограмотных нижних чинах, если даже и удавалось наблюдать разрыв с 3 точек, что может случиться скорее в виде исключения. Высланный в Златополице наблюдатель нижний чин крепостной артиллерии иногда сидел на дереве в лощине за моими передками, и оттуда ничего не было видно, однако он какие-то данные передавал. Все попытки мои прогнать его на настоящую наблюдательную позицию вперед были безуспешны. Он отлично играл на гармонике, и вероятно обладал кроме музыкальных талантов, недюжинным воображением, ибо для меня всегда было загадкой, как он умудрялся оттуда наблюдать. Тогда последовали мои предложения воспользоваться моим наблюдательным пунктом, обладавшим громадным кругозором, или воспользоваться мной как наблюдателем, но они вежливо но твердо отклонялись: «У нас, мол, есть свои наблюдатели». Впрочем, иногда роль наблюдателей играли офицеры или даже нижние чины пехоты[88] Легко понять, каковы были результаты этих наблюдений и в смысле скорости стрельбы и в смысле точности. Добиться содействия крепостной артиллерии было нелегко и небезопасно, так как она стреляла то в пустое место, то по своим (около Залусска упорно, и в виде неприятного исключения, довольно точно, обстреливали свой окоп, и в продолжении 2 часов не могли дознаться, какая батарея стреляет, и прекратить ее огонь[89]. О принятом в полевой артиллерии способе непосредственного наблюдения и корректировки стрельбы с выводом разрывов на линию цель-наблюдатель в крепостной артиллерии понятия не имели и иметь не хотели, относясь свысока, как специалист к профану, к указаниям полевого артиллериста[90]. Зато крепостные артиллеристы, редактировавшие местную газету, постоянно восхваляли небывалые подвиги крепостной артиллерии, совершенно замалчивая о действиях пехоты и полевой артиллерии. Так, например, близ Залусска 6 батарея 63 Артиллерийской бригады при помощи передового наблюдателя прапорщика Оболенского как-то отбила упорную атаку немцев и подбила подтащенные немцами пулеметы. На другой день газета воспевала это как подвиг крепостной артиллерии, хотя она и не принимала ровным счетом никакого участия в этом деле. Новогеоргиевской крепостной артиллерии капитан Жданов был представлен к награждению орденом Св. Георгия 4 степени за подавление огня тяжелой батареи огнем тяжелой батареи. Возможно, что эта награда пройдет. Но ведь в таком случае всех полевых артиллеристов следует наградить орденом Св. Георгия 4 степени, ибо кому же не случалось подавлять огонь неприятельской батареи. Мне, в частности, на передовых позициях Новогеоргиевска нередко приходилось находиться под огнем 6 батарей, из них 4 тяжелых, и в то же время последовательно подавлять огонь 2-3 из них, причем иногда явно подбивались орудия (что установлено как прямым наблюдением пехоты, так и в другом случае уменьшением с 4 до 3 числа разрывов) и раз взорвано 3 зарядных ящика. И, конечно, никому не пришло в голову представлять за это меня не только к Георгию, но к какому-то ни было ордену, так как это у нас считается обычным делом, нашей работой.

Крепостная артиллерия в продолжение многих лет представляла обязательные вакансии для последних из выпуска. Я думаю, это тоже сыграло не малую роль в неподготовленности крепостной артиллерии, нелюбви к своему делу и в полном непонимании не только тактики артиллерии, но и техники ведения огня ее[91]. Зато Новогеоргиевские крепостные артиллеристы отлично умели устраивать всевозможные увеселения, и в увеселительной области талантливость их была несомненна, что я потом часто наблюдал в плену. Кроме того, в Новогеоргиевской крепостной артиллерии систематически убивалась всякая инициатива, всякое стремление к улучшениям в действительно важных отраслях артиллерийского дела. Внимание обращалось только на внешнюю выправку, на внешний лоск. Нижние чины умели чрезвычайно молодцевато маршировать и картинно отдавать честь, но когда полковник 58 артиллерийской бригады Гаспарини (Георгиевский кавалер), назначенный начальником артиллерии сектора на Южном отделе, вздумал проверять знания нижних чинов, выяснилось, что некоторые фейерверкеры даже не умели заряжать орудия. Новогеоргиевская крепостная артиллерия, как и вся крепость, годами подвергалась особому процессу, носившему в Новогеоргиевске кличку «бобыризация» (от фамилии коменданта крепости генерал-от-кавалерии Бобырь), т.е. способность обращать внимание исключительно на внешние неважные мелочи, на внешний лоск, совершенно не обращая внимания на суть дела, не замечая крупнейших дефектов, сразу бросавшихся в глаза всякому свежему человеку, хотя бы и не специалисту; полное отсутствие инициативы и любви и интереса к своему делу. Да, беззаботно весело жили они, и все у н их обстояло благополучно[92] пока не грянул час, когда Родина потребовала от них действительной, а не парадной службы. И ужас лежит в том, что даже после печальной эпопеи осады и падения крепости разве что самые молодые офицеры догадываются, что многое делалось не так, как велит наука, разум и долг. Большинство же более солидных чинов вполне уверено в своей непогрешимости, хотя сплошь и рядом очень крупные чины поражали нас полевых артиллеристов незнанием совершенно элементарных вещей из области стрельбы и тактики артиллерии, хорошо известных каждому мало-мальски развитому фейерверкеру.

Если же кто, как например капитан князь Микеладзе, начинал задумываться над артиллерийскими вопросами и пробовал вносить некоторые изменения в местные архаические порядки, то он не выходил из под ареста. Начальником артиллерии был долгое время генерал Яковлев, весь ушедший в хозяйственные мелочи, а артиллерийским делом совершенно не интересовавшийся[93]. Однако он видно ясно понимал, какое наследие оставляет, ибо, покидая крепость перед самой осадой, сказал: «Как я рад, что отделался от этой грязной истории».

Новый начальник артиллерии генерал (или полковник) Римский-Корсаков, собственно всем и ворочавший при генерале Яковлеве, – человек, несомненно, умный, но напрягавший силы своего ума исключительно на то, чтобы сделать карьеру; а первое условие для этого конечно было не беспокоить начальство, не представлять требований, сопряженных с большими расходами, и постоянно доносить, что все обстоит благополучно. Точно так же перед самой осадой получил другое назначение начальник штаба крепости генерал Ельчанинов, как говорят, отлично знавший крепость, и вместо него начальником штаба крепости назначен генерал Глобычев, который, впрочем, в мирное время командовал одним из полков 2 дивизии, составлявших гарнизон крепости, и, следовательно, ее знал. Наконец, с замечательной последовательностью сменен и начальник инженеров генерал Гиршфельд. Вновь прибывший начальник инженеров полковник Короткевич для того, чтобы ознакомиться с ходом оборонительных работ, сел на автомобиль с 2-мя другими инженерами (один из них подполковник Ходзинский, любимец генерала Бобыря, по показаниям статского советника Белюстина) и стал объезжать позиции, захватив с собой секретную карту с нанесенными на ней всеми, даже дополнительными, военного времени укреплениями, карту, которую, кстати сказать, нельзя даже выносить из помещения, где она хранится, и имеющуюся в одном экземпляре. Заехав нечаянно за черту расположения немцев, автомобиль был обстрелян, 2 инженера, техник и шофер убиты, начальник инженеров полковник Короткевич захвачен в плен, равно как и карта, которую немцы сумели отлично и широко использовать[94].

Надо сказать, что у них даже все унтер-офицеры и разведчики были снабжены картами с подробно нанесенными на них всеми укреплениями.[95] Но что не было секретом для немцев, продолжало составлять секрет для гарнизона; до самого почти последнего времени даже крепостные инженеры задерживались жандармами, если хотели проникнуть на форт, не захватив с собой разрешения коменданта. Укрепления не только не были нанесены на карты, выданные полевым войскам, вошедшим в состав гарнизона, но не были даже нанесены на планшеты, имевшиеся на фортах и крепостных батареях. (Когда я занял батарею лит. 3 у 15 форта, то получил такой планшет, на котором ни одного укрепления показано не было). Это сыграло роковую роль и в последние дни крепости, когда войска с другого конца крепости посылались ночью отбивать, напр., опорный пункт №8, но где он находился, никому известно не было, проводников тоже не было[96]. Войска бродили в потемках, натыкались на весьма странно расположенные местами в тылу проволочные заграждения, ни у кого не могли добиться толку, блуждали и разсеивались[97]. Уже перед самым замкнутием осады прибыл новый начальник инженеров полковник Василенко, по общим отзывам человек знающий и очень энергичный. Но было уже поздно вносить крупные поправки, да и большинство чинов постоянного гарнизона крепости по привычке вяло и безучастно встретили всякие попытки действовать быстро, решительно и энергично. Там действовали так, будто осада будет продолжаться два года и как будто ожидая, что немцы задолго загодя будут предупреждать обо всех своих намерениях и предполагаемых шагах. Все отписывались, все были правы на бумаге, и, что всего ужасней, продолжают и теперь считать, что так именно действовать и нужно. А ведь они могут опять получить назначение на какой-нибудь важный ответственный пункт, на который будет возложено много надежд для будущих войн. И их еще вдобавок будет окружать ореол боевого опыта.

Ведь еще в мирное время даже на Дальнем Востоке, где я служил, проникали анекдоты о коменданте крепости генерале-от-кавалерии Бобыре, характеризующие его как человека крайне мелочного, который «из-за деревьев не видит леса». /…/ Все его внимание, даже во время осады, даже в последние дни крепости, было обращено исключительно на мелочи: так например, он следил за тем, чтобы окурки не бросались на улицу, а в особо повсюду расставленные ящики. Целыми часами он просиживал в лавочке экономического общества, присматривая за точным соблюдением разных придуманных им стеснительных правил для отпуска товаров; посетив за несколько дней до отхода на фортовую линию форт №15, он поинтересовался только тем, куда бросаются кухонные отбросы и заведена ли клейкая бумага от мух; состояние же вооружения его нисколько не интересовало. Еще 4 августа, кажется, был отдан приказ об очереди, по которой частям будут продаваться товары в экономической лавке[98] и о том, чтобы разорить вороньи гнезда в скверах (говорят, будто в мае или июне генерал Бобырь был арестован на несколько суток Верх. Главнокомандующим за то, что арестовал казака, привязавшего лошадь у лавочки в неположенном месте не по точным правилам, для этого установленным, хотя казак и доложил, что везет чрезвычайно важное донесение).

Вместе с тем генерал Бобырь не допускал ни малейшего проявления инициативы у подчиненных ему начальников, видя в таковых проявлениях попытку подрыва своего авторитета; конечно, не успевал во все входить сам, а других тормозил. Так была выработана прямо таки чудовищная инструкция для стрельбы по неприятельским аэропланам: заметивший аэроплан должен был по команде (по телефону) доносить о том коменданту, который опять-таки по иерархической лестнице отдавал приказание, какой именно батарее открыть огонь. Затем почему-то вызывался караул, и уже после этого можно было открыть огонь; понятно, что на практике аэроплан к тому времени уже давно успевал скрыться или стать недосягаемым для выстрелов назначенной батареи. И поэтому неприятельские аэропланы гуляли совершенно безнаказанно. На наших же аэропланах, вместо обычных кругов, были придуманы особые знаки с двуглавым орлом, издали похожие на немецкие кресты. Впрочем, наши аэропланы работали крайне мало.

Как оказалось после падения крепости, немцам был отлично известен ключ к шифрованным депешам, посылавшимся по безпроволочному телеграфу, и они прочитали чинам штаба крепости многие из этих телеграмм[99]. В крепость были присланы 2 талантливых и знающих минера – полковник Ермолаев, бывший начальник минных классов, и полковник Протасов, но их знания и энергия для минного дела использованы не были.

Полковник Ермолаев не получил особого назначения и, тяжело заболев язвой желудка, слег в госпитале. Полковник Протасов, работавший по минному делу в Порт-Артуре во время осады, в Кронштадте и в Усть-Двинске, получил назначение заведовать речной флотилией[100]. Между тем минное дело тоже обстояло неблагополучно. Во главе стоял человек старый и малоспособный полковник Вейсе, потом в плену лебезивший перед немцами. Мало было заложено фугасов и заложено в таких местах, где нельзя было наблюдать за движением там противника и вовремя взрывать их, да и самые фугасы были неудовлетворительны. Прапорщик Покрышевский (инженер-электрик)[101] рассказывал, что ему было приказано минировать участок шоссе, идущего на Варшаву, по которому перед тем прорвался неприятельский бронированный автомобиль. Когда закончили работу и желали испытать их, то оказалось, что взрыватели слишком чувствительны[102] и фугас воспламенился под одним из минеров и под прапорщиком Покрышевским. Но … спокойно сгорел, а не взорвался; минер, говорят, заплакал от обиды: «Лучше бы я взлетел на воздух, чем видеть такое!» – восклицал он. Прапорщик Покрышевский доносил об этом по команде. Минных галерей, по крайней мере, на 15 форту, не было. Да и вообще, кажется, что в крепости никто об упорной обороне и не думал – по обыкновению отбывали лишь номер, а если крепость и держалась – то это кажется отчасти благодаря тому, что гарнизон был частью свежий, дух которого еще не успел «бобыризоваться» и потому обладал значительной силой сопротивления.

Гарнизон во все время войны постоянно менялся. Отчасти это было хорошо в том смысле, что дух войск оберегался от продолжительного тлетворного влияния местной атмосферы, но зато никто почти не знал основательно местности и укреплений. К тому же, коменданты фортов менялись чуть ли не каждые 2-3 дня, а при отходе на линию фортов войска почему-то должны были переходить на весьма отдаленные от прежних мест позиции. И при этом надо помнить, что такая перетасовка была сделана не впопыхах, не случайно; нет, план отхода на линию фортов был составлен заблаговременно за 2-3 недели до отхода.

Состоял гарнизон в окончательном виде, кроме 25 000 крепостной артиллерии, из 3 дивизий: 58, 63 и 114.

Про 58 мало что могу сказать, ибо с ней мало сталкивался и, кроме того, занимая Южный и Новодворский отделы, она сыграла чисто пассивную роль; хотя следует упомянуть, что в 20 числах июля без особо упорного сопротивления были очищены ею Пальмирские высоты на южном отделе, что дало возможность немцам обстреливать внутренность цитадели и селение Новый Двор. 58 дивизией командовал генерал Девит. В начале войны он командовал кавалерийской дивизией, затем состоял при штабе какого-то корпуса. Затем принял 60 дивизию, которая благодаря его небрежности была смята под Перемышлем в октябре 1914 года, и генерал Девит был отрешен от должности начальника дивизии. Тем не менее, он принял в сел. Лохачи 58 дивизию, сильно потрепанную в мае на Карпатах. /…/ дивизия пополнена частью в конце июня, а 231 Драгочинский полк получил 900 человек пополнения уже в Новогеоргиевске, куда дивизия прибыла между 4 и 7 июля. Батальонами в 231 полку командовали: шт.-кап. Кириллов (человек совершенно больной), поручик Козловский и поручик Богданович, человек нервно больной, сидевший еще в мирное время в доме умалишенных, куда возил его поручик Чуб. Ротами командовали большей частью 4-х месячные прапорщики. Зато полковым адъютантом был штабс-капитан. У нас ведь часто канцелярия идет впереди строя.

При отходе на фортовую линию полки 58 дивизии заняли: 229 Сквирский полк – Новодворский отдел, 230 Новоградволынский полк – еще раньше переведен на северный отдел, 231 Драгочинский занял форты 7, 8 и 9 и промежуточные укрепления на Южном отделе. Впоследствии 7 рот его под командой поручика Козловского были переведены на северный отдел и двинуты на выручку форта №15, наконец, 232 Радомышльский полк занимал форт №6 на Южном отделе.

Пехота 63 дивизии была на 2/3 пополнена уже на марше к Новогеоргиевску, поэтому значительная часть людей была почти не обучена или очень плохо обучена[103]. Ротами и здесь, как и в 114 дивизии, зачастую командовали только что выпущенные 4-х месячные прапорщики, не только не имевшие надлежащих военных знаний и военного опыта, но и часто не имевшие надлежащего общего развития; естественно, что такие командиры мало могли сделать для обучения людей и сладки рот и к тому же в глазах нижних чинов никаким авторитетом не пользовались. Винтовок было весьма недостаточно (на весь гарнизон немцы потом насчитали 35 000 винтовок), да и имевшиеся были частью в весьма неисправном состоянии; мне очень часто приходилось слышать жалобы от офицеров и нижних чинов 251 Ставучанского полка на неисправное действие затворов.

Еще хуже дело обстояло в 114 пех. дивизии, только что сведенной из дружин ополчения, из которых часть несла только караульную службу и ходила на работы, а военного обучения никакого не получила[104] Да и офицерский состав был очень слаб, так как состоял частью из людей пробывших давно в отставке, все перезабывших и физически опустившихся либо прежде уже бывших ранеными, а частью из тех же 4-х месячных прапорщиков. Часть дружин ополчения, даже будучи сведены в полки, по-прежнему были вооружены Берданками. Как ополченцы понимали полевую службу, хорошо характеризует следующий эпизод. Старший на заставе по смене докладывает: «Так что подъезжал немецкий разъезд, но так как они не знают пропуска, мы их не пустили». Конечно, при желании и упорной настойчивости можно было бы и такую пехоту втянуть в дело, кой-чему обучить и во всяком случае дать ей обстреляться и приобвыкнуть. И, например, 252 пехотном Хотинском полку, где командир полка полковник Тулубьев был человек очень дельный и настойчивый, лично каждый день обходивший все позиции своего полка, во все вникавший, действовавший личным примером, но и строго требовательный – многого удалось достичь. Но в некоторых полках, особенно в ополчении, никто особенно обучением людей не интересовался. К тому же пехоте постоянно внушалось: «отнюдь в упорные бои на передовых позициях не ввязываться, стрелять только при крайней необходимости». Всякие попытки устройства поисков с целью усиленных разведок и приучения людей обычно воспрещались и пресекались. Окопному делу были почти не обучены – не умели их делать быстро и не понимали необходимости и пользы окопов, достигая иногда по 3 и более дня на одном месте не окопавшись, ссылаясь на скудость шанцевого инструмента и на отсутствие сапер… Неудивительно, что сила сопротивления такой пехоты часто была доведена до минимума, что на передовых позициях держались, так сказать, главным образом благодаря полевой артиллерии, и ровно постольку, поскольку она сдерживала своим огнем натиск противника. Штыковых атак противника обычно не принимали, отходя уже в то время, когда противник приближался на несколько сот шагов, а иногда и значительно раньше[105]. В пехоте, особенно ополченческой, замечался также громадный недостаток в наблюдательных приборах (даже из офицеров редко кто имел бинокль), в телефонах и в пулеметах[106]. Полевая артиллерия, не исключая и ополченческих батарей, была обучена прекрасно, действовала лихо, энергично и крайне настойчиво.[107] Но сила ее в корень парализовалась скудным запасом патронов [108]вследствие чего разрешалось стрелять только в самых экстренных случаях, как то по атакующей пехоте. Одно время даже требовалось испрашивать предварительное разрешение командира дивизиона, значительно удаленного, на каждое открытие огня. Конечно, это разрешение зачастую запаздывало, поэтому немцы не только зачастую безнаказанно днем трассировали и рыли окопы, но даже иногда и передвигались в 1-2 верстах разстояния колоннами в несколько рот. Несколько примеров тому приведу ниже.

Числа 11 или 12 июля по приказанию коменданта выслано из крепости по 9 зарядных ящиков от каждой батареи, почти весь обоз и почти все верховые лошади для нижних чинов[109] Таким образом, подвижность батарей была сильно уменьшена, запас патронов сведен примерно к 500 на батарею и ординарческая служба крайне затруднена. Кроме того, в случае значительной убыли лошадей, какая напр. имела место в 3 батарее 63арт. бригады, перевозить орудия становилось затруднительным. Часть офицеров была без особой надобности взята из батарей и состояла сверхштатными ординарцами при командире бригады, при штабе дивизий и т.д. Хотели также отнять старших офицеров, поручив им командование гаубичными батареями или назначив комендантами фортов, но мысль эта почему-то в исполнение приведена не была.

Общий обвод крепости по главной линии передовых позиций окопов доходил до 80 верст, а по линии авангардных позиций до 100-120 верст, так что, принимая во внимание необходимость иметь резервы, на пехотный полк по фронту приходилось до 12 верст, а на батарею до 8 верст. Немцев тут было к концу осады до 8 корпусов, при многочисленной осадной и тяжелой артиллерии, обильно снабженной огнестрельными припасами, свободно пополняемыми. Отсюда видно, при каких тяжелых и неравных условиях гарнизону пришлось отстаивать крепость.

Тяжесть этих условий еще усугублялась тем, что подступы к крепости были весьма удобны для немцев: помимо волнистой местности, масса селений, рощ и значительных лесов (напр., у Псутсина) чуть ли не вплотную к нашим окопам. Хорошее укрытие для пехоты представлял и несжатый и не уничтоженный нами хлеб на корню.

Высокие здания и колокольни (напр., близ Насельска) давали немцам ряд отличных наблюдательных пунктов, в то время как, например, на линии фортов единственными пунктам для обозрения впереди лежащей местности были уже упомянутые вышки-эшафоты полигонного типа.

Между линией главных окопов и фортовой линией часть селений была полуразрушена и лес местами вырублен, но не свезен, а лежал высотою в 1½-2 сажени и таким образом отлично скрывал движение, хотя и затруднял его. По объяснению инженеров Залесскаго и Сергиенко вырубку леса тормозило ведомство государственных имуществ и неотпуск своевременно достаточных денежных и перевозочных средств. Вообще, идея маскироваться лесом приняла в Новогеоргиевске, как и многое другое, болезненный характер, причем опять-таки, забывалась суть дела и польза дела, а внимание сосредотачивалось на том, чтобы никто без разрешения коменданта не мог вырубить ни одного дерева, под опасением громадного денежного штрафа, говорили 300 рублей за каждое дерево, и быть преданным суду. И теперь лес не столько скрывал нас от взоров неприятеля, сколько неприятеля от наших взоров, мешал стрельбе и делал невозможным создать позади передней фортовой линии новые оборонительные линии на случай прорыва противника. Отогнанные с опушки леса, мы уже в дальнейшем становились совершенно слепыми.

Большинство из указанных мною недостатков вполне ясно сознавалось начальниками частей полевых войск, которые поэтому настаивали на необходимости упорно держаться на передовых позициях, где все же кругозор был свободней, где можно было выбрать скрытные наблюдательные пункты, где расположение частей и батарей, часто передвигаемых, не могло быть в точности известно противнику и где крепостная артиллерия могла бы, при соответственно принятых мерах, оказывать существенную поддержку[110]. Далее можно еще было шаг за шагом, возводя новые и новые линии окопов в тылу прежних, заставляя противника все снова и снова зарываться в землю, отходить понемногу на линию фортов, видя в последних лишь редиуты для задержки на случай прорыва противника, так как сама по себе фортовая линия для целей длительности обороны явно была непригодна. Но комендант и высшие чины крепости совершенно не соглашались с этим, совершенно отрицая важное значение передовых позиций и возлагая преувеличенные и явно несоответственные надежды на мнимую силу крепостных верков и крепостной артиллерии, которая, как мы видели выше, даже не могла развить полного действия на б