Глава 6. Испытания голодом и холодом

В те трудные военные годы людям выдавали продуктовые карточки – листочки с талонами. На них было напечатано «хлеб», «крупа», «соль» и другие названия продовольственных товаров. Определённое количество талонов выдавали на один месяц.

Во время открытия магазина куча пацанов, в которой находился и я, ломилась в двери, давя друг друга. Очередь, в большинстве своём состоявшая из женщин, сочувственно молчала, жалела нас – безотцовщину.

Однажды я попал в беду. На полпути от магазина меня встретила женщина и ласково попросила отдать ей карточки. Она настолько убедительно сказала, что моя мать просит принести талоны, так как находится в другом магазине и её очередь близка. Ничего не подозревая, я отдал женщине карточки. Вернувшись домой, увидел маму и понял, что произошло непоправимое.

Когда я рассказал ей, как мы лишились карточек, она закричала диким голосом и стала меня лупить. С плачем я побежал вниз по лестнице, а ревел не столько от боли, сколько от обиды, что так жестоко обманули.

Нам пришлось голодать. Мать приносила крошки от резки хлеба, грызли какой-то клей, наверное, казеиновый - он был в картонных плошках. Ухватишь его зубами и тянешь руками от себя. Удержать слабыми ручонками не удавалось, и плошка била меня по носу и губам.

Испытание голодом мы пережили, началось испытание холодом. В нашем доме было печное отопление, дрова хранились в подвале. Входили в него со стороны улицы, где на уровне тротуара находилась большая двухстворчатая дверь-люк. Вниз спускалась небольшая каменная лестница, там был наш дровяник. Колотые дрова связывали верёвкой, и я на спине таскал их в квартиру.

Швырковые дрова длиной до двух метров надо было сначала напилить, расколоть и уложить. Эту работу я выполнял сообща с друзьями, поочерёдно наполняя дровяники каждому. Когда заканчивали работу «на себя», нанимались пилить и колоть дрова соседям - за 5 рублей 1 кубометр. Этой работой я занимался с 6-го класса.

Впрочем, дрова стоили денег, и их не всегда хватало. Когда совсем нечего было кинуть в печь, стены квартиры покрывались инеем. Спали в одежде, не раздеваясь, залезали под два одеяла и дышали, укрывшись с головой. Иногда приоткроешь одеяла, глотнёшь воздух из дырочки и вскоре засыпаешь.

Позже наш сосед, эвакуированный из подмосковного Кунцево вместе с авиационным заводом, познакомил меня с электричеством и научил делать обогреватель. Для этого надо было взять один из горшков с замёрзшими цветами, которые стояли в коридорах, освободить его от земли и поверху намотать спираль. Её я делал из нихромовой проволоки, которую давал тот же сосед. Так получался обогреватель типа «козёл», который оставалось только подключить к электричеству.

Розетка для этого была не нужна: я умудрялся накидывать проволоку на голые провода рядом с домом, и в квартире становилось тёпло. Это очень выручало, когда кончались дрова. Не раз я попадал под ток, один раз так шарахнуло, что упал с табуретки. К счастью, и в тот раз всё обошлось.

В школу я ходил во вторую смену. Днём, собираясь выходить, всегда прикладывал ухо к двери и слушал, нет ли кого за ней. Как-то в очередной раз я ничего не услышал и вышел из квартиры. В ту же секунду меня оттолкнула женщина-контролёр, которая притаилась у двери, словно мышь. Она вошла в квартиру и обнаружила хищение электроэнергии. Заявила, что пришлёт штраф на 300 рублей. На эти деньги тогда можно было купить буханку хлеба.

Я сильно переживал, что так «прокололся», но матери ничего не сказал – не хотел её расстраивать. Долго ждал уведомления об уплате штрафа, но оно так и не пришло. Женщина-контролёр пожалела меня.

 

Глава 7. Балетная студия

Впервые я попал в театр совершенно случайно. Знакомые девочки, которые занимались в балетной студии, пригласили меня пойти с ними. В то время Татарский оперный театр размещался в одном здании с Качаловским театром, а строительство его нового здания на площади Свободы приостановилось из-за войны.

Зимним вечером, когда выпал небольшой снежок, мы оказались перед входом в казанский «храм искусств».

Я спросил девочек:

- Как же я попаду внутрь? Ведь нужно пройти мимо швейцара!

Одна из девочек предложила мне снять шапку, а голову накрыть женским платком. Так из мальчика я моментально превратился в девочку. Шумной толпой мы ворвались в фойе, девчонки загалдели, что они из балетной студии, а швейцар махнул рукой, и все побежали мимо него в гардероб. Оттуда меня проводили на галёрку и оставили там одного, сказав, что после окончания забегут за мной.

Шла опера, звучал оркестр, на сцене пели, а я с удивлением смотрел на это диво и не шевелился. Я находился в необыкновенном восторге от увиденного и услышанного.

И вот однажды по радио я услышал сообщение о наборе детей в балетную студию Татарского оперного театра. Зачисленным в коллектив полагалась повышенная норма хлебного пайка по карточкам - 400 г хлеба, в то время как иждивенцы получали по 300 г, и даже какая-то зарплата.

Мать незамедлительно отвела меня в приёмную комиссию. Отбор проходил в большой комнате, детям велели раздеться до трусов, осмотрели, ощупали, затем проверили слух и через некоторое время объявили фамилии поступивших. Я был принят и стал вхож в театр на законном основании.

Моей первой учительницей балета стала Анна Фёдоровна Гацулина. Её муж Александр Гацулин – высокий, крупный танцовщик - тоже выступал в балетных партиях.

После занятий в школе я бежал в театр, «мурлыкая» по дороге арии из опер. На занятия ходил с большим удовольствием, а после балетных уроков пробирался на галёрку, где всегда оставались свободные места, смотрел и слушал представления.

Через какое-то время нас стали выпускать на большую сцену. Дебютом стала опера Чайковского «Пиковая дама». Маленьких танцоров одели в солдатскую форму - мундир зелёного цвета, штаны до колен, белые чулки и лаковые чёрные туфли, на головах – парики. Командовать отрядом человек в десять было поручено мне, так как мой голос оказался громче других. Мы выходили строем в первом акте первого действия, и после команды «Стой!» хором исполняли здравицу в честь императрицы. И сейчас я помню слова: «Да здравствует жена, жена императрица…» В конце мы кричали троекратное «ура» и уходили со сцены.

Выступали в опере Бизе «Кармен» - молча играли в чехарду. В балете Яруллина «Шурале» по мотивам сказки Габдуллы Тукая, я выплясывал шуралёнком. Мой костюм представлял собой трикотажный комбинезон с нашитыми кусками меха: только лицо и кисти рук были открыты.

Всеми на сцене – и музыкантами, и артистами - управлял дирижёр. Мы внимательно смотрели на его «волшебную» палочку.

После спектакля, под сценой театральный фотограф снимал артистов. Я тоже попросил меня сфотографировать и пришёл в костюме солдата из «Пиковой дамы». Фотограф предложил выбрать формат, и я остановился на карточках 6×9 см – они были подешевле. Меня он снял во весь рост. Снимки получились совсем маленькими, о чём до сих пор жалею.

Освоившись в театре, я начал приносить в школу афиши оперных спектаклей, а потом и водил на постановки своих одноклассников.

 

Глава 8. Рядом с Кремлём

Как-то на рассвете, когда люди ещё спали, я вышел на балкон и увидел вереницу запряжённых лошадей. На пяти телегах стояли громадные деревянные бочки, к которым были привязаны черпаки с длинными ручками.

Обоз двигался очень-очень медленно. Спереди каждой телеги важно восседали здоровенные мужики. Это были золотари, представители теперь уже вымершей профессии. Говорят, им много платили, но не каждый, должно быть, согласится перевозить вонючее «золото» и дышать им!.

Передвижение сопровождалось отвратительным зловонием, и было нетрудно догадаться, что находилось в бочках. У музея караван повернул налево, спустился с горы до улицы Баумана и двинулся в сторону «Горбатого» моста через Казанку.

С каждым месяцем в городе становилось всё больше военнопленных. Они рыли траншеи и работали на стройках. Особенно много их занималось одерновкой склонов по периметру Кремля. Мы с друзьями подбегали к пленным немцам и венграм и рассматривали их. Если кого-то из нас приносил что-то съестное, то мог обменять у них на безделушки или кольца, только не золотые, а из какого-то белого металла.

Мы лазали по высоким кремлёвским стенам, и наше внимание особенно привлекали густые кусты под ними - со стороны реки. Под вечер туда направлялись парочки – наши красноармейцы водили в потайные места своих подруг. Мы же с полным ведром воды забирались на стену сверху кустарника и поджидали. Только влюблённые останавливались и начинали обниматься, на них неожиданно обрушивался водяной душ. Снизу мы слышали ругательства, а в ответ громко смеялись, оставаясь безнаказанными. Правда, после третьей «удачной» попытки нас сильно напугал офицер, который подкрепил крепкое словцо выстрелом из пистолета.

До работы в кремлёвском буфете мать трудилась во время войны на заводе где-то далеко за городом. Несколько раз я приходил к ней на работу. По дороге, почти у самого предприятия находилось громадное поле, уставленное подбитыми танками и самоходками. Пройти мимо такого собрания военной техники было трудно. Я внимательно рассматривал пробоины, оставленные нашими снарядами, забирался на мощные машины, залезал внутрь. Очень хотелось что-нибудь оторвать, отодрать, но ничего не получалось. Возвращался без трофеев.

С собой у меня была памятка для красноармейцев в виде гармошки. На каждой страничке был изображён танк, и стрелкой указано, куда и чем стрелять - зажигательным или бронебойным снарядом, а также как бросать бутылку с зажигательной смесью.

В большие праздники колонны демонстрантов шли через «Горбатый» мост, затем вверх по горе к Кремлю и проходили мимо нашего дома. В основном, это были жители Ленинского района. Они следовали в сторону университета к площади Свободы.

Я стоял на балконе и разглядывал людей, читал надписи на транспарантах, а над нами пролетал дирижабль. Да так низко, что можно было разглядеть крошечных человечков, разбрасывающих множество листовок.