НОЧИ НЕТ. МЫ ИГРАЕМ НА УЛИЦЕ

 

 

А на улице – ой‑ей‑ей!

А на улице – ай‑яй‑яй!

 

На улице ночи нет, горят фонари. Светло как днем. Народу полным‑полно. Ребята бегают и кричат:

– Хорошо, что день! И ночью день! И вечно день!

Папы и мамы бегают за ними:

– Не день, не день!

А колокольчик:

Динь‑динь‑динь.

А ребята:

– День‑день‑день!

И поют песенку, чтобы солнышко вызвать, чтоб еще светлее стало:

 

Солнышко, солнышко,

Полное ведрышко,

Для брусники сладкий сок.

Для орешка ядрышко,

Гори ясно,

Чтобы не погасло,

Ты свети – не уходи,

Ты ходи – не упади,

Сол‑ныш‑ко!

 

И вышло солнышко. Тут все ребята увидели, что я вывел на улицу солдатиков. И тоже побежали за своими – у нас собралось большое войско. А девочки вынесли кукол. А кто‑то выкатил из комнаты кровать на колесиках – зачем она теперь, ведь ночи все равно нет!

И мы взобрались на эту кровать, и она поехала по мостовой, как машина:

 

Мы вытащим кровати,

Кровати,

Кровати,

Им хватит‑хватит‑хватит

По комнатам стоять.

Садитесь на подушки!

Поехали гулять!

 

Сначала мы поехали на кровати мимо большого желтого дома с балконами, мимо детского сада. В окнах детского сада мы увидели флажки и игрушки. Около углового магазина с синей вывеской опять повернули к нашему дому. А за нашим домом, за нашей улицей все время бегал Алошка и прогонял ночь серебряным колокольчиком: динь‑динь‑динь‑динь!

Вышла на улицу моя бабушка.

– Бабушка! – крикнул я. – Иди к нам.

А моя бабушка сказала:

– Вставайте скорее в круг, будем хоровод водить.

Мы взялись за руки. И куклы и солдатики тоже взялись за руки и закружились. А моя бабушка запела:

 

Хожу я, гуляю

Вокруг хоровода,

Заинька беленький!

Гляжу я, смотрю

По всему народу,

Заинька беленький!

 

Вдруг открылось окно, и тетя Вера закричала:

– Это какой‑сякой заинька спать не дает? Кто это звенит на весь город? – И крикнула на третий этаж Иван Иванычу: – Наведи порядок, Иван Иваныч, найди поскорее того, кто шумит‑звонит, спать не дает! – и засмеялась. – Ну, теперь кто‑то попадется в лапы к доброму молодцу Иван Иванычу.

 

Я ОЧУТИЛСЯ ДОМА, ПОД КРОВАТЬЮ

 

– Ты как сюда попал? Вылезай! – услышал я мамин голос.

И я увидел моих солдатиков на полу и ножки от кровати. Мама заглядывала под кровать, тянула меня за руку и спрашивала:

– Ты что ж, так здесь и заснул?

Мама раздела меня и уложила в постель.

– Что ж ты там делал, мой маленький? – спросила мама.

Мама всегда думает, будто я маленький. А я большой, это Алошка маленький.

– Почему ты не лег в кровать?

– Не знаю, мама. Просто мы хотели помочь Алошке – я и мои солдатики.

– Кому‑кому? – не поняла мама. Она потому не поняла, что ничего не знала про Алошку.

И я рассказал маме про моего дружка, про Алошку, какой он веселый и забавный и как он захотел сделать из ночи день.

– Зачем же день из ночи? – удивилась мама.

– Чтобы из темного леса не пришли волк Левон и медведь Михайло, – сказал я.

– Что за ерунда? Какой еще медведь? – Мама засмеялась и спутала мне все волосы на макушке. А потом укрыла одеялом до самого носа и сказала: – Спи. Спокойной ночи! Не придут волк Левон и медведь Михайло.

Я их прогоню.

А сама собралась уходить.

– Мамочка, ну посиди со мной, – попросил я. – Ты никогда не сидишь. Посиди, мам!

– Тихо, сынок, а то тетю Веру разбудишь.

– Не хочу тихо, – сказал я. – Тетя Вера мне целый день – все тихо да тихо. Днем играть не разрешает, ночью тоже не разрешает.

– Ночью надо спать, – сказала мама и запела тихонько: – Баю‑баю‑шки‑баю, неложися на краю…

– Не надо, мама! Эта песенка страшная, ее тетя Вера поет. Ты мне лучше расскажи сказку. Я ни одной твоей сказки не знаю, – только бабушкины. Расскажи, мама, а что было бы, если бы и ночью был день… И никто не ложился спать.

– Что было, то уже было, – сказала мама своим обычным голосом.

Но я понял, я сразу догадался – это началась мамина сказка.

 

МАМИНА СКАЗКА

 

 

Что было, то уже было,

Чего не было, то еще будет.

В одном далеком городе

Сговорились люди:

Каждый делает,

Что ему нравится.

Кто хочет – на улице кувыркается,

Кто хочет – хохочет,

Кто хочет – топочет.

И многие стали шуметь даже ночью.

А те, которым хотелось спать,

Начали их унимать:

– Тише! Тише! Тише!

Не пой!

Не шуми!

Не играй!

Иначе запрячем в сарай.

В темный сарай с мышами,

Сторожить его будем мы сами!

 

 

* * *

 

И вот уж весь город не спит,

Двигается,

Шумит.

В городе ночи нет,

В городе ночью свет.

Для поддержания тишины

Ходят специальные крикуны:

– Кому перековать звонкий голосок:

На тихий басок?! –

Идут крикуны улицей ночной,

Следят за тишиной:

– Люди, когда вы спите,

Матрацами не скрипите!

Тромбоны и барабаны –

Убрать в чемоданы!

Летучие мыши,

Летайте тише,

Следите за пешими мышами,

Чтоб не шуршали ушами!

Тише! –

Идут крикуны вдоль улиц ночных,

Никому не укрыться от них:

Чуть зазвонит трамвай,

Сразу: – А ну, давай! –

И тащат его в сарай!

А трамвай‑то трамваится,

Упирается,

Цепляется за провода:

«Не пойду никуда!»

Лошадь стукнет подковой. –

Готово:

Тащат ее в сарай.

А она с перепугу: «Му‑у‑у!

Почему‑у‑у?!»

Ей кричат:

– Ты не думаешь о тишине!

А она им:

«Топнула я во сне,

Как вышло, сама не пойму! –

И опять по ошибке: – Му‑у!»

Крикуны с мычащей лошадью

Скрываются где‑то за площадью.

Но выходят новые крикуны:

– Люди, смотрите тихие сны!

 

Мама засмеялась, наклонилась ко мне и поцеловала:

– И ты, сынок, смотри тихие сны…

– А дальше, мамочка, – попросил я.

Но мама приложила палец к губам:

– Тише! Тетю Веру разбудишь, – и на цыпочках вышла из комнаты. И свет погасила.

Я приоткрыл штору. На улице было совсем темно. А откуда‑то издалека доносилось: динь‑динь‑динь!

Это бегал по городу мой Алошка. Он все еще хотел прогнать ночь своим серебряным колокольчиком.

Я спустил ноги с кровати, побыстрее оделся и тихонечко вышел на улицу.

 

Я СПАСАЮ АЛОШКУ

 

На улице никого не было. Холодный ветер дул на лужи, будто сдувал с них пенку, фонари качались. И желтые круги от фонарей на асфальте тоже качались. И где‑то очень далеко звенел звоночек – Алошкин серебряный колокольчик.

«Надо скорее разыскать его и притащить домой!» – подумал я про Алошку. Вдруг мимо меня прошагал в огромных, может быть, даже в семимильных, сапогах добрый молодец Иван Иваныч. Он крутил свои рыжие усы и разбойно пел тети Верину песню:

 

Тары‑бары‑бум‑бум,

В старых дырах шум, шум.

В старых дырах,

В старых норах

Шум и шорох,

Шум и шорох…

 

И я сразу понял: он шел выполнять тети Верино задание. Меня он даже не заметил.

Вот прошел Иван Иваныч мимо большого желтого дома с балконами, мимо детского сада, где в окнах флажки и игрушки, мимо деревьев, мимо магазина с синей вывеской… И пропал за углом.

Иван Иваныч смотрел вверх. Он, наверно, думал – это кто‑то большой звонит, тете Вере спать не дает.

Он думал, кто‑то большой, а это вовсе не большой. И я стал смотреть вниз: я знаю, куда смотреть.

Прошмыгнула кошка по мостовой. Я загляделся на нее, а меня в ногу кто‑то – толк‑толк.

– Алошка?!

Нет, это толстый голубь. Он просто шел пешком.

– Где ты, Алошка?

Я завернул за угол. Там по тротуару вперед‑назад ходил добрый молодец Иван Иваныч в своих семимильных сапогах. И все распевал:

 

Тары‑бары‑бум‑бум,

В старых дьфах шум, шум…

 

Вдруг рядом ОЧЕНЬ ГРОМКО ЗАЗВОНИЛО. Иван Иваныча не стало слышно.

Прямо навстречу доброму молодцу бежал Алошка.

А на улице – никого. А фонари горят.

Что делать?

Я как подпрыгну! Как побегу!

Как обгоню доброго молодца Иван Иваныча.

И схватил Алошку.

А он из кулака вывертывается. И тут меня нагнал Иван Иваныч.

– Ах ты удалец‑сорванец, кого поймал‑изловил? – Это Иван Иваныч спрашивает.

– Я птичку изловил, – говорю.

– Почто не щебечет?

– У нее крылышко болит, – говорю.

– Почто не полечишь?

– Я, – говорю, – дома вылечу.

– Ну ладно, – сказал Иван Иваныч, – Передай низкий поклон Вере Акимовне.

– Передам, – сказал я и побежал изо всех сил с Алошкой к нашему дому.

А он притих в кулаке, как воробышек. Разжал я пальцы, поглядел: а он спит. Устал, наверно. Набегался.

– Эй, Алошка!

– Ну что? – И глазки открыл.

– Это ведь тебя Иван Иваныч искал. Знаешь, как я за тебя испугался.

Он сел на моей ладони и колокольчик рядом поставил. Ножки вытянул, ручками за мой большой палец ухватился: ручки холодные.

– Апчхи! – А потом говорит: – ЧиХОчиЧУ чиДОчиМОЙ!

– Что?.. Что?

– Домой, – говорит, – хочу. Замерз. Вот что.

– А зачем ты так говоришь: «Чи‑чи, чи‑чи»?

– А это мой тайный язык.

– А меня научишь?

– ЧиНАчиУчиЧу! Научу!

Я накрыл его другой рукой, чтоб теплее было.

– Давай‑ка я тебя побаюкаю. – И я запел, как моя бабушка поет:

 

Спи‑тко, усни,

Мое дитятко,

Спи‑тко, усни

Малешенько.

Бай да люли!

Бай да люли!

 

А он там, в руке, тихонько засмеялся и ногой по звоночку – бум! – но не очень громко. Так мы и пришли домой.

 

ТЕТЯ ВЕРА ЗАСКУЧАЛА

 

Динь‑дон, дон‑динь, динь‑дон, дань! Наступил новый день. Алошка еще спит в своей маленькой кроватке. А я хожу на цыпочках, чтоб его не разбудить.

Мама ушла на работу, бабушка – в магазин. А тетя Вера никуда не уходит. Вот никуда не уходит! Села у окна и стала громко‑громко скучать.

– Ой, я бедная девица, Вера Акимовна – сказала тетя Вера. И вздохнула. – Какая у меня на сердце тоскакручина. Ой! Ни словами сказать, ни пером описать. Никто, ну никто меня больше в кино не зовет. Видать, никому не нужна красота моя ужасная.

Тетя Вера отошла от окна, включила пылесос и так махнула железной трубкой, что пыль столбом.

– Эх! – крикнула тетя Вера. – Сива‑грива растрах – нется, тоска распадется. Уходи, – говорит, – не мешайся здесь. Видишь, я уборку делаю.

И я скорее побежал к домику, к моему хорошему Алошке.

– Алошка, – крикнул я в самое оконце, – выходи!

А он не ответил.

– ЧиАчиЛОчиШКА! – позвал я его на нашем тайном языке. И вдруг тихонечко из‑под стола что‑то пискнуло.

Я поскорее полез под стол и там, в самом уголочке, нашел Алошку Он был весь в пыли: и волосы, и рубашка, и штанишки А нос прямо черный.

– Ты что гам делал, дурачок? – спросил я.

– Тес! – зашептал Алошка. – Когда тетя Вера машет этой штукой, я всегда прячусь: а вдруг и меня затянет?!

Я поставил Алошку на стол, он стряхнул со штанишек пыль.

– А ну‑ка пошли мыться, – сказал я.

– ЧиНЕ чиХочиЧУ! – закричал Алошка и как спрыгнет на пол. И побежал.

Но я сразу догнал и потащил его, чумазого в ванную…

И пока я его тер, мыл, полоскал, Алошка, не переставая, пищал: «ЧиНЕ чиХОчиЧУ! ЧиНЕ чиХОчиЧУ!..»

– Не плачь, Алошенька, – сказал я. – Меня тетя Вера еще не так мочалкой натирает.

Алошка перестал плакать. Он залез ко мне на плечо и погладил ухо. Но тут опять по квартире разнеслось тети Верино пенье‑скучанье:

 

О, где ты? Где ты, добрый молодец Иван Иваныч?

Целый день ты на счетах пощелкиваешь,

Уж скорей бы ты вышел на пенсию!

 

У Алошки руки задрожали, он отпустил мое ухо.

– Слышал? – спросил я.

– Ата, – сказал Алошка.

– Это еще что, – похвалился я. – А когда тетя Вера меня ругает, так на соседней улице слышно.

– Она сердитая, – сказал Алошка.

– Тес! Она… – прошептал я, – злая волшебница.

– Настоящая?! – удивился Алошка. И спросил шепотом: – А что она может сделать?

– Что хочешь. Может волка и медведя позвать. Они тебя за бочок схватят.

– Я не хочу, – сказал Алошка и задумался. А потом и говорит: – Ведь как хорошо нам было, когда тетя Вера ходила в кино. У нас пир горой был.

– Верно, – говорю.

– А что ж она так редко ходит? – спрашивает Алошка.

– Добрый молодец Иван Иваныч не зовет.

– Почему не зовет?

– Наверно, работы у него много.

А тетя Вера точно услышала и запела‑заголосила:

 

Что ж ты, добрый молодец,

Все на счетах пощелкиваешь,

В гости к нам не захаживаешь?

Никто здесь меня понимать – не понимает.

А ты, Иван Иваныч,

Из чужой квартиры,

С третьего этажа.

А понимать – понимаешь.

Ох, скорей бы ты вышел на пенсию!..

 

– А может, правда, – прошептал Алошка. – Пускай Иван Иваныч выйдет на пенсию.

И он спрыгнул на пол и побежал к двери.

– Куда ты, Алошка?!

– К Иван Иванычу на работу.

– Подожди! – остановил я его и повязал Алошке на шею тети Верину голубую ленту.

Сразу Алошка сделался голубой и красивый.

 

НО СЛУЧИЛАСЬ БЕДА

 

Только Алошка выбежал на улицу, как подул холодный ветер.

Ветер закружил и поднял Алошку высоко‑высоко над улицей, над домами, над городом. Алошка испугался и зазвонил в серебряный колокольчик. А все, кто был внизу, удивлялись:

– Смотрите! Смотрите! Какие чудеса – днем загорелась голубенькая звездочка, и она звенит.

– Разве это звездочка? – говорили другие. – Какая же это звездочка? Просто на орбиту вышел новый спутник.

И никто не догадывался, что это летит мой Алошка. А ветер кружит его, задувает под рубашку, переворачивает вниз головой.

Алошка одной рукой держит кепочку, а другой – колокольчик. И колокольчик звенит без перерыва: диньдинь‑динь‑динь!

Понемножку ветер начал стихать. Алошка в последний раз перекувырнулся и сел на тротуар.

Толстый голубь, который любил ходить пешком, подошел к Алошке и с уважением сказал:

– Оказывается, ты умеешь летать?

Алошка встал, отряхнулся и вздохнул.

И тут полил сильный дождь – настоящий ливень. По крышам домов так загрохотало, точно поехал тяжелый поезд… И он ехал все быстрее и быстрее…

Алошка надвинул покрепче кепочку, чтоб не слышать страшного стука, и зашагал по мостовой.

– Эй! – крикнул голубь. – Оказывается, ты любишь ходить пешком!

Алошка быстро наклонился, схватил щепку и запустил ее в голубя:

– Надоел, толстун! – И побежал.

Он бежал по пустой улице, и дождь хлестал его по щекам, по курточке, по ногам.

– А я все равно не простужусь! – кричал Алошка. – У меня на ногах галошки. Э‑э!

И чтоб подразнить дождик, он даже запел:

 

Дождик‑дождик, пуще!

Дам тебе гущи…

 

И дождик так припустил, что по улицам потекли ручейки и речки. Один ручеек подхватил Алошку и понес..

 

СОЛНЫШКО! СОЛНЫШКО! ПОЛНОЕ ВЕДРЫШКО!

 

Я позвал бабушку:

– Беда! Алошку ручей унес!

Бабушка подошла к окну и обняла меня. А за окном – чернее ночи. И дождь все сильней и сильней.

– Что же делать, бабушка?

– Надо солнышко звать, – сказала бабушка. – Открывай окошко.

Я открыл окно. И ворвался дождь. Я не испугался и крикнул:

– Эй, солнышко, выходи! А ты, дождик, перестань.

А солнышко не выходит, дождик не перестает.

– Что ты?! Что ты?! – замахала руками бабушка. – Позови солнышко ласково.

Я высунулся в окно и ласково позвал:

 

Солнышко, солнышко,

Полное ведрышко,

Для брусники сладкий сок,

Для орешка ядрышко,

Гори ясно,

Чтобы не погасло…

 

А тучи не расходятся, солнышко не выглядывает.

– Бабушка, ты мне помоги, – попросил я.

И моя бабушка тоже запела:

 

Солнышко, солнышко,

Полное ведрышко,

Ты свети – не уходи,

Ты ходи – не упади,

Сол‑ныш‑ко.

 

Дождик сразу перестал, и выглянуло солнышко.

Только и остались от дождя ручейки да речки.

На тротуаре стояли ребята.

– Ух ты! Гляди‑ка, ух ты! – кричали они и показывали пальцами: по мостовой на другую сторону улицы перебирался вплавь мой Алошка.