Рюдесгейм. 10 декабря, 15:00

 

Город стоял на Рейне. Лабиринт узких мощеных улочек с уютными кафе.

Летом этот очаровательный городок виноделов был полон туристов, берега Рейна оживали благодаря людным гостиницам и баржам, перевозившим туристов по реке. Но зимой сюда туристы из соседних городов и деревушек приезжали отдохнуть лишь на выходные.

Сначала они заехали домой к Эрике, чтобы проверить почту и взять необходимую одежду, а потом выехали на автобан до Майнца и свернули с него к Рюдесгейму. Миновав множество сонных деревень, рассеянных по Рейнской долине, около трех пополудни они прибыли в этот городок.

Фолькманн поколесил по Рюдесгейму, чтобы сориентироваться, а затем, спустившись к набережной, припарковал свой «форд» недалеко от вокзала. «Беретту» и удостоверение сотрудника DSE он спрятал под сиденьем водителя. С собой он взял журналистское Удостоверение.

На набережной стояли связанные все вместе несколько широких туристских паромчиков — зимний сезон. Приближение Рождества Не ощущалось, правда, в витринах магазинов были вывешены новогодние гирлянды и на центральной площади — Платце — стояла гигантская елка, цветные лампочки на ней мигали в сгущающихся сумерках.

Они прошли узкими мощеными улочками до центра старого городка. Большинство Weinstuben[18] были закрыты, но им удалось отыскать кафе, где они заказали кофе и свежие булочки.

На девушке был свободный шерстяной свитер, синяя курточка, джинсы и кроссовки. Волосы она собрала на затылке в хвост, и к тому же обошлась без косметики, но ее лицо все равно было прекрасным.

Они пили кофе, когда Фолькманн попросил:

— Опишите мне Любша, пожалуйста.

Девушка пожала плечами.

— Такие редко нравятся женщинам. Низенький. Худой. В очках. Рыжеволосый. Он казался ранимым и в то же время высокомерным, если вы понимаете, о чем я. Мечтатель. Но талантливый. Очень талантливый. — Она помолчала. — Это вам поможет?

Фолькманн улыбнулся.

— Да, этого вполне достаточно. А ваша подруга Карен все еще встречается с Любшем?

Поколебавшись, девушка сказала:

— У меня такое ощущение, что она все еще с ним. Наверняка так и есть, раз она смогла с ним связаться. — Она улыбнулась. — Кроме того, Карен всегда нравилось спать с умными мужчинами. По-моему, еще в Гейдельберге она считала, что если будет спать с талантливыми студентами, то вберет в себя много ценного благодаря явлению осмоса. Может быть, так и происходило, однако у нее была репутация сердцеедки. Зная Карен, можно не сомневаться — она, скорее всего, продолжает спать с Любшем, хотя и вышла замуж.

— Расскажите мне о ней.

— У них с мужем совместный бизнес, офис в центре Майнца. И фамилия у нее уже не Хольфелд, а Гриз.

— А что за бизнес?

— Кожаная одежда. — Эрика улыбнулась. — Они изготавливают одежду для стриптизерш и людей шоу-бизнеса, которые предпочитают определенный стиль. По словам Карен, часть их изделий смотрится весьма вызывающе, но бизнес процветает.

— А на каком факультете она училась?

— Она изучала политологию, как и Любш.

— Кажется, ваша подруга выбрала не тот факультет.

Эрика улыбнулась.

— Да нет. Карен интересовалась политикой. К тому же она всегда была очень сексуальной штучкой. Многие парни из университета были рады помочь ей подготовиться к зачету за услуги в постели.

— Расскажите мне об учебе в университете. Вы говорили, что в то время, когда вас навещал Руди, существовали группы, в которых поддержали бы идеи Винтера.

— Вы о его отношении к иммигрантам? Но он не был членом какой-либо организации, если вы это имеете в виду. По крайней мере, я об этом не знаю. Просто в своей компании студенты с правыми убеждениями могли поболтать об этом, в кафе, например.

— И о чем же они говорили?

Эрика пожала плечами.

— В основном о положении в стране. О том, что немецкий народ теперь — нация полукровок, как-никак пять миллионов иммигрантов! Когда они напивались, они обычно начинали отпускать колкости, если неподалеку сидели студенты, в роду у которых были иммигранты.

— Что еще вы помните?

Девушка отвернулась, а потом посмотрела ему в глаза.

— Когда они напивались, то начинали хором скандировать: «Германия — для немцев!» Пару раз в кафе я видела, как такие студенты вскидывали руки в фашистском приветствии. Но на это никто не обращал внимания. По-моему, большинство студентов считали это глупостью. Сейчас так относятся к бритоголовым, которые поддерживают республиканскую партию.

— Это происходило только в Гейдельберге?

— Нет, я думаю, в других университетах было то же самое. Но это никогда не приобретало характера массового движения.

— А что об этом думало руководство университета?

— После того как на этих студентов стали жаловаться, с ними, должно быть, побеседовали, потому что подобные акции прекратились. К тому же у них практически не было поддержки, а к последнему курсу у них вообще не осталось сторонников.

— А потом?

— Что вы имеете в виду?

— После того, как эти люди окончили университет? Вы с ними сталкивались? У них были те же убеждения?

Эрика покачала головой.

— С моего факультета ни один человек не был в этом замешан. — Она улыбнулась. — Наши больше интересовались наркотиками, рок-музыкой и сексом. Про остальные факультеты ничего сказать не могу. — Еще раз улыбнувшись, она посмотрела на чашку у себя в руках, а потом, подняв голову, спросила: — А знаете, что странно?

— Что?

— Когда я разговариваю с вами, мне хочется заполнить тишину своими ответами на ваши вопросы. Довериться вам. А ведь я журналистка. Вообще-то это я должна спрашивать, такова моя стратегия. Вот только с вами так почему-то не получается. И вообще, глупо это все.

— Что?

— Я провела ночь в квартире мужчины, о котором ничего не знаю. Это для меня не характерно, Джо.

— А что же характерно?

Девушка улыбнулась.

— Ничего интересного, уверяю вас. У меня есть моя работа. Я люблю слушать музыку. Общаться с друзьями. Но работа — это главное. Боюсь, из меня не получится настоящей hausfrau[19].

— А парень у вас есть, Эрика?

Она покачала головой.

— Нет, сейчас никого нет. — Она пристально посмотрела на него. — А можно мне задать вам личный вопрос?

Фолькманн улыбнулся.

— Что бы вам хотелось узнать?

— Вам нравится ваша работа, Джо?

— Я хорошо умею выполнять свои обязанности.

— Так мог бы сказать военный в ответ на вопрос человека гражданского. — Она опять улыбнулась. — Но вот нравится ли вам ваша работа на самом деле?

— Да.

Он улыбнулся ей в ответ, но отвел взгляд, словно стараясь избежать дальнейших вопросов. За окном сгущались сумерки. На мощеных улочках зажигались фонари. Он сменил тему разговора.

— Прежде чем мы встретимся с Любшем, я должен вам кое-что сказать.

— Что?

— Он вовсе не этакий безобидный интеллектуал, каким вы его описали. Его разыскивает федеральная полиция. Он известный террорист.

Она удивленно смотрела на него.

— О чем вы говорите?

— Я собрал информацию о Любше. Он состоит в группе, действующей на территории между Швейцарией и Франкфуртом. Они входят в состав террористической организации «Красный восход». У того парня, которого вы знали по Гейдельбергу, теперь рыльце в пушку. Он замешан по меньшей мере в двух похищениях людей и убийстве предпринимателя во Франкфурте. Кроме того, он часто снимает деньги со счетов в немецких банках, не имея собственного счета.

Удивление девушки росло. Она не сводила с него глаз.

— Я не понимаю. Вы же попросили меня описать его…

— Я получил эту информацию по телефону. Времени ждать фотографию, затребованную у федеральной полиции, у меня не было.

Внезапно злость исказила ее красивое лицо.

— Почему Же вы мне раньше не сказали? Если то, что вы говорите о Любше, правда, то нам опасно с ним встречаться.

— Потому что вы ведь могли отказаться участвовать в этом, а сейчас он — наша единственная зацепка.

Девушка смутилась, от злости не осталось и следа.

— Если это поможет найти людей, убивших Руди, то я не боюсь с ним встретиться.

— Любш не узнает, что я работаю в DSE, если вы ему об этом не скажете. — Фолькманн протянул ей свое журналистское удостоверение. — Оно подлинное и станет подтверждением «легенды», которую вы рассказали Карен. Что бы ни случилось, придерживайтесь «легенды». Понимаете? Если Любш узнает, кто я, могут возникнуть неприятности.

— Какие неприятности?

Фолькманн улыбнулся.

— Наверное, он попытается меня убить.

Она побледнела и отвернулась.

— С вами все в порядке? — спросил Фолькманн.

— Да, все в порядке.

— Эрика, этого не произойдет, если вы сделаете так, как я говорю. Но если вы считаете, что не справитесь, вам лучше сказать мне об этом сейчас. В противном случае труп кого-то из нас, а то и обоих, в итоге окажется в Рейне. Я не взял с собой оружия. Любш при встрече проверит, вооружен ли я, в этом можете быть уверены. Так что мы оба рискуем. Но если вы хотите, чтобы я помог вам найти людей, убивших Руди, вам придется пойти на этот риск.

— А что произойдет, когда мы спросим Любша о Винтере?

— Зависит от ситуации, но, что бы ни случилось, придерживайтесь нашей «легенды».

Помедлив, девушка кивнула.

— Хорошо.

— Вы уверены, что справитесь?

— Да.

Он присмотрелся к ней повнимательнее, но страха на ее лице не увидел. Фолькманн посмотрел на часы, а когда он поднял голову, то заметил странный взгляд девушки. Она тут же отвернулась.

Через минуту он, расплачиваясь с официанткой, спросил у нее, как пройти к бару «Вайссес Россль».

 

Пивную они нашли через пять минут на набережной — древняя bierkeller[20] из темных бревен, пропахших копчеными сосисками и восковыми свечами.

Они были единственными посетителями, и Фолькманн предложил сесть за столик в глубине зала, недалеко от запасного выхода. Они заказали две порции шнапса.

Официантка едва успела поставить выпивку на стол, как в бар вошел чисто выбритый коренастый брюнет в серой ветровке. Заказав пиво, он сел у барной стойки и развернул газету.

Через несколько минут Фолькманн понял, что молодой человек за ними следит. Время от времени он поглядывал на улицу. Вспомнив описание Любша, Фолькманн решил, что этот человек совсем не похож на него, скорее всего, он был одним из людей Любша и явился, чтобы проверить их и подать знак.

Когда девушка-бармен вышла из-за барной стойки и отправилась в кухню, брюнет медленно встал и подошел к их столику, держа руку в кармане. Посмотрев на Эрику, он резко сказал:

— Вас зовут Эрика Кранц?

— Да.

Фолькманн почувствовал на себе колючий взгляд карих глаз брюнета.

— Вы Фолькманн?

Тот кивнул, и брюнет замялся, потом все-таки сказал Эрике:

— Вольфганг хочет, чтобы я вас обоих проверил. — Он криво улыбнулся. — Видите ли, это обычная мера предосторожности.

Мужчина бросил взгляд в сторону кухни.

— Если выйти через заднюю дверь, то вправо уходит тропинка. Допивайте. Я буду ждать вас там через две минуты. Когда будете подходить ко мне, выньте руки из карманов и прижмите их к бокам. У вас в руках я хочу видеть только удостоверения личности. Если кого-нибудь заметите, сделайте вид, что мы не знакомы, и молчите. Но не пытайтесь прятать руки в карманах или сделать какую-нибудь глупость. Вы меня поняли?

Эрика хотела было возразить, но брюнет предостерегающе поднял руку.

— Делайте как я говорю. Иначе встреча не состоится.

Мужчина вернулся к барной стойке, допил пиво и, сложив газету, помахал рукой девушке, которая как раз вышла из кухни. Фолькманн видел, как он вышел через парадную дверь, свернул направо и исчез. Фолькманн посмотрел на Эрику.

Она не паниковала.

— Допивайте, и будем делать то, что сказал этот мужчина. У вас есть удостоверение личности?

Кивнув, Эрика сунула руку в карман плаща и достала водительские права.

— Держите их в руке, как он велел.

Они допили, и Фолькманн пошел к выходу, а за ним и Эрика.

Дорожка за пивной была длинной, узкой и плохо освещенной. Они Дошли до маленького мощеного дворика. Где-то наверху горел свет. Они остановились, и Фолькманн увидел, что в пяти метрах от них начинается еще одна узкая дорожка, выходящая на улицу. У начала второй дорожки стоял брюнет, держа руки в карманах ветровки.

Когда они подошли, он тихо произнес:

— Идите направо. Быстро. Руки на стену. И не разговаривать.

Он посмотрел на Эрику.

— Вас мне тоже придется обыскать.

Мужчина грубо, со знанием дела ощупал их тела в поисках оружия. Закончив, брюнет разрешил им повернуться.

— Документы.

Они отдали ему документы, и брюнет тщательно осмотрел фотографии, сверяя их с лицами владельцев. Вернув документы, он посмотрел на Фолькманна.

— Вы приехали на машине?

— Да.

— За вами кто-нибудь ехал?

— Нет.

— Вы уверены?

— Думаю, да.

— Я спросил, уверены ли вы, Фолькманн?

— Насколько нам известно, никто за нами не ехал.

Брюнет помолчал, а потом сказал:

— Хорошо, следуйте за мной. Никаких вопросов.

Развернувшись, он повел их по дорожке.

Они вышли на узкую безлюдную улицу, молодой человек посмотрел налево и направо, а потом поднял руку. Из темноты послышался глухой рокот мотора.

Внезапно непонятно откуда появился большой серый фургон «мерседес». Подъехав к ним, он остановился. У сидевшего за рулем мужчины было лицо в оспинах. На нем был зеленый комбинезон.

Боковые дверцы фургона с грохотом открылись, на землю выпрыгнули двое молодых людей. Один из них держал в руке вальтер. Направив его на Фолькманна и Эрику, он приказал им забираться внутрь.

В «мерседесе» их толчками заставили сесть на пол. Дверь захлопнулась.

— Наденьте это.

Один из мужчин протянул Фолькманну и Эрике две черных маски. Вырезов для глаз на них не было, только маленькая прорезь для рта, чтобы можно было дышать.

Фолькманн замешкался, и брюнет, потеряв терпение, в ярости пнул его ногой в бедро.

— Надевайте! Быстро!

Фолькманн надел маску, Эрика сделала то же самое. Когда все вокруг поглотила тьма, брюнет сказал:

— Только попытайтесь дернуться или заговорить, и вам обоим крышка.

Дизельный мотор взревел, и «мерседес», дернувшись, поехал вперед.

 

Глава 21

 

Фургон свернул с горной дороги и покатил по лесистой долине. Было темно, фары освещали дорогу. Через пять минут водитель остановился у горной хижины. Он заглушил мотор, и боковая дверца «мерседеса» отодвинулась. Двое мужчин, сидевших в кузове, выбрались наружу.

Фолькманна кто-то схватил за руку и грубо вытащил из машины. Он почувствовал запах леса — тяжелый запах хвои — и услышал шуршание шагов по гравийной дорожке. Через несколько секунд его втолкнули в дверной проем.

Тут пахло уже по-другому: гнилью и протухшей едой. Деревянный пол ходил под ногами. Прошла почти минута, чья-то рука сорвала с головы Фолькманна маску, и внезапно поток света ослепил его.

Он часто заморгал. Рядом стояла Эрика. С нее тоже сорвали маску. Она быстро взглянула на Фолькманна, а потом посмотрела на молодого человека в очках с металлической оправой, стоявшего у окна с разбитыми стеклами.

На молодом человеке был темный пуховик, синие джинсы и поношенные белые кроссовки. Он был жилистым, невысокого роста, с трехдневной рыжей щетиной на щеках и подбородке. Рыжие волосы растрепались, он выглядел так, словно не спал уже неделю. Фолькманн решил, что он не похож на немца, за исключением разве что глаз — голубых глубоко посаженных глаз, которые напоминали бы глазенки нервного зверька, если бы в них не светилась надменность. Пуховик был расстегнут, из-за пояса торчал вальтер.

По выражению лица девушки Фолькманн понял, что она узнала этого человека, что это и есть Вольфганг Любш. Молодой человек неотрывно смотрел на них, но молчал. С мясницкого крюка, вбитого в потолок, свисала переносная газовая лампа. Вторая лампа стояла на деревянном столе в центре грязной комнаты, и на голые деревянные стены ложились тени.

«Скорее всего, мы в горной хижине, типичной berghütte[21]», — подумалось Фолькманну. Одна из многих тысяч хижин, рассеянных по холмам и долинам Германии. Такими обычно пользовались охотники и лесники, в них приезжали на выходные семьи, но этот домик был старым и, очевидно, заброшенным — чувствовался запах экскрементов и гнили.

Толстые балки нависали над головой, а из мебели тут были лишь старый сосновый стол в центре комнаты и четыре деревянных стула. Две двери вели в соседние комнаты. Судя по всему, хижиной уже давно не пользовались. Было безумно холодно.

Фолькманн видел через оконную раму яркую луну. Из окна дуло. Во тьме не было видно леса, но вдалеке можно было различить очертания холмов, покрытых снегом.

Они ехали в «мерседесе» где-то с полчаса, и вторую часть дороги машина шла в гору, так что Фолькманн предполагал, что они сейчас находятся где-то в горах Таунус, на север от Рюдесгейма, или же среди холмов Рейнской долины.

Молодой человек, стоявший у окна, посмотрел на Фолькманна.

— Не вздумай бежать, Фолькманн. Ты не пробежишь и пяти метров.

Двое парней из «мерседеса» стояли рядом с ним. У первого — высокого блондина — на плече висел автомат Калашникова — АК-47. Второй парень был коренастым и ниже ростом. Его нос с горбинкой, казалось, не раз ломали, а по лбу проходил зигзагообразный шрам. Этот человек явно любил подраться, и словно в доказательство этому сжимал в правой руке обтянутую кожей дубинку.

На столе лежал вывернутый бумажник Фолькманна, а рядом с ним — фотография блондинки, обнаруженная в Чако, смятые банкноты, французские права и журналистское удостоверение. Тут же валялось и содержимое сумочки Эрики.

Мужчина с дубинкой молча указал на стулья.

Когда Фолькманн и девушка сели, молодой человек в очках медленно подошел к столу. Внимательно рассмотрев предметы, разбросанные по столу, он немного поворошил пальцами бумаги и наконец поднял права Фолькманна. Несколько минут он пристально их рассматривал, а потом бросил обратно на стол.

Вытащив пачку сигарет из кармана куртки, он взял зажигалку «зиппо» и прикурил. Сделав затяжку, он посмотрел на Эрику.

Девушка молча встретила его взгляд.

— Эрика Кранц. Давно не виделись. Ты прекрасна, как всегда. — Он не сводил с нее глаз.

— Вольфганг…

— Прости, что пришлось препроводить вас сюда таким способом, но я уверен, что ты понимаешь: мне нужно быть осторожным, принимая гостей. — Любш улыбнулся. — Насколько я понимаю, ты ведь знаешь, почему я столь осторожен?

Эрика взглянула на мужчину с автоматом Калашникова, а потом перевела взгляд на Любша.

— Потому что ты террорист.

— Ну, это каждый воспринимает по-своему, не так ли? — Улыбнувшись, Любш снял очки и потер глаза. — Давай рассказывай. Почему ты хотела встретиться со мной?

— Я говорила Карен почему.

Надев очки, Любш покачал головой и снова улыбнулся.

— Не из-за какой-то же дурацкой статьи об университете, правда? — Любш снова отошел к окну. — В Гейдельберге было много других, более подходящих для тебя кандидатов, если бы дело было в статье. Кроме того, я никогда не считался столпом немецкого общества, да? — Любш неотрывно смотрел на нее. — Так что хватит прикидываться. Назови мне настоящую причину, по которой ты хотела со мной встретиться.

Помолчав, Эрика сказала:

— Нам нужна твоя помощь.

— Зачем?

Девушка посмотрела на Фолькманна, а потом снова перевела взгляд на Любша.

— Мы вместе пишем статью.

— Это Карен мне сказала. Вот только что это за статья? — спросил Любш. — Это же не та статья, о которой ты говорила Карен?

— В Берлине десять дней назад был убит мужчина. Когда мы учились в Гейдельберге, ты с ним общался.

— Кто?

— Дитер Винтер.

Любш помолчал, его лицо окаменело.

— Я читал об этом в газетах. И как это связано со мной? — спросил он наконец.

— Мы пытаемся выяснить, кто убил Винтера и почему.

— А почему вас так интересует смерть Винтера?

Эрика Кранц замялась.

— Мы думаем, что его смерть связана с другими убийствами.

— Вот как? А что же это за убийства?

И она рассказала ему о Руди, Винтере и нелегальных грузах. Любш глубоко затянулся дымом и пожал плечами.

— Кого-то убили на другом конце мира. Как это связано со мной?

— Полиция не знает, кто убил Винтера и почему. Я вспомнила, что в Гейдельберге с Винтером общался ты, и подумала, что ты можешь нам помочь. Возможно, ты знаешь кого-то, с кем мы могли бы поговорить о том, во что впутался Винтер или кто его друзья. Поэтому нам нужно было с тобой встретиться.

Любш отвернулся, а потом опять посмотрел на Эрику.

— Ты знаешь, что это за грузы из Южной Америки?

— Нет.

Любш постоял молча несколько секунд, а потом посмотрел на Фолькманна.

— А ты каким боком во все это впутан, Фолькманн?

— Мы вместе работаем над этой статьей.

Любш посмотрел на стол.

— У тебя французские водительские права, Фолькманн. Но ты не француз. И не немец. Правда ведь? По-немецки ты, конечно, говоришь отлично, но вот акцент… — Любш покачал головой. — То, как ты выговариваешь некоторые гласные, выдает тебя.

— Я англичанин.

Голубые глазки недоверчиво уставились на Фолькманна.

— А другой причины вашего интереса к Винтеру нет?

— А что, должна быть?

— Я задал тебе вопрос, Фолькманн. Отвечай.

— Другой причины нет.

Любш немного подумал, а потом кивнул.

Человек со шрамом поднял руку, и дубинка, просвистев в воздухе, словно меч, ударила Фолькманна по лицу. От сильного удара Фолькманн завалился назад, но мужчина поймал стул. Эрика закричала, и тут же чья-то рука зажала ей рот.

Фолькманн чувствовал боль от удара дубинкой. Подняв руку, он прикоснулся к челюсти, чувствуя, как распухает то место, где дубинка коснулось его лица. Любш внезапно схватил Фолькманна за волосы и запрокинул ему голову.

— Ты уверен, что другой причины нет, Фолькманн?

— Я же сказал…

Любш пристально смотрел Фолькманну в глаза.

— А теперь послушай меня, Фолькманн. Вы оба меня послушайте. Во-первых, я не помогаю всяким репортеришкам, которые выдергивают меня на встречу под предлогом глупой статьи. Во-вторых, я крайне негативно отношусь к людям, которые крадут мое время и подвергают меня риску. Я понятно объясняю?

Любш ждал ответа. Фолькманн молчал, и террорист резко дернул Фолькманна за волосы.

— Я тебе вопрос задал, Фолькманн. Я понятно объясняю?

— Да.

— Хорошо.

Любш ослабил хватку и повернулся к Эрике. Рука, зажимавшая ей рот, опустилась.

— Теперь ты. С Карен больше не связывайся. Фолькманн только что получил дружеское предупреждение. В следующий раз предупреждения не будет. Это вас обоих касается. И я хочу, чтобы вы оба кое-что поняли. Вынюхивая то, что имеет отношение к друзьям Винтера, вы подвергаете себя опасности. Если хотите остаться живыми, забудьте о нем и своей статье.

Любш кивнул мужчине с дубинкой, тот развернулся и вышел. Через несколько минут послышалось гудение мотора «мерседеса».

Мужчина с автоматом снял лампу с металлического крюка, торчащего из балки, и тоже вышел наружу. Послышалось хлопанье дверцы фургона.

Взяв вторую лампу, Любш пошел к двери. Остановившись в дверном проеме, он посмотрел на Фолькманна и Эрику.

— Запомните то, что я вам сказал. И скажите спасибо за то, что вы оба еще живы.

Любш выключил лампу, и домик погрузился в темноту. На гравиевой дорожке послышались шаги, а потом хлопнула дверца машины.

«Мерседес» отъехал от домика, гул мотора затих, и вокруг были только тишина, темнота и зловоние.

 

Они двинулись по дороге через лес, и через полчаса подошли к деревушке. На дорожном указателе было написано ее название — Кидрих. Было очень темно, и когда Фолькманн и Эрика зашли в первый попавшийся трактир, полдюжины посетителей удивленно уставились на них.

Девушка была бледной, у нее дрожали губы. Пока они шли через лес, одежда покрылась грязью. Они попытались не обращать внимания на взгляды людей. Фолькманн пошел в туалет и умылся холодной водой. Место удара распухло, и когда вода касалась кожи, было больно, но кровь не шла.

Когда он вернулся в зал, Эрика уже заказала два бренди, а Фолькманн попросил у трактирщика льда. Он положил пару кубиков в носовой платок, который протянула ему девушка, и прижал его к челюсти.

Трактирщик сказал им, что до Рюдесгейма двадцать километров и что в деревне есть такси, но когда Фолькманн позвонил, выяснилось, что такси всего одно и водитель повез местную девушку в Визбаден в больницу, а вернется только через полчаса. Трактирщик спросил у Фолькманна, все ли в порядке и не нужно ли вызвать врача, но Фолькманн отказался, и трактирщик отошел от них, пожав плечами, и не задавал больше вопросов.

Такси приехало только через час, и еще полчаса они ехали до Рюдесгейма. «Форд» все еще стоял на парковке у вокзала, и они отправились домой к девушке.

В ее квартиру они вошли около семи.

Взглянув на опухшее лицо Фолькманна, Эрика пошла в кухню и принесла несколько кубиков льда, завернутых в полотенце, и бутылку шнапса. Разлив шнапс по стаканам, она подала один стакан вместе со льдом Фолькманну и, сев на диван, стала смотреть, как он протирает лицо.

— С тобой все в порядке, Джо?

Фолькманн, кривившийся от боли, попытался улыбнуться.

— Да, конечно.

Она глотнула шнапса, и Фолькманн заметил, что у девушки дрожат руки.

— А ты?

Девушка вздрогнула.

— Я думала, что Любш нас убьет. Как ты думаешь, он говорил серьезно?

— Да.

— По-твоему, он что-то знает о Винтере?

Фолькманн положил на стол полотенце с кубиками льда и, взяв стакан, посмотрел на Эрику.

— Я думаю, Любшу есть что скрывать. Если бы он никак не был связан с Винтером, он все бы нам рассказал. И не стал бы нам угрожать.

— Как ты думаешь, почему он решил нас пугнуть?

— Не знаю, Эрика. Это только Любш может объяснить. Мне вот интересно, почему он спрашивал, не интересует ли нас Винтер по какой-то другой причине, кроме той, что ты назвала?

— Ты же не попытаешься снова с ним связаться, правда, Джо?

Взглянув на девушку, он покачал головой, глотнул теплого шнапса и поставил стакан на стол. Было больно.

— Такие люди, как Любш, второй раз не предупреждают. Если мы попытаемся связаться с ним еще раз, он выполнит свое обещание.

— Так что же нам теперь делать?

Фолькманн задумался.

— Я хочу, чтобы ты завтра утром поехала ко мне домой и ждала меня там. Я дам тебе ключ. Я думаю, после всего случившегося тебе пока лучше не показываться во Франкфурте. — Он посмотрел на Девушку. — У тебя есть машина?

Она кивнула.

— Да, стоит на парковке. А ты уверен? Насчет того, чтобы я у тебя пожила?

— Это для твоей же безопасности, Эрика. Если Любш как-то связан с товарищами Винтера, то это оптимальный вариант. Они могут искать тебя или нас обоих.

Девушка немного посидела молча, а потом встала и спросила:

— Принести тебе еще льда?

Фолькманн покачал головой.

— Нет, но еще один стаканчик шнапса мне бы не повредил.

Она взяла у него мокрое полотенце и налила ему в стакан шнапса, а потом пошла в кухню. Он посмотрел ей вслед. Казалось, она уже успокоилась, но ее лицо все еще оставалось бледным. Судя по всему, инцидент с Любшем произвел на девушку сильное впечатление, и поэтому она не отказалась от предложения Фолькманна пожить в его квартире. Очевидно, она действительно испугалась.

Встав, он подошел к окну и отодвинул занавеску. Ветер улегся. Ночь была ясной и спокойной, баржи медленно двигались вверх и вниз по Рейну. У реки он увидел группку молодых бритоголовых парней, попивавших пиво. Они шли к мосту Айзенер Штег, и их грубые гортанные голоса еще долго раздавались из темноты.

 

Она приготовила им поесть, а потом включила радио. Тихо звучала музыка — это был концерт Шуберта для скрипки. Они сидели на диване. Налив ему еще шнапса, она взглянула на него.

Почему-то смутившись, она заправила прядь волос за ухо.

— Ты странный человек, Джозеф Фолькманн.

— В каком смысле — странный?

— Мне кажется, ты ничего не боишься. Я вот после встречи с Любшем до сих пор дрожу. Тебе что, вообще не бывает страшно? Что может тебя испугать?

— То же, что и большинство людей.

— Расскажи мне о себе, Джо.

— А что бы тебе хотелось узнать?

— Что-нибудь. Все. — Эрика смущенно улыбнулась. — Мы почти незнакомы, и все-таки мне с тобой так спокойно!

Фолькманн поднял стакан.

— Да, в сущности, ничего интересного я тебе не смогу рассказать.

— Ты женат?

— Развелся.

— А дети есть?

— Нет. Детей у меня нет, Эрика.

Она посмотрела ему в глаза.

— Расскажи мне о своей семье. В твоей квартире была фотография. Ты там совсем маленький. А мужчина и женщина вместе с тобой — это твои родители?

Фолькманн замялся, а Эрика взяла стакан со стола и сжала его в руках. Она не обращала никакого внимания на то, что он вел себя сдержанно, и Фолькманн подумал, что, должно быть, расспрашивая его, она пытается успокоиться.

— Ты когда-нибудь слышала о Корнуолле?

— Да. Это в юго-западной части Англии.

— Фотография была сделана там, у моря. Там мои родители проводили лето, когда я был маленьким.

— А чем занимался твой папа?

— Он преподавал в университете.

— Вы часто видитесь?

— Он умер. Полгода назад.

— Прости. — Помолчав, Эрика снова посмотрела на него. — Ты очень похож на него. А ты никогда не хотел пойти по его стопам?

— Когда-то хотел. Но после окончания университета я понял, что работа учителя не для меня, а бумажная работа мне быстро наскучила. Тогда я решил, что буду тянуть лямку.

— Тянуть лямку?

Фолькманн улыбнулся, и челюсть заболела еще сильнее.

— Это такое выражение. Означает — записаться на военную службу. Я пошел в армию кадетом.

— Папа тобой гордился?

— Мой отец ненавидел людей в форме, Эрика. И он не очень-то приветствовал мою идею. Но это было мое решение.

— А как ты очутился в DSE?

Фолькманн улыбнулся.

— Это долгая история. К тому же, наверное, ей можно присвоить гриф «Совершенно секретно». Так что просто скажу, что меня туда откомандировали.

— Расскажи мне о своей семье, Джо. Мне хотелось бы знать больше.

Фолькманн отвернулся, а потом сказал:

— Моя мама была пианисткой и давала концерты, вот только профессионально она уже не выступает. Ее пальцы с возрастом стали менее гибкими, но ей этого говорить нельзя. — Он улыбнулся. — Нельзя сказать, что она смирилась со старостью. Папа говорил, что она бывает счастлива только сидя перед пианино, когда на нее падает свет прожекторов.

Эрика улыбнулась.

— Судя по всему, она была gnädige Frau[22]. — Она помолчала. — Ты похож на своего отца, Джо?

— В чем-то — да.

— Он не похож на англичанина.

— А как должен выглядеть англичанин?

— Я имею в виду, что он похож на европейца, жителя средней полосы. Высокий и темноволосый.

Фолькманн помолчал, а потом сказал:

— Он был беженцем, Эрика. И он, и моя мать. Они приехали в Англию после войны. Моя мать родом из Венгрии, а отец из Судетской области. Ты слышала о Судетской области?

Девушка задумалась.

— Была область в Чехословакии, которую нацисты считали немецкой территорией. Там была большая немецкая община. Семья моего отца жила в городке под названием Смольна.

— Они были родом из Германии?

— Да, из Германии. Они были евреями, немецкоязычными евреями. Фолькманн — это не обязательно еврейская фамилия, но они были евреями. — Он заметил удивление на лице девушки. Она покраснела. — Я выучил немецкий. Мой отец говорил только на этом языке. Собственно, английский он толком и не знал.

Девушка тихо спросила:

— А семья твоей мамы? Они тоже были евреями?

— Нет. Они были венграми и католиками. Так что я наполовину еврей.

— А в синагогу ходишь?

— Нет. В семье моего отца не было ортодоксальных евреев. Они были евреями только по национальности. Когда я был ребенком, отец однажды отвел меня в синагогу, чтобы я увидел, как там все устроено, чтобы удовлетворил свое любопытство. Но религиозным человеком он не был.

Эрика поставила стакан на стол. Она долго молчала, а потом произнесла:

— Должно быть, твоему отцу тяжело пришлось во время войны.

Фолькманн нахмурился.

— Он был в концлагере, если ты это имеешь в виду. Там он познакомился с мамой. Им было по шестнадцать, и они встречались у колючей проволоки, разделяющей мужскую и женскую части лагеря. Когда их освободили, они потерялись, а потом встретились в Лондоне уже после войны и поженились.

— Я не понимаю. Как твоя мама оказалась в лагере? Она же не была еврейкой.

— В концлагеря отправляли не только евреев. Там были представители интеллигенции, гомосексуалисты, бродяги, цыгане и даже обычные люди среднего класса, как семья моей мамы. Все, кто, по мнению фашистов, представлял угрозу Рейху, какими бы слабыми ни были доказательства их вины. Но ведь тебе это известно, правда?

Он увидел, как изменилось выражение ее лица. Она отвернулась, а потом сказала:

— Это было ужасное время… Для евреев, для Германии, для всех. Ты, должно быть, ненавидишь немцев.

Фолькманн долго смотрел на нее, а потом сказал:

— Не ненавижу, а просто не доверяю им. И не отдельным людям. Речь идет о коллективном сознании народа. И как только твои соотечественники допустили такое? Я проработал в Берлине три года. Ночами я просыпался и думал о том, что произошло в этой стране, твоей стране. Что произошло с моими родителями и такими людьми, как они.

Девушка немного помолчала, а потом тихо заметила:

— Мне одно не понятно.

— Что именно?

— Ты сказал, что твой отец ненавидел людей в форме. А сам решил, что будешь носить форму. Почему?

Он пожал плечами.

— Наверное, я подсознательно всегда хотел защитить его.

— От чего?

Помедлив, Фолькманн отвернулся. Он слушал, как затихает мелодия Шуберта, звуки скрипки становились все неуловимее.

— От всех, кто мог бы снова его обидеть.

Он повернул голову и увидел, что девушка пристально смотрит на него. Что же светилось в ее глазах — сострадание, понимание или что-то другое?

Помолчав, Фолькманн опять отвернулся.

— Боже, почему мы говорим об этом?

— Прости, Джо. Мне не нужно было мучить тебя вопросами.

Фолькманн медленно встал.

— Я думаю, мне следует выпить кофе.

Он стоял у мойки и споласкивал чашку, когда она тихо подошла к нему.

— Джо…

Он обернулся. Девушка смотрела ему в глаза. Она нежно сказала:

— Когда ты впервые пришел ко мне домой, я подумала, что ты холодный человек. А может быть, даже грубый. И наглый. И что я тебе не понравилась. Возможно, это чувство даже было взаимным. Но в Асунсьоне, когда я заплакала, я почувствовала, что я тебе не безразлична. Я почувствовала, что ты знаешь, что такое боль. — Она не отрывала от него глаз. — Что-то ужасное когда-то произошло с твоим папой, правда, Джо?

Не отвечая, он молча смотрел на нее.

— Можно, я тебя поцелую, Джо?

Она стояла так близко к нему. Ее пальцы нежно коснулись его губ, и она прижалась к нему всем телом. Фолькманн почувствовал тепло ее очень женственной фигуры, почувствовал прикосновение большой груди. Ее губы нежно коснулись его губ, а потом она впилась в них поцелуем и еще сильнее прижалась к нему.

Когда она, наконец, отстранилась от него, то подняла голову и сказала:

— По-моему, мне хотелось сделать это все время после того, как мы вернулись из Асунсьона.

 

Мясистое лицо Фельдера было покрыто капельками пота. Он буквально пропитался страхом. Они находились в Грюневальде. В прохладном утреннем воздухе витали весенние запахи, яркий солнечный свет просачивался сквозь ветви деревьев над головой, и Фолькманну подумалось, насколько это абсурдно: деревья пробуждаются к жизни, а Фельдер скоро умрет.

Руки рослого осси [23] были связаны за спиной. Он дрожал, нервно переводя взгляд с Ивана Мольке на Фолькманна. Они оба держали Фельдера на прицеле — у обоих были «беретты» с глушителями — и он начал дрожать, как только они вышли из машины.

Когда они дошли до полянки, Фельдер начал умолять их пощадить его, а