Михаилу Евгеньевичу Святловскому

 

Миша, свечей не надо, немного золотой (бронзовой) и серебряной красок (художественных), буду очень благодарен.

Напиши, где намерен быть лето и о других.

Отчего Владимир Васильевич и Александр Васильевич Гиппиусы мне не пишут? Я им писал несколько раз. Нельзя узнать? Один список моих избранных вещей я желал бы временно передать обоим братьям – Александру и Владимиру.

Хотел бы тебе послать кое‑чего из своих летних записей, но не знаю, чего до вас дошло. Я все‑таки писал несколько раз и посылал листки, второй раз посылать неудобно (моя запись, хотя бы самая ничтожная, есть извещенье о себе своим, письмо не достигает этой точности), пока не посылаю ничего.

Привет сестре Ире, Евгению Евгеньевичу, всем вам и Могилянскому!

 

 

3

 

[780]

 

Привет!

Почти в таком же глухом районе среди теснин гор, как изображено на почтовой открытке[781], чувствую себя наконец более свободно. Этим летом я был зажат тысячами человеческих условностей.

О важном отвечу подробно, жму руку, привет всем.

<Подпись >: Александр Добролюбов.

 

 

4

 

Привет.

И привет знающим нас.

В ответ на твое последнее извещенье отвечаю тебе вкратце – ты не так поняла или не так понимаешь мое последнее письмо тебе. Никогда не было в нем выговора, скорей всего – вопрос (если и был выговор – сравнительно очень небольшой). Сейчас ты объяснила о вопросе – вопрос отпал.

Так что всю эту твою последнюю тревогу я признаю просто необоснованной. Напишу <нрзб> очень некогда, есть несколько предложений, на днях извещу подробно.

Между прочим, в отношении сестры Лены меня преследует судьба. Ты написала ее адрес на конверте, я думал, письмо от Лены и, открывая, нечаянно порвал адрес. Просьба – немедленно сообщи <нрзб.>.

Да хранит вас сестра Маша[782].

Подпись руки: ваш брат и друг Александр.

Мой адрес простой: Баку, вокзал, до востребования, мне.

 

 

5

 

 

Дорогая Ира, добавляю – дело очень серьезное, я здесь сижу хотя не арестованный, но паспорта не дают. Необходимость моя выехать, ничего не могу сделать. Просьба выслать немедленно эту справку от домоуправления или милиции о прописке моей Геслеровский 7, на квартире Ирины Святловской с сентября по такое‑то декабря 38‑го года, только чтоб обязательно на справке было слово «Ленинград». В 39‑ом году вы (кажется, ты или Миша) выслали мне такую справку (я затерял ее), – очень непонятную, там был «Приморский район», но слова «Ленинград» не было – это будет ошибкой, и справка непонятна для здешних краев.

Теперь о себе.

Пока работаю, довольно трудные условия, сидим нередко без огня, продукты от случая к случаю – район небазарный, – покупают все на дорогах. Чувствую, подходит мне время работы – этот год был для меня какой‑то особенной внутренней тишины. Твердая мысль быть осенью обязательно в Ленинграде, в Москве, еще кое‑где…

<Текст письма оборван>.

 

 

6

 

 

Т<оварищ> управхоз,

Я Вас не знаю, и Вы меня не знаете. Обращаюсь к Вам как к человеку – помогите мне немного. Мне нужно немного. Я – брат Ирины Михайловны Святловской, рожденной Добролюбовой, ее Вы, конечно, знаете. Я жил в ее квартире сентябрь – декабрь 38‑го года и был прописан у вас. Со мной случилась неприятность: для выдачи паспорта милиция просит у меня какую‑нибудь справку, что я жил в 38‑ом году в Ленинграде, потому что со мной случилась потеря паспорта.

Просьба выслать справку, что я был прописан по Геслеровскому 7, кв. 1 у моей сестры Святловской Ирины с сентября по декабрь 38‑го в Ленинграде. Буду в Ленинграде – постараюсь Вам отплатить, очень меня обяжете. Я писал Ирине, но, боюсь, они сейчас на даче и письмо долго не дойдет, и тогда мне трудно хлопотать о справке.

Высылаю Вам 3 рубля для расходов – для заказного письма и т. п. Отвечайте (будьте добры) – Кельбаджары (Азербайджан), Добролюбову А<лекса>ндру.

С уважением, А. Добролюбов.

20. VI. <1940>

 

 

7

 

 

Привет всем, хоть отчасти знающим нас, в том числе и тебе, Миша!

Извещаю о себе вкратце – 2 месяца (май и июнь) я боролся за выезд; пришлось уступить бесчетным волнам местных условий – остался, кажется, до конца ноября. 2 месяца я почти не работал, все это создало немало затруднений, июль работал неважно. Завтра выезжаю в районы на ремонт школ (кажется, на этом можно заработать).

С паспортом, кажется, налаживается. Тормозильзики, которые не хотели давать, как будто притихли, начальник паспортного стола – в Баку, приедет, – кажется, даст, обещанье было, только каких‑то бланков не было.

Очень есть цель в Ленинград, не знаю, удастся ли в зиму. Я хотел обязательно до зимы.

Происходящее во всем мире отвратительно, какая‑то до отупения повторявшаяся бесчисленное число раз гримаса – заранее все известно – и все это в таком грубом виде. Все эти войны – действительно бойни.

Посылаю тебе 2–3 вещи из стихотворений 39‑го года[783], более я решил в стихах не писать, даже давно еще вперед решил, но он как‑то сам собой вернулся, и я дал ему на короткое время волю. Конечно, этот стих, который я отчасти допустил, – отчасти грубоват, украшения бедны, наружная созвучность почти откинута, но надеюсь, что музыка мысли сильней побрякушек. Хотя к ним привыкают и отвыкают веками, для меня всякий стих есть только переход к будущей музыке мысли.

Жму руку всем вам.

Адрес – два слова: Азербайджан, Кельбаджары, мне.

 

 

Просьба к Евгению Евгеньевичу написать о Миклашевских[784], о Бонч‑Бруевиче[785], о Вересаеве[786]. Как Гиппиусы – Александр и Владимир? Чего еще нового на ваших дорогах?

Да, вот еще – если Евгений Евгеньевич проедет в Москву или просто письменно предложить Бонч‑Бруевичу – может быть, он купил бы список переписанных у вас отрывков из моих книг (потом я нашел бы, может быть, время переписать бы свое недавнее или позднейшее и тоже предложить ему, конечно, только при оплате!)[787].

 

 

______________________

 

Публикация Александра Кобринского (Санкт‑Петербург)