Первый день Венской операции

С рекогносцировки маршал Толбухин в штаб возвратился в конце дня, уставший, но удовлетворенный. Встретивший его в начале утра начальник разведки генерал Рогов сообщил, что в течение ночи несколько немецких колонн покинули Секешфехервар, направляясь к границе с Австрией. Два командарма ударной группировки Глаголев и Захватаев доложили, что подчиненные им войска находятся в полной готовности и ждут сигнала. Маршал побывал на исходных позициях и убедился, что все именно так, как доложили командармы.

Рекогносцировку можно было и не проводить, потому что все спланировано и утверждено, что-либо изменять уже поздно. Однако беспокойство за исход предстоящей операции заставило Толбухина вновь побывать на решающем участке и уточнить некоторые детали.

Едва он появился на полевом пункте управления, как прибыл начальник штаба Иванов, потом генерал Неделин доложил об артиллерии, ее обеспеченности боеприпасами. За ним приехал авиационный начальник Судец. Потом маршал заслушал начальника разведки: нет ли каких изменений в группировке противника? Не появились ли новые части?

Лег поздно и долго не мог уснуть. Мысли о предстоящей, чрезвычайно значимой по важности операции не покидали его. Ведь целью ее являлось овладение столицей Австрии Веной! Что ожидает подчиненные войска? Чем кончится наступление, которое начнется завтра?

Толбухин проснулся будто от толчка. Протянул к тумбочке руку. Часы со светящимися стрелками показывали пятый час. Пора!

Накануне он отдал приказ, определяющий время начала артиллерийской подготовки и атаки пехоты. Учитывая близость огромного озера Балатон и царящие в окрестности туманы, артиллерийскую подготовку решено было начать в 10 часов 35 минут 16 марта, а атаку пехоты — через час.

Покашливая и тяжело дыша, натянул сапоги:

— Клименко! Подъем!

— Я готов! — вскочил в соседней комнате майор, адъютант.

Федор Иванович вышел из дома, постоял у порога, вдыхая промерзший за ночь воздух. Поглядел на небо. С вечера на нем играли, словно летние зарницы, огненные сполохи разрывов. Теперь залегла густая тьма, поглотившая мерцание далеких звезд.

Подсвечивая фонариком, приблизился генерал Желтов — член Военного Совета.

— Не мог заснуть, — произнес он.

— До сна ли! — отозвался Толбухин. — Потом отоспимся, Алексей Сергеевич.

Приглушенно светя подфарниками, автомобили направились на передовой наблюдательный пункт. Он в полосе 9-й гвардейской армии, неподалеку от населенного пункта Патка.

Луч света выхватил из тьмы стоявшую неподалеку тяжелую гаубицу. Возле нее — солдаты.

— Стой! — командующий вышел из автомобиля.

Сержант в вылинявшей гимнастерке доложил, что орудийный расчет с вечера занял огневые позиции и готов к открытию огня.

— Задачи знаете? Карточка огня есть?

— А как же, товарищ генерал! Все записано.

— Боеприпасы?

— Тоже готовы. Вон их сколько! — ткнул в темноту сержант. У него окающий, явно не южный говорок.

— Откуда сам? Уж не вологодский ли?

— Оттуда, товарищ генерал!

— Значит, земляки. А знаешь ли, кого будете поддерживать?

— Знаем: пехоту Блажевича.

Командующему вспомнился командир стрелковой дивизии, который к нему прибыл еще два года назад, на Миусе. Это был крепко сбитый и совершенно седой полковник с живыми глазами. Теперь он уже генерал и командует гвардейской дивизией.

— Фрицу не устоять. Это уж точно, — произнес с уверенностью сержант.

— Желаю успеха, земляк!

Позади, на востоке, чуть обозначилась заря. А там, где проходил передний край немецкой обороны, было по-прежнему темно. Взлетела ракета, прочертила в небе крутую дугу и погасла. И еще одна взвилась, далеко в стороне от первой. «Пролаял» пулемет...

— Товарищ маршал, войска фронта, заняв исходные позиции, находятся в полной боевой готовности, — вырос перед Федором Ивановичем начальник штаба генерал Иванов. Он под стать командующему, высокий, слегка медлительный.

— Как связь с войсками?

— Установлена и устойчива.

Толбухин, за ним Желтов и Иванов направились к блиндажу. Блиндаж широк, свободен, надежно, в четыре наката, покрыт бревнами. Горит лампочка, освещая стол с картой.

Командующий подошел к столу, уставился на карту. Она в ярких радужных красках. Справа, слева и внизу, у обреза карты, — таблицы, расчеты, графики. Красные стрелы армейских ударов направлены на противника. Они уходят в расположение через минные поля, проволочные заграждения. Стрелы пронзают оборонительные позиции и полосы полков и дивизий, проносятся через огневые позиции артиллерии и районы сосредоточения и кончаются в далекой глубине.

Взгляд Толбухина скользит по карте, словно пытается вобрать в себя все, что изображено на ней... Да, нелегко будет войскам. Такую оборону с ходу не возьмешь. Придется прогрызать... Вспомнились слова из немецкого журнала, с которым ознакомил его начальник разведки: «Мощный оборонительный рубеж «Маргарита» неприступен. Штурмовать его — равносильно попытке пробить головой гранитную стену».

У красных стрел надписи: 9-я гвардейская, 4-я гвардейская армии. Эти две армии должны совместными усилиями сломить сопротивление врага на переднем крае и в ближайшей глубине, а потом уже после ввода подвижных соединений развить наступление. Рубеж «Маргарита» — это не ниточка, это полоса чередующихся на глубину десятка километров укреплений и войск.

Командующий смотрит на стрелы, нервно постукивает пальцами. Он видит атакующие цепи своей пехоты и танков, казаков-кавалеристов, артиллерийские батареи. И сержанта в вылинявшей гимнастерке, который встретился в дороге. «Фрицу не устоять. Это уж точно...»

По плану первыми должны нанести бомбовые удары по важнейшим неприятельским объектам самолеты. Задача авиации — расстроить управление, подавить зенитные батареи, наблюдательные пункты, узлы связи. Но проклятый туман срывает намеченный план.

Уже давно рассвело, а туман не проходит.

Начальник штаба поворачивается к телефонистам и, указав на завешанную у амбразуры плащ-палатку, командует:

— Сбросьте!

Солдаты поспешно срывают плащ-палатку, открывая амбразуру.

— Вызовите Неделина, — требует маршал командующего артиллерией.

— Товарищ ноль-первый, двенадцатый у аппарата, — доносится голос командующего артиллерией фронта Митрофана Ивановича Неделина.

— Готово ли ваше хозяйство?

— Так точно, — отвечает маршалу артиллерийский начальник. — Мешает туман. Но синоптики обещают скорое улучшение погоды.

В 14 часов 55 минут солнце наконец выглянуло и тут же заработала артиллерия. Почти четыре тысячи орудий и минометов, скрытых в лощинах и бал очках, ударили по обороне противника. Целый час били, круша позиции и укрепления врага, уничтожая живую силу и боевую технику. Все утонуло в плотном грохоте, невозможно расслышать голос рядом говорящего.

Но вот в черное небо по всей ширине занимаемых войсками позиций взлетели красные ракеты. Атака!

Маршал Толбухин видел в стереотрубу, как из траншей поднялась пехота дивизии Блажевича и широкой цепью бросилась к утопавшим в черном дыму позициям врага.

— Хорошо пошли! — не удержался от одобрения командующий.

Войска 3-го Украинского фронта поддерживала авиация 17-й воздушной армии, которой командовал генерал-лейтенант Судец. Одновременно с артиллерийской подготовкой самолеты нанесли удары по расположенным в глубине обороны позициям, резервам и пунктам управления противника.

ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

Шаркерестеш

Ночь на 16 марта...

Томительное ожидание рассвета. Солдаты пишут письма, пришивают свежие подворотнички, тихо, спокойно разговаривают, вспоминая прошлое.

О предстоящем бое упоминают вскользь, обходя главное... Успеет ли старшина вовремя накормить обедом? Где придется коротать следующую ночь?..

В одном из блиндажей солдат Семихов, приткнувшись к наспех сколоченному столу, огрызком карандаша писал на тетрадном листе. Чадящий светильник, сделанный из сплющенной снарядной гильзы, освещал его худощавое лицо, упрямый подбородок.

Я присел в темный угол и сразу почувствовал в теле тяжесть. Прикрыл глаза — весь день плыл в воображении: пятнадцатикилометровый марш мимо Ловашбереня, Патка, Баклаша, рекогносцировка на переднем крае; грязная дорога, по которой шагал в штаб полка. А вот сейчас нужно обойти все блиндажи, убедиться, что подготовка к наступлению завершена.

Рядом разорвался снаряд. С потолка сыплется за шиворот земля. Открываю глаза. Семихов, закончив письмо, аккуратно складывает его треугольником. На веснушчатом лице солдата — улыбка. Наверно, вспомнил девушку. Сколько же ему лет? Не больше девятнадцати... А может, и меньше?

— Ну вот, дождался боя, — говорю я. — А помнишь, неделю назад, под Монором, ты все жаловался, что долго сидим в тылу?

— Дождались, — улыбается он. — Когда атака будет? На рассвете?

— Быть в готовности к семи часам, а там обстоятельства подскажут.

— А правда, что перед нами эсэсовская дивизия, какая-то «Мертвая голова»? Мне бы письмо передать, а то пойдем утром в бой, так обязательно залежится.

Я взял письмо, прочитал: Марии Игнатьевне Семиховой.

— Жене?

— Какой жене! Матери.

Утро выдалось на редкость туманное. В двух шагах ничего не видно.

Семь часов. Роты замерли в траншеях, изготовились. Ждем артподготовки. Нервы натянуты до предела. Тишина кажется особенно гулкой. От каждого шороха вздрагиваешь.

Приходит распоряжение: артподготовку отложить; огонь вести нельзя — слишком густой туман. И мы снова ждем. Время растягивается, как резина. Скорей бы! Но туман не расходится. Кажется, что ты обложен ватой. Даже дышать трудно.

Туман исчез как-то разом. Выглянуло солнце. Открылось поле с бурыми танками и траншеей врага.

Артподготовка началась ревом «катюш». Далеко позади нас вспыхнуло облако. Оно на глазах росло, и вот уже в нем засверкали пунктиры огня. И земля впереди покрылась всплесками огня.

Все грохотало, и в грохоте тонули голоса людей. Потом в небе повисла красная ракета. Сигнал атаки!

Ракета не успела описать в небе дугу, как оглохшие, не слыша своего голоса, широко раскрыв рты, мы бросились вперед. Мы бежали, скользя и проваливаясь в напоенную влагой пахоту. Перед нами искромсанная проволока заграждения, за ней бруствер вражеской траншеи.

Я бежал, глотая ртом воздух. Бешено колотилось сердце. Слепил пот, и мне казалось, что бегу я медленно, что солдатская цепь удаляется и что все снаряды и мины непременно попадут в меня.

Бегу сильней, слышу рядом тяжелое дыхание радиста Артемьева и ординарца Забары. Два или три разрыва, возникшие между цепью и нашей группой управления, лишь подхлестнули.

Скорей к домам, к укрытию! С каждой секундой бруствер все ближе, ближе. Уже видны на нем сухие былинки травы. Прыжок — и траншея осталась позади. Промелькнуло на ее дне неподвижное тело гитлеровца, в стороне — автомат, ребристый цилиндр, футляр для гранат.

В селение ворвались с ходу. И едва достигли первых домов, как сквозь шум боя долетел скрипучий вой, похожий на ослиный крик. Шестиствольный немецкий миномет... Наши солдаты называли его «ишаком».

Мы бросились к стене. Совсем рядом рвануло, потом еще... еще. Задымились многочисленные воронки. От них тянулись вверх сизые струйки с удушливым запахом гари.

— Пронесло, — выдохнул Артемьев. — А где же антенна?

Он оглядывался вокруг, ища антенну своей рации. Вместо нее торчал короткий стерженек с гладким срезом: осколок аккуратно отсек металлический прут.

На стене дома черной краской нарисована стрела. Она направлена в сторону противника. Рядом надпись: «Хозяйство Румянцева». «Какого Румянцева?» — недоумеваю я. Потом догадываюсь, ведь наши части побывали здесь еще зимой, в населенном пункте были сильнейшие бои, но противнику удалось все же им овладеть. А стрела-указатель с фамилией командира части, которая тогда вела бой, сохранилась. Куском кирпича поверх царапаю «Белоусова».

Неожиданно послышался лязг гусениц. Немецкие танки! Они скрывались за домами на противоположной стороне улицы.

— «Пэтээровцы», вперед! — кричит Белоусов, делая знак рукой расчету Семихова.

Солдаты забежали за дом. Новый разрыв, содрогнулись стены, с крыши посыпалась черепица.

— Где он, гад фашистский?

Шапка Семихова сбилась на затылок, шинель расстегнута. По разгоряченному лицу катится пот. Подхватив длинное тело бронебойки, солдаты выбежали из укрытия и залегли. Прицелившись, Семихов выстрелил.

Неожиданно пушка танка развернулась в сторону бронебойки. Тупой ее срез смотрел прямо на солдат. Сверкнул разрыв. Ружье отшвырнуло в сторону. Второй снаряд разорвался позади неподвижно лежащих солдат.

— Как он их! — охнул Артемьев. И вдруг один из лежавших медленно поднял голову.

— Давай сюда! — крикнул Артемьев. — В укрытие!

Но солдат, казалось, не слышал. Опираясь на руки, он с трудом встал. Это был Семихов. Покачиваясь, неуверенной походкой раненого человека, зажав в руке большую гранату, он двинулся к дому, за которым скрывался танк.

— Семихов, назад! Назад, Семихов!

Но солдат все шел и шел, упрямо и медленно. Приблизившись к дому, он кинулся вперед. И в тот момент из-за угла, подминая кусты и тонкоствольные деревца, выполз танк. Размахнувшись, Семихов метнул в него гранату.

Прогремел взрыв. Тяжелый корпус танка содрогнулся. А солдат, цепляясь руками за доски палисадника, стал медленно оседать...

Местечко, где это произошло, называется Шаркерестеш. Название его упоминалось в извещении, которое отправили спустя два дня Марии Игнатьевне Семиховой.

 

Недавно из Архангельской области Лидия Васильевна Никулина прислала письмо. Она сообщила, что ее девятнадцатилетний брат Леонид сражался в Венгрии. «В конце марта сорок пятого года мы получили от него последнее письмо. Он писал, что возглавляет ротную комсомольскую организацию и на днях вступил в партию. Еще писал, что будет достоин памяти отца, погибшего на фронте два года назад. В конверт была вложена маленькая фотография Леонида: он с гвардейским знаком на груди, медалью «За отвагу».

«А спустя немного, — продолжала сестра, — мы получили письмо от командования части. В письме сообщалось, что Леонид погиб смертью героя 17 марта в боях за местечко Шаркерестеш и похоронен в трехстах метрах от его восточной окраины...

«Прошло много лет, но ничего не забывается, и пока живы мы, свидетели их жизни, хочется узнать многое о наших славных защитниках и оставить близким добрую память». Так писала сестра воина...

 

«Уточните обстановку в «девятке»?! — приказал Толбухин, имея в виду 9-ю гвардейскую армию Глаголева.

Но генерал Иванов уже говорил с командиром дивизии Блажевичем, полки которого наступали на направлении главного удара.

— Что?.. Прошли?.. Три траншеи?.. Ворвались в Шаркерестеш? Ясно... — Он отвел в сторону телефонную трубку. — Товарищ маршал. Комдив докладывает: «Первая позиция наша! Три траншеи позади! Наступление дивизии идет успешно, хотя сопротивление упорное».

— Хорошо! А как дела у Захватаева?

— У аппарата командующий 4-й гвардейской армии.

— Доложите обстановку, Никанор Дмитриевич.

— Овладели первой и второй траншеями. Сейчас ведем бой за третью. Противник оказывает упорное сопротивление.

— Вы отстаете от соседа. Там дивизии уже на второй позиции. Используйте артиллерию, давите огнем, но только не останавливаться!

Толбухин положил трубку и тут же велел:

— Командарма 27-й!

27-й армией командовал генерал Трофименко. В 3-й Украинский фронт пришел только в феврале. Однако показал себя опытным военачальником, умеющим добиваться победы в трудных условиях. Теперь его армия действовала на второстепенном направлении. Войска должны были сковать противника дерзкими атаками, способствуя соседним гвардейским соединениям.

Толбухин потребовал от войск генерала Трофименко более активных действий.

— Делаем все возможное, товарищ маршал.

— Вы должны делать и невозможное, — нелицеприятно заключил командующий.

Первый день Венской операции не дал ожидаемых результатов. На решающем направлении войска 9-й гвардейской армии продвинулись местами до 7 километров; соседняя 4-я гвардейская армия — только на 3 километра. К исходу дня бои шли на восточных окраинах городов Шеред, Шаркерестеш, Секешфехервар и у озера Веленце.

О событиях первого дня наступления командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант Неделин писал в своем полевом блокноте:

«Вечером 16 марта в районе Ашло противник предпринял контратаку двадцатью танками с десантом автоматчиков. Батарея 76-миллиметровых пушек 98-й гвардейской стрелковой дивизии смело вступила с ними в огневой поединок, уничтожила 8 танков и до 50 фашистов. Героический подвиг совершил старшина Альшевский. Он сражался до последнего патрона. Будучи тяжело раненным, отважный воин противотанковой гранатой подорвал себя вместе с четырьмя немцами, пытавшимися взять его в плен».

Трудным был день 16 марта для войск фронта. Невыполнение намеченных задач объяснялось не только упорным сопротивлением противника, но и отсутствием в составе ударной группировки подвижных войск для развития оперативного успеха. Имевшиеся во фронте танковые и механизированные части в предыдущих боях понесли значительные потери, а оставшиеся боевые машины находились в войсках 26-й и 27-й армий, где потери в личном составе стрелковых частей были особенно ощутимы.

— Танки, танки нужны, — говорили генералы.

Неожиданные сведения сообщил генерал Рогов: разведка находившихся вблизи Секешфехервара дивизий доносила, что немцы окапывают свои танки, создавая из них бронированный огневой рубеж. В любой момент машины могут покинуть укрытия и принять боевой порядок для наступления.

Сообщение насторожило не только командование фронтом, но Верховное Главнокомандование в Москве. На предложение начальника Генштаба генерала Антонова передать находящуюся 6-ю гвардейскую танковую армию из 2-го в 3-й Украинский фронт, Сталин возразил:

— А если немцы перейдут в контрнаступление? Чем будем отражать танки Дитриха? Пока повременим.

Однако первый день сражения и доводы генерала армии Антонова убедили в принятии кардинального решения.

— Вызовите Малиновского, я сам с ним буду говорить.

Маршал Малиновский находился в это время на передовом наблюдательном пункте. Не без огорчения он принял указание Верховного Главнокомандующего о передаче соседнему фронту танковой армии генерала Кравченко. В наступлении на Будапешт ее роль невозможно было переоценить. Теперь же она должна сломить сопротивление противника, где наступление 9-й гвардейской армии застопорилось. Сталин твердо пообещал, что армия затем будет возвращена. Одновременно Малиновскому поручалось лично поставить армии задачу на бой в направлении Балице, Варпалоты, Веспрема и на ходу передать ее в состав соседнего фронта.

Состоявшая из 5-го гвардейского танкового и 9-го гвардейского механизированного корпусов танковая армия была усилена артиллерийской бригадой, двумя зенитно-артиллерийскими полками и одним инженерным батальоном.

ДНИ 18-19 МАРТА

ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

У Иноты

К исходу дня позвонили из штаба полка с напоминанием о донесении.

— Представить сведения о положении подразделений, трофеях, потерях.

Минут через сорок посыльные возвратились из рот с нужными данными. Подбив их, я схватился за голову: из батальона, насчитывающего почти шестьсот человек, убыль составила 97 человек! После первого боя, продолжавшегося менее пяти часов, в батальоне оказалось столько убитых и раненых!

— Ты не напутал? — спросил Белоусов.

— Никак нет! Вот сведения, подписанные ротными командирами. Двадцать шесть у Порубилкина. Тридцать один у Аршуткина, девятнадцать у «пэтээровцев».

— Ну-ка вызови Аршуткина. Я сам с ним поговорю. — Белоусов сдвинул на затылок шапку.

— Да-a, — тяжко вздыхает его заместитель по политчасти капитан Третьяков. В волнении он заталкивает в мундштук сигарету.

Старший лейтенант Аршуткин командует 2-й стрелковой ротой. В наступлении рота была в центре боевого порядка, направляющей. На нее противник в основном сосредоточил свой огонь.

— Аршуткин, вы не ошиблись в донесении? — спрашивает Белоусов.

— Никак нет, я сам составлял на погибших и раненых список, могу подтвердить. Головой отвечаю.

— Не надо головой, — хмурится комбат.

Едва отправили донесение, как снова звонок из штаба:

— К рассвету подготовить для большого начальства наблюдательный пункт.

Какое большое начальство имелось в виду, не сообщили. Может, это командир дивизии генерал-майор Блажевич, а может, генерал-лейтенант Миронов, который командует нашим 37-м гвардейским корпусом, а возможно, и сам командарм генерал-полковник Глаголев.

Я вызвал командира разведвзвода сибиряка Крекотина и приказал к 6.00 найти такое место.

— А его искать не надо. Такой наблюдательный пункт как раз над нами, — доложил сержант. — С него видна вся низина до канала и до самой железнодорожной станции, как ее?..

— Моха.

— Вот-вот.

— А ну пойдем, поглядим.

— Так сейчас ничего не увидишь: темень да туман.

На рассвете я вместе с разведчиками поднялся к месту наблюдения. Крекотин оказался прав: к станции Моха вела дорога по зеленой луговине, где мог развернуться в боевой порядок не только наш батальон, но и батальоны соседних полков.

Тут на дороге из тыла послышался автомобильный рокот и к нам подкатили четыре курносых «Виллиса».

Из первого вышел незнакомый военный с тремя звездочками на погонах. Генерал-полковник! Неужели командарм Глаголев?!

Это действительно был командующий нашей армии: среднего роста, седовласый, уверенный, властный голос. Позже я читал о нем такую характеристику: «поистине выдающийся и беспредельно отважный военачальник».

— Где наблюдательный пункт? Ведите!

Я выступил в роли проводника. На наше счастье, туман рассеялся и установилась прекрасная видимость. И тут все увидели, как от канала Шарвиз продвигается по луговине широкая цепь идущих в атаку гитлеровцев.

— Блажевич! Где вы? — спросил командарм, не оглядываясь на сбившихся в ходе сообщения сопровождавших.

— Я здесь, товарищ генерал! — отозвался наш комдив.

— Принимайте решение по отражению противника!

У подножия возвышенности уже вовсю действовали офицеры из штаба приданной артиллерии.

Приказ нашему и соседнему батальону был коротким:

— В цепь! Во встречную атаку!

Боевой порядок был в линию, с направляющей 2-й релковой ротой старшего лейтенанта Аршуткина.

Поддерживаемые огнем артиллерии и минометов, мы бежали к выдвигавшейся от канала Шарвиз плотной цепи гитлеровцев, готовых отбить утерянный накануне Шаркерестеш.

У нас отсутствовал страх перед опасностью. Все мысли были направлены на то, чтобы схватиться врукопашную с врагом и одолеть его.

Помню, как проскочили одинокий дом и лежавшего недвижимо мужчину в окровавленной рубахе и склонившуюся над ним женщину.

Не принимая рукопашного боя, гитлеровцы повернули вспять и, отстреливаясь, побежали к каналу. У самого берега я заметил фигуру в шинели, перетянутой ремнями и с погонами старшего лейтенанта. Я всмотрелся и узнал командира 2-й стрелковой роты Аршуткина.

Преследуя врага по пятам, мы ворвались на станцию Моха и с боем вышли на противоположную ее окраину...

Так началось утро 18 марта, которое я описал в своем фронтовом блокноте.

В тот день ударная группировка 3-го Украинского фронта расширила прорыв до 36 километров по фронту и продвинулась еще на пять километров в глубину неприятельской обороны.

Части 9-й гвардейской армии форсировали каналы Шарвиз и Гайя, овладели городами Мор, Бодайк, Искасентдьёрди.

Войска 4-й гвардейской армии захватили город Имре и продолжили ожесточенный бой на окраинах Секешфехервара.

Продвижение войск гвардейских армий генералов Глаголева и Захватаева настолько обеспокоило немецкое командование, что, опасаясь окружения главных сил своей 6-й танковой армии СС, оно начало переброску частей этой армии к участку прорыва фронта.

Создавшаяся к исходу 18 марта обстановка требовала быстрейшего ввода в сражение 6-й гвардейской танковой армии.

К этому времени армия генерала Кравченко сосредоточилась в ранее указанном ей районе на направлении главного удара 9-й гвардейской армии. Личный состав замаскировал материальную часть, привел боевые машины в полную боевую готовность. До начала боевых действий пользование радиосвязью категорически запрещалось. Командиры соединений и частей произвели всестороннюю разведку вероятных направлений боевых действий.

Вызвав на командный пункт генерала Кравченко, маршал Толбухин поставил ему задачу: армии переправиться через канал Шарвиз и с утра 19 марта выйти на достигнутый войсками 9-й гвардейской армии рубеж.

— Отсюда развить стремительное наступление на Берхиду и к исходу дня выйти в район Веспрема, — продолжил командующий фронтом.

Генерал Кравченко мысленно определил глубину задачи. Она была немалой — 60 километров.

— В каком боевом построении намерены наступать? — спросил Толбухин.

— В одном эшелоне: на главном направлении — 5-й гвардейский танковый корпус, 9-й гвардейский механизированный — на правом фланге.

Маршал понял и согласился с замыслом командарма: замкнуть кольцо окружения танковой армии СС генерала Дитриха, пытавшейся прорваться к Дунаю.

ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

У Иноты

Ночь на 19 марта была для нашего батальона бессонной. До самого рассвета мы удерживали высоту, отбивая бесконечные атаки противника. Лишь к утру, когда рота лейтенанта Порубилкина, совершив маневр, вышла к гитлеровцам на фланг, те поспешно отступили.

Пока мы спускались с густо заросшей кустарником и низкорослыми деревьями высоты, соседний батальон оказался впереди нас. Было видно, как живая цепочка медленно наступала вдоль дороги. Солдаты падали, стреляли, вскакивали, стремительно перебегали. За ними медленно ползли самоходные установки.

В ожидании прибытия командиров рот мы остановились. Я напряженно всматривался вперед, надеясь увидеть гитлеровцев. Однако сколько ни смотрел, так и не смог кого-либо обнаружить.

— Сейчас мы их разглядим, — спокойно сказал артиллерист-капитан Середа. Его гаубичный дивизион был придан батальону. Капитан повращал барабанчики стереотрубы:

— Вот они, как на ладони! Смотри!

Я припал к окулярам прибора. Все, что лежало вдали — и дорога, идущая на Иноту, и серые заросли, и земляной вал перед зарослями, — приблизилось, стало зримым. У каменного сарая с красной черепичной крышей суетились немцы. Вырвавшийся из-за стены дымок выдал пушку. Потом удалось обнаружить и артиллеристов.

Наступавшие в цепях батальона самоходки остановились, чаще прежнего стали окутываться дымком. Солдаты залегли.

— Давай, артиллерия, помоги соседу! — обратился к капитану Третьяков.

— Это мы враз, только боеприпасов маловато. Ведь нам еще придется наступать...

— Ты не скупись, одну задачу решаем, — успокоил Третьяков. — Будут боеприпасы.

Скорректировав огонь, Середа подал команду на поражение. В трубу были видны частые разрывы у сарая. Один снаряд угодил в крышу, она окуталась пылью и дымом. Серые фигуры бросились назад, но новый налет пришелся по ним.

— Послушай, а что там движется? За насыпью у рощи? — спросил подошедший Порубилкин.

Я навел стереотрубу. Из-за деревьев показался темный предмет. За ним второй, третий...

— Так это же танки!

Танки медленно проехали и скрылись в роще...

На рощу мы наступали двумя батальонами. Ротные цепи с боем достигли земляного вала и залегли. За валом в двухстах метрах начиналась роща, из которой били пулеметы. Солдаты попытались перевалить насыпь, но отступили. Правее, где наступал соседний батальон, несколько человек тоже бросились вперед, но огнем были отброшены.

Над головой нескончаемо повизгивали пули. На гребне вала то и дело вспыхивали земляные фонтанчики...

Тут из рощи показались танки — «тигры»!

Пробежал разгоряченный Порубилкин. Лицо красное, потное, глаза сверкают.

— Гранаты давайте! Гранатами будем отбиваться.

Но почти все противотанковые гранаты израсходовали в ночном бою на высоте. Сохранился лишь один ящик. Поддев лопатой крышку, Володя с треском сорвал ее.

— Разбирай, что есть!

Гранаты и запалы расхватали мгновенно.

Подошел командир соседнего батальона майор Матохин. Он, как всегда, спокоен и невозмутим.

— Белоусов где?

— У командира полка!

— Какое приняли решение?

— Конечно, наступать.

— Не горячись! Танки голыми руками не возьмешь! Что у тебя есть из противотанковых средств?

— Батарея пятьдесят семь да полковые орудия. Ну и бронебойки.

— А у меня самоходки. Только все это для «тигра» маловато.

Для «тигра» (шестьдесят три тонны веса, броня толщиной до ста восьмидесяти миллиметров) средств, конечно, недостаточно.

— Капитан, не поможешь гаубицами?

— Одни осколочные остались. Что ими сделаешь?

— Ладно, — решает Матохин. — Давай выкатим пушки на прямую наводку и попробуем ударить.

Первым выкатили полковое орудие — с большими колесами и коротким стволом. В горах такая пушка незаменима. Но то в горах, а здесь танки. К тому же маловата у нее скорость полета снаряда.

Белобрысый наводчик, сбросив шинель, замер у прицела. Едва танк показался, как по нему ударили из противотанковых ружей. Рявкнула пушка. Было видно, как черная точка снаряда стремительно понеслась к танку. Всплеск молнии на броне, легкое облачко. За первым выстрелом последовал второй.

Танк попятился назад. Потом его длинноствольное орудие с дульным тормозом медленно развернулось в сторону пушки. Раздался короткий выстрел. Пушку отбросило назад, перевернуло. Выкатили другое орудие, противотанковое. И оно оказалось бессильным.

А танки, словно почувствовав безнаказанность, медленно выползли из зарослей и открыли огонь по валу и по дороге, что виднелась вдали.

У вала лежали раненые. С восковым, неузнаваемым лицом, закусив от боли губу, сидел, покачиваясь, белобрысый наводчик. На спине, у лопатки, глубокая рваная рана. Возле него хлопотала молодая женщина в перехваченной ремнем телогрейке.

— Потерпи, миленький! Потерпи! — приговаривала она, бинтуя солдата.

— Гори-ит. Жже-ет, — стонал раненый, медленно раскачиваясь.

Из рощи послышались голоса, показались серые фигуры. Это немцы. Их все больше и больше.

— Приготовить грана-аты! — подал голос Третьяков. — Бронебойщикам бить по смотровым щелям! Остальным — по пехоте! Раненых — в укрытие!

Женщина, бинтовавшая наводчика, что-то крикнула, но голоса ее не было слышно.

Я не узнавал капитана Третьякова. Простоватодобродушное, улыбчивое лицо его теперь было властным, жестким, отчаянно решительным. Все, что раньше выдавало в нем штатского человека, с неловкой фигурой, исчезло. Я видел смелого и опытного командира, умеющего подчинить себе людей.

К бункеру потянулись раненые. Последней, поддерживая наводчика, шла женщина-фельдшер.

А немцы приближались. Все сильней и сильней огонь.

Прибежал связист с телефонным аппаратом. На плече катушка с кабелем.

— Генерал Блажевич на проводе. Вызывает.

— Что там у вас? — послышался знакомый голос командира дивизии.

— «Тигры» перед нами, товарищ генерал. Пытались уничтожить — не получилось, пушки не берут. А немцы переходят в контратаку.

— Сколько танков?

— До десяти насчитали. И пехоты до батальона.

— Держаться! Сейчас этих «тигров» укротим. Засекай разрыв!

Снаряд прошелестел над головой и упал где-то за рощей. Перелет. Второй разорвался у опушки рощи.

— Теперь в укрытия! — предупредил генерал. — Сейчас ударит «катюша», а потом проутюжат штурмовики. А до того не вздумайте идти в атаку. Людей берегите!

Далеко позади послышался гул: заиграли «катюши». Над нами, словно порыв ветра, зашелестело. И вдруг воздух раскололся. В роще засверкали огненные всплески.

Потом справа, из-за горы, вынырнули самолеты. Они шли один за другим, прямо на рощу. Гул пикировщиков слился с разрывами бомб и треском пулеметных очередей. Из глубины рощи в небо поднялись два столба черного дыма.

— Ну, как дела? — справился генерал.

— Горят «тигры». Сейчас в атаку пойдем.

— Ну вот и хорошо. Теперь можно — вперед!

КОМДИВ БЛАЖЕВИЧ

Нелегким был боевой путь командира нашей 99-й гвардейской дивизии генерала Ивана Ивановича Блажевича. Начался он у неприметной высоты, что вознеслась над Доном у казачьей станицы Сиротинской. Вблизи высоты, именуемой на военных картах 180,9, пролегала дорога, по которой противник наносил главный удар. Ему даже удалось с ходу занять ее, что осложняло обстановку для отходящих к Волге наших войск.

Приказ командиру 119-го гвардейского стрелкового полка Блажевичу был коротким:

— Противника выбить, высоту занять и удерживать до последней возможности.

Комполка — среднего роста, коренаст, широкогруд. Лицо круглое, слегка скуластое. Когда он ставил задачи, скулы твердели, у глаз собирались стрелочки морщинок, от чего взгляд его становился острым и строгим.

Обстановка в августе 1942 года создалась напряженной. Армейская газета писала: «Бои, происходящие сейчас на Юге, бои на Дону, на нашем участке, решают исход войны. Здесь идет борьба за Москву, за Родину, за наши богатства, за наши дела, за наши семьи, за каждого из нас. Ни шагу назад! Только вперед — приказывает нам Родина. Мы сможем и должны выполнить этот священный призыв Отчизны...»

Батальон капитана Кузнецова, наступавший в авангарде полка, был ближним к упомянутой высоте. Ему и приказал подполковник Блажевич выполнить эту задачу.

— Задача понята, будет выполнена, — ответил комбат.

Внезапным ударом стрелковые роты сбили немцев с высоты, отбросили их от Дона. К утру 21 августа подразделения гвардейцев — в прошлом воздушных десантников — спешно стали оборудовать оборонительные позиции в уверенности, что противник не замедлит с ответной атакой. Действительно, не успела еще наша пехота надежно закрепиться, как начался артналет.

Взвод младшего лейтенанта Кочеткова занял позицию вблизи дороги. Во взводе три неполных отделения, одно бронебойно-длинноствольное противотанковое ружье, два ручных пулемета и бутылки с зажигательной смесью.

На взвод обрушился шквал огня: звенящие разрывы снарядов, надсадное кряканье мин, хищный посвистпуль и осколков, крики команд — все смешалось в оглушительном хаосе звуков. Потом послышался рокот танков и треск автоматов.

Бой продолжался двое суток. Пал весь взвод Кочеткова, был смертельно ранен комбат. Вблизи позиции гвардейцев дымились шесть порыжевших от огня немецких танков.

В архивных документах о том бое сохранилась запись: «Полк под командованием И.И. Блажевича на рассвете 21.8.1942 г. в ожесточенном бою сумел отбросить численно превосходившего противника, поддержанного большим количеством танков. Товарищ Блажевич своим личным примером и храбростью воодушевлял бойцов и командиров на выполнение поставленной задачи...»

По представлению командующего Донским фронтом К.К. Рокоссовского Иван Иванович Блажевич был удостоен ордена Красного Знамени.

24 ноября 1942 года 119-й гвардейский полк перешел в наступление. Преследуя противника, подразделения за три дня преодолели 154 километра, с боями заняли населенные пункты Ковылинский, Якты-Ол, Кололовский, что находились в Обливском районе, и Верхне-Калиновский Тацинского района. На плечах отступающего противника гвардейцы первыми форсировали Северский Донец и заняли на нем плацдарм в районе Верхне-Потаповский, Нижне-Калиновский. Отражая контратаки численно превосходившего противника, они удерживали важный рубеж до подхода главных сил.

Особое командирское мастерство проявил Блажевич в стремительном наступлении на Шахты. Овладев населенным