Жизнеописание Франческо, по прозванию деи Сальвиати флорентийского живописца

Отцом Франческо Сальвиати, жизнь которого мы в настоящее время и описываем и который родился в 1510 году, был некий добрый человек по имени Микеланджело деи Росси, промышлявший тканьем бархата. Имел он не только этого сына, но и многих других детей мужского и женского пола, и потому, нуждаясь в поддержке, он твердо решил, чтобы и Франческо во что бы то ни стало посвятил себя отцовскому ремеслу. Однако мальчик, душа которого тянулась к другому и которому занятия этим ремеслом вовсе не нравились, хотя им издревле и промышляли многие, не скажу чтобы благородные, но обеспеченные и богатые люди, лишь весьма неохотно подчинялся в этом воле своего отца. Мало того, обнаружилось, что Франческо, общаясь на улице деи Серви, с детьми своего соседа и именитого гражданина Доменико Нальдини, где у того был собственный дом, всецело усвоил себе дворянские и светские нравы и проявлял большую склонность к рисованию. В последнем ему некоторое время немалую помощь оказывал его двоюродный брат, по прозванию Диаччето, ювелир и молодой человек, очень хорошо владевший рисунком. В самом деле, он не только обучал его тому немногому, что он сам умел, но и снабжал его множеством рисунков разных мастеров, над которыми Франческо тайком от отца просиживал дни и ночи, упражняясь в рисунке с невероятным старанием.

Однако Доменико Нальдини, заметив это и хорошо приглядевшись к мальчику, добился у его отца Микеланджело того, чтобы тот поместил его для обучения ювелирному искусству в мастерскую его дяди, где Франческо благодаря приобретенным им навыкам в рисунке сделал в течение немногих месяцев такие успехи, что все этому поражались. А так как он в это время водился с компанией молодых ювелиров и живописцев, вместе с которыми он иногда, по праздничным дням, отправлялся зарисовывать по всей Флоренции самые прославленные произведения, то никто из них не работал с большим рвением и с большей любовью, чем это делал Франческо. Молодые же люди, входившие в эту компанию, были: Нанни ди Просперо делле Корниуоле, Франческо – сын Джироламо даль Прато, ювелир, Нанноччо да Сан Джорджо и многие другие юноши, из которых впоследствии получились отличные мастера своего дела.

В это же время Франческо и Джорджо Вазари, бывшие оба тоже еще мальчиками, сделались самыми близкими друзьями при следующих обстоятельствах. Когда в 1523 году кортонский кардинал Сильвио Пассерини находился проездом в Ареццо в качестве легата папы Климента VII, его родственник Антонио Вазари привел своего старшего сына Джорджо на поклон к кардиналу. Увидев, что мальчик, которому в то время еще не исполнилось девяти лет, настолько благодаря заботам мессера Антонио Сакконе и превосходного аретинского поэта мессера Джованни Полластры овладел началами словесности, что знал на память большую часть Энеиды Вергилия, кардинал пожелал послушать его чтение, а услыхав, что он научился рисовать у французского живописца Гульельмо да Марцилла, он приказал Антонио самому привезти мальчика во Флоренцию. Так Джорджо и поселили в доме родосского рыцаря мессера Никколо Веспуччи, проживавшего у входа на мост Понте Веккьо, как раз над церковью Сеполькро, и пристроили к Микеланджело Буонарроти. Об этом узнал Франческо, который в это время жил в проулке, проходившем через владения мессера Бевильяно, где его отец нанимал большой дом, выходивший на Ваккеречу, и содержал много рабочих. И вот, поскольку каждый, кто подобен другому, любит свое подобие, Франческо подружился с Джорджо через посредство мессера Марко из Лоди, дворянина из свиты названного кортонского кардинала, показавшего Джорджо весьма понравившийся ему портрет, написанный рукой этого самого Франческо, который недолго до этого поступил в живописцы к Джулиано Буджардини.

Между тем Вазари не бросал своих литературных занятий, ежедневно по два часа по распоряжению кардинала пребывая в обществе Ипполито и Алессандро деи Медичи под наблюдением Пиерио, их учителя и знатока своего дела. Так, эта дружба, как говорилось выше, между Вазари и Франческо, была такова, что оказалась вечной, хотя многие и придерживались иного мнения, ссылаясь на их соперничество и на несколько высокомерный способ выражаться, свойственный названному Франческо. Вазари же, проведя несколько месяцев под началом Микеланджело, был им же пристроен к Андреа дель Сарто перед его отъездом в Рим, куда папа Климент вызвал сего отменного мужа для того, чтобы приказать ему немедленно приступить к постройке библиотеки Сан Лоренцо. Занимаясь рисованием под руководством Андреа, Джорджо тайком от него постоянно снабжал рисунками своего учителя друга своего Франческо, который ни о чем так не мечтал, как получать эти рисунки и их изучать, что он и делал денно и нощно.

Позднее же, после того как великолепный Ипполито познакомил Джорджо с Баччо Бандинелли, которому было приятно иметь этого юношу при себе и его обучать, Джорджо добился того, что привлек туда и Франческо с превеликой пользой как для одного, так и для другого из них, ибо они за один месяц, находясь бок о бок, большему научились и сделали большие успехи, чем за те два года, что они рисовали самостоятельно, и это же произошло с другим молодым человеком, который в то время, так же как и они, состоял при Бандинелли, а именно с Нанноччо делла Коста Сан Джорджо, о котором говорилось несколько выше

Когда после этого, в 1527 году, Медичи были изгнаны из Флоренции, то во время осады дворца Синьории на тех, кто штурмовал дверь, была сверху сброшена скамья, которая, однако, по велению судьбы, упала на руку стоящего окруженным оградой рядом с дверью мраморного Давида Буонарроти и разбила ее на три куска. А так как эти куски целых три дня валялись на земле и никто их не подбирал, Франческо отправился к Понте Веккьо за Джорджо и, после того как он поведал ему свое намерение, оба они, как и подобало мальчикам их возраста, пошли на площадь, где, не помышляя ни о какой опасности, подобрали среди сторожевых солдат обломки этой руки и, добравшись до проулка мессера Бевильяно, отнесли их в дом Микеланджело, отца Франческо, откуда герцог Козимо их потом получил и со временем приказал прикрепить медными штырями каждый обломок на своем месте.

Потом, когда Медичи еще отсутствовали, а вместе с ними и названный кортонский кардинал, Антонио Вазари отвез своего сына обратно в Ареццо, к немалому огорчению как Джорджо, так и Франческо, любивших друг друга как родные братья. Разлука их, однако, длилась не долго, так как от чумы, разразившейся в августе, у Джорджо умер и отец, и лучшие представители его семьи, и сам он, побуждаемый письмами Франческо, который тоже чуть не умер от чумы, вернулся во Флоренцию, где оба они, гонимые нуждой и жаждой познания, за два года с невероятным упорством добились поразительных успехов, работая втроем вместе с названным Нанноччо да Сан Джорджо в мастерской живописца Раффаэлло дель Бреша, под началом которого Франческо, больше других нуждавшийся в средствах к существованию, написал много небольших картин.

Когда же наступил 1529 год и Франческо показалось, что пребывание в мастерской Бреша его не удовлетворяет, он вместе с Нанноччо перешел к Андреа дель Сарто, у которого они оставались все время, пока длилась осада, терпя, однако, неприятности, заставившие их пожалеть о том, что не последовали примеру Джорджо, который вместе с ювелиром Манно провел этот год в Пизе, перебиваясь тем, что в течение четырех месяцев занимался ювелирным делом. А когда после этого Вазари отправился в Болонью, где в это время Климент VII венчал императора Карла V, Франческо, оставшийся во Флоренции, на небольшой дощечке, выполняя обет, данный одним солдатом, изобразил, как на него во время осады напали другие солдаты, собиравшиеся его убить, когда он лежал в постели, и хотя задача эта была не из возвышенных, он изучал и разрешил ее в совершенстве. Этот живописный обет несколько лет тому назад попал в руки Джорджо Вазари, подарившего его досточтимому мессеру Винченцио Боргини, настоятелю приюта Инноченти, который им весьма дорожит.

Для аббатства Черных Монахов в табернакле Св. Даров, исполненном резчиком Тассо в виде триумфальной арки, он написал три небольшие истории, из которых одна изображает жертвоприношение Авраама, вторая – манну небесную, а третья – евреев, вкушающих пасхального агнца перед исходом из Египта. Вещь эта была исполнена им так, что послужила образцом его будущих достижений. Засим для Франческо Сертини, посылавшего ее во Францию, он написал картину, изображавшую Далилу, которая остригает волосы Самсона, а в глубине – как он, обняв столбы храма, обрушивает его на филистимлян. Картина эта показала Франческо как самого лучшего из всех молодых живописцев, работавших в то время во Флоренции.

Вскоре после этого, когда кардинал Сальвиати-старший обратился к находившемуся в то время в Риме ювелирному мастеру Бенвенуто делла Вольпайя с просьбой назвать ему молодого живописца, который состоял бы при нем и писал бы для его удовольствия кое-какие картины, Бенвенуто предложил ему Франческо, который был его другом и которого он знал как самого подходящего из всех знакомых ему молодых живописцев, и сделал это тем более охотно, что кардинал обещал предоставить ему любые условия и любую помощь, которые обеспечили бы ему возможность учиться. И вот, поскольку достоинства предлагаемого ему юноши кардиналу понравились, он попросил Бенвенуто за ним послать и дал ему на это денег. Когда же Франческо прибыл в Рим, все его поведение, его нрав и его манеры понравились кардиналу, который распорядился отвести ему помещение в старом Борго, ежемесячно выплачивать ему четыре скудо и обеспечить ему прибор за дворянским столом. Первые работы, исполненные Франческо (который считал, что ему очень повезло) для кардинала, были: картина с изображением Богоматери, которую признали отличной, и написанный на холсте французский синьор, преследующий лань, которая, убегая от него, спасается в храме Дианы. Собственноручный его рисунок к этому произведению хранится мною в нашей Книге как память о нем. Когда холст этот был закончен, кардинал приказал ему изобразить на великолепнейшей картине с Богоматерью одну из своих племянниц, замужем за синьором Каньино Гонзага, а также и этого синьора.

Между тем Франческо жил себе в Риме, не имея большего желания, как увидеть в этом городе своего друга Джорджо Вазари, и судьба в этом отношении пошла навстречу его желаниям, но еще до того больше сам Вазари. Действительно, когда кардинал Ипполито расстался с папой Климентом, разгневавшись на него по тем причинам, о которых тогда говорили, и вскоре после этого возвращался в Рим в сопровождении Баччо Валори, он, проездом через Ареццо, навестил Джорджо, который потерял отца и перебивался как только мог. Поэтому кардинал, желая, чтобы он как-нибудь преуспел в искусстве, и решив устроить его при своей особе, приказал тамошнему своему уполномоченному, Томмазо де'Нерли, отправить его в Рим как только он закончит капеллу, которую он в этом городе расписывал фреской для монахов св. Бернарда ордена Монте Оливето, каковое поручение Нерли незамедлительно и выполнил.

И вот, прибыв в Рим, Джорджо тотчас же разыскал Франческо, который, вне себя от радости, рассказал ему, какой он пользовался милостью у своего синьора, кардинала, и насколько занимаемое им место отвечало его желанию учиться, добавив: «Я не только наслаждаюсь настоящим, но и надеюсь на лучшее, ибо, помимо того, что я вижу в Риме тебя, с которым как с лучшим молодым другом я смогу изучать и обсуждать творения искусства, я к тому же надеюсь пойти на службу к кардиналу Ипполито деи Медичи, от щедрот которого и от милости папы я смогу рассчитывать на большее, чем то, что я имею сейчас, и я, конечно, это получу, если только не приедет некий юноша, который, находясь вдалеке, этого ждет». Джорджо, хотя и знал, что ожидаемый юноша был не кто другой, как он сам, и что место это предназначалось ему, все же не захотел раскрываться, так как в душу его закралось некоторое сомнение, не подвернулся ли кардиналу кто-нибудь еще, и так как он побоялся сказать такое, что потом могло обернуться совсем по-другому. Джорджо привез с собой письмо от названного уполномоченного Нерли к кардиналу, которое он за те пять дней, что уже был в Риме, так и не удосужился передать. Наконец, Джорджо и Франческо пошли во дворец и там, в том самом месте, где ныне помещается королевский зал, встретили мессера Марко из Лоди, который, как говорилось выше, состоял раньше при особе кортонского кардинала, а в то время служил у Медичи. Подойдя к нему, Джорджо сказал ему, что у него есть для кардинала письмо от аретинского уполномоченного и что он покорнейше просит его передать это письмо кардиналу. Но как раз в то время, когда мессер Марко ему обещает, что он незамедлительно это сделает, входит сам кардинал. Тогда Джорджо, подойдя к нему, приложившись к руке и передав письмо, удостоился самого радушного приема, вскоре после чего домоуправителю Якопоне да Бибиена было поручено обеспечить его жильем и предоставить ему место за пажеским столом. Франческо показалось странным, что Джорджо в этом деле с ним не посоветовался, тем не менее он решил, что тот это сделал с добрыми намерениями и к лучшему.

И вот, после того как вышеупомянутый Якопоне отвел Джорджо несколько комнат позади церкви Сан Спирито и по соседству с Франческо, оба они всю эту зиму сообща и с большой для себя пользой занялись изучением предметов искусства, не пропустив ни во дворце, ни в какой-либо другой части Рима ни одного примечательного произведения, которое бы они не зарисовали. А так как они не могли свободно рисовать во дворце, когда папа там находился, то, стоило только Его Святейшеству, как он это часто делал, выехать верхом к себе в Мальяну, как они при помощи друзей проникали в названные покои, чтобы порисовать, и оставались там с утра и до вечера, довольствуясь коркой хлеба и коченея от холода.

Когда же кардинал Сальвиати заказал Франческо написать фреской несколько историй из жития св. Иоанна Крестителя в своей дворцовой капелле, в которой он каждое утро слушал мессу, то Франческо, а вместе с ним и Джорджо стали изучать обнаженное тело, рисуя натурщиков в соседней бане, а затем на кладбище анатомировали трупы. Весной кардинал Ипполито был послан папой в Венгрию и приказал отправить Джорджо во Флоренцию для написания им там нескольких картин и портретов, которые он должен был пересылать в Рим.

Однако уже в июле, отчасти от переутомления за минувшую зиму, отчасти же от летнего зноя, Джорджо заболел и был на носилках перенесен в Ареццо, к великому огорчению Франческо, который тоже захворал и чуть не умер.

Однако, как только он выздоровел, Франческо, через посредство мастера резьбы по дереву Антонио Лабакко получил от магистра Филиппо из Сиены заказ на фреску с изображением Христа, беседующего со св. Филиппом, и с изображениями Мадонны и благовествующего ангела по углам в нише, расположенной над задней дверью церкви Санта Мариа делла Паче. Росписи эти очень понравились магистру Филиппо, что послужило поводом к тому, что Франческо в той же церкви на одной из восьми еще незаписанной ее грани изобразил Успение Богоматери. И вот, приняв во внимание, что ему предстоит написать эту вещь в месте не только общественном, но и таком, где были росписи редкостнейших мужей, как Рафаэль Урбинский, Россо, Бальдассаре сиенца и других, Франческо и вложил в нее все свое усердие, написав ее маслом по стене, почему ему и удалось создать прекрасное и весьма хваленое произведение живописи. В числе других фигур особенно удачной считается включенный им в историю портрет названного магистра Филиппо с молитвенно сложенными руками. Поскольку же, как говорилось, Франческо состоял при кардинале Сальвиати и был известен в качестве его питомца, его и стали величать и признавать не иначе, как называя его Чеккино Сальвиати, каковое прозвище он и сохранил до конца своей жизни.

После смерти папы Климента VII и избрания Павла III мессер Биндо Альтовити поручил Франческо написать на фасаде его дома, что у моста Св. Ангела, герб названного нового папы с несколькими большими и обнаженными фигурами, которые всем очень понравились. В это же время Франческо изобразил названного мессера Биндо, и получилась отличная фигура и прекрасный портрет, который, однако, был вскоре отправлен на его виллу в Сан Мидзано в Вальдарно, где он находится и посейчас. Засим в церкви Сан Франческо а Рипа он написал маслом на дереве великолепнейшее Благовещение, исполненное им с величайшей тщательностью.

По случаю прибытия Карла V в Рим в 1535 году он для Антонио Сангалло написал светотенью несколько историй, которые были помещены на триумфальную арку, воздвигнутую против церкви Сан Марко; картины эти, как уже говорилось в другом месте, оказались лучшими из всех, написанных для этого торжества.

Когда же после этого синьор Пьер Луиджи Фарнезе, сделавшийся к тому времени владетелем города Непа, пожелал украсить этот город новыми стенами и картинами, он взял к себе на службу Франческо и отвел ему помещение в Бельведере, где тот написал для него на больших холстах гуашью несколько историй подвигов Александра Великого, которые впоследствии были вытканы во Фландрии на шпалерах. Для того же владетеля Непа он отделал большую и великолепную баню многими, написанными фреской, историями и фигурами. Засим, когда тот же Пьер Луиджи стал герцогом Кастро и впервые вступил в свои владения, весь город был украшен великолепнейшим и богатым праздничным убранством по проекту Франческо, а у городских ворот была сооружена арка, сплошь покрытая историями, фигурами и статуями, весьма толково исполненными мастерами своего дела, в частности сетиньянским скульптором Алессандро, по прозванию Скерано. Другая арка в виде целого фасада была воздвигнута у «Большого камня» и еще одна – на площади. Что же касается деревянных частей, все они были выполнены Баттистой Боттичелли, и, помимо всего прочего, Франческо построил для этих торжеств красивую сцену и перспективу для комедии, которая была на ней представлена.

В это же время Джулио Камилло, находившийся тогда в Риме и составивший из своих сочинений книгу, которую он собирался послать французскому королю Франциску, поручил все ее украшение Франческо Сальвиати, вложившему в это дело старательность большую, чем в такого рода работу возможно вложить. Кардинал Сальвиати, пожелавший иметь картину из многоцветного набора, то есть из интарсии, работы фра Домиано из Бергамо, послушника доминиканского монастыря в Болонье, послал ему рисунок, который, следуя его замыслу, Франческо выполнил красным карандашом. Рисунок этот, изображавший царя Давида, принимающего помазание от Самуила, был самым лучшим и редкостнейшим произведением, когда-либо нарисованным рукой Чеккино Сальвиати. Засим, после того как Джованни из Чапарелло и Баттиста да Сангалло «Горбун» поручили флорентийцу Якопоне дель Конте, живописцу в то время еще молодому, написать в здании флорентийского сообщества Мизерикордии имени обезглавленного св. Иоанна Крестителя, расположенном под римским Капитолием, то есть во второй церкви, где происходят собрания этого сообщества, поручили, говорю я, написать историю из жития названного св. Иоанна Крестителя, а именно явление ангела Захарии во храме, они же заказали Франческо написать под этой историей другую из жития того же святого, а именно посещение Богородицей Елизаветы. Роспись эту, законченную им в 1538 году, Франческо написал фреской так, что она по замыслу, по композиции изображенной истории, по той строгости и стройности, с какой фигуры сокращаются в соответствии со всеми правилами, по тому, как переданы перспектива и архитектура околичностей, обнаженные тела, одежды, выражения лиц, – словом, во всех отношениях написал ее так, что она должна быть причислена к самым прелестным и лучше всего продуманным живописным произведениям, когда-либо созданным рукою Франческо. Почему и не удивительно, что весь Рим не переставал ею восхищаться. Вокруг одного из окон он написал под мрамор разные причудливые декоративные выдумки, а также несколько небольших историй, удивительно изящных. А так как Франческо никогда не терял времени, он, работая над этим произведением, сделал много других вещей и рисунков и написал красками Фаэтона с конями Солнца по рисунку Микеланджело.

Все это Сальвиати показал Джорджо, который после смерти герцога Алессандро на два месяца приезжал в Рим, и обещал ему, что, как только он закончит картину, которая изображает св. Иоанна в образе мальчика и которую он пишет для своего хозяина, кардинала Сальвиати, Страсти Христовы на холсте, которые он должен отослать в Испанию, и, наконец, картину с Богоматерью, которую он пишет для Раффаэлло Аччайуоли, он собирается вернуться во Флоренцию, чтобы повидать отечество, родных и друзей, тем более что еще живы и отец его и мать, которым он всегда оказывал величайшую поддержку в особенности тем, что пристроил двух своих сестер, из которых одна замужем, а другая иночествует в монастыре Монте Домини.

Итак, приехав во Флоренцию, где его радостно встретили родные и друзья, он попал в этот город как раз в то время, когда его украшали по случаю бракосочетания герцога Козимо с синьорой доньей Леонорой Толедской. Когда ему в связи с этим поручили одну из упоминавшихся выше историй, которые предназначались для убранства двора, он весьма охотно на это согласился. История же эта была та, на которой надо было изобразить императора, возлагающего герцогскую корону на главу герцога Козимо. Однако еще до того, как он ее закончил, ему захотелось съездить в Венецию и он передал ее Карло Портелли из Лоро, который ее дописал по рисунку Франческо. Рисунок этот вместе со многими другими его рисунками хранится в нашей Книге.

Покинув Флоренцию и остановившись в Болонье, Франческо встретил там Джорджо Вазари, который уже два дня до того вернулся из Камальдоли, где он закончил те два образа, которые находятся на алтарной преграде тамошней церкви, и начал писать образ главного алтаря, а также собирался написать два больших образа для трапезной святых отцов монастыря Сан Микеле ин Боско. Он уговорил Франческо провести с ним еще два дня, а за это время кое-кто из его друзей добился того, что Франческо заказали образ, который должны были у себя иметь люди, обслуживающие госпиталь делла Морте. Однако, хотя Сальвиати сделал для этого заказа великолепнейший рисунок, люди эти, которые мало в чем разбирались, не сумели понять, что наконец представился случай, ниспосланный им самим мессером Господом Богом и сулящий Болонье возможность обладать произведением, написанным мастером своего дела. Поэтому-то Франческо, вроде как рассердившись, уехал и оставил в руках Джироламо Фаджиуоли несколько очень хороших рисунков с тем, чтобы тот их выгравировал на меди и отдал в печать. Приехав в Венецию, он был радушно принят патриархом Гримани и его братом, мессером Ветторе, которые всячески его обласкали. Несколько дней спустя он для этого патриарха на восьмиугольном подрамнике размером в четыре локтя написал прекраснейшую Психею, которой, как богине, подносят за ее красоту благовония и посвященные ей дары. Восьмиугольник этот был помещен в доме этого синьора в одну из его гостиных, где есть потолок, середина которого была обрамлена гирляндами, написанными Камилло Мантуанцем – живописцем, отлично изображавшим пейзажи, цветы, листья, плоды и другие подобные вещи. Так вот я и говорю, что этот восьмиугольник был помещен в середине потолка, по углам которого были четыре картины в два с половиной локтя каждая, изображавшие истории про ту же Психею, написанные, как уже было сказано в жизнеописании Дженги, рукой Франческо из Форли. Восьмиугольник же этот не только без всякого сравнения красивее названных картин, но и самое прекрасное живописное произведение во всей Венеции. После этого в одной из комнат, где было много всякой лепнины работы Джованни Рикаматоре из Удине, Франческо написал фреской несколько очень изящных обнаженных и одетых фигур. Равным образом на доске, расписанной им для монахинь Тела Господня в Венеции, он с необыкновенной тщательностью изобразил мертвого Христа с Мариями и летящим ангелом, который держит в руках символы Страстей Господних. Написал он также портрет мессера Пьетро Аретино, который, как произведение редкостное, был этим поэтом послан королю Франциску с приложением стихов в честь того, кто написал этот портрет. Для камальдульских монахинь Св. Христины в Болонье тот же Сальвиати, по просьбе их исповедника дона Джованфранческо из Баньо, написал на дереве поистине великолепнейшую картину, находящуюся в церкви этого монастыря.

А так как Франческо, вспоминавшему свое римское житие, наскучило жить в Венеции и так как ему казалось, что Венеция не место для рисовальщика, он оттуда уехал, направившись в Рим. Завернув по дороге в Верону и в Мантую, чтобы посмотреть в первой множество всяких древностей, в ней находящихся, а во второй – творения Джулио Романо, он через Романью вернулся в Рим и прибыл туда в 1541 году.

Там, несколько передохнув, он первым делом написал портреты своих ближайших друзей мессера Джованни Гадди и мессера Аннибале Каро. Закончив их, он для капеллы камеральных клириков в папском дворце написал на дереве очень красивый алтарный образ, в церкви же немецкой колонии для одного купца этой нации начал расписывать фреской капеллу, изобразив наверху, в своде, Сошествие св. Духа на апостолов, а ниже, на половине высоты, в прямоугольнике – Воскресение Христово с солдатами, уснувшими вокруг гроба и изображенными в ракурсе в смелой и очень хорошей манере. В двух нишах он изобразил с одной стороны св. Стефана, а с другой св. Георгия, внизу же – св. Иоанна Милостивого, подающего милостыню голому бедняку, и рядом с ними фигуру Милосердия, и с другой стороны св. Альберта, кармелитского монаха, между фигурами Логики и Мудрости. Наконец, на большом алтарном образе он написал фреской мертвого Христа с Мариями.

Подружившись с флорентийским ювелиром Пьеро ди Марконе и покумившись с ним, Франческо подарил своей куме, жене этого Пьеро, после ее родов, прекраснейший рисунок для росписи одного из тех круглых блюд, на которых роженицам подносят угощение. На этом рисунке в прямоугольной раме, заполненной клеймами и украшенной сверху и снизу очень красивыми фигурами, была изображена вся жизнь человека, то есть все возрасты человеческой жизни, причем каждое клеймо подпиралось разными гирляндами, соответствовавшими каждому возрасту и времени года, в это своеобразное заполнение были в двух удлиненных овалах включены фигуры Солнца и Луны, а в середине – фигура, олицетворявшая египетский город Саис и молившая о даровании ей мудрости перед храмом богини Паллады, словно автор хотел этим сказать, что для новорожденных младенцев следует прежде всего молиться о даровании им мудрости и доброты. С тех пор Пьеро всегда дорожил этим рисунком как прекраснейшей драгоценностью, каковой он, впрочем, и был.

Некоторое время спустя, после того как названный Пьеро и другие друзья написали Франческо, что хорошо было бы ему вернуться на родину, так как, мол, твердо известно, что синьор герцог Козимо наверняка найдет для него применение, не имея в своем окружении иных мастеров, кроме медлительных и нерешительных, Франческо (который также весьма рассчитывал на милости мессера Аламанно, брата кардинала и дяди герцога) в конце концов решил вернуться во Флоренцию. И вот, приехав туда, прежде чем что-либо предпринимать, он написал для мессера Аламанно великолепнейшую картину с Богоматерью, исполненную им в помещении, которое в попечительстве собора Санта Мариа дель Фьоре занимал Франческо даль Прато, превратившийся в то время из ювелира и мастера интарсии в скульптора, отливавшего бронзовые фигурки, и в живописца, с великой для себя пользой и честью. Так вот я и говорю, что в том самом помещении, где тот проживал в качестве должностного лица, ведавшего столярными и плотничьими работами попечительства, Франческо написал портреты своего приятеля Пьеро ди Марконе и Авведуто дель Чеджа, скорняка и близкого своего друга. Этот Авведуто дель Чеджа помимо многих других вещей, исполненных рукой Франческо, обладает также и его портретом, собственноручно написанным им маслом и очень похожим. Когда же вышеназванная картина с Богоматерью была им закончена и находилась в мастерской Тассо, резчика по дереву и тогдашнего дворцового архитектора, многие ее видели и без конца ее расхваливали.

Однако особую ценность придало ей то обстоятельство, что Тассо, который обычно почти что все порицал, на этот раз безмерно ее хвалил, более того, сказал герцогскому домоуправителю мессеру Пьерфранческо, что было бы лучше всего, если бы герцог предоставил Франческо возможность поработать над каким-нибудь значительным произведением. Этот мессер Пьерфранческо, а также Кристофано Риньери, которые были наушниками герцога, устроили дело так, что мессер Аламанно, беседуя с Его Превосходительством, сказал ему, что Франческо мечтает о том, чтобы ему дали расписать гостиную, которая перед приемной и против капеллы герцогского дворца, и что об оплате он не беспокоится, и Его Превосходительство соблаговолило ему это предоставить. Поэтому, нарисовав небольшие наброски триумфа Фурия Камилла и многих других историй его подвигов, Франческо приступил к разбивке своих композиций по стенам этой гостиницы, учитывая возможные разрывы, обусловленные размещением оконных и дверных проемов, которые были то выше, то ниже, и немалых трудов стоило ему осуществить такую разбивку, которая, обладая стройностью, в то же время не вредила бы историям. На той стене, где дверь, через которую входишь в гостиную, оставались два больших простенка по обе стороны от этой двери, а на противоположной стене с тремя окнами, выходящими на площадь, оставалось их четыре, но шире трех локтей каждый, на торцовой же стене направо от входа, где было три окна, тоже выходящих на площадь, но с другой ее стороны, было три таких же простенка, то есть приблизительно в три локтя каждый. Наконец, в противоположной торцовой стене налево от входа, в которой была мраморная дверь, ведущая в капеллу, и окно с бронзовой решеткой, оставался только один простенок, достаточно большой для того, чтобы можно было поместить в нем что-нибудь значительное. И вот на этой стене, примыкавшей к капелле, Франческо написал две истории, обрамив их коринфскими пилястрами, поддерживающими архитрав, с нижней поверхности которого, изображенной в ракурсе, свисают две роскошнейшие гирлянды и две кисти, состоящие из различных, весьма правдоподобно изображенных плодов, и на котором восседает обнаженный путт, держащий герцогский герб, то есть гербы Медичи и Толедо. Справа он изобразил Камилла, который приказывает отдать пресловутого школьного учителя во власть ребят, его учеников, а слева – его же, наносящего поражение галлам, причем видны и сражающееся войско, и огонь, пожирающий заграждения и палатки лагеря; рядом же, в обрамлении того же ордена пилястров, он изобразил в человеческий рост фигуру Случая, схватившего Фортуну за волосы, а также множество всяких узоров, написанных с удивительным искусством. На большой стене, в двух широких простенках по сторонам от главного входа, он написал две крупные и великолепнейшие истории. На первой изображены галлы, которые, взвешивая золото выкупа, добавляют к нему меч, чтобы увеличить его вес, разгневанный же Камилл силой оружия освобождает себя от выкупа; эта прекраснейшая история изобилует фигурами, пейзажами, древностями и сосудами, которые очень хорошо и по-разному написаны под золото и под серебро. Рядом, в другой истории, показан Камилл на триумфальной колеснице, влекомой четырьмя лошадьми, а над ним венчающая его фигура Славы; перед колесницей жрецы в богатейшем облачении несут статую богини Юноны, сосуды и всякие красивейшие трофеи и захваченные доспехи; вокруг колесницы – бесчисленное множество пленников, а позади нее – отряд вооруженных солдат, в числе которых Франческо изобразил самого себя настолько хорошо, что он кажется живым; вдали, там, где проходит триумф, стоит очень красивая фигура Рима, а фигура Мира, написанная светотенью и обнимающая ворох оружия, стоит на воротах с несколькими пленниками. Все это было написано Франческо с таким старанием и знанием дела, что более прекрасного произведения и не увидишь. На другой стене, обращенной на запад, посередине и в более широких простенках, он изобразил вооруженного Марса в нише, под ним – обнаженную фигуру, изображающую галла, у которого на голове колпак, как у настоящих галлов, и еще в одной нише – Диану, подпоясанную шкурой и вынимающую из колчана стрелу, а рядом с ней собаку. По углам, около двух других прилегающих стен, изображены две фигуры Времени, из которых одна выравнивает грузы на чашах весов, а другая смешивает жидкость, переливая их из одного сосуда в другой. На последней стене, против капеллы, обращенной на север, с одной стороны, по правую руку – фигура Солнца, изображенная так, что… (Пропуск в печатных изданиях) египтяне его показывают, с другой – фигура Луны, изображенной таким же образом, а посередине – фигура Удачи в виде обнаженного юноши на вершине колеса, вращающегося между фигурами Зависти, Ненависти и Злоязычия – с одной стороны и Чести и Наслаждения – с другой, да и все прочие фигуры, описанные Лукианом. Над окнами проходит фриз, полный прекраснейших обнаженных фигур в натуральную величину, разнообразных по форме и по положениям, наряду с рядом историй, равным образом посвященных подвигам Камилла, а против фигуры Мира, сжигающей оружие, изображена фигура реки Арно, которая, держа в одной руке переполненный рог изобилия, приподнимает другой рукой занавес, за которым открывается фигура Флоренции и все величие ее первосвященников и героев дома Медичи. Кроме того, он написал цоколь, проходящий под всеми этими историями и нишами, изобразив на нем ряд женских герм, держащих гирлянды, посередине же этого цоколя помещены овалы с историями о том, как народы поклоняются Сфинксу и реке Арно. Франческо вложил в эту роспись все усердие и все старания, какие только можно вообразить, и благополучно довел ее до конца, несмотря на многие препятствия, мешавшие ему оставить своей родине произведение, достойное его и столь великого государя.

Франческо был от природы человеком угрюмым и чаще всего, когда работал, не терпел около себя никого, тем не менее, только что приступив к этой росписи, он, как бы насилуя собственную природу и притворяясь, что у него широкая натура, совсем запросто позволял Тассо и другим своим друзьям, оказавшим ему какую-нибудь услугу, смотреть, как он работает, и старался, как мог, всячески их обласкать. Когда же он со временем, как говорят, обжился при дворе и ему казалось, что он в милости, он, снова поддавшись своему гневливому и язвительному нраву, вовсе перестал с ними считаться; хуже того, чужие произведения он расценивал и хулил обычно в самых обидных выражениях, вознося свои, да и самого себя, до небес (что и служило оправданием для его недругов). Эти повадки, которые не нравились большинству, а равным образом и некоторым художникам, возбудили против него такую ненависть, что Тассо и многие другие стали из его друзей его противниками и начали причинять ему немало хлопот и неприятностей. В самом деле, хотя они и признавали то превосходство, которым он обладал в искусстве, и ту легкость и быстроту, с которыми он в совершенстве и отличнейшим образом выполнял свои работы, они, с другой стороны, всегда находили повод для порицания, а поскольку им так никогда и не удалось бы его опорочить и ему навредить, если бы они только позволили ему укрепиться в своем положении и наладить свои дела, то они заблаговременно и стали под него подкапываться и ему досаждать. Поэтому многие живописцы, да и другие, объединившись и вступив в заговор, начали в более высоких кругах сеять слухи о том, что из работы в гостиной якобы ничего не получается и что Франческо, мол, набив себе руку, не изучает того, что делает. Этим они жестоко и поистине всуе на него клеветали, ибо, если даже он и не пытался писать именно так, как писали они, это все же вовсе не значило, что он ничего не изучает, что вещи его не обладают <