По обе стороны баррикады, 1905–1907 годы

 

Армии стоят друг против друга. Взглянем на их образ действий. Здесь-то и обнаружатся дефекты народной тактики, являющейся основной причиной поражения.

Луи-Огюст Бланки, 1868 г.

 

1905 год начался с трагического события, вошедшего в историю как Кровавое воскресенье.

Главные причины трагедии, произошедшей 9 января, – крайне неразумные, убийственно непоследовательные действия высшего руководства Российской империи, недопонимание роли и места рабочего движения в политической жизни страны. В этой связи уместно вспомнить «Собрание русских фабрично-заводских рабочих», в котором правящий класс увидел угрозу своему благополучию.

Эсеры и эсдеки активно пытались использовать рабочее движение в собственных интересах. Игнорирование предпринимателями законных требований пролетариата привело к новому витку серьезного социального напряжения. После увольнения в декабре 1904 г. всего лишь четырех рабочих Путиловского завода 3 января 1905 г. в столице началась массовая забастовка. На 9 января было назначено шествие к Зимнему, чтобы вручить царю петицию от имени рабочих. Уже тогда представители радикальной оппозиции желали использовать демонстрацию как повод к началу восстания. К счастью для власти, действовать решительно и тактически грамотно революционеры еще не умели.

Возможно, кому-то покажется утомительным чтение приведенных ниже мемуаров и документов, но, по нашему глубочайшему убеждению, понять логику и дух той эпохи без изучения подлинных текстов с их стилистическим и терминологическим колоритом невозможно. Каждый документ – беспристрастный и четкий свидетель событий, бесценный первоисточник, позволяющий читателю составить собственное мнение. Умение вчитываться в старые бумаги сродни тонкой нити разговора: дружеская беседа и жесткий допрос, кружева политически витиеватых нагромождений и по-солдатски простые и доступные установки – все это здесь есть. Если читатель почувствует, как перед ним раскрывается «шифр» понятий того времени, как за строчками возникают события и живые реальные лица, если у него вспыхнет искорка интереса, он будет вознагражден новыми открытиями и неповторимым ощущением личного погружения в историю.

«Партийная интеллигенция того времени, – писал С. Д. Мстиславский, – действительно отнеслась к гапоновскому движению попервоначалу с явной недооценкой: оно казалось несерьезным, „без упора“, поскольку в нем совершенно не было никакой „идеологии“, а у нас тогда все начиналось и все кончалось, строго говоря, именно идеологией.

Практически мы были не только неопытны, но и бессильны за пределами кружковой практики. Гапоновское движение было первым в данном отношении уроком, потому что оно выдвинуло чисто практические, и только практические, лозунги. Гапон ответил рабочей массе на тот вопрос, на который партийная интеллигенция того времени не умела ответить: „Что сейчас  делать?“ Не в будущем, не тогда, когда „придет час“, сложится та или иная ситуация и т. п., – а вот именно сейчас, сегодня, в той ситуации, какая есть, и теми силами, какие есть. Насколько „практическое решение“, предложенное Гапоном, было „практическим“ на самом деле, это – другой вопрос <…>; но что оно явилось конкретным предложением, противопоставленным в те дни „идеологическим“ разговорам партийной интеллигенции, ведшей кружковую работу в рабочей среде, это – факт несомненный. И один уже этот факт отодвинул в январские дни партийное интеллигентское руководство и повел массы за Гапоном. Партийному руководству, чтобы не остаться вне событий, естественно, пришлось так или иначе к этому движению примкнуть. <…>

Если бы у нас были в то время на это нужные знания, способность к руководству массовой  революционной борьбой, то не было бы вообще гапоновского дела. Но знаний не было. <…>

Чрезвычайно характерным в этом отношении эпизодом было собрание представителей общественных организаций (или, точнее говоря, общественных деятелей) Петербурга в ночь на 9 января (если память не изменяет, в помещении Вольно-Экономического Общества). Едва ли не большинством выступавших высказывалась твердая уверенность в том, что мирное гапоновское шествие неизбежно приведет к столкновению с войсками и может развернуться в дальнейшем в восстание. На этот случай выражалась готовность поддержать его всеми имеющимися в распоряжении представленных на совещании организаций средствами. Более того: для общего руководства, в случае указанного выше оборота событий, избран был особый комитет из трех членов, облеченный неограниченными диктаторскими полномочиями. Все общественные силы предоставлялись в распоряжение этого комитета на началах безусловного ему подчинения. Выборы комитета, ввиду его революционного характера, произведены были особенно конспиративно, тайным голосованием, подсчет голосов был доверен одному  только лицу – председателю собрания (кажется, инженеру Лутугину). Этот единственный осведомленный о составе избранного комитета человек должен был оповестить трех избранников и, очевидно, в дальнейшем свидетельствовать о врученных им полномочиях, если бы в том встретилась надобность, ибо иных доказательств наличия полномочий у них не было. Как это свидетельство производить и как установить связь трех „диктаторов“ с общественными организациями и с тем движением, которое им поручалось возглавлять, никто и не думал. Фактически „тройка“ не только потеряла связь со всеми остальными уже на подъезде Вольно-Экономического Общества, по окончании собрания, но и сама не принимала (и не могла, конечно, принять) всерьез возложенной на нее диктатуры. Осенью 1925 г. мне довелось беседовать с Владимиром Ивановичем Чарнолусским, одним из деятельнейших тогдашних работников „Союза Освобождения“, попавшим в ту ночь в число трех диктаторов; об этом своем избрании он помнит, но имена двух остальных „диктаторов“ безнадежно забыл, факт в высокой мере характерный. <…>

Ночное совещание не выработало никакого плана действий на 9 января; кроме тех, кто примкнул к гапоновским колоннам, все остальные выступили в этот день „очевидцами“ или, в лучшем случае, чисто индивидуальными участниками демонстраций, шедших на улицах Петербурга».[588]

Оппонент Мстиславского, специалист в области охраны А. В. Герасимов впоследствии писал:

«Для власти было два прямых пути: или пытаться раздавить движение, арестовав его вождей и ясно объявив всем, что шествие будет разогнано силой; или убедить царя выйти к рабочей депутации для того, чтобы попытаться по мирному успокоить движение. <…> Мне передавали, что государь хотел выйти к рабочим – но этому решительно воспротивились его родственники во главе с великим князем Владимиром Александровичем».[589]

В итоге император остался в Царском Селе.

Командующий Петербургским военным округом великий князь Владимир Александрович решил подавить демонстрацию с помощью военных, не поставив об этом в известность полицию. Не имея опыта в разрешении сложных политических конфликтов, он принял наихудшее из возможных решений: отдав приказ расстрелять мирную демонстрацию, тем самым выстрелил в императора. Бумеранг, подорвавший веру народа в справедливого царя, был запущен.

В результате расстрела были убиты и ранены не менее десяти полицейских, сопровождавших демонстрацию и пытавшихся остановить военных. После этого случая далеко не дружественные отношения между армией и полицией еще более ухудшились.

Реакция части общества на кровавое событие последовала немедленно. В тот же день в Петербурге на Васильевском острове была захвачена оружейная мастерская Шаффа и разгромлено управление 2-го участка Василеостровской полицейской части. Но продолжения не последовало.

«Попытки организовать сопротивление войскам были единичны (Васильевский остров) и не носили массового характера; и причина этого, конечно, отнюдь не в том, что при создавшемся положении нельзя было бы этого массового отпора организовать. Город не был во власти войск, твердо державших, по существу, только центр и главные тактические пункты города. Целый ряд районов был свободен от войсковой охраны, что широко использовано было хулиганами, произведшими в некоторых частях города (на Петербургской стороне, например) форменный разгром магазинов. Поздним вечером мне пришлось быть на Большом проспекте Петербургской стороны. Он имел зловещий вид, так как уличное освещение не действовало, уцелевшие магазины были заколочены, и на улицах не было не души. Тучков мост занят был батальоном Финляндского полка. На всем остальном протяжении Петербургской стороны не было ни войск, ни патрулей. Приблизительно тоже было и на Выборгской и в „рабочей части“ Васильевского острова. Для борьбы были, таким образом, опорные пункты; но для нее не было ни руководителей, ни (что самое главное) желания масс эту борьбу начать. С 10 января, в сущности, „порядок“ был уже восстановлен: начались аресты».[590]

Ситуация в России постепенно накалялась. В январе 1905 г. в Москве, Варшаве, Риге, Саратове, Киеве, Одессе, Лодзи, Ревеле, Екатеринославе, Харькове и многих других городах прошли демонстрации, забастовки и митинги протеста, переходившие в открытые столкновения с полицией и войсками. Разгон демонстраций, аресты и ссылка участников движения не дали практического результата: события продолжали стремительно развиваться.

Одиннадцатого января император вновь учредил пост генерал-губернатора Санкт-Петербурга, на который назначил генерала Свиты Д. Ф. Трепова.

Восемнадцатого января вышла работа В. И. Ленина «Начало революции в России» с призывом к подготовке вооруженного восстания против самодержавия. А в Лодзи начались уличные бои между рабочими боевыми дружинами и двумя полками регулярной армии.

Двадцатого января вместо П. Д. Святополка-Мирского министром внутренних дел стал А. Г. Булыгин, в феврале заявивший Николаю II, что революция уже началась.

К работе в изменившихся политических условиях высшее руководство Российской империи оказалось слабо подготовленным. Общее состояние охранных служб Российской империи в описываемый период явно не отвечало требованиям времени. В этом ряду особенно выделяется убийство московского генерал-губернатора – великого князя Сергея Александровича. Будучи одним из наиболее влиятельных лиц при дворе, этот человек во многом определял внешнюю и внутреннюю политику Российской империи. Боевая организация эсеров приговорила его к смерти после расстрела демонстрантов 9 января 1905 г. Когда боевики начали подготовку к покушению, внутренняя агентура сообщила о готовящемся акте в полицию. Но дальше произошло нечто странное. Для организации дополнительной охраны великого князя у директора Департамента полиции А. А. Лопухина были запрошены 30 тысяч рублей, но он отказался их выделить, мотивируя это тем, что террористы якобы не посмеют совершить покушение на члена императорской фамилии. Охрану не усилили, и в итоге И. П. Каляев 4 февраля 1905 г. бросил бомбу в окно кареты Сергея Александровича непосредственно на территории Кремля – особо охраняемого режимного объекта! После получения известия о гибели великого князя Трепов бросил в лицо Лопухину одно слово – «убийца».

В оппозиционной среде началась интенсивная работа по вооружению партийных боевых отрядов.

«На улицах Петербурга, – вспоминала С. М. Познер, – впервые в день 9 января раздался клич „к оружию“, в последующие дни он перешел в подполье и властно требовал своего скорейшего разрешения. Петербургский пролетариат, готовый выйти на улицу для открытого боя с самодержавием, прекрасно понимал, что с голыми руками в бой не идут, что нужна боевая подготовка, нужно оружие. Оружия не было, его надо было достать во что бы то ни стало. Армия была не наша, она была во власти „присяги царю и отечеству“ – эту власть надо было разрушить. Во всей работе стал сказываться совсем иной темп. Напряжение росло. Лихорадочно с первых же дней после 9 января принялись добывать оружие. То и дело на явки петербургского комитета большевиков приходили товарищи и сообщали сведения о том, что можно получить 20–30 револьверов за плату или без нее, сообщали адреса. Горячо обсуждались вопросы о том, где и как добыть эти револьверы. Бегали по указанным адресам, чтобы заполучить эти „драгоценности“, но зачастую все эти предложения десятков револьверов оказывались или плодом пылкого воображения, или совершенно негодными к действию револьверами, причем цифры из 20–30 превращались на деле в 2–3.

Но надо было пройти этот путь погони за оружием, чтобы, отбросив его, подойти к планомерной работе по приобретению оружия. Приблизительно половина января проходит в такой хаотичной добыче оружия, когда все члены петербургской организации с. – д (б) считали это своим делом, и не было выделено еще специальных людей, которые занялись бы исключительно им. Но очень скоро членам организации стало ясно, что всем нельзя заниматься этим делом, как и нельзя заниматься вооружением пролетариата между делом. Потребность в людях, которые специально взяли бы на себя функции добывания оружия и всецело, не отвлекаясь ничем другим, занялись бы этим, выявилась вполне определенно. И вот в январе Петербургским комитетом был выделен Николай Евгеньевич Буренин, которому поручено было взять на себя дело добывания оружия. В то время он был ответственным техником ПК, занимался доставкой транспортов литературы из-за границы и распределением ее по России. Буренин был очень энергичный конспиративный работник, а главное – он обладал большим талантом объединять и привлекать к себе людей. Вскоре вокруг него образовалась небольшая группа товарищей, которая в дальнейшем разрослась в организацию, имевшую большие связи среди рабочей и учащейся молодежи и среди интеллигенции, сочувствовавшей идее вооруженного восстания».[591]

«В январе 1905 г., – вспоминал Н. Е. Буренин, – по распоряжению ПК, организована была „Боевая техническая группа“, с целью ввоза огнестрельного оружия в Россию, организации приемки такового, хранения и распространения его. Как только „Боевая техническая группа“ приступила к выполнению своей задачи, выяснилось, что удовлетворить все возрастающие требования рабочих всех районов в этой области невозможно, так как поступление оружия из-за границы было крайне скудно, организация всего дела – чрезвычайно трудна, особенно ввиду его новизны. Получение оружия в самом Петербурге тоже не налаживалось, и приходилось искать иных способов вооружения. Тогда-то и возник вопрос об изготовлении бомб.

На одной из явок у профессора Технологического института Явейна поднят был вопрос об объединении „Боевой технической группы“ с химической группой – была установлена связь между ними, и в задачи технической группы вошло также транспортирование и хранение оболочек, бикфордовых шнуров и всевозможных взрывчатых веществ, т. е. всего необходимого для изготовления бомб, хранения и распространения таковых уже в готовом виде. <…>

Для изучения вопроса об изготовлении бомб был послан в феврале 1905 г. в Македонию наш химик, покойный Скосаревский по кличке „Омега“. Ему удалось установить связь с македонцами через Тюфекчиева, с которым впоследствии и мне пришлось познакомиться. Скосаревский привез чертежи типа македонской чугунной бомбы, которая и была нами принята».[592]

Что касается «химической группы», то ее задачами были: подобрать мощное и безопасное при хранении взрывчатое вещество, создать надежный и безопасный при обращении запал и разработать небольшую ручную бомбу, годную для уличного боя. В состав группы входили Ю. А. Грожан, Д. И. Лещенко, Л. Н. Пескова, М. П. Скосаревский и А. М. Игнатьев.

Четвертого марта 1905 г. директором Департамента полиции стал С. Г. Коваленский, ранее проходивший государственную службу исключительно по судебному ведомству; 29 июня его сменил Н. П. Гарин, а Гарина, 9 ноября, – Э. И. Вуич. Двое последних были квалифицированными юристами, но имели слабое представление об оперативно-розыскной деятельности. Кадровая чехарда и попытки каждого нового руководителя проводить свою собственную концепцию только усиливали хаос и бюрократическую неразбериху в деятельности департамента, тормозя и без того пробуксовывавшую полицейскую машину. В правление Николая II из всех структур, отвечавших за обеспечение внутренней безопасности государства, наибольшее внимание правящей династии было обращено на положение дел в личной охране ее членов.

Зимой – весной 1905 г. основную угрозу для царской семьи представляли боевики партии эсеров. Однако изменившихся в условиях против дома Романовых стали выступать различные силы. В частности, началось сближение фракции РСДРП(б) и эсеров. Подготовке вооруженного восстания была посвящена и беседа Ленина с Гапоном, состоявшая во время их первой встречи в середине февраля 1905 г. С. И. Гусев (Я. Д. Драбкин), бывший в 1904–1905 гг. секретарем Петербургского комитета РСДРП(б), писал в мемуарах о своих контактах с представителями эсеров и «Союза освобождения», члены которого позднее вошли в состав Конституционно-демократической партии, а также подпольной военной организацией, которую представлял библиотекарь Академии Генштаба С. Д. Мстиславский.

«Пасха в 1905 году была в конце апреля. За месяц до Пасхи в Петербургский комитет было сообщено, что ЦК социал-революционеров хочет переговорить с нами по одному важному вопросу. ПК командировал меня. <…>

Таким образом, весь разговор происходил между представителем ПК и представителем гвардейской организации. Последний сообщил, что у них существует в противовес гвардейско-офицерской организации „лига белого орла“ такая же „лига красного орла“, и что цель этой последней заключается в том, чтобы свергнуть Николая и добиться конституции. В этих целях они решили войти в соглашение с революционными организациями. План гвардейской организации был таков: во время заутрени, под Пасху, когда все войска выводят из казарм в церковь без оружия, отряды из рабочих должны были напасть на казармы и захватить оружие. Другой план, на случай, если этот план не был бы принят, заключался в том, чтобы объявить в войсках питерского гарнизона, что Николай хочет дать конституцию, но что он захвачен в Гатчине в плен, и двинуть питерский гарнизон против гатчинских войск.

Представитель гвардейской организации поставил вопрос, сколько эсеры и социал-демократы могут выставить рабочих. Представитель ЦК эсеров сказал, что они могут выставить 10 000 рабочих, представитель социал-демократов заявил – несколько сот.

В дальнейшем произошел спор между представителем гвардейской организации и представителем ПК по вопросу о политических целях. Гвардейцы предлагали договориться на земском соборе, милостиво предоставляя социал-демократам в дальнейшем проводить свою собственную программу. Представитель ПК твердо стоял на Учредительном собрании. В конце концов ни до чего не договорились, а главное, не достигнута была основная цель, ради которой был командирован представитель ПК, – разузнать у представителя гвардейской организации о возможности захватить оружие в арсеналах. От ответа на этот вопрос представитель гвардейской организации дипломатически уклонялся. На вопрос о численности гвардейской организации представитель ее указал цифру 1000».[593]

Что касается противодействия агитационной работы в армии и на флоте, то перед полицейскими и жандармами стояли два серьезных препятствия, устранить которые не смог даже министр внутренних дел. В-первых, Николай II запретил агентурную работу в войсковых частях и на кораблях, считая достаточным общий надзор командного состава. Во-вторых – негативное отношение подавляющего числа офицеров к деятельности полиции и жандармерии. Указанные факторы способствовало созданию весной 1905 г. в Петербурге нелегальной офицерской (но не гвардейской, как указывает Гусев) организации.

«Начавшаяся в этом году работа в казармах была чрезвычайно слабо поставлена и не шла дальше опять-таки кружковых работ; массовое издание литературы для солдат <…> началось лишь в 1906 году (кроме с.-д. „Казармы“, начавшей выходить в конце 1905 года). Эта недостаточность работы с солдатами объяснялась не только тем, что „военные организации“ партий состояли в то время почти целиком из штатских, не имевших связей с солдатской массой, и не тем только, что условия казарменной жизни и весь полковой уклад 1900-х годов ставил революционной работе совершенно исключительные трудности: как показала в дальнейшем та же наша практика, трудности эти можно было в конце концов преодолеть. Но к работе с солдатами не проявлялось особого рвения, главным образом потому, что ей не придавалось того значения, которое приписывалось вовлечению в движение офицеров. Дело представлялось так: если за нами будут офицеры, тем самым  мы получим и солдат – офицеры могут вывести их за народное дело „по команде“, даже без всякой предварительной подготовки. Напротив того, сорганизовав небольшую группу солдат (а о крупных организациях при существующих условиях мечтать не приходилось), мы фактически ничего не приобретаем, так как увлечь за собою данную воинскую часть – всю инертную массу, увлечь против  офицеров, против железной и тупой дисциплины, царившей в полках, – таким одиночкам-солдатам было бы невероятно трудно. <…>

По инициативе военных юристов весной 1905 года на квартире известного адвоката <…> Сергея Петровича Елисеева состоялось учредительное собрание „Всероссийского Офицерского Союза“. На собрание допущены были только военные: представители партий, настойчиво требовавшие разрешения выступить для изложения партийных программ и установления контакта с вновь создающейся организацией, получили совершенно единодушный отказ. Помню, как бушевал в прихожей Елисеева Авксентьев, приехавший по поручению Петербургского комитета с.-р. и требовавший, так сказать, „по партийной линии“, чтобы я добился его допущения. Но собравшиеся офицеры в данном отношении оказались совершенными „синдикалистами“: никакой зависимости от политических партий и никакой официальной с ними связи. Отдельным членам будущего союза состояние в партии не возбраняется, но при условии подчинения в первую очередь союзной дисциплине. Обособление было проведено настолько далеко и последовательно, что „Офицерский Союз“ постановил не входить и в состав Союза Союзов, сохраняя, таким образом, абсолютную во всех смыслах свободу действий.

Состав учредительного собрания был очень односторонним: были только академики, преобладали в числе слушатели Юридической академии; на втором месте – слушатели Инженерной академии, два-три офицера Артиллерийской академии, один электротехник; из академии Генерального штаба не было, кроме меня, никого; совершенно не представлены были строевые части и в первую очередь гвардия. <…>

Должно отметить, что собрание происходило без каких-либо особых предосторожностей. О нем не только знали все партийные организации, но я сам узнал о нем еще до официального оповещения, так сказать, из третьих и достаточно случайных уст. На лестнице Елисеева уныло дежурили филеры…».[594]

Поскольку достать значительные партии оружия не привлекая внимания полиции было практически невозможно, взгляды революционеров обратились за границу. Главным спонсором российских революционеров с февраля 1904 г. стала японская разведка, координатором от которой в Европе выступал М. Акаши. Япония (как в 1914–1917 гг. и Германия) экономически не могла вести затяжную войну, основанную на стратегии измора, и была заинтересована любым способом ослабить Россию. Основными помощниками Акаши являлись представители сепаратистских сил Грузии, Польши и Финляндии: Г. Деканози, Ю. Пилсудский и К. Циллиакус, рассчитывавшие (в случае военного поражения России и последующего свержения царизма в результате вооруженного восстания) на приобретение независимости.

Второго апреля по н. с. в Женеве состоялась межпартийная конференция, в которой (по сведениям Департамента полиции) приняли участие представители армянской партии «Дашнакцутюн», Белорусской социалистической громады, Грузинской партии социалистов-федералистов, Латышского социал-демократического союза, Партии социалистов-революционеров, Польской социалистической партии, финской Партии активного сопротивления. Конференция была подготовлена при активном участии М. Акаши, К. Циллиакуса и эсера Н. В. Чайковского. Они привлекли к делу организации конференции Георгия Гапона, как человека, имеющего громкое революционное имя и стоящего вне отдельных партий.

По итогам конференции были выработаны две совместные декларации, в которых содержались призывы к вооруженному восстанию, созыву Учредительного собрания, созданию в России федеративной демократической республики и социализации земли. Главным практическим результатом конференции стало создание единого Боевого комитета (Г. Гапон, Е. К. Брешко-Брешковская), который должен был ведать организацией вооруженного восстания: собирать деньги, устраивать оружейные склады, мастерские взрывчатых веществ и т. п. Первоначально вооруженное восстание в Петербурге было запланировано на лето 1905 г.

В середине мая 1905 г. сотрудники Манасевича-Мануйлова[595] сумели сфотографировать составленный К. Циллиакусом список с калькуляцией расходов на закупку оружия для некоторых революционных организаций. В нем, в частности, значилось: 5000 ружей для Грузинской партии социалистов-федералистов, 1000 ружей для Партии социалистов-революционеров, 8000 ружей для финской Партии активного сопротивления, 5000 ружей для Польской социалистической партии. Кроме того, для раздачи эсерам и финским сепаратистам предназначались 500 ружей-карабинов братьев Маузеров (пистолетов С-96).

К тому времени все антиправительственные группировки приступили к закупке и перевозке оружия в Россию. Количество закупаемых стволов измерялось десятками тысяч. Для выявления намерений подпольных организаций Манасевич-Мануйлов предложил создать резидентуры Департамента полиции в семи крупнейших портовых городах Европы. Его поддержал и посол Нелидов. Однако предложение не было принято – во многом из-за интриг в самом руководстве Департамента полиции.

Объединительные тенденции российской оппозиции были своевременно и с нескрываемым беспокойством отмечены органами политического сыска. «Вопрос о слиянии партии социалистов-революционеров с социал-демократами для совместных террористических действий, – сообщал Л. А. Ратаев полиции еще в середине марта 1905 г., – подвигается быстрыми шагами вперед <…>. Положение становится день ото дня серьезнее и опаснее».[596]

Но практическое противодействие революционерам, начавшим подготовку к вооруженному восстанию, не соответствовало текущему моменту. Мы полагаем, что не последнюю роль в ухудшении работы Департамента полиции сыграло искусственное разделение системы политического сыска и общей полиции. Сотрудники общей и политической полиции были вынуждены работать автономно, иногда открыто конкурируя друг с другом. Решение общей задачи обеспечения безопасности государства отходило на второй план, первостепенными становились конъюнктурные интересы: кто, когда и кому доложит о собственных успехах и о неудачах конкурентов. Возникло множество невидимых «локальных сетей», в том числе и внутри политической полиции, передача информации по которым зависела от личных пристрастий и принадлежности их участников к той или иной придворной группировке.

В качестве примера достаточно привести длительную борьбу друг с другом двух корифеев политического сыска – П. И. Рачковского и Л. А. Ратаева. Их противоборство нанесло колоссальный ущерб деятельности Заграничной агентуры Департамента полиции. Противостояние правительственных группировок, происходившее при прямом попустительстве, а порой и при непосредственном участии высшего политического руководства страны, значительно ослабляло позиции органов безопасности и власти в целом.

Указанные обстоятельства привели к падению уровня оперативной работы Особого отдела и подчиненных ему розыскных органов на местах. Заведующий отделом Н. А. Макаров больше занимался надзором за соблюдением законности в деятельности органов политического сыска, чем активизацией оперативной работы и реализацией оперативной информации. С. П. Белецкий, возглавлявший Департамент полиции в 1912–1914 гг., впоследствии писал:

«События 1905 г. – результат непринятия своевременно решительных мер, что в свое время было результатом неосведомленности розыскных органов вследствие неудовлетворительной постановки политического розыска, почему все подготовительные работы революционеров прошли незамеченными или были учтены недостаточно серьезно местными розыскными органами».[597]

Даже в тех случаях, когда необходимая оперативная информация имелась, ее практическая реализация блокировалась из-за нерешительности и непоследовательных действий Николая II и его ближайшего окружения.

В этих условиях особое значение приобретали личные качества руководителей территориальных органов безопасности, зачастую действовавших на свой страх и риск. Одним из таких решительных людей являлся полковник А. В. Герасимов, 17 февраля 1905 г. ставший заведующим Петербургским охранным отделением. В первый же день работы он застал в помещении отделения одного из офицеров беседующим с секретным сотрудником, что было вопиющим нарушением правил работы с агентурой. И это в столичном Охранном отделении! Медленно, но методично Герасимов исправлял недостатки в служебной деятельности вверенного ему отделения, постепенно наладил работу агентуры, по донесениям которой работали филеры Летучего отряда. Была арестована группа эсеров, готовившая одновременное покушение на четырех высших чиновников империи, затем задержана с поличным дочь якутского губернатора Т. А. Леонтьева, намеревавшаяся убить Николая II. Но повлиять на изменение ситуации в целом эти тактические успехи не могли. Высшая власть была практически полностью парализована. Аресты лидеров оппозиции обычно заканчивались тем, что даже при наличии документальных доказательств незаконной деятельности их не судили, а по распоряжению властей отпускали под надзор. В такой ситуации многие служащие полиции и жандармерии оказались дезориентированы и деморализованы.

До 1905 г. социал-демократы (как меньшевики, так и большевики) считали террористическую деятельность нецелесообразной, не связанной со всей системой борьбы пролетариата. В условиях революционного кризиса позиция руководства РСДРП по отношению к актам терроризма и к организации боевой работы изменилась.

На третьем съезде РСДРП, состоявшемся 12–27 апреля (25 апреля – 10 мая) 1905 г. в Лондоне, была определена единая тактическая линия партии в начавшейся революции. В резолюции «О вооруженном восстании» съезд указал, что для свержения самодержавия необходим переход от массовых политических стачек к вооруженному восстанию.

К середине 1905 г. при ЦК РСДРП была сформирована Боевая группа центрального подчинения, а при столичных и губернских организациях эсдеков стали создаваться боевые комитеты, которые занимались военной подготовкой членов партии. Закупкой и распространением оружия, производством взрывчатки занималась Боевая техническая группа при ЦК и ПК РСДРП. Ее куратором со стороны ЦК большевиков стал инженер Л. Б. Красин. Закупка и перевозка оружия в Россию была многократно увеличена.

«Когда в 1905 году <…> вооруженное восстание после III съезда стало лозунгом нашей партии, – писал Б. Стомоняков, – вопросы технической подготовки революции начали приобретать все большее и большее значение в практической работе партийных организаций. Среди этих вопросов особенно важным был вопрос о массовой заготовке оружия. Так как возможности получения его внутри страны при тогдашних условиях были весьма ограничены, то необходимо было озаботиться привозом его из-за границы. При большом несоответствии между финансовыми средствами Центрального комитета партии и стоявшими перед ним задачами естественно, что снабжение оружием происходило преимущественно в децентрализованном порядке, путем посылки местными организациями за границу собственных агентов, которые закупали оружие и, пользуясь транспортом центральных или окраинных организаций, с большим или меньшим успехом направляли закупленные партии в Россию по назначению.

Логика революционной борьбы 1905 года толкала на этот путь вооружения и мелкобуржуазные российские революционные партии. Массовыми заготовками оружия и вооружением рабочих занимались под влиянием революционизированной рабочей массы даже некоторые меньшевистские организации, несмотря на яростную борьбу, которую вели с нашей партией руководители меньшевизма вокруг лозунга вооруженного восстания. <…>

Естественно, что из всех европейских стран наибольший интерес в смысле закупки оружия представляла Бельгия. Ее оружейные заводы, особенно льежские, издавна пользовались мировой известностью, в особенности в области изготовления револьверов, которые были в то время излюбленным оружием революционной борьбы в России. <…> Необходимо далее иметь в виду, что Бельгия в то время, несмотря на долгое господство католически-клерикальной партии, была одной из наиболее свободных и наименее полицейских стран, где русские революционеры не встречали почти никаких стеснений при проживании, передвижении и занятии делами своих организаций. Это обстоятельство имело особенное значение в 1905–1906 гг., когда по настоянию царского правительства усилились репрессии против русских революционеров в Германии, которая была и является главнейшим конкурентом Бельгии в производстве оружия. Наконец, Бельгия привлекала российские революционные организации в отношении закупки оружия также и тем, что Брюссель был местопребыванием Международного социалистического бюро – центра социалистического Интернационала. При недостатке связей и незнакомстве с заграничной обстановкой выезжавшие за границу для заготовки оружия представители организаций, естественно, часто обращались за помощью к Международному социалистическому бюро в Брюсселе».[598]

«На первое время, – вспоминал московский боевик Н. Колокольцев, – поступало оружие плохое: смит-вессоны, большие и малые, и бульдоги – одним словом, всякая дрянь, но и это оружие в руках рабочих было очень хорошее.

Потом, помню, в июне месяце, вечером, я выходил из артели, вижу, подъезжает ломовой извозчик, спрашивает мою фамилию, я отвечаю, что это я, спрашиваю, в чем дело. „Примите багаж“. – „Какой багаж?“ <…> Он ответил, что сейчас придет человек и объяснит, что здесь. Перетаскали ящики, и извозчик уехал, после чего я дожидался 1 1/2 часа, но никого не было. Со мной был один тов. П. Седов: решили вскрыть ящики. Там, в ящиках, к нашей неожиданности, оказались средние браунинги и маузеры, а также ящики с патронами к ним. Мы стояли в недоумении: что делать? У того и другого не работала голова, так потеряли всю ночь. Все-таки удалось разместить оружие в удобные места.

На следующий день приходит Петр Кавказец, который говорит, что оружие, которое получено, нужно быстрее раздать.

Тогда был выработан пароль, с которым приходили рабочие из других районов: 1) Москворецкого, 2) Рогожского, 3) Лефортовского, 4) Городского, к которому принадлежали Пресня, Бутырки, Сущево, Большая Дмитровка и вся окружающая местность.

Раздача оружия происходила очень медленно, и раздавать его было очень неудобно, приходили в артель во время работы. Кто придет – возьмет 3 штуки, кто – 5 штук и т. д. И так раздача происходила очень долго, затем в артель каждый вечер собирались для практической стрельбы, а также учились разбирать и собирать оружие. Я помню, что происходила практическая стрельба в Техническом училище».[599]

Впервые после 1825 г. в Российской империи отдельные воинские части начали выходить из повиновения командирам и присоединяться к забастовщик<