Ничего не ответила и выключила ночник.

— Ты что? Обиделась? Да ты пойми меня…

— Ну, какая может быть обида! Давай спать.

Она уснула, а Мишкин лишь сделал вид. Лежал, разглядывал книжки на полках за стеклом. Он знал их расположение и, хоть темно, пытался определить, какая книжка, скажем, на этой полке с правого края. А какая третья слева? Придумал себе игру, отвлекающую от бессонницы. На этой вот, например, полке — медицина. Первая — книга Юдина о язвенной болезни желудка. Следом реанимационная — Блажа и Кривда. Эти болгары давно уже устарели, но не выкидывать же. Затем “Оперативная хирургия” Литтмана. А полкой ниже — Библия, Коран… Мишкин стал вспоминать, как он, используя больных, доставал эти полузапрещенные их “смешным” режимом книги. Вообще-то неловко было обращаться к именитым больным, имеющим доступ к, скажем, водке, или там дефицитной какой-нибудь закуске, или шмоткам. Попросишь — достанут, а денег не берут. Поэтому, если он и просил, то только книги. За них, вроде бы, и не стыдно не заплатить.

“Сколько же книг, которые я никогда не прочитаю?! Я... Смешно: “Я”! Когда уж мне читать? Будущее — не мое. И Сашка не прочитает. Кому интересна та беллетристика, что когда-то волновала нас! Труха прошлого — все не так, все не состоялось. Во всяком случае, не так нам виделось, как нам хотелось или не хотелось. Всё пропадет, всё выкинут…”

— Да почему же, если выкинут, всегда плохо? Выкинешь, а кто-то подхватит, прочтет, новое узнает.

— Да я о своих думаю.

— Высшая форма эгоизма. Надо думать об обществе.

— Общественное выше личного?! Проходили. Известно, к чему привело. Оказалось: сатанинский путь.

— Ну и что? Зато какой был эффективный. А то валят — немцы, евреи, русские… — И в комнате послышался странный смех.

— А собственно, кто вы? — спохватился Мишкин, поняв, что уже некоторое время говорит не с самим собой. — Откуда здесь? Сейчас позову…

— Не тщись, не услышат. Я к тебе пришел напомнить о потустороннем. Больно ты зациклился на реализме. Да, “общественное выше личного” — мое. При ровном сером поле мне легче увидеть цветок противостояния. Противостояния мне.

— Бред какой-то. Противостояния — кому? Вы кто? — Мишкин вгляделся в силуэт на фоне книжных полок. Силуэт как раз и прикрывал полку с религиозными книгами. Профиль — нечто среднее между известным портретом Данте и актером Гердтом. — Кто бы вы ни были… Может, у вас там в потустороннем и нет личностей, только серое, вот вы и вгоняете нас в общую серость.

— Ты, Мишкин, пока что рассуждаешь, будто все еще строитель светлого будущего. Остановись. Впрочем, ты уже остановлен.

Силуэт повернулся фронтально, и контуры его перестали напоминать кого-либо. Гость протянул руку, и острая боль в животе заставила Мишкина приподняться.

Чтобы найти таблетку, пришлось зажечь свет. Проснулась Галя.

— Если бы ты перед сном сделала мне укол, тогда бы еще понятно, — и Мишкин тревожно оглядел комнату.

— Ты о чем, Жень? Сделать укол?

— Да нет, я таблетку принял.

— Больно? А ты на работу хочешь!

— Опять за свое?! Не больно мне. Не боль-но! И прекрати об этом раз и навсегда! Вот черта на тебя нашлю, — и как-то скрипуче засмеялся.

— Ну спи тогда. И мне дай поспать.

Мишкин еще раз оглядел комнату по всему периметру и стал поудобнее устраиваться в постели, на всякий случай отвернувшись к стенке.

* * *

Выйдя на улицу, гости остановились, неловко переминаясь с ноги на ногу. Пора было прощаться. О том, что занимало их сейчас более всего, никто не заговаривал. Да и что можно сказать? Каждому хотелось произнести что-то незначительное и откланяться.

— Борис Георгиевич! Боря, нам по пути, по-моему? — разрушил неловкое молчание Олег.

— Да Бог с тобой. Боре прямо противоположно… — Алексей осекся, почувствовав толчок локтем, и вопросительно посмотрел на Олега.

— Можешь не затыкаться так стремительно, будто ты меня подвел. Ничего страшного: я не домой. А скрывать мне не от кого. Просто привык прятаться.

Напряжение прошло, и все заторопились — кто на остановку автобуса, кто в метро, а Олег с Борисом стали ловить машину. Такси не было — наняли левака. Совсем недавно правящий генсек перевернул жизнь, сказав: разрешено все, что не запрещено. И это, пожалуй, был один из краеугольных камней развивающегося переворота. Ведь в долгие советские времена было ровно наоборот: запрещено все, что не разрешено. В результате машины стали останавливаться, не больно-то оглядываясь на блюстителей… Неизвестно чего — блюстителей.

— Ну что, профессор, опять едешь кого-то лечить?

Олег засмеялся:

— А что? Я свободный человек. Ученый в свободном поиске.

— Да ничего. Я в порядке научного интереса.

— Могу поделиться опытом.

— Обхожусь. Тем более, насколько я знаю, наши научные интересы лежат в разных плоскостях. Ты ведь не пьешь?

— Да нет. Если надо, могу. Можем заехать купить по дороге.

— Купить?! Разгулялся. Забыл, где живешь?

— Забыл, брат, забыл. Только не где, а когда. Дело не в месте. Но вот времечко…

— Да, идиотство полное. Хоть наш Мишкин и за.