Доживаем до совершеннолетия в кипящей воде

 

Те, кто помладше, часто меня спрашивают: почему не было паники? Почему никто не метался сломя голову? Грабежи, мародёрство, погромы – где всё это? Почему ваше поколение согласилось на это без тени протеста?

Иногда я отвечаю: да ведь случались же всякие ужасы.

Иногда иначе: но мы ничего не понимали. А если бы поняли, то что бы могли поделать?

А иной раз отвечаю притчей, байкой о лягушке.

Сунь лягушку в кипяток – она тут же выпрыгнет оттуда.

Положи её в горшок с приятной тёплой водицей, поставь горшок на плиту, разогрей медленно, без спешки – и лягушка сварится, так ничего и не успев сообразить.

Конечно, угасание звёзд медленным процессом не назовёшь, но оно не повлекло за собою прямых сиюминутных несчастий катастрофического масштаба. Конечно, для астронома или стратега это сильнейший удар, повергающий в состояние ужаса. Но для парня с улицы, скажем, для водителя автобуса или продавца, бармена, официантки это лишь тёплая водица.

Англоязычные средства массовой информации окрестили это явление «Октябрьским феноменом». Термин «Спин» прижился не через год и не через два. Первым очевидным следствием стало крушение многомиллиардного бизнеса орбитальной спутниковой индустрии. Системы телевизионного вещания, коммуникации, в том числе телефонной связи, навигационные локаторы, системы разведки, интернет… Метеорологам пришлось вернуться к древним процедурам вычерчивания изобар и изотерм, вместо небрежного просматривания подаваемых спутниками карт. Безуспешными остались многочисленные попытки установить связь с международной космической станцией. Коммерческие запуски с мыса Канаверал, из Байконура и Куру пришлось отложить «на неопределённый срок».

Ничего доброго не принёс этот феномен таким корпорациям, как «Дженерал Электрик» – «Амери‑ком», AT&T, «Комсат», «Хьюз коммюникейшнз» и множеству подобных.

На мир посыпались кошмары, но сведения об этих кошмарах распространялись медленно, так как системы связи оказались парализованными. Новости не успевали просачиваться сквозь трансатлантический оптоволоконный кабель. Лишь через неделю до нас дошло известие об ошибочном или случайном запуске пакистанской ракеты «Хатф‑5», оснащённой ядерной боеголовкой. Сбившись с курса, ракета уничтожила плодородную долину в Гиндукуше. Этот первый случай боевого применения атомного оружия с 1945 года, к счастью – можно и так выразиться, несмотря на трагические его последствия, – остался единичным, а ведь на грани уничтожения оказались Тегеран, Тель‑Авив, Пхеньян.

 

* * *

 

Успокоенный состоявшимся, несмотря на мои опасения, восходом, я заснул и проспал до полудня. Когда я встал, оделся и вышел в наш «парадный зал», мать стояла перед телевизором, всё ещё в своём стёганом халате, нахмурившись, глядела на экран. Я спросил, завтракала ли она. Она ответила отрицательно, и я отправился на кухню готовить завтрак на двоих.

Той осенью ей было сорок пять. Если бы меня попросили описать её одним словом, я бы сказал, что она «серьёзная». Сердилась она крайне редко, а плакала на моих глазах лишь один раз, когда полицейские сообщили ей – это было ещё в Сакраменто, – что отец разбился на скорости в восемьдесят миль в час возле Вакавиля, возвращаясь домой из деловой поездки. Я видел её лишь такой, но кто‑то видел её и другой. На полке в жилой комнате стоял портрет стройной красавицы, вызывающе глядящей в объектив. Я аж вздрогнул, когда мать в ответ на мой вопрос сказала, что на портрете изображена она – ещё до моего рождения.

Сейчас она не скрывала, что телевизор её не радовал. Местная станция без передышки давала новости, повторяя сообщения, полученные от коротковолновиков‑любителей, и расплывчатые успокаивающие пресс‑релизы федерального правительства.

– Тайлер, – сказала она, кивнув мне на стул, – я ничего не понимаю… Что‑то ночью произошло.

– Знаю. Я сам видел, прежде чем лёг.

– Сам видел? А почему меня не разбудил?

– Да… не знаю…

Но она не рассердилась.

– Да и к лучшему, Тай. Ничего я не потеряла.

Смешно, у меня такое ощущение, как будто я всё ещё сплю.

– Звёзды… – изрёк я глубокомысленно.

– И Луна, – добавила мать. – О Луне ещё не слыхал? Никто нигде во всем мире ни звёзд, ни Луны не видел.

 

* * *

 

Луна – ещё тот фокус.

Я посидел рядом с матерью, потом оставил её перед телевизором и под её напутствие: «Вернёшься засветло сегодня!» – поплёлся к «большому дому». Я постучал в заднюю дверь, которой пользовались повариха и дневная горничная, хотя Лоутоны демократично избегали называть этот вход «служебным» или «для прислуги». Через эту же дверь по рабочим дням входила моя мать, чтобы заняться хозяйством Лоутонов.

Впустила меня миссис Лоутон, мать близняшек. Она посмотрела на меня пристально и кивнула в направлении лестницы. Диана ещё спала, дверь её комнаты была закрыта. Джейсон ещё не ложился и не собирался. В своей комнате он уткнулся носом в шкалу коротковолнового приёмника.

Комната Джейсона мне казалась пещерой Аладдина, полной сокровищ, о которых я и мечтать не смел. Компьютер самоновейшей модификации, канал подключения к интернету шириной с Гудзон, выбор провайдеров – хоть задом ешь. И телевизор, хоть и бэушный, но вдвое больше, чем в нашей гостиной. На всякий случай я сообщил ему то, что узнал от матери:

– Луна тоже пропала.

– Интересно, да? – Джейсон встал и с наслаждением потянулся. Затем запустил пальцы в разлохмаченные космы. Со вчерашнего дня он ещё не переодевался. Небывалое явление. Записной кандидат в гении, он обычно вёл себя не так, как положено гению из телесериалов. Не спотыкался о собственные пятки, не заикался, не корябал алгебраических уравнений на стенках. В этот раз он, однако, выглядел несколько более «телегениальным». Казался рассеянным, во всяком случае. – Ну, Луна‑то, положим, никуда не делась. Да… Куда бы ей деваться… М‑м… Если верить радио, приливы и отливы на Атлантическом побережье такие же. Значит, здесь она. А если Луна здесь, то и звёзды тоже… можно думать…

– Так почему же мы их не видим?

Он насупился:

– Спроси что‑нибудь полегче. Ну, можно, конечно, сказать, что явление оптического характера. Хотя бы отчасти.

– Глянь в окошко, Джейс. Солнце‑то тут. Что за оптика пропускает Солнце, но прячет звёзды и Луну?

– Опять же: откуда я знаю? А что ещё, если не оптика? Кто‑то спёр Луну и звёзды и удрал с ними?

Я подумал, что, скорее, кто‑то спёр Землю, засунул её в мешок для какой‑то неизвестной даже Джейсону надобности.

– Насчёт Солнца всё‑таки интересно, – продолжал Джейсон. – Значит, не оптический заслон, а оптический фильтр. Интересно…

– И кто же этот фильтр установил?

– Откуда я… Что‑то ты много гадаешь. Почему кто‑то обязательно должен что‑то устанавливать? Мало ли что случилось по неизвестной нам причине… Раз в миллион лет чего не стрясётся… Там, магнитные полюса перевернутся… Местами поменяются. Если что‑то произошло, необязательно за этим кроется какой‑то шибко умный злоумышленник.

– Может, и кроется.

– Знаешь, много чего может быть.

Я немало натерпелся насмешек над моей чрезмерно горячей любовью к научной фантастике и потому не выронил вертевшееся на языке слово «инопланетяне». Но о чём ещё мог я подумать? И не только я один. Даже Джейсон вынужден был согласиться, в свете развития событий, что мысль о вторжении постороннего, неземного разума вовсе не столь уж абсурдна.

– Следующий вопрос, – напирал я, – какая у них цель?

– Я бы предложил два варианта: спрятать что‑то от нас или спрятать нас от чего‑то.

– А отец твой что думает?

– Не спрашивал. Весь день висит на телефоне. Может, пытается сбыть свой пакет «Дженерал телефон энд электроникс». – Он, конечно, шутил, но для меня его шутка послужила первым намёком на возможные последствия событий для аэрокосмической промышленности в целом и для семьи Лоутонов в частности. – Я сегодня не спал, боялся пропустить что‑нибудь интересное. Завидую сеструхе. Дрыхнет без задних ног. «Разбудите меня, если что‑нибудь интересное…»

Я, конечно, обиделся за Диану:

– Она тоже не спала. Вот я и влип!

– Откуда ты знаешь?

– Ну… мы по телефону говорили.

– Она тебе звонила?

– Ну да… Перед рассветом.

– Ха, Тайлер, а чего ты покраснел как рак?

– Ничего я не краснел…

– В зеркало глянь!

Меня спас резкий стук в дверь. В комнате появился И‑Ди Лоутон, по виду которого можно было заключить, что и он не слишком долго спал в эту ночь.

Папаша Джейсона и с виду не сахар, и на вкус. Крупный, крепкий, плечи широкие, вспыхивает легче керосина, угодить ему крайне трудно. В выходные, когда дома, носится грозой, гремит громом и мечет молнии. Мать как‑то сказала, что он не из тех, чьё внимание приятно. И что она не понимает Кэрол, как она решилась выйти за такого.

Его не назовёшь самородком, добившимся делового успеха своими собственными силами. Дед его, основатель весьма солидной юридической конторы в Лос‑Анджелесе, уже удалившись от дел, поддерживал своим капиталом начинания внука. Но и внук деда не подвёл, продвинулся в высотном приборостроении и в технологии воздухоплавания, пробился, не гнушаясь в случае необходимости и применением локтей.

Вошёл Лоутон‑старший насупленным. Он упёрся в меня взглядом и пророкотал:

– Извини, Тайлер, но мне нужно потолковать с Джейсоном наедине. Отправляйся пока домой.

Джейс не возражал, да и я не горел желанием оставаться. Натягивая на ходу куртку, я спустился по лестнице и покинул дом тем же путём, через заднюю дверь. Затем провёл не один час на берегу ручья, пуская «блинчики» и наблюдая за белками, без устали таскавшими припасы в свои тайные зимние хранилища.

 

* * *

 

Солнце, Луна, звёзды…

В последующие годы подросли дети, никогда не видевшие Луны собственными глазами. Люди на пять‑шесть лет младше меня уже не могли вспомнить звёзд, кроме как по фильмам да рассказам. Мне было лет тридцать, когда я поставил для дамы, несколько меня младшей, песню Антонио Карлоса Жобима «Ночная тишь, затихли звёзды». Глядя на меня серьёзными глазами, она спросила:

– А что, звёзды здорово звенели?

Мы лишились не просто светящихся точек в небе. Исчезло ощущение своего места. Земля кругла, Луна обращается вокруг Земли, Земля колесит вокруг Солнца – большей космологии и не надо обычному человеку, и после школы мало кто задумывался над этими зазубренными истинами. Но люди лишились знакомых точек опоры и почувствовали себя обокраденными.

Насчёт Солнца официальное сообщение огласили лишь на вторую неделю после исчезновения звёзд.

На первый взгляд ничего с ним не стряслось. Светило продолжало двигаться по расчётной орбите, восходы и заходы чередовались по расписанию, дни Северного полушария укорачивались согласно времени года. Вроде и не о чем беспокоиться. Многое на Земле – да и сама жизнь – зависит от солнечного излучения. В этом отношении всё казалось в полном порядке. Глянь на него невооружённым глазом – та же жёлтая звездулька класса G, на которую мигали и щурились бессчетные поколения живых существ. А иные и не мигая смотрели.

Однако куда‑то исчезли с Солнца пятна, протуберанцы и вспышки.

Солнце – организм буйный, непредсказуемый. Оно кипит, бушует, гремит энергетическими громами. Оно окатывает окружающее пространство потоками заряженных частиц, и эти частицы уничтожили бы на Земле всё живое, если бы не магнитное поле земного шара. Но с момента превращения наше Солнце стало однородным геометрически правильным шаром без каких‑либо изъянов, постоянной яркости. С севера пришли сообщения об исчезновении полярного сияния, вызываемого взаимодействием магнитного поля Земли с исходящими от Солнца потоками заряженных частиц. Как будто неудачную пьесу сняли со сцены.

Ещё одного атрибута лишилось ночное небо: падающих звёзд. Ежегодно Земля прибавляла в весе на восемьдесят миллионов фунтов за счёт падения на неё фрагментов космического вещества, звёздной пыли. Большая часть этих даров Вселенной сгорала в атмосфере. Но после Октябрьского феномена нигде на Земле не смогли более зарегистрировать ни падения метеоритов, ни даже микроскопических частиц Браунли. В астрономическом смысле ситуацию можно было обозначить как оглушительное молчание.

Даже Джейсон не сумел это объяснить.

 

* * *

 

Итак, Солнце оказалось вовсе не солнцем, но оно продолжало светить и греть, даже поддельное. Дни тянулись, бежали, сменялись; недоумение росло и крепло, но ощущение опасности притупилось. Вода вокруг лягушки, стало быть, не кипела, а оставалась приятно тёплой.

Материала для размышлений, обсуждений и сплетен хватало. И не только в небе, но и на земле. Разлаженные спутники не только нарушили связь, они лишили возможности наблюдать за местными войнами. Умные бомбы мгновенно поглупели, лишившись системы навигации. Волоконная оптика переживала бум. Вашингтон со скучной регулярностью издавал извещения о том, что «не существует данных о враждебных намерениях со стороны какой‑либо страны или организации» и что «лучшие умы нашего поколения неустанно работают с целью понять, объяснить характер происшедшего и устранить негативные последствия изменений, убрать преграду между нами и остальной Вселенной».

Утешительный словесный салат прикрывал неспособность администрации определить врага, земного или внеземного, способного на подобные действия. Враг ускользал. Начали поговаривать о «гипотетическом доминирующем интеллекте». Не в состоянии выглянуть за стены тюрьмы, мы принялись обследовать её закоулки.

Джейсон весь остаток октября не покидал своей комнаты. Всё это время я с ним не общался, увидел его мельком, лишь когда близнецов увозил мини‑автобус школы Райса. Но Диана звонила мне почти каждый вечер, обычно часов около десяти‑одиннадцати, когда вероятность поговорить без помех достигала максимума. Я с плохо поддающимся объяснению трепетом ожидал её звонков.

– Джейсон не в духе, как в воду опущенный, – сказала она мне однажды. – Он говорит, что, если мы не знаем, что случилось с Солнцем, то мы ничего вообще не знаем.

– Он, пожалуй, прав.

– Но для него это случай почти религиозный. Он просто влюблён в карты, чуть не с рождения. Ты знал это, Тайлер? Он разбирался в картах, ещё не умея читать. Ему нравилось знать, где он находится. Это придавало смысл вещам, так он говорил. Я любила слушать его рассуждения о картах. А теперь он расстроен больше, чем большинство народу. Он не знает, где он, не знает, где что находится. Он потерял свою карту!

Конечно, кое‑что начало выясняться чуть ли не сразу. Военные принялись собирать осколки свалившихся спутников. Зная орбиты, нетрудно было приблизительно определить, куда они должны были свалиться. О многом говорили эти обломки. Но немало потребовалось времени, чтобы информация достигла даже располагающего весьма обширными связями И‑Ди Лоутона.

 

* * *

 

Первая зима беззвёздных ночей выдалась душной, стесняла, как смирительная рубашка. Выпал снег, причём рано и надолго. Мы жили под самым Вашингтоном, федеральной столицей, но Рождество выдалось, как в традиционно заснеженном Вермонте. Мировые новости не радовали. С трудом сколоченный мир между Индией и Пакистаном подрывали пограничные инциденты. Работы под эгидой ООН по обеззараживанию местности в Гиндукуше привели к потере ещё десятков человеческих жизней. В Африке войны тлели и вспыхивали, хромали от войны к резне и обратно. Войска развитых стран оттянулись для перегруппировки. Цены на нефть постоянно летели вверх. Мы с матерью в течение всех холодов держали термостат ниже комфортной температуры, до самой весны – когда вернулось солнце под крик перепёлки.

Знаменательно, однако, что род человеческий под давлением необъяснимой угрозы не поддался соблазну ввергнуть планету в хаос всеобщей войны – к чести его будь помянуто. Коррекция приоритетов привела к переориентации деловой жизни и к её нормализации на определённом уровне, и весной эту «новую нормализацию» уже обсуждали вовсю. Все понимали, что в новых условиях на дальнюю перспективу придётся учитывать рост затрат… только ведь на дальнюю перспективу все мы оказывались покойниками.

Заметно изменилась моя мать. Она как‑то смягчилась, с наступлением тёплых дней лицо её стало менее напряжённым. Джейсон тоже изменился, покончил, наконец, со своим добровольным затворничеством. Диана вызывала у меня беспокойство. О звёздах она вообще говорить не хотела, а недавно принялась допрашивать меня, верю ли я в Господа. И не думаю ли я, что Он стоит за всеми этими октябрьскими дрязгами. Я ей сказал, что над этим не задумывался. Наша семья набожностью не отличалась. Честно говоря, божественная тема меня раздражала.

 

* * *

 

Летом мы в последний раз пустились на велосипедах на Фэйруэй‑Молл. Туда мы уже тысячу раз гоняли. Джейсон и Диана для такого мероприятия уже числились переростками, но за семь лет жизни на участке «большого дома» эта летняя субботняя прогулка стала традицией. Дождливые или слишком жаркие дни мы, конечно, пропускали, но при хорошей погоде как‑то само собой получалось, что мы встречались у въезда на территорию Лоутонов.

В тот раз воздух, солнце, ветерок ласкали всё живое, грех было не прокатиться. Окружающий мир как будто убеждал нас, что всё вокруг в полном порядке, а ведь вот уже десять месяцев прошло… Даже если мы, как Джейс иной раз скептически замечал, превратились из «дикорастущей» в «возделываемую планету», огороженную неизвестным садовником.

Джейсон щеголял на дорогом «горном» велосипеде, Диана ёрзала по седлу «дамского» экземпляра той же ценовой категории. Я оседлал вполне созревший для помойки экземпляр, купленный для меня матерью по случаю на каком‑то блошином рынке. Неважно. Главное – приятный хвойный воздух, часы досуга в нашем распоряжении. Я остро ощущал это, Диана тоже. Кажется, даже Джейсон чувствовал то же самое, хотя в движениях его, пожалуй, чувствовалась какая‑то нерешительность. Я отнёс это на счёт напряжения, вызванного надвигающимся учебным годом. Дело было в августе. Джейс учился по уплотнённой программе, а «Раис» и без всяких уплотнений известна как школа «высокого давления». В течение прошлого года он специализировался на физике и математике и сейчас мог бы их запросто преподавать. Но следующий семестр его озадачивал. Латынь! Мёртвый язык. «Кому она, на хрен, нужна! Кто читает её, кроме самих преподавателей? Всё равно что учить „Фортран“. Всё, что надо, уже давно перевели. Что, я лучше стану, если смогу читать Цицерона на латыни? Нет, надо же – Цицерона! Алан Дершовиц Римской республики…»

Я не слишком серьёзно воспринимал его причитания. Дело в том, что эти поездки традиционно сопровождались чьими‑то ламентациями. Кто такой Алан Дершовиц, я тоже представления не имел. Вероятно, кто‑то из его одноклассников. Но Джейсон относился к своим горестям серьёзнее. Он привстал на педалях и слегка оторвался от нас.

Дорога скользила мимо ухоженных участков с вылизанными газонами перед пряничными пастельных тонов домами. На газонах крутились реактивные поливалки, рассыпая радужные брызги. Пусть солнце и фальшивое, но свет его всё же преломлялся во множество радуг под сенью вековых дубов.

Через десять‑пятнадцать минут лёгкой, приятной езды впереди замаячил верх Бантам‑Хилл‑роуд – последнее препятствие на пути к цели. Подъём крутой, зато спуск с холма пологий, длинный и приятный, до самой стоянки Фэйруэй‑Молл. Джейс уже одолел четверть подъёма. Диана повернулась ко мне:

– Догоняй!

Только этого мне и не хватало. У двойняшек день рождения в июне, у меня – в октябре. Каждое лето наступал период, когда они оказывались старше меня не на один, а на целых два года. Им уже по 14, а мне ещё целых четыре долгих месяца жалких 12. Эта разница каким‑то образом автоматически приносила с собой и физическое превосходство. Конечно, Диана прекрасно знала, что мне не догнать её на подъёме, но это не помешало ей налечь на педали. Я вздохнул и попытался выжать из своей скрипучей развалины всё, что можно. Куда там! Диана на своей цельноалюминиевой хреновине отрывалась всё дальше. Троица малышек, рисовавших мелом на тротуаре, прыснула от неё по сторонам. Она на мгновение обернулась ко мне, как бы подбадривая, одновременно дразня.

Подъём давался ей не так уж легко, но она переключила скорость и продолжала взбираться на холм. Джейсон уже остановился на самом верху, опёрся на одну ногу и разглядывал нас с непонятным выражением лица. Я пыхтел, выбиваясь из сил, но древняя конструкция неумолимо замедляла ход. Пришлось, в конце концов, слезть и вести её дальше за руль.

Диана улыбалась мне, и я её поздравил:

– Ты выиграла.

Её реакция на поздравление меня удивила:

– Ладно, Тайлер, не сердись. Я понимаю, что это несправедливо.

Далее дорога упиралась в тупик, а окружающие участки размечали столбики с натянутыми между ними бечевками. Дома здесь ещё предстояло выстроить. К рынку в западном направлении вёл песчаный склон с плотно убитой земляной тропой, пронизывающей заросли подлеска и кустарника.

– Внизу увидимся, – бросила Диана, срываясь с места.

 

* * *

 

Мы заперли велосипеды в стойке на автостоянке и вошли в стеклянный пассаж торговых помещений.

Здесь с октября мало что изменилось. Газеты и телевидение могли бить во все колокола, но до рынка этот трезвон как будто не доходил. Ассортимент, однако, учитывал события внешнего мира. Никто не торговал больше блюдцами параболических спутниковых антенн, а книжные стойки пестрели обложками, обещавшими разложить по полочкам все секреты «октябрьского феномена». Джейсон ткнул пальцем в глянец попугайной синей с золотом обложки, связывающей событие с библейскими пророчествами, и презрительно фыркнул:

– Провидцы хреновы… Напророчили то, что уже произошло.

Диана придавила его строгим взглядом:

– Не следует смеяться над чем‑то лишь потому, что сам в это не веришь.

– Уточняю: меня рассмешила эта идиотская обложка. Книжицу‑то я, сама понимаешь, не читал.

– Может, и стоило бы прочесть.

– На кой? С чего это ты в неё так влюбилась с первого взгляда?

– Я ни во что не влюбилась. Но Бог и «Октябрьский феномен»… Может быть, не мешало бы рассмотреть, как это связано. И ничего смешного я тут не вижу.

– Нет, дорогая, именно это курам на смех.

Диана закатила глаза, горестно вздохнула и отошла прочь. Джейс пожал плечами и сунул книжку обратно на стойку.

Я сказал ему, что народ хочет разобраться в сути явления, потому и бросается в разные стороны. Он скривил губы:

– Чаще твой «народ» симулирует глубокие познания в предмете, в котором ни черта не смыслит, игнорируя очевидное. Защитный механизм отрицания. Слушай, Тайлер, хочешь узнать кое‑что интересненькое?

– Ну дак…

– Это пока что совершенно сверхсекретно. – Он понизил голос до шёпота, чтобы даже Диана, шагавшая чуть впереди, не смогла услышать дальнейшее: – Не для разглашения.

Одна из занятных особенностей Джейсона – он часто узнавал о важных решениях и событиях за день‑два до того, как о них сообщали вечерние новости. «Райс‑академи», конечно, солидная школа, но не единственный источник образования Лоутона‑младшего. Может быть, более важным источником знаний стала для него «вечерняя школа», в которой его наставником выступал И‑Ди, просвечивавший для него грязные кишки бизнеса, связи между технологией, наукой и рычагами политической машины, посвящавший сына в тайны среды, в которой тёрся сам. Потеря спутников связи заставила обратить внимание на высотные аэростаты (стратостаты) – как раз то, чем, в частности, занималась фирма Лоутона. «Попутная» технология покинула свою нишу, вышла на передний план, и И‑Ди оказался в числе первых, до ушей которых доходили важнейшие новости. Потому‑то его четырнадцатилетний сын иной раз узнавал то, о чём, упаси бог, не должны были пронюхать конкуренты.

И‑Ди, разумеется, не подозревал, что Джейс выбалтывал эти секреты мне. Но я свято хранил тайну – да и с кем бы я ею мог поделиться? Других друзей у меня, по сути, не было. В этом предместье нуворишей сын матери‑одиночки, зубрила без явной склонности к лидерству и хулиганству, конечно же, не считался завидным знакомым местной малолетней публики.

Джейсон склонился к моему уху и перешёл на еле слышный шёпот:

– Слышал о троих русских космонавтах? Тех, что были на орбите в прошлом октябре.

Конечно, я помнил, что этих ребят полагали погибшими тогда, в момент Большого Затмения.

– Один из них жив. Он в Москве. Русские не слишком разговорчивы, но болтают, что он совершенно свихнулся.

Я уставился на Джейсона широко раскрытыми глазами, но больше он ничего мне не поведал.

 

* * *

 

Больше десятка лет пролетело, прежде чем огласили правду об этом случае. Прочитав об этом – случай упоминался вскользь в истории ранних лет «Спина», – я сразу вспомнил разговор с Джейсоном. Произошло примерно следующее.

Трое русских космонавтов в тот роковой вечер находились на орбите, вне обречённой станции. Завершив задачу, они как раз в неё возвращались. Чуть за полночь (по времени нашего Атлантического побережья) их старший, полковник Леонид Главин, заметил исчезновение сигнала наземного командного центра и попытался выйти на связь – безуспешно.

Само по себе происшествие не из приятных, но космонавтов поджидало куда более страшное открытие. Когда капсула «Союз» вышла из ночной полосы, оказалось, что вместо привычной «голубой планеты» под ними застыла мрачная чёрная сфера.

Полковник Главин описывал эту сферу как некое абсолютно чёрное тело, видимое, лишь когда оно оказывалось между наблюдателем и источником света. Только цикличная смена «восходов» и «закатов» убеждала космонавтов, что планета ещё существует. Солнце внезапно появлялось из‑за силуэта чёрного диска, совершенно не отражавшего света, и так же внезапно за ним исчезало.

Космонавты никак не могли истолковать происшедшего и, естественно, ощущали невыразимый ужас. Через неделю бесцельного вращения вокруг Земли космонавты в результате длительного обсуждения приняли единогласное решение попытаться вернуться домой в режиме самонаведения, не заходя на мёртвую станцию, а в случае неудачи умереть на Земле, вместо того, чтобы угасать на орбите. Спуск производили без всяких ориентиров, без наводки, не имея возможности определиться, лишь по собственным расчётам, опираясь на последнюю известную позицию. В результате капсула вошла в атмосферу под опасно крутым углом, испытала воздействие чрезмерных отрицательных ускорений и потеряла основной парашют.

Рухнул «Союз» довольно удачно, скользнув по лесистому склону холма в Рурской долине. Однако космонавт Василий Голубев при этом погиб, а Валентина Кирчева умерла через несколько часов в результате черепно‑мозговой травмы. Оглушённый полковник Главин, отделавшись переломом запястья и поверхностными ссадинами, смог самостоятельно покинуть капсулу. Его подобрали германские спасатели и по оказании неотложной медицинской помощи передали русскому руководству.

Естественно, с Главиным беседовали неоднократно и основательно, однако пришли к выводу, что в результате всех невзгод и потрясений он лишился рассудка. Полковник упорно настаивал, что он и его погибшие товарищи провели на орбите три недели. Явная чушь.

Потому что капсула «Союза», как и все другие космические объекты, упала на поверхность Земли в ночь Затмения.

Мы заглянули в обширный зал рыночной забегаловки и решили перекусить. Тут Диана заметила трёх клуш из своей «Райс‑академи», старше нас. Куда как клёвые чувихи! Космы сине‑розовые, на задницах низкосидящие колокола дорогущих модных юбок, с курьих шей свисают к чахлым бюстам крохотные золотые крестики. Диана подхватила свою мексиканскую мешанку и перескочила за их столик. Оттуда тут же послышался развесёлый смех, сразу закупоривший мне глотку. Буррито и чипсы как будто сцементировались в бетон.

Джейсон сочувственно следил за моей физиономией.

– Да ладно, – промурлыкал он почти нежно. – Никуда от этого не денешься.

– От чего?

– Она теперь живёт не в нашем мире. Ты, я, Диана… Большой дом и маленький домик, суббота на велосипедах, воскресенье в кино – всё это осталось в детстве. А мы уже не дети.

Да, пожалуй, мы уже не дети. Конечно, не дети, но задумывался ли я о том, что это означает? К чему это ведёт?

– У неё уже с год менструации, – ляпнул Джейсон.

Я побелел. Этого бы мне лучше не знать. Одновременно уколола ревность: он‑то знает, а я нет… Она мне, разумеется, не сообщала о том, что из неё кровь льётся. И о подружках из «Райс» тоже не сообщала. Не моё зто дело. В чём‑то она доверялась мне по телефону, да, но я вдруг понял: все телефонные темы не выходили за рамки детских впечатлений и переживаний. О родителях, о том, что ей «насильно впихивали в глотку» за обедом, об «этом задаваке Джейсоне»… Но скрывала она от меня столько же, сколько и доверяла, если не больше. Отделённая от меня несколькими пустыми столиками, сидела другая Диана, не похожая на привычную.

– Пожалуй, домой пора, – сказал я Джейсону.

Он глянул на меня, как будто с жалостью, и поднялся:

– Как скажешь…

– Надо Диане сказать.

– Она слишком занята, ты ж видишь.

– Но нам ведь нужно вместе вернуться.

– Ты так считаешь?

Меня заело. Не может же она просто забыть о нас. Не такая она. Я встал, подошёл к их столику. Четыре пары глаз упёрлись в мою физиономию. Я гипнотизировал Диану, не замечая остальных.

– Пора домой, – выдавил я из себя.

Три клуши заржали. Диана смущённо улыбнулась:

– Ладно, Тай, езжайте. Всё путём. Позже увидимся.

– Но…

Что «но»? Она уже отвернулась и как будто обо мне забыла.

Удаляясь, я услышал вопрос одной из клуш:

– Ещё один братик?

– Нет, – ответила Диана. – Так, знакомый. Друг детства.

 

* * *

 

Сочувствие Джейсона меня раздражало. Он предложил мне поменяться великами. В тот момент мне было, честно говоря, не до великов, но я подумал, что этот обмен поможет замаскировать мои расстроенные чувства.

И мы покатили обратно, к макушке Бантам‑хилл, к началу Бантам‑хилл‑роуд, к скользящей под раскидистыми кронами чёрной ленте асфальта. Мексиканская кухня здоровенным шлакоблоком распирала желудок. Наверху я задержался, оглядывая дорогу внизу.

– Давай, давай, – подбадривал Джейсон. – Разгонись по ветерку.

Разгонит ли скорость моё смятение? Развеет ли ветер мою тоску? Я ненавидел себя за то, что сдуру вообразил себя центром мира Дианы. «Так, знакомый. Друг детства».

Но классная машина у Джейсона. Я замер в седле, предоставив работу земному тяготению. Покрышки шуршали по пыльному асфальту, велосипед скользил, как по шёлку, цепи и переключатель скоростей молчали, лишь слегка прослушивалось ровное жужжание подшипников. Шум воздуха в ушах уже начал заглушать все остальные звуки. Скорость возрастала. Я летел мимо прилизанных газонов, мимо дорогих колымаг, припаркованных возле домов, обездоленный, но свободный. Ближе к подножию холма начал слегка прижимать ручные тормоза, придерживая инерцию, но не гася скорость. Останавливаться не хотелось. Хотелось унестись чёрт знает куда.

Однако спуск закончился, я затормозил, остановился, упёрся левой ногой в асфальт и обернулся.

Джейсон всё ещё стоял на вершине Бантам‑хилл‑роуд, вздымаясь над моей развалюхой. Издали он выглядел одиноким всадником из старого телевизионного вестерна. Я махнул ему рукой. Его очередь.

Конечно, он тысячу раз одолевал этот холм в обоих направлениях. Только не на груде ржавого железа.

Джейсон лучше подходил к моему велосипеду, чем я. Ноги у него длиннее, он гораздо гармоничнее смотрится в седле, не теряется на фоне рамы. Но ему совершенно неизвестны многочисленные старческие капризы и немощи моей машины, мною усвоенные назубок. Не знал он, что из‑за сколиоза рамы нельзя резко поворачивать вправо, не знал, как бороться с вихлянием, как шутит переключатель скоростей. Он не ожидал сюрпризов, а холм замер в предвкушении. Мне захотелось крикнуть ему, чтобы он спускался помедленнее, но я укатил слишком далеко, он бы меня не услышал. Вот он принялся крутить педали, перебирать ногами, как какое‑то причудливое насекомое. Тяжел мой велосипед, массивен и неизящен, скорость набирает медленно, но и остановить его ещё труднее. Я инстинктивно, желая, чтобы он сделал то же самое, нажал на рукоятки тормозов.

Несчастья начались, когда Джейсон одолел уже три четверти спуска. Проржавевшая цепь лопнула, хлестнув его по лодыжке. Расстояние уже уменьшилось достаточно, чтобы я услышал его вскрик и увидел, как он дёрнулся. Велосипед завилял, но чудом удержался на колёсах.

Конец разорванной цепи хлестал по заднему колесу, тарахтел по спицам, как неисправный отбойный молоток. Женщина, занятая прополкой палисадника возле одного из ближайших домов, зажала уши ладонями и уставилась на терпящего бедствие велосипедиста.

Больше всего меня, пожалуй, удивило, как долго смог Джейсон удерживаться в седле. Он, конечно, не спортсмен, но со своим длинным нескладным телом управлялся на диво ловко. Оставив бесполезные педали, он балансировал ногами, сохраняя равновесие, удерживал направление передним колесом, в то время как заблокированное заднее скользило по дорожному покрытию. Он держался. Интересно, что тело его не оцепенело, не застыло, а, напротив, казалось расслабленным и свободным. Он как будто погрузился в процесс решения сложной задачи, доверяя своему уму, его способности управлять телом и механизмом, поставив целью достижение состояния безопасности.

Первой в этой комбинации отказала механика. Беспорядочно мотавшийся из стороны в сторону конец покрытой запыленной смазкой цепи вклинился между ободом колеса и рамой. И без того ослабленное колесо выпучилось и сложилось, взорвавшись резиновыми ошмётками камеры и покрышки, брызнув фрагментами сломанных подшипников. Джейсон отделился от велосипеда и кувыркнулся в воздухе, как манекен, вывалившийся из витрины. Ударился о мостовую сначала ступнями, затем коленями, локтями, головой. Мимо него проскрежетал сломанный велосипед, въехал в кювет, задрав в воздух вращающееся переднее колесо, брякающее, как коровий колокольчик. Я бросил велосипед Джейсона и понёсся к нему.

Он перевернулся на спину, ошарашенным взглядом уставился на меня. Штаны и рубаха в клочья. Со лба и с кончика носа содрана кожа, кровь течёт, лодыжка разодрана. В глазах слёзы – от боли.

– Тайлер… Извини, друг, я твою машину не сберёг.

Не слишком серьёзный инцидент, но я неоднократно вспоминал о нём в последующие годы. Вспоминал конгломерат машины и человека, их опасное ускорение и несокрушимую веру Джейсона в то, что он сам, без посторонней помощи, способен найти решение, выход, если приложит достаточно усилий, если не потеряет способность здраво мыслить.

 

* * *

 

Мой бывший велосипед остался в канаве. Я повёл высокотехнологичный велик Джейсона за рога, сам Джейсон хромал рядом, стараясь не выдать боли, прижимая ладонь к кровоточащему лбу, как будто унимая головную боль. Конечно же, после такого голова у него гудела церковным колоколом.

На ступенях «большого дома» нас встретили родители Джейсона. И‑Ди, заметивший нас из окна кабинета, выглядел рассерженным и встревоженным, сверлил нас волчьим взглядом из‑под сошедшихся на переносице бровей. За ним маячила матушка Джейсона, реагировавшая менее эмоционально – возможно, из‑за лёгкого подпития. Я заметил, что, выходя на крыльцо, она слегка качнулась и схватилась за косяк, удерживая равновесие.

И‑Ди освидетельствовал Джейсона, сразу как‑то потерявшего уверенность и ставшего как будто младше, и отправил его мыться.

Тут <