Типы оградительных сооружений в морском порту: По расположению оградительных сооружений в плане различают волноломы, обе оконечности...
Типы сооружений для обработки осадков: Септиками называются сооружения, в которых одновременно происходят осветление сточной жидкости...
Топ:
Основы обеспечения единства измерений: Обеспечение единства измерений - деятельность метрологических служб, направленная на достижение...
Комплексной системы оценки состояния охраны труда на производственном объекте (КСОТ-П): Цели и задачи Комплексной системы оценки состояния охраны труда и определению факторов рисков по охране труда...
Устройство и оснащение процедурного кабинета: Решающая роль в обеспечении правильного лечения пациентов отводится процедурной медсестре...
Интересное:
Финансовый рынок и его значение в управлении денежными потоками на современном этапе: любому предприятию для расширения производства и увеличения прибыли нужны...
Мероприятия для защиты от морозного пучения грунтов: Инженерная защита от морозного (криогенного) пучения грунтов необходима для легких малоэтажных зданий и других сооружений...
Национальное богатство страны и его составляющие: для оценки элементов национального богатства используются...
Дисциплины:
2021-01-29 | 193 |
5.00
из
|
Заказать работу |
|
|
Каждый день ранним утром, когда еще не рассвело, Блюхер проводит с войсками строевые учения: учатся люди брать укрепрайоны, рвать проволоку, биться в траншеях. А после – занятия на плацу.
Гремит духовой оркестр. Медь труб аж синяя от мороза. Замер на кауром жеребце Василий Константинович. Мимо него, печатая шаг, идут бойцы Читинской отдельной бригады, одетые в добротные полушубки и «богатырки» – высокие шапки, точь‑в‑точь буденовки. Бойцы так сильно вколачивают шаги в землю, что даже лица их трясутся и штыки при каждом новом шаге чертят воздух – вниз‑вверх, вниз‑вверх!
– Отставить! – протяжно командует Блюхер. – Вторая шеренга, плохо мысок тянем. Не годится. И равнение не так держите – плечами, как волнами, ходите, граждане бойцы. Не годится. А ну еще раз! Шагом а‑арш!
И снова гремит оркестр, и снова бойцы идут церемониальным маршем мимо главкома, который сидит в седле как гранитный и честь отдает рукой без перчатки, а мороз – тридцать три ниже нуля.
– Отставить! – яростно кричит Блюхер. – Последняя шеренга: не яйца несете, а винтовки! Потуже их к боку прижимайте, не побьются. Шагом а‑арш!
Грохочет оркестр, трубачи посинели с натуги, губы примерзают к трубам, идет бригада церемониальным маршем мимо Блюхера, а он слышит, как за его спиной командиры глухо ропщут:
– Наших под Хабаровском бьют, а он тут гусиному шагу учит.
– Балуется в войну. Проиграем то, что завоевали партизаны в двадцатом году!
А Блюхер, не поворачивая головы, командует:
– Отставить! Граждане бойцы второго батальона, не бойтесь ногу повыше поднимать, от этого, кроме пользы, ничего не будет! Ну‑ка, ша‑агом арш!
РАЗВЕДУПР ВОЕННОГО МИНИСТЕРСТВА
|
Блюхеру сообщили, что пришла шифровка из Владивостока чрезвычайной важности. Василий Константинович прервал совещание по снабжению армии продовольствием – оно шло уже пятый час кряду, сразу же пошел к шифровальщикам. Обхватив свою громадную, бритую голову сильными пальцами, он начал читать сообщение Владимирова о готовящейся зимней кампании, он читал сообщение о количестве бронепоездов, орудий и солдат, которые подтягиваются к фронту, он узнавал все то, что составляло важнейшую государственную тайну белого движения.
Он читал это сообщение и видел за колонкой цифр и строчками текста лицо того разведчика, с которым Дзержинский познакомил его перед отъездом из Москвы. Тогда лицо Владимирова показалось ему чересчур молодым, слишком улыбчивым и холеным. И вот сейчас, читая его донесение, которое поможет ему, Блюхеру, построить свою оборону так, чтобы она оказалась роковой для белых, он видел совсем иное лицо Владимирова, он только сейчас угадывал в нем и понимал те черты, которые тогда, в Москве, казались ему неинтересными и ничего не значащими. И чем дальше читал Блюхер, тем острее в нем рождалось чувство мужской, доброй любви к тому человеку, который сейчас там, за кордоном, один, совсем один.
– Пожалуйста, – сказал Блюхер одному из своих помощников, – заготовьте приказ о награждении орденом Красного Знамени и золотым оружием.
– Кого? – Товарища номер девятьсот семьдесят четыре, – ответил Василий Константинович.
– А фамилия?
– Это и есть сейчас его фамилия, – ответил Блюхер. – Прекрасная фамилия – «товарищ 974».
ПРИЕМНАЯ БЛЮХЕРА
Василий Константинович вызвал для беседы двух бывших генералов царской армии и одного полковника генштаба. Адъютант извинился за опоздание военного министра – еще не кончилось заседание Совета Министров.
– Я попрошу вас подождать гражданина Блюхера.
– По какому поводу я вызван сюда? – спросил генерал, одетый в потрепанный штатский костюм.
|
– По‑видимому, речь пойдет о нашем возможном участии в работе штабов? – уточнил полковник генштаба.
– Да, по‑видимому, – ответил адъютант.
– Если я сейчас уйду, это не повлечет за собой физическое уничтожение моей семьи?
– Нет, не повлечет, генерал.
– В таком случае всего хорошего.
И генерал в штатском вышел из кабинета.
Двое оставшихся, стараясь не глядеть друг на друга, сели в кресла. Глухо ударили часы – высокие, из черного резного дуба. На столе адъютанта то и дело звонили телефоны, в приемную заходили секретари, работники отделов, курьеры с фронта. Они переговаривались с адъютантом Блюхера тихими, смертельно усталыми голосами – когда армия отступает, в штабах страдают бессонницей.
Блюхер появился стремительно; ни на кого не глядя, прошел в свой кабинет. Полковник и генерал переглянулись.
– Кто этот молодой человек? – спросил генерал, кивая головой на дверь, только что закрывшуюся за Блюхером.
– Военный министр.
Адъютант скрылся за дверью. Через мгновение он вышел.
– Министр приглашает вас, граждане.
– Присаживайтесь, – сказал Блюхер вошедшим.
– Благодарю, – сухо ответил полковник. – Спасибо, гражданин министр, – чуть улыбнулся генерал.
– Вам известно об аресте группы бывших военных во главе с Гржимальским? – глухо спросил Блюхер.
– Что?!
– То! – рассвирепел Блюхер. – То самое!
– Генерал Гржимальский честный человек.
– Я воевал с ним в Галиции…
– Ладно. Я пригласил вас не за этим. Просто мне полчаса назад об этом сообщили из госполитохраны – они сейчас заканчивают аресты белых заговорщиков, а я давеча генерала Гржимальского внес первым в список – побеседовать и постараться найти платформу для совместной работы.
– Здесь не могло быть ошибки? – спросил полковник. – Генерал Гржимальский всегда был вне политики, он кадровый военный и патриот.
Блюхер стремительно глянул на собеседника, свел брови в одну мохнатую линию, хмыкнул.
– Граждане кадровые военные, – сказал он после паузы, – позвольте мне перейти к главной части нашего разговора. Поскольку вы часто божитесь своей любовью к матушке‑России, я хотел бы ознакомить вас с тем ультиматумом, который Япония выдвинула нам в Дайрене. Мы не приняли его. Вот, извольте.
Генерал и полковник жадно прочитали документ и возвратили его Блюхеру.
|
– Когда мы отказались принять эти позорные для русских условия, против нас по приказу японцев выступили белые во главе с Молчановым. Итак, вопрос на сообразительность: с кем сейчас должен быть русский патриот, любящий «матушку‑родину», – с меркуло‑молчановцами или с большевиками? Отвечать прошу по принципу «да – нет», всяческая хреновина надоела – спасу нет.
– Позвольте, не отвечать на ваш вопрос, ибо Молчанов мой боевой друг, я с ним вместе мерз в окопах.
– Хотите быть чистеньким, генерал?
– По отношению к другу я обязан быть чистым.
– А по отношению к родине?
Молчание.
– Хорошо. Можете не отвечать. Благодарю вас за то, что нашли время прийти. Всего хорошего.
Молчание.
– Я вас больше не держу. Вы вольны уходить.
Но генерал не уходил. Он поглаживал костлявые колени худыми, длинными пальцами, смотрел мимо Блюхера в стену, на оперативную карту, изрезанную острыми синими стрелами.
– Ну а вы, полковник? – спросил Блюхер. – Если согласны помочь нам, то завтра же получите назначение в оперативный отдел штаба Восточного фронта.
– Я не могу преступить грань. Большинство моих друзей находится в рядах тех, кто против вас. Я – ни за них, ни против вас. Я за родину, простите великодушно за драматизм ответа.
– Понятно. Всего хорошего. Вы свободны.
Генерал и полковник вышли из кабинета. В приемной возле адъютанта стояли три человека в кожаных куртках.
– Генерал Табаков?
– Да.
– Полковник Бахнов?
– Совершенно верно.
– Следуйте за нами, вы арестованы.
Полковник скривил губы в презрении:
– Боже, какую комедию разыгрывал этот мальчик!
* * *
В десять вечера Блюхера снова вызвали к радистам на связь с Хабаровском.
У аппарата заместитель Главнокомандующего Народно‑революционной армии Серышев.
Б л ю х е р. Примите ряд указаний, необходимых для срочного проведения их в жизнь.
1. Мобилизуйте партийные силы обеих областей и вливайте их в части для придания им устойчивости.
2. Немедленно приступите к сокращению тылов до минимума и таким образом выделяемые силы также направьте на укомплектование частей.
3. В целях придания подвижности артиллерии и пополнения конским составом полевых частей произведите мобилизацию конского состава в городах Хабаровске и Свободном, и если по условиям явится возможным, то и в крупных селах, уездах. Немедленно верните в войска уволенных по семенным обстоятельствам в Приморской и Амурской областях. В целях лучшего руководства мобилизацией, а также для организации тыла необходимо часть штаба округа перебросить в Благовещенск.
|
4. Примите исключительные меры к сбору рассеявшихся приамурских партизан, дав им задачу нападения на ближайший тыл наступающих частей противника, примерно на участке ст. Уссури и севернее, а также примите меры к интенсивной организации партийных ячеек.
5. Ускорьте эвакуацию Хабаровска.
6. Укажите комсоставу на необходимость маневрирования, обеспечивающего от обхвата флангов и нападения на тыл их, что можно достигнуть путем выделения небольших отрядов уступом за своим флангом. В целях лучшей разведки и охранения недостаток конных частей заменяйте пехотой, сажая ее на подводы, взятые у населения.
7. Прибывающий Амурский полк не распыляйте выбрасыванием на фронт отдельных рот и батальонов, а держите его сосредоточенно для удара по противнику.
8. При отходе позаботьтесь о порче пути железной дороги.
9. Историю с боем под Лончаковом, где, судя по потерям, комсоставом не было проявлено должной распорядительности в организации разведки и мер охранения, не следует оставлять без наказания.
10. Для лучшего использования всех средств обороны, а также в целях достижения твердого управления войсками и тылом назначаю вас командующим войсками Приамво.
11. В целях большего придания бодрости вашим частям мною приказано начальнику снабжения немедленно выдать жалованье начиная с декабря месяца. Деньги для этой цели в сумме 40 000 в золотом рубле на декабрь месяц высылаются завтра. Меры к обеспечению вас деньгами также принимаю. Пока же договоритесь о получении из Хабаровского госбанка 16000, кои будут мною возвращены Правительству здесь. Для обеспечения вас продовольствием завтра в распоряжение Рябова в Благовещенск будет выслано 200 тысяч рублей, и, наконец, Военсовет и Дальбюро настоятельно требуют от вас принятия всех мер и использования всех средств в целях обороны Хабаровска, который вы должны во что бы то ни стало удержать в своих руках, помня, что потеря его влечет тяжелые политические последствия для республики.
Желаю вам успеха и победы вашим частям.
ТЮРЬМА
Поздняя ночь. По длинному тюремному коридору, жутко‑гулкому, полутемному, освещенному подслеповатым светом керосиновых ламп, Блюхер шел в сопровождении двух работников госполитохраны. Возле камеры, где содержатся арестованные генералы и офицеры, Блюхер остановился. Обитая толстым железом дверь с маленьким глазком тяжко визжала, когда ее распахивал охранник. Блюхер вошел в камеру. Арестованные лежали на скрипучих нарах, укрывшись шинелями.
|
– Принесите лампу, – попросил Блюхер охранника.
Генералы поднялись с нар, кто‑то тяжело вздохнул. В камеру принесли три лампы, стало светлее. Благообразные лица, седые усы, бородки клинышком, пенсне, порода в осанке – все это увидел Блюхер и вдруг, неожиданно для самого себя, добро и очень грустно улыбнулся.
– Перепугались? – спросил он. – Ничего, сейчас будем разбираться.
В коридоре слышны шаги и крики. В камеру втолкнули князя Мордвинова. Его держали два жилистых надзирателя. Лицо у князя белое, плоское, перекошенное тиком.
– Кто знает этого человека? – спросил Блюхер.
– Я, – ответил седоусый старик.
– Ваша фамилия?
– Гржимальский.
– Кто этот ваш знакомый?
– Князь Мордвинов, поручик.
– Когда он последний раз виделся с вами?
– Он служил в моей дивизии во время войны против германцев, честно и храбро служил…
– Я спрашиваю, когда он видел вас здесь, в Чите, во время совместной работы по организации контрреволюционного путча.
– Я отказываюсь отвечать на провокационные вопросы.
– Мордвинов, – попросил Блюхер, – скажите, когда вы в последний раз виделись в Чите с руководителем белого заговора Гржимальским? Вы не хотите отвечать? Вы не будете отвечать? Хорошо. Гражданин следователь, покажите генералу Гржимальскому показания Мордвинова.
– Бесполезно. У меня изъяли очки, – сказал Гржимальский.
– А мы вам прочтем.
– «Генерал Гржимальский, – начал читать Блюхер страничку из показаний Мордвинова, – закончив организацию заговора, назначил день выступления, сигналом к которому должно быть убийство министра Блюхера, подготовленное Табаковым и полковником Бахновым».
Генералы и Гржимальский усмехнулись, а полковник Бахнов тяжело опустился на табурет.
– Это вы писали, Мордвинов? Снова молчите? Ладно. Не отвечаете мне – ответьте вашим друзьям.
Молчание; так тихо стало, что слышно было, как соломенная труха шелушилась в тонких матрацах.
– Хорошо, – сказал Блюхер, – мы сейчас уйдем из камеры. Но я прошу генерала Гржимальского или любого другого выборного из вашей среды выяснить у Мордвинова, он ли давал эти показания.
Блюхер и его спутники вышли из камеры. Они молча прохаживались по длинному полутемному коридору.
– Бросили бы вы курево, право слово, – раздраженно сказал Василий Константинович госполитохрановцу, который беспрерывно пыхал трубочкой, – себя ж травите и людям дышать не даете.
– Так ведь греет… И от голодухи, обратно спасает.
– Сволочь какая, а? – удивленно, словно разговаривая с самим собой, сказал Блюхер и завертел головой из стороны в сторону, будто ему воротничок жал.
– Это вы про кого?
– Про князя. А табак нисколько не греет, это вы напрасно. Пошли, время.
Гулко загрохотали быстрые шаги: по коридору бежал адъютант Блюхера. Запыхавшись, он нагнулся к Блюхеру и тихо сказал:
– От Постышева шифровка. В партизанских частях восстание.
Блюхер на мгновение замер, потом резко – ногой – толкнул дверь камеры. Спросил с порога:
– Ну?
– Мы верим князю, – ответил Гржимальский, – он честный офицер. Вся эта история с заговором – грязный фокус ЧК.
– Ясно. Мордвинов, вот листок бумаги и ручка, извольте написать на имя военного министра, что вас оклеветали в госполитохране и вынудили дать ложные показания против кадровых военных. И подпишитесь. Виновные будут наказаны по закону военного времени.
Мордвинов размашисто написал на листке бумаги несколько строчек и подписался под ними. Блюхер взял листок, подул на него и сказал – тихо и свирепо:
– Ах ты, сволочь! Хитер, хитер, а дурак. Завтра же этого князя к стенке. Нечего с ним чикаться, с негодяем. У кого из вас есть очки? – спросил он генералов.
Никто не отвечал.
– Я спрашиваю! – кричит Блюхер. – У кого из вас есть очки?! Если у вас нет зрячих – тогда черт с вами со всеми! Некогда мне с вами разводить канитель! Вот показания Мордвинова, которые он против всех вас писал здесь, в тюрьме. Вот его донесения во Владивосток к Гиацинтову, а вот что он сейчас написал! Зрячие увидят – все написано одной рукой! Извольте убедиться перед тем, как я вас всех отпущу по домам!
– А‑а‑а! – взвыл Мордвинов, бросившись к генералам. – Они били меня, они били меня, господа! Они вынудили меня написать это! Они втыкали мне иглы под ногти! Они мучили меня!
– Когда вас арестовали?! – тихо спросил Блюхер. – Отвечать!
– Три дня назад!
– Руки на табурет!
– Что?
– Руки на табурет! Где иглы под ногтями?! Где следы?!
– А‑а‑а!! – закричал князь и отбежал в угол камеры, в темноту.
– Разденьте его! Если увижу хоть один след от побоев, следователя пристрелю здесь же, на глазах у всех, как злейшего врага революции!
Мордвинов плакал, кричал, вырывался. Его раздели. На белом его гладком и ухоженном теле не было ни единой царапины.
– Ну? – побелев от ярости, спросил Блюхер генералов. – У меня фронт, а я тут вами занимаюсь! А вы не можете мне слова сказать – «да» или «нет»! Боитесь обидеть вашего друга генерала Молчанова. А он вас хотел всех скопом с помощью Мордвинова нашими пулями сделать национальными мучениками. Не вышло, слава богу! Не будет из вас национальных мучеников, из вас получатся настоящие национальные обыватели. Тьфу! Хрен с вами! Плесневейте. Отпустить их всех домой! Или выдайте иностранные паспорта – пусть уматываются в Японию или в Китай, – к черту!
Мордвинов выл на полу, кусал ногти, вопил и хватал за сапоги уходящих из камеры генералов.
У тюремных ворот Блюхера догнала группа генералов.
– Министр, – обратился к нему Гржимальский, – когда мы будем вам нужны?
– То есть как это «когда»? Сегодня, – ответил Блюхер не оглядываясь и быстро пошел по ночной улице – в министерство. Следом за ним по‑военному быстро шли генералы. Они шли с пледами и подушечками‑думками: прямо из тюрьмы – в штаб Народно‑революционной армии.
ПАРТИЗАНСКИЙ ШТАБ
Над особняком, стоящим на окраине городка, вывешен красно‑черный флаг, на котором белой масляной краской выведено: «Да здравствует Советская власть без коммунистов!» Здесь помещается штаб восставших партизан. У высокого крыльца щерятся фиолетовые рыла пушек. Сюда то и дело заходят люди, перепоясанные пулеметными лентами, у коновязи хрипят взмыленные кони с красными глазами, часовые с короткоствольными американскими карабинами замерли у тяжелых дверей; все в них недвижно, разве только семечки лущат, но они это делают прямо‑таки артистически, работают только губы – стремительно и точно.
Сейчас в особняке идет заседание «правительства», только что «избранного» восставшими партизанами. Руководит работой правительства Колька‑анархист, присвоивший себе звание «чрезвычайного и полномочного верховного комиссара на Дальнем Востоке, в Якутии и Камчатке». При распределении должностей он заодно взял себе звание министра иностранных дел, заместителя председателя правительства, главного казначея и министра без портфеля.
– Товарищи министры и члены, – говорит Колька собравшимся в комнате, – от имени нашего дорогого председателя правительства Ильича, первым заместителем которого я отныне являюсь, передаю вам, как очевидный факт, пламенный советский привет и ура!
«Министры», раскрыв волосатые рты, ревут что‑то непонятное. Опохмелившиеся с утра никак не могут сдержать смеха, а те, которые потрезвее, быстро дожевывают хлеб, розданный партизанам по приказу Кольки‑анархиста без всякого пайкового довольствия, а по принципу: кто сколько хочет.
– Я получил сегодня много поздравлений, – говорит Колька и хлопает рукой по оттопыривающемуся карману, – от членов великого Коммунистического Интернационала!
– Так мы ж против коммунистов!
– Да, против! Но мы за Коммунистический Интернационал, – надрывно возглашает Колька, – и пусть тот, кто посмеет в этом усомниться, поперхнется моей рабоче‑крестьянской пулей, как последний враг трудового народа! Вам все понятно, министры?
– Брось выпендриваться, Кольк!
– Я те покажу «Кольку»! Я заместитель председателя, казначей, министр иностранных дел и министр без портфеля, а не «Колька». Я тебе «Колька» в бою, когда мы вместе ринемся на гада, но тут я тебе руководитель, это очевидно как факт! Покинь зал заседания!
– Ты чего, Коль? – удивляется «заместитель министра просвещения». – Это ж я, Федька.
Колька‑анархист морщится, как от зубной боли, и стучит себя костяшками пальцев по лбу.
– Дурак ты, а не Федька!
– Чего ты к нему пристал? – заступаются за Федьку «министры».
– Молодой он…
– Простить надо, товарищ первый заместитель.
– Ладно, – говорит Колька, – поедешь послом в Японию, буржуям ихним от нас в суп накакаешь. «Так, мол и так, – скажешь, – все вы, проклятые интервенты, есть то самое дерьмо, которое увидите сейчас в своем супе с профитролями!»
Сукин сын Колька‑анархист! Он как «профитроль» завернет, так все партизаны, члены нового «кабинета» и «министры», немеют от восторга. Когда эдакое интеллигент очкастый выгадючивает – так он, зараза, на нашем горбу пятьдесят лет учился и книжки читал, а если свой такие кренделя языком изобретает, значит, от бога ему такая выпала судьба – быть заместителем премьера и буржуям при случае в суп какать.
– Первый вопрос в повестке дня, – возвещает Колька, – решение судьбы наших политических врагов. Мною арестован командир Кульков, коммунист, и его подвывала старик Суржиков. Что будем делать с Кульковым и Суржиковым, которые несут ответственность за то, что наши отступают и отдают белому гаду те места, которые мы своей кровью у японца отбили в двадцатом годе? Я слушаю ваши предложения, члены и министры, прошу, пожалуйста, записывайтесь на выступления.
– А я писать не умею, Коль…
– Но! Но! Обращение!
– Неграмотный я, товарищ заместитель.
– Ну и дурак. Чем водку жрать, книжки б читал нашего дорогого отца Карла Маркса!
– Надо Кулькова назначить твоим заместителем!
– Чего?! – сердито удивляется Колька. – Каким еще заместителем?! Я тебя спрашиваю: вешать его или стрелять, а ты мне про заместителя вякаешь! Я сам себе заместитель!
– А за что ж его вешать‑то?
– А я и не утверждаю, чтоб вешать. Можно пристрелить. Это как общество порешит.
– И стрелять его не за что!
– Неважно, если не за что, – объясняет Колька‑анархист, – если мы есть действительно новая власть, так для порядка бывшую власть надо пострелять.
– Если б виноватые они были, мы бы с нашим удовольствием.
– Старик Суржиков из моей деревни, у него внуков‑сирот семь ртов осталось, – говорит обиженный «посол» Федька.
– Ладно, члены и министры, как лисы вертитесь. Этот вопрос все равно будет решен сегодня, а сейчас я приглашаю вас на торжественную церемонию передачи трудовому народу‑хозяину его богатств, очевидных как факт. Айда распределять склады с провиантом.
– Дело!
– Давно пора все распределить!
– Буржуев с квартир повыкидаем!
– Тут буржуев нет, все сбегли!
– Не важно! Если три комнаты – тот и есть буржуй!
– У кого рожа в очках – вот те и буржуй!
– Каждая баба – буржуйка, если она чужая!
Сбит замок.
Толпа рвется в амбары. Давка, крик, вопли женщин, звон разбиваемых бутылей. Спирт пьют здесь же, из плоских американских фляг, колют банки с вареньем, мажут друг другу лица, блюют, жрут колбасы, обсыпаются мукой, прижимают к себе хлебы.
Крик становится тонким, душераздирающим: горе тому, кто падает, – затопчут сапогами, вобьют в цементный холодный пол.
А маленький незаметный человечек, работавший с Колькой‑анархистом больше полугода, едет себе с обозом к линии фронта, чтобы перебежать во Владивосток, а там отдыхать и Гиацинтову ручку жать и готовиться к новым операциям против красных.
Пришла ночь. Пьяная, страшная ночь с пожарами, воплями женщин и дурными песнями озверевших от спирта дружков Кольки‑анархиста.
– Айда к Кулькову с Суржиковым! – просит Колька. – Порешим, гадов!
– За батьку кого хошь! – вопят пьяные мужики. – Суржикова ногами вверх на осину!
– Братцы, мне Нюрка ухо укусила, на нитке болтается!
– Глянь, Федюня под стол писает.
– Министры, – надрывается Колька, – айда порешим политических врагов!
– Беги ты со своими врагами на хутор бабочек ловить!
– Измена? – шепчет Колька. – Всех покалечу!
Он лезет за саблей, на него наваливаются, саблю отбирают, бьют по лицу, толкают сапогами в зад, смеются и сквернословят.
– Я ж заместитель, братцы! – орет Колька. – Нельзя меня, гады! Всех поразгоню!
Он каким‑то чудом вывертывается из пьяных рук, выхватывает из кармана ребристую лимонку, и толпа шарахается в сторону.
Он бежит мимо горящих амбаров, мимо женщин с детьми, которых выбрасывают на улицу из аккуратного домика с голубыми ставенками, он бежит мимо валяющихся на мерзлой земле пьяных к сараю, где заперты Кульков и Суржиков.
Возле ворот сарая лежат два пьяных конвоира; ворота открыты, в сарае никого нет. Сбегли Кульков и Суржиков, сбегли, сволочи!
Колька долго стоит возле открытых дверей, раскачиваясь, а потом швыряет в сарай гранату. Сараишко подпрыгивает на месте и оттуда выбрасывает густым, черным пламенем.
БРОНЕПОЕЗД «ЖАН ЖОРЕС»
Гулко прогрохотав через мост, бронепоезд набирает скорость и с потушенными огнями уходит с фронта к взбунтовавшимся партизанам. По приказу Блюхера всю операцию надо провести за девять часов, с тем чтобы утром вернуться на передовые позиции и поддержать огнем орудий обороняющихся под Хабаровском красных бойцов.
В салон‑вагоне идет «процесс» над тифом. За столом – «суд»: три бойца во главе с комиссаром бронепоезда, который зарос до самой последней крайности, и волосы у него, как у попа, лежат гривой на воротнике кожанки.
В вагоне яблоку упасть негде – бойцы стоят, прижавшись друг к другу. Возле окна, припертый к запотевшему стеклу, – Постышев. Его трудно отличить от остальных. Павел Петрович в такой же солдатской гимнастерке, лицо его крестьянское, российское, и здесь сейчас никто, кроме комиссара, который заметно нервничает на своем председательском кресле, не знает, что среди собравшихся судить образцово‑показательным судом заклятую болезнь находится член Дальбюро ЦК.
– Прошу выступить свидетеля, – говорит председатель.
К столу протискивается веселый парень – рот до ушей, на носу родинка, на груди болтается табличка, написанная большими печатными буквами: «НЕЧИСТОПЛОТНЫЙ БОЕЦ».
– Давай свои показания, – просит «судья».
– Сейчас, – говорит «свидетель» и, подмигнув окружающим, посматривает в шпаргалку, написанную на маленьком листочке из блокнота. – Значит так, я считаю, что никакой заразы на свете вообще нету. Я год не моюся, а здоров, и никакая меня вошь не берет, потому как она, от одного моего духу помирает – лапы кверху, и готова. Запах, он лучше лекарства вошь безобразит.
– Отойди в сторону, – говорит председатель. – Давай сюда следующего!
Выходит «буржуй». На огненные вихры бойца надет цилиндр. Он еле держится на громадных оттопыренных ушах «буржуя», иначе бы сполз на глаза.
– Минька! – кричат бойцы. – Пенсню еще напяль!
– Во, сволочь, а, ребята?!
– Ишь вырядился!
– Свидетель, не вступайте в пререкания! – говорит председатель «буржую», который уже успел весьма недвусмысленно ответить на веселые возгласы. – Отвечайте по существу, как вы относитесь к тифу.
– Мы, буржуи, относимся к тифу ясно и просто – надо упасть в ножки нашим дорогим Америке и Японии, пущай помогут! – Как вы понимаете помощь от Америки и Японии, свидетель? – Мы, буржуи, понимаем помощь так, чтобы они для нас прислали мыло и деколон‑духи под охраной своих солдат! Мы деколон‑духами отмоемся и надушимся, а рабочий с мужиком пущай гниют и вошь куют на задние ноги!
– Понятны вам мысли проклятой буржуазии, товарищи бойцы? – спрашивают из президиума.
– Понятно! – гремят бойцы.
– Что за такие мысли следует?
– К стенке ставить.
– Введите свидетелей обвинения.
Входят два бойца.
Первый делает шаг к столу президиума и начинает речь:
– Товарищ боец, я проболел тифом, – и он срывает с бритой головы меховую ушанку, – я пролежал месяц в бреду и потерял двадцать килограммов живого веса. Теперь хожу и ветра боюсь, шибает из стороны в сторону. Волоса у меня, обрати внимание, молодой революционный боец, растут теперь мелким кустарником, мышцы рук и ног стали как у старика, и в атаку я идти не могу, а только лежу на земле и плачу кровавыми слезами, что вовремя не следил за своей чистотой и не боролся с вошью.
Выходит второй боец:
– Я хочу сказать вам, бойцы, как из‑за неосторожности и нечистоплотности несознательного элемента на фронт завезли вошь! Сколько людей она покосила, страх! Как вражеский пулемет! И что стало с безобидной на первый взгляд вши? Стало то, что фронт ослабел и белые продвинулись вперед! Даешь чистоту, бойцы!
– Долой вшей!
– Даешь стирку!
– Внимание, – говорит комиссар «Жана Жореса». – Сейчас слово предоставляется защитнику.
Рыжий боец, который только что изображал буржуя, надевает пенсне и белую перчатку на левую руку, поворачивается к бойцам задом, на котором лихо красуются две громадные заплаты, и говорит президиуму:
– Я, как аблакат‑защитник, хочу задать уважаемому начальству один вопрос: ругай вошь не ругай, борись с ней не борись, а белья‑то все равно нет чистого?! Все белье у нас старое, как царизм! Зачем тогда мыться?
Из‑за стола президиума поднимается комиссар.
– Бойцы, вы слышали речь классового врага! – гневно говорит он. – Да, у нас нет нового белья! Много чего нет у революции. Зато у революции есть главная задача – победить! По этому поводу – все в первый вагон! Сейчас там каждый получит четвертушку мыла, шайку с кипятком, а потом два товарища, работавшие прежде в прачечной, высушат на паровозе выстиранное вами белье и прогладят его утюгами, полученными в подарок от пролетариата Благовещенска!
* * *
В салоне, где только что проходил суд, остались комиссар «Жореса» и Постышев. Они присели к столику, закурили. В жестяных кружках дымился кипяток, заваренный на таежных снадобьях.
– Чага? – спросил Постышев.
– Нет. Лимонник с толченой березкой.
– Вкусно!
– И бодрит получше любого чая.
– А как у тебя та старушка, карамзинская племянница? Помнишь, ты ее «божьим одуванчиком» окрестил?
– Канкова? Вкалывает бабулька. Только ее либерализм мучает. По всему надо «плохо» ставить, а она «хорошо с двумя минусами» дарит. Я ее инспектировал, ругал, хотел даже на губу посадить – ничего не могу поделать.
– А сам грамотный?
– Что значит грамотный? Не сравнишь же ты, Пал Петрович, старую буржуйку со мной – комиссаром?
Постышев посмеялся одними губами:
– Ишь гонора сколько… Уроки у нее берешь?
– По два в день.
– Ну и как?
– Хочешь по‑английски? Я как ихний прынц на нем теперь изъясняюсь.
– А что она тебе ставит?
– Все больше пятерки.
– С минусами?
– С тремя.
– С тремя! – повторил Постышев. – Смотри, может, служебное положение используешь?
– Разрази меня гром! Я ее и за себя ругаю. Она мне раз говорит: «Ставлю вам пять с четырьмя минусами». А я, честно говоря, ни бум‑бум. И я заявляю: «За повторение подобных провокаций ссажу с бронепоезда в тайгу. Я сейчас заслужил оценку „плохо“, которую и требую мне поставить».
– Пошли посмотрим, чем она занимается.
– Да они там сказки разучивают после уроков грамоты. У меня с этого дела скулы сворачиваются. Я ее приманивал на пение, а она говорит, что наши песни разучивать не может по причине их зверства.
Постышев улыбнулся.
– Романсы, говорит, я могу для вас подбирать.
– Ну?
– Ребята ей гармонь принесли, она теперь им поет нуду под переборы.
– Пошли, пошли, – заинтересовался Постышев. – Это интересно. Романсы под гармошку – это, мил друг, событие с далеко идущими последствиями.
* * *
В седьмом вагоне идут занятия.
Посреди вагона – широко расставив ноги, чтобы не качало – стоит боец и монотонно декламирует:
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк…
– Стоп, стоп! – хлопает в ладоши Канкова. – Это невозможно! Вы ничего не желаете видеть, когда читаете. Разве можно? Поглядите же только; «Встает заря во мгле холодной…» Это холодно, вы чувствуете?
Боец виновато молчит.
– Какой цвет вы сейчас видите, Гусаков? – спрашивает Канкова бритоголового бойца.
– Известно какой: понизу красный, а сверху синим придавлено, и дым из печей пистолетом торчит.
– Ах, как прекрасно, боже ты мой, как прекрасно! – волнуясь, говорит Канкова. – Все увидели это раннее утро? Ведь у каждого в деревне обязательно было хоть одно такое утро, когда восход казался багряно‑синим, и тишина окрест, и дым из труб уходил в белое, морозное небо… Дайте мне, пожалуйста, инструмент.
Бойцы осторожно передают ей гармошку. Канкова трогает пальцами черно‑белые переборы, и рождается грустная мелодия в бронепоезде, который несется через тайгу усмирять восстание таких же мужиков.
– Гусаков, – негромко просит Канкова, – прочитайте.
И бритоголовый Гусаков в дырявых портках и в гимнастерке, из которой он давно вырос начинает читать под музыку Чайковского стихи Пушкина. Глаза его огромны, по‑девичьи красивы, голос звенит высоко. И читает он так, будто все видит, будто все это проходит у него перед взором:
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
Их не зовет его рожок;
В избушке, распевая, дева
Прядет, и, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней
…Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает: веселый,
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег…
Гусаков замер вместе с последним аккордом. Из темноты раздались аплодисменты. Все повернули голову: возле двери стоял Постышев.
* * *
На исходе ночи, когда на востоке, над сопками, стала заниматься серая полоска, бронепоезд, сбавив ход, подошел к деревне, занятой восставшими партизанами.
Лязгая буферами, развернув стволы орудий на домишки, лежавшие в мягких сугробах, бронепоезд остановился, и бойцы, быстро выгрузившись, пошли вверх по сопке, растянувшись в широкую цепь. Возле маленького станционного домика их окликнули. Из снежной норы, белые от холода, вылезли Кульков и Суржиков – в одних рубашках.
– Где ваши люди, Кульков? – спросил Постышев.
– Спят пьяные.
– Кто будет нести ответственность за случившееся?
– Я.
– Чем объясните все это?
– Объясняю тем, что не хотел проливать кровь человека, которого не считал врагом.
– Кем вы его считали?
– Бузотером.
– Когда в стране тяжело и кругом трудности, бузотер – это потенциальный враг. Запомните на будущее. А теперь из‑за вашей сахарной сладости сколько крови придется проливать?
– Позвольте, товарищ комиссар фронта, пойти в их штаб одному. Они сейчас проспались, спирта больше нет, я наведу порядок.
– Почему не сделали этого раньше?
– Вас поджидал. Боялся, как бы не начали с ходу садить из орудий.
– Кто с вами?
– Это Суржиков. Он старик. Он ни при чем.
– Мы все при чем, – сказал Суржиков, – в нас всех одна кровь. Ты нам позволь, гражданин комиссар, тихо попробовать.
– Раньше надо было тихо пробовать. Сейчас надо громко, чтобы другим неповадно было повторять.
Бойцы вступили в деревню и взяли карабины наизготовку. Шли быстро, снег хрустко скрипел. А луна еще не растаяла. И звезды моргали белым холодом. Тихо: скотина не мычала, из труб дым в небо не тянулся. И пламя долизывало черные головешки сожженных изб.
Постышев входит в штаб. Здесь тугой спиртной дух. Повстанцы валяются вповалку, храпят на самых высоких нотах. Постышев подвигает себе табурет, садится посреди комнаты и ждет, пока бойцы с бронепоезда разоружат спящих «членов» и «министров».
– Все готовы, – докладывают Постышеву, – пустые они.
– Атамана разбудите.
– Кольк, а Кольк…
– У…
– Вставай, сукин сын…
– Чего? – сонно, не продирая глаз, спрашивает Колька пропитым голосом.
– Вставай, – говорит Постышев, – заспался.
– А ты кто такой?
– Постышев я.
– Сдаваться пришел?
– Ага. И блины тебе печь.
– Муки нет, народу роздал.
– А ну подымайся, пошли!
Чуть брезжит расс
|
|
Эмиссия газов от очистных сооружений канализации: В последние годы внимание мирового сообщества сосредоточено на экологических проблемах...
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰)...
История развития пистолетов-пулеметов: Предпосылкой для возникновения пистолетов-пулеметов послужила давняя тенденция тяготения винтовок...
Общие условия выбора системы дренажа: Система дренажа выбирается в зависимости от характера защищаемого...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!