Петька решает больше никогда не реветь

 

Петька и Тома выбежали на улицу.

В руках у Петьки был жёлтый чемоданчик Детского Доктора. В нём что‑то булькало и перекатывалось с боку на бок.

Улица оглушила и ослепила Петьку.

Машины крутили колёсами, фыркали и обдували его горячим воздухом. Солнце сверкало в их стёклах, как будто в каждой машине сидели десять мальчишек с зеркальцами в руках и пускали зайчики.

Петька на секунду зажмурился, и сейчас же ему на ногу наехало какое‑то колесо.

– Ой! – закричал Петька.

Он открыл глаза и увидел детскую голубую коляску.

– Ну что же ты стоишь, мальчик? – сердито сказала толстая тётя, толкая его коляской.

Петька шагнул в сторону и налетел на какого‑то дядю с портфелем.

– Куда же ты идёшь, мальчик? – закричал дядя и ткнул его в бок портфелем.

Петька шарахнулся от него и налетел на какую‑то старушку без портфеля, но зато с большой сумкой в руках.

– Куда же ты бежишь, мальчик? – закричала старушка.

Петька с беспомощным видом закружился на месте.

– Иди сюда, я тут! – услышал он Томин голос.

Тома стояла под большой круглой липой.

Её лицо в зелёной тени казалось совсем бледным, а глаза были очень тёмными и мрачными.

Петька шагнул к ней, но в это время позади него послышался ужасный рёв. Конечно, так мог реветь только огромный, страшный зверь!

Петька, еле дыша от страха, оглянулся и увидел крошечного малыша.

Малыш стоял около дверей булочной и отчаянно ревел. Никогда в жизни Петька не видал таких некрасивых

малышей. Глаз у него почти не было, а рот был огромный, как дыра в водосточной трубе. Наверное, мама, когда кормила его супом, совала ему в рот большую разливательную ложку.

Слёзы двумя ручьями текли по щекам малыша, огибая огромный рот.

– Бою‑у‑сь!.. – орал малыш. – Мама‑а!

Тома присела около малыша на корточки.

– Ну не плачь! Ну не плачь! Ну чего ты боишься! – сказала Тома, и погладила малыша по жёлтой чёлке.

– Боюсь!.. – ещё громче заорал малыш.

– Ну чего ты боишься, глупенький? Ты же не в лесу! Вон дяди и тёти идут и смеются. Говорят: «Ай, как стыдно!»

– Боюсь!.. – кричал малыш, ещё шире открывая рот и поливая Томины руки слезами.

– Что же делать? – Тома в отчаянии снизу вверх посмотрела на Петьку. – Не могу же я с ним остаться!.. Ой, а вон наш троллейбус…

Дверь булочной хлопнула. Из булочной быстро вышла тётя с очень жёлтой чёлкой и очень голубыми глазами. В руках она держала два батона и булку.

– Мама! – сказал малыш и закрыл рот.

И тут Петька увидел, что это очень хорошенький малыш. Глаза у него были большие и очень голубые, а рот такой маленький, что туда с трудом влезла бы чайная ложка.

– Наш троллейбус! Ну садись же! – закричала Тома.

Она ухватила Петьку за руку своей маленькой рукой, ещё мокрой от слёз малыша. Петька, довольно громко стуча зубами, полез в троллейбус.

Петька никогда один не ездил в троллейбусах. Когда он был маленьким, он всегда ездил с мамой. А когда он вырос, всё равно ездил с мамой, потому что боялся ездить один.

Он, дрожа всем телом, прислонился боком к какой‑то строгой тёте. У тёти были строгие очки, строгие глаза под очками и строгий нос, похожий на птичий клюв.

Строгая тётя оттолкнула его от себя.

– Что с ребёнком? – сказала она строгим голосом. – Он весь трясётся… и потом в нём что‑то стучит!..

Петька быстро зажал рот рукою. Это стучали его зубы. Его бедные зубы, которые болели после каждой ириски или пирожного. Но Петька всё равно ни за что не соглашался пойти к зубному врачу. Он так боялся бормашины, как будто она была хищным зверем и вместе с тиграми бегала по джунглям.

Строгая тётя наклонилась к Петьке и крепко ухватила его за плечо.

Петьке показалось, что она сейчас клюнет его своим строгим носом…

– Я бо… –прошептал Петька.

– Болен? Ребёнок болен! – ахнула строгая тётя. – Больной ребёнок едет в троллейбусе! Его надо немедленно отправить в больницу!

– Я не болен, я бо…

– Что «бо»?! – закричала строгая тётя.

– Я бо‑юсь!..

– Ребёнок боится ехать в больницу! – снова закричала строгая тётя и ещё крепче ухватила Петьку за плечо. – Надо скорее вызвать «скорую помощь»! Ему совсем плохо! Как он дрожит! Остановите троллейбус!

Петька покачнулся и закрыл глаза.

Он чувствовал сквозь рубашку твёрдые пальцы строгой тёти. Как будто у неё была не обычная, человеческая рука, а железная.

Тома пролезла между строгой тётей и Петькой.

Она подняла голову и посмотрела на строгую тётю.

– Он не болен, – сказала Тома своим тихим и серьёзным голосом. – Он боится… боится опоздать. Мы очень торопимся. Правда?

У Петьки с трудом хватило силы кивнуть головой.

Строгая тётя с сожалением выпустила Петькино плечо, видимо, она всё‑таки считала, что на всякий случай лучше остановить троллейбус и отправить в больницу этого дрожащего мальчика.

А Петька поскорее пробрался на свободное место, подальше от строгой тёти и поближе к окошку.

Тома села рядом с ним.

И вдруг прямо в десяти шагах от себя за стеклом троллейбуса Петька увидел свой дом.

Розовый дом плавно уплывал назад.

А вместе с домом уплывал и голубой забор, и скамейка, и дворник в белом фартуке, и соседка тётя Катя.

Тётя Катя стояла рядом с дворником, и они улыбались друг другу.

Петька вскочил на ноги.

– Ты куда? – удивлённо спросила Тома.

– Я уже приехал… Всё… Это мой дом…

– А разве ты… не со мной?

Петька посмотрел на Тому. Её глаза были такими большими, что Петьке захотелось, чтобы они были хоть немножко поменьше. И не такие грустные. Бледные губы Томы дрогнули.

– Я с тобой, – буркнул Петька и снова сел на скамейку рядом с Томой.

С тоской посмотрел он на угол розового дома, на свой балкон, где мама повесила сушиться на верёвке его трусы и старую ковбойку.

Троллейбус завернул за угол и быстро поехал по длинной улице, увозя Петьку всё дальше и дальше.

Тома прижалась к окну лбом. Она тихонько стучала по стеклу кулаком и нетерпеливо шептала: «Ну скорее, скорее!» А Петька низко‑низко опустил голову.

Что‑то тёплое и мокрое побежало у него по щекам.

Кап!.. – на светло‑серых брюках появилось тёмно‑серое круглое пятно.

И тут Петька почему‑то вспомнил малыша, который стоял и плакал около булочной. Петька вспомнил его огромный рот и слёзы, бегущие по щекам.

Петька сжал кулаки.

«Не зареву! Ни за что не зареву! Неужели у меня тоже такой вид, когда я реву? – подумал он и покосился на Тому. – Нет, больше никогда в жизни не буду реветь!»

 

Глава 7.