Расскажите, пожалуйста, как это случилось.

Шло наше наступление и ночью 14-го сентября на речушке Угра мы из второго эшелона обороны сменили на передовой какую-то часть. А уже утром 15-го числа получили приказ – «Атаковать!» А атаковать сходу - значит идти напролом… Даже разведку-то провести не успели. Знали только, что позиции немцев где-то в перелеске перед нами, до которого было около километра. А до него нейтралка – чистая поляна с уже пожухлой сентябрьской травой. Причем, получилось так, что наша рота оказалась крайней на левом фланге дивизии. А мой 1-й взвод и вовсе самый крайний в роте, а значит и во всей дивизии. Пошли вперед, но получилось, что центральную часть и ближайший тыл обороны немцев наша артиллерия расстреляла, а тем, кто стоял напротив нас, не досталось. На них мы стреляя на ходу и ринулись. Результат? В целом дивизия смяла оборону фашистов и погнала их на запад, но вот от нашей роты остались, как говорится, рожки да ножки… Из командиров взводов уцелел я один, а из всей роты невредимыми осталось всего одиннадцать человек, а остальные или погибли или ранены… Конечно, с такими потерями у нас не хватило сил сбить немцев. Но они-то окопались в мелких кустиках на небольшом возвышении, и мы их не видели, зато мы залегли в чистом поле, прямо у них на виду. Фактически были для них живыми мишенями… И вот тут меня ранило, судя по всему разрывной пулей, потому что на правой кисти два пальца оказались перебиты. А на левой кисти входная рана была 3х4 сантиметра, а выходная – 4х5.

Но на этом поле помимо нас оказались еще и ребята из разведроты соседней дивизии. Один из них, парень постарше меня и что меня особенно удивило, он был в стальном нагрудном щитке, подполз ко мне. Только он меня перевязал, как к нам подполз и его товарищ: «Гриша, что делаешь?» - «Да вот, перевязывал лейтенанта из соседней дивизии». Но я его попросил: «Отползи от нас подальше в сторону», ведь это неправильно, что сразу три человека рядом лежат. Но он успел отползти от нас всего на пару метров, как вдруг захрипел, поджал ноги, свернулся и затих… Уж не знаю, случайная пуля его сразила или нет… Вполне возможно, что нас заметили, ведь когда человек ползет, травка-то колышется.

А первый, мой спаситель, вдруг говорит: «Эх, огонька бы!» Я удивился: «Зачем?» - «Покурить охота». А я хоть и не курил, но спички всегда носил с собой. Показал ему, где их достать. Два-три разу он курнул, и вдруг вскочил, сделал пару шагов вперед. Я чуть не ошалел, когда это увидел: «Ты куда?! Вот же немцы совсем рядом – в кустах!» А он на меня только посмотрел и снова вскочил с того же места. До сих пор не понимаю, почему он так поступил. Ведь если бы он хотя бы отполз в сторонку, а так вскочил и тут же упал замертво… И выходит, что они меня спасли, а сами погибли…

Лежу, впереди меня остатки роты ведут огонь по кустам, а я даже стрелять не могу, потому что левая кисть и пальцы на право перебиты. К тому же ложе автомата разбило пулей. Но что значит молодость. Представьте себе. Лежу недалеко от немцев, они нас расстреливают почти как в тире, а я думаю не о скорой смерти, а о том, кем же я теперь после войны стану с тремя оставшимися пальцами…

А меня нашел и вытащил оттуда мой связной по фамилии Хисматуллин. Вначале он у меня был командиром отделения, но перед боями командир роты попросил: «Дай мне надежного связного!», и я выбрал именно его. Он тоже был из Башкирии, из деревни Аллагуват, что недалеко от Салавата. Он вернулся с фронта живой, хотя чудом остался жив после тяжелейшего ранения в живот, и после войны мы с ним встречались.

Лечили меня четыре с лишним месяца, и в январе 44-го из офицерского резерва в Чувашии меня направили в 3-ю Армию. Назначили командиром взвода автоматчиков в 438-й полк 129-й Орловской стрелковой дивизии. Но там я провоевал всего месяц – с 28 января по 24 февраля. Ведь кто такой взводный в бою? Фактически тот же солдат…

В конце февраля наша дивизия отдыхала на берегу Днепра. Помню, накануне 23-го февраля командир полка собрал офицеров у себя на КП на окраине соснового леса. Поздравил всех с наступающим праздником Дня Красной Армии и потом огласил поставленную задачу: «Идем на Бобруйск!» А начальник политотдела добавил: «Товарищи командиры, берегите солдат! И больше доверяйте комсомольцам, они народ боевой…»

И вот 23-го февраля дивизия по льду переправилась через Днепр и начала продвигаться вперед, по пути уничтожая в лесу мелкие группы немцев. А по пути нас обстреливали наши же самолеты. Уже потом мы узнали, что они возвращались с боевого задания и приняли нас за отступающих немцев. Как и было условлено для таких случаев, мы пускали красные ракеты, но они все равно обстреливали нас из пулеметов. Обошлось без людских потерь, но наши полевые кухни оказались изрешечены и люди остались без горячей пищи. А у одного моего бойца шинель оказалась прострелена в нескольких местах, правда, его самого каким-то чудом вообще не задело.

Наконец, поздно вечером полк остановился на опушке соснового леса. Мне принесли ужин, и только я собрался поесть, как меня срочно вызвали к комбату: «Лейтенант, возьмите несколько человек, и ночью сходите в разведку. Проверьте нейтральную полосу - нет ли там минных ловушек и заграждений. А самое главное – обследуйте берега речушки, узнайте, сможет ли там пройти артиллерия».

Это была маленькая речушка Друть. Типичный для Белоруссии пейзаж - кругом болотистая местность, а берег речки невысокий, но крутой. И всю ночь мы проползали метрах в ста от немцев, и даже слышали их голоса. Особенно запомнился один. Хозяин скрипучего голоса высоким тоном частенько подавал команду, тогда ввысь взлетала осветительная ракета, и пулемет давал очередь в нашу сторону. Вернувшись, я доложил о замеченных пулеметных точках, и о том, что артиллерия на этом участке преодолеть крутизну берега не сможет.

И уже утром 24-го февраля в полутемноте, без артподготовки мы пошли в наступление. А немцы с пригорка ракеты осветительные пускают, видят все прекрасно и нас расстреливают… Все же подобрались к ним вплотную, но они на возвышении, и сразу взять их не можем. Но на левом фланге ребята во главе с помкомвзвода обнаружили что-то вроде просеки, и удачно просочились к ним в тыл, а я был на правом фланге, и нас прижучили. Строчат по нам вовсю из пулемета, а мы в ответ из автоматов. И вот тут меня ранило, и опять в левую руку…

Четыре месяца лечения, но после этого ранения я даже не мог толком держать автомат, поэтому меня признали годным к штабной службе, и направили в офицерский резерв Московского Военного Округа. И когда решался вопрос кого куда, меня определили на работу с военнопленными. В родной Башкирии в разных лагерях я служил с конца 44-го по 1948 год. В основном там находились немцы, но был лагерь и для интернированных, т.е. гражданских, в отношении, которых были серьезные подозрения, что они сотрудничали с нацистами. В основном там были поляки. А мне было всего двадцать с небольшим, и я чуть было не влюбился в одну красавицу полячку, которая работала бригадиром. Но ни она сама, ни кто бы то ни было, об этом даже не догадывались, ведь это было строжайше запрещено.

В первое время я там служил как кадровик, потому что лагерь был большой. Только обслуживающего персонала, среди которых большинство офицеры, больше четырехсот человек. Но я был молодой, память хорошая и знал всех до единого. А немцев было несколько тысяч человек и их под конвоем водили на разные работы. Использовали на лесоразработках, но в основном на металлургическом комбинате в Болорецке, на сталелитейном заводе.