В сражение вступает 6-я танковая

Стремясь предотвратить окружение, немецкое командование ожесточенно сопротивлялось, переходя в частые контратаки.

В результате боев к исходу 20 марта войска 9-й гвардейской армии в тесном взаимодействии с частями 6-й гвардейской танковой армии продвинулись с боями на 6-8 километров и вышли в район Варпалоты.

Дивизии 4-й гвардейской армии, охватив Секешфехервар полукольцом, прорвались в город и завязали уличные бои. Продвинулись несколько вперед части 27-й армии генерала Трофименко и 26-й армии генерала Гагена.

Однако такое продвижение не соответствовало по времени намеченным задачам. Командующий фронтом вновь потребовал от командармов выполнения определенных им задач.

«Продолжайте наступление и ночью!» — был его приказ. Маршал понимал, что прорвать оборону противника с глубоким вклинением в его расположение не удалось. Причина состояла не только в силе противника, погоде, затруднявшей действия артиллерии и авиации, но и в отсутствии в ударной группировке танков непосредственной поддержки пехоты в первые дни наступления. Стремясь устранить допущенный промах, Толбухин приказал усилить 9-ю гвардейскую армию 23-м танковым корпусом, передав его из армии генерала Захватаева, и полком самоходных установок.

6-я гвардейская танковая армия, созданная в январе 1944 года, участвовала во многих фронтовых операциях и в ходе их проведения добивалась значительных успехов. В сентябре за образцовое выполнение боевых задач, отвагу и мужество ее личного состава армия была преобразована в 6-ю гвардейскую танковую армию. В октябре-декабре она участвовала в Дебреценской и Будапештской операциях 2-го Украинского фронта, после которых была выведена в резерв фронта, а затем направлена маршалу Толбухину по решению Ставки.

Командовал бессменно танковой армией генерал- полковник Андрей Григорьевич Кравченко. В Венской операции он поддерживал тесные отношения с руководством 9-й гвардейской армии генерала Глаголева.

По его заявкам, успешно действовали артиллеристы и авиаторы фронта. Сам Андрей Григорьевич был опытный мастер танковых ударов.

Службу в Советской Армии он начал в 1918 году.

В 1921 году младшего командира Кравченко зачислили курсантом Полтавской пехотной школы. По окончании ее он получил назначение в Тифлисский гарнизон, где командовал стрелковыми подразделениями.

В 1925 году получил вызов на учебу в Военную академию имени Фрунзе. По завершении учебы Кравченко назначили начальником штаба кавалерийского полка. Но в этой должности он был недолго.

— Принято решение направить вас на преподавательскую работу, на Ленинградские бронетанковые курсы усовершенствования и переподготовки командного состава, — объявили ему.

В течение пяти лет, будучи преподавателем тактики, Кравченко осваивал принципы использования новых бронетанковых войск в будущей войне. А потом был переезд в Куйбышев, в штаб Приволжского военного округа.

Осенью 1939 года вспыхнула война с Финляндией. Полковника Кравченко — начальника штаба мотострелковой дивизии — направляют в действующую армию на Карельский перешеек. Там в конце войны он удостаивается боевой награды — ордена Красного Знамени.

В начале Великой Отечественной войны полковник Кравченко — начальник штаба 18-го мехкорпуса Одесского военного округа. Находясь вблизи государственной границы, корпус имел задачу прикрыть от ударов противника отходившие общевойсковые части.

Первый опыт использования крупных механизированных соединений не принес Советской Армии ожидаемого успеха. Танковые дивизии и корпуса имели устаревшую и маломощную боевую технику. Танки Т-34 только начали поступать на вооружение. Их было недостаточно.

В этот период наиболее приемлемой организационной формой бронетанковых войск являлась бригада. Осознавая это, полковник Кравченко высказал желание уйти с высокой штабной должности на низшую должность командира танковой бригады.

31-я танковая бригада вела бои в Подмосковье, в 16-й армии генерала Рокоссовского. В те дни Гитлер, выступая в Берлине, заявил, что дни Москвы сочтены, не сегодня, так завтра у стен ее советские войска будут разбиты.

У захваченных в плен гитлеровцев имелись листовки немецкого командования, обращенные к солдатам группы армий «Центр». «Солдаты! — говорилось в них. — Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Вам осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдите по ее площадям. Москва — это конец войны! Москва — это отдых! Вперед!»

Сосредоточив на решающих направлениях превосходящие силы пехоты и танков, противник вновь перешел в наступление. 31-я танковая бригада имела всего 14 боеспособных танков. Однако задача ставилась как полнокровной части. Приходилось изыскивать новые приемы борьбы с врагом: применять засады, маневрировать, проявлять хитрость, чтобы добиться в бою успеха.

Встречаясь с таким мыслящим командармом, как генерал-лейтенант Рокоссовский, Андрей Кравченко постигал трудную науку боя — тактику.

— Учите не только людей, своих подчиненных, но и учитесь сами, — говорил командарм. — Изучайте противника, оценивайте его силу, замыслы, соизмеряйте свои возможности — на основе оценки обстановки принимайте решение, которое приводило бы к победе.

И еще он учил после боя проводить со своими подчиненными разбор: подмечать допущенные ошибки, промахи, положительные действия, проявление инициативы.

В декабре полковник Кравченко, имея всего 6 боевых машин, взаимодействуя с истребителями танков из стрелковой части, уничтожил 7 танков противника и сорвал его атаку.

За этот бой он был удостоен первой боевой награды в Отечественной войне — ордена Красного Знамени.

Старшее командование видело в Кравченко перспективного офицера, сочетавшего теоретические познания, приобретенные в педагогической практике, с боевым опытом начального периода войны.

Вскоре поступил приказ наркома обороны о назначении его начальником штаба 1-го танкового корпуса, который формировался в Липецке. В формируемом соединении были три танковых бригады, 170 боевых танков. Да каких! Т-34. Достойный был и командир: Михаил Ефимович Катуков.

В июле 1942 года, находясь на Брянском фронте, полковник Кравченко был назначен командиром 2-го танкового корпуса.

Летом немецкие войска начали широкое наступление на Кавказ и Волгу. В августе авангард 6-й армии Паулюса вышел к Волге севернее Сталинграда.

Учитывая катастрофическую обстановку, генерал-майора Кравченко назначили командиром 4-го танкового корпуса, находившегося севернее Сталинграда. Пошли боевые, полные тревог и надежд будни.

Командуя корпусом, Андрей Григорьевич был далек от событий, происходящих в верхних кругах власти. Как говорят, повседневных забот полон рот. Для него было полной неожиданностью снятие частей корпуса с передовой и отправка их на левый берег Дона под станицу Клетская.

На следующий день комкора вызвали на совещание, которое проводил генерал армии Жуков. Разговор шел о контрнаступлении и окружении немецких войск генерала Паулюса.

Перед танкистами 4-го корпуса была поставлена задача разгромить противника на пути к городу Калач и там соединиться с войсками Сталинградского фронта.

Войдя в прорыв 19 ноября, танкисты корпуса в течение четырех суток, находясь в отрыве от главных сил Юго-Западного фронта, вели тяжелые бои, продвигались к цели. 23 ноября в 16.00 они первыми вышли в назначенный район, где соединились с 4-м механизированным корпусом Сталинградского фронта, замкнув кольцо окружения группировки немецко-фашистских войск под Сталинградом.

Сталинградская операция была в жизни Андрея Григорьевича выдающимся событием. О ней он писал: «В этой операции впервые на практике отработал вопросы взаимодействия и технику ввода в прорыв танкового корпуса. Получил практику в организации встречных боев и преследования в сложных условиях обстановки при выполнении задачи глубокого рейда по тылам противника. Усвоил, как рождается и крепнет истинная, боевая, товарищеская спайка и взаимная выручка во всех подразделениях и частях — от генерала до солдата.

С момента ввода корпуса в прорыв не было отстающих. Все бойцы и командиры, слившись в крепко спаянную боевую единицу, беспрекословно выполняли волю старшего начальника».

За проявленную отвагу, стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 4-й Сталинградский танковый корпус был преобразован в 5-й гвардейский Сталинградский танковый корпус.

А потом была Курская битва и знаменитое Прохоровское сражение, где 5-й гвардейский танковый корпус нанес мощный удар по немецко-фашистской броневой армаде, срывая замысел врага и навязывая в сражении свою волю.

«Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой» — так Ставка определила значимость гигантских битв, в которых участвовал и генерал Кравченко, внесший немалый вклад в победу советских войск.

После освобождения Киева генерал-лейтенант Кравченко удостоился высокого звания Героя Советского Союза. А в январе его назначили командующим танковой армией.

В Советской Армии уже было пять оперативных объединений танковых войск, предназначенных для решения больших и важных задач. Командовали ими выдающиеся военачальники: 1-й танковой армией — генерал Катуков, 2-й — генерал Богданов, 3-й — Рыбалко, 4-й — Лелюшенко, 5-й — Ротмистров. Все армии гвардейские.

Андрей Григорьевич Кравченко принял б-ю танковую армию, которая вскоре за участие в Корсунь- Шевченковской и Ясско-Кишиневской операциях тоже стала гвардейской.

И вот в середине марта, после боев Будапештской операции армию передали 3-му Украинскому фронту для участия в Венской операции.

ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

Письма

Мы видели, как громыхая, в стороне, где дорога, пронеслось десятка два «тридцатьчетверок». Их вид внушал неодолимую мощь и уверенную стремительность.

Используя успех танкистов, к вечеру мы вышли к Балатону. Очертание озера на карте напоминает большой голубой боб. Вдоль берега — железная дорога.

У разъезда снова вспыхнул бой. Гитлеровцы упорно стараются удержать рубеж, не позволяя нам прорваться к воде.

В поисках укрытия от пронизывающего ветра мы укрылись в огромных бункерах — каменных подвалах со сводчатыми потолками, где хранились сотни бочек с вином. Сейчас там нет ни одной.

Солдаты рассказывают, как гвардеец Чекин из роты Порубилкина, наступая на фланге роты с двумя дозорными, заметил скрывающихся немцев в одном бункере.

Замысел врага нетрудно было разгадать: пропустить боевой порядок роты вперед, а потом расстрелять из пулеметов и автоматов.

— Приготовить гранаты! — скомандовал Чекин дозорным. — Прикрепить к автоматам снаряженные магазины!

Приблизившись к бункеру, они ворвались в него, забросав осколочными гранатами. А потом открыли по немцам автоматный огонь длинными очередями. Намолотили изрядно, оставшиеся, побросав оружие, сдались в плен.

Передо мной на ящике из-под немецких снарядов горит в плошке фитилек. Вспоминаю события дня, пишу донесение. И хотя впечатлений накопилось множество, однако слова на бумагу ложатся нехотя, с трудом.

С утра вели бой за небольшое село, превращенное противником в опорный пункт. Ворвались в него вместе с танкистами. Потом танки один за другим лихо умчались на запад. А батальон продолжал наступать на юго-запад, к Балатону.

Из темноты показался Белоусов.

— Не очень мудри. Напиши, что вышли на такой-то рубеж, и укажи, где стали на якорь. Потери, конечно, не забудь да трофеи.

За Белоусовым появился Третьяков.

— Артемьев, — толкает он прикорнувшего сержанта, — раздай письма. Тут их скопилось великое множество.

Иван Павлович Третьяков вытряхивает из сумки письма. Конверты всех расцветок устилают ящик: желтые, белые, синие, самодельные — из листов ученической тетради, просто треугольники.

— Почта пришла! — объявляет во весь голос Артемьев и торопливо начинает перебирать письма.

В бункере все пришло в движение. Вокруг Артемьева разом столпились солдаты.

— Раздавай по порядку! Объявляй, кому есть! — слышатся голоса.

В огромном, со сводчатым потолком бункере засветились огоньки. Кто-то зажег изоляционную обмотку провода, в дальнем углу вспыхнул костерок, засияла керосиновая лампа.

Рядом садится Третьяков. Достает из кармана письмо. Не спеша, аккуратно надрывает конверт.

— Из дома?

— От жены.

Я вижу, как лицо Ивана Павловича то светлеет, то становится серьезным, даже хмурым. Читает он не спеша, сощурив глаз и затаив в уголке рта мундштучок. Прочитав письмо, аккуратно его складывает, прячет в карман гимнастерки. Трет рукою большой с залысинами лоб.

— Понимаешь, жена пишет, что детишки совсем разуты. Растут, чертенята. А что я могу сделать? Не пошлю же им ботинки отсюда! Так-то вот.

Подошел Порубилкин. На лице улыбка.

— От Татьяны получил!

Протягивает фотокарточку. Миловидная женщина с тонкими чертами лица и густой шапкой волос. А рядом — малыш. Глаза круглые, черные, нос пуговкой.

— Похож? — Володя выжидательно смотрит.

— Глаза твои, а нос... Нос — не Татьянки. У нее тонкий, прямой. И на твой как будто не смахивает.

— Ну как же так? — с обидой в голосе возражает Володя. — Слегка курносый, как у меня...

— А ведь в самом деле твой нос...

— Покажи свое чадо! — протягивает руку Белоусов, Он разглядывает карточку молчком, морщит в глубокие складки лоб. Из-за его плеча, прищурившись от едкого табачного дыма, всматривается Третьяков.

— Хорош парень. И жена симпатичная. Будешь писать ответ, передай привет от нас, — говорит он серьезно.

В дальнем углу бункера оживление.

— Вот это да! Праздник у тебя, Леха! Счастье подвалило! Повезло!

— Что там? — спрашивает Третьяков. — У кого праздник?

— Отец объявился, товарищ капитан, — радостно откликается Рубцов. — С лета сорок первого ничего не писал. Как ушел, одно письмо от него получили — и все. Оказывается, в плену был. А ведь домой-то пришла похоронная.

— Этих нет. — Сержант Артемьев кладет на ящик десятка полтора писем. — Одни в госпитале, другие — погибли! А где же лейтенант Ионова? Ей тоже письмо.

— Она раненых эвакуирует.

Фельдшер батальона Ионова появилась не скоро. Уже улеглось волнение, тут и там слышался храп. Спал Третьяков, дремал Белоусов.

— Разрешите доложить, — обратилась она к комбату. — Раненые отправлены, запасы медикаментов пополнены.

— А, Ионова... добре, добре. — Комбат с трудом поднял отяжелевшие веки. — Можете отдыхать.

Ионова небольшого роста, плотно сбита, с дерзким взглядом.

— А тебе, Валя, письмо, — протянул я конверт, собираясь выйти из бункера.

— Это из дома! От мамы и сынульки! — едва взглянув, узнала она по почерку на конверте.

Сына она любила самозабвенно. Не расставалась с его фотографией.

Мать Ионовой с внуком были эвакуированы осенью сорок второго года из Москвы и жили где-то в Средней Азии. Муж, офицер, в прошлом году погиб нa фронте.

Горе она перенесла в одиночку, не делясь ни с кем...

Сейчас Валентина Ионова уронила вдруг голову на ящик и беззвучно зарыдала.

— Что случилось, Валя?

Не поднимая головы, она протянула мне измятое, со следами слез письмо.

— Игорек мой! Игорек! Сынулик!..

«Дорогая доченька! У нас случилось горе, большое и неутешное. Умер любимый наш Игорек. Я и сама не пойму, как это случилось. Болел недолго и умер».

Проснулись Белоусов, Третьяков. Мы смотрели а женщину, не зная, чем ей помочь...

В бункер принесли приказ: ночью продолжать наступление.

Спотыкаясь и проваливаясь, мы шли в полной темноте вперед, к Балатону.

На рассвете, сбив заслоны врага, достигли полотна железной дороги на берегу озера. На путях составы вагонов. На каждом выведено: «Хунгариа». Вагоны до отказа набиты ящиками, чемоданами, узлами, тюками. Видно, что все это загружалось впопыхах, кое-как, без той аккуратности, какой обычно отличаются немцы. На каждом ящике и тюке бирка: «Берлин», «Мюнхен», «Франкфурт», «Гамбург».

— Откройте! — пнул ногой Третьяков желтый с выпиравшими боками чемодан. — Посмотрим, какой груз отправляют немцы в свой фатерлянд...

Из чемодана вывалилось кружевное женское белье. Потянуло тонким ароматом духов. Ночная рубашка, блузка, шляпа с желтым перышком, пара поношенных туфель. И среди этого — письмо. Голубой конверт с берлинским адресом.

— Читайте, — приказал Третьяков Артемьеву, знавшему немного по-немецки.

— «Гутен таг, майне либе кецхен Хильда», — начал тот. — Это значит: «Добрый день, моя любимая кошечка Хильда».

— Ишь ты, котик какой объявился! — послышалось рядом. — Что ж он пишет?..

— «Посылаю небольшую посылку с вещами. Думаю, что она будет приятным сюрпризом ко дню твоего рождения. Шубу, о которой ты мечтала, выслать не могу. Здесь они не в ходу. Попадались, но не то, что ты хотела».

— Где же это он искал, подлюка? Наверняка квартиры грабил!..

— «Некоторые вещи слегка поношенные. Ты не огорчайся этим. Лучшего не было. Они крепки, и ты в них будешь выглядеть элегантно. Чемодан не выбрасывай. Хотя он и потертый, но надежный...»

Минное поле

Перед восточной окраиной Веспрема на карте выведен синий овал, усеянный точками. Овал пересекает нитку дороги и след карандаша. В него уткнулась красная дужка батальона.

«Минное поле», — вспоминаю я...

В туманной дали румяного утра виднелось нагромождение домов. Город лежал внизу, в долине. Словно выплеснутые, на пологих скатах разбросаны домишки. Низенькие, с подслеповатыми окнами, они теснятся в полукилометре от залегшей цепи солдат.

Между цепью и окраиной — простреливаемое поле. Солдаты залегли перед ним, бьют очередями по домам, не смея броситься в атаку.

Майор из штаба дивизии пробрался к наблюдательному пункту комбата. Вскинул бинокль, «прощупал» домишки.

— Послушай, капитан. — В его голосе явный упрек. — Ведь немцев-то горстка! Что вы топчетесь?

— Сам знаю, что горстка, — отвечал Белоусов. — Да только впереди — минное поле. Прямым курсом не пройти. Саперы нужны.

— А вы попытайтесь в обход!

— Пытались. Ничего не получилось. Немец тоже не дурак...

— А если... — Офицер вдруг охнул, схватился за руку. Рука беспомощно повисла, по пальцам заструилась кровь.

— Полундра, майор! В укрытие!

Одним прыжком Белоусов оказался возле него и столкнул в яму.

Минное поле удерживало от последнего броска залегших на сырой земле солдат. Трех смельчаков, неосмотрительно вступивших на него, отправили в госпиталь. Горела у дороги искореженная полуторка. Взрывом мины ее перевернуло и сбросило в кювет.

Позади цепи показалась повозка. Лошади бежали по дороге к городу. На повозке — термосы и буханки хлеба. Ездовой, в лихо сдвинутой пилотке, помахивал вожжами.

— Сто-ой! Куда едешь? — крикнул лежавший в кювете Радайкин.

— Роту кормить! Не видишь, что ли?

— Сто-ой! Тебе говоря-ят! Стой!

Рядом с повозкой разорвался снаряд. Лошади рванули. Из-под колес полетели комья грязи. Выпустив из рук вожжи, ездовой ничком упал с повозки. А низкорослые лошади, распустив гривы и хвосты, понеслись по дороге прямо на минное поле.

Раздался оглушительный взрыв. Взлетело сорванное с оси колесо. Бились на земле и дико ржали запутавшиеся в постромках лошади. Над ними медленно оседала сизая гарь...

— Да где же саперы! — послышался исступленный крик.

— Здесь саперы! Чего кричать-то!

Из кустарника стремительно бросился к яме сержант.

— Товарищ капитан! Саперы... — приложив руку к головному убору, начал было он.

В ствол стоящего рядом дерева шлепнула пуля.

— Сигай вниз! — скомандовал Белоусов. — Жить, что ли, надоело?

Перед нами стоял небольшого роста худощавый сержант в туго перехваченной ремнем ватной куртке. Разгоряченное лицо с белесыми ресницами и бровями густо усеяно веснушками.

— Вас сколько? Взвод? — спросил Белоусов.

— Числимся взводом, а всего шесть человек...

— Значит, взвод. Так слушай, сержант: впереди минное поле, нужен проход, вот здесь, у дороги. Но имей в виду, немец головы поднять не дает! Бьет почем зря. Только братишечки вас в обиду не дадут, прикроют огнем.

— А мы, товарищ капитан, вначале очистим от мин канавы у дороги. По ним пехота и пройдет. А потом примемся за дорогу...

— Добро! — согласился комбат. — Действуйте на полный ход! Сам видишь, обстановка не ждет...

— Мы, товарищ капитан, торопимся не спеша.

Сержант вымахнул из ямы и бросился к кустам, где его ждали остальные саперы.

Нам было видно, как они, разделившись на две группы, ползли по сторонам дороги, работая миноискателями. Иногда начинали осторожно прощупывать землю металлическим прутом. Потом руками разгребали грунт, подкапываясь под мину, обрезали едва заметный глазу металлический проводок.

Саперы ползли и ползли вперед, извлекая мины: продолговатые ящички, увесистые металлические лепешки. Мины складывали по сторонам канавы, обозначая границы прохода.

Первой устремилась вперед небольшая группа солдат из роты Порубилкина. Солдаты бегом преодолели опасный участок, потом развернулись и сразу же залегли. За ними побежал Порубилкин. Зажав полы шипели, он согнулся, неловко выбрасывая длинные ноги.

— Да он-то чего лезет! — не выдержал Белоусов. — Роту нужно пропустить, а потом уж самому.

Я понимаю, да, пожалуй, и Белоусов тоже; сейчас настал такой момент, когда Володе надо личным примером увлечь всю роту. Обстановка порой диктует свои законы, не предусмотренные уставом.

А Порубилкин ощущал пульс боя, знал мысли и душу солдата. За его плечами была хорошая фронтовая школа. Он был рядовым десантной бригады где-то у западной границы, когда немцы начали войну. Через месяц или полтора уже шел в бой сержантом... А вскоре надел погоны младшего лейтенанта и принял взвод. В Сталинграде стал лейтенантом, ротным командиром. Считался опытным офицером. Когда нужно было выполнить ответственное задание, его поручали Порубилкину.

За первой ротой рванулась к окраине вторая. Бой перенесся к домам.

— Начальник штаба, оставайся здесь! — крикнул мне Белоусов. — Пропустишь минометчиков и батарею — и тогда догоняй!

И зашагал вразвалку вперед. За ним устремились связисты и посыльные от рот. Саперы между тем приколачивали у дороги на шесте фанерную указку. Химическим карандашом на ней выведено: «Проверено. Мин нет. Сержант Петрухин».

Два солдата, меняя огневую позицию, катили станковый пулемет. За ними бежал подносчик с коробками из-под лент. Увидел указку.

— Глянь, братцы! Опять сержант Петрухин! И как только поспевает? Поглядеть бы, каков он.

А сержант Петрухин сидел в окружении своих товарищей на бугорке у дороги и, стащив сапог, перематывал портянку. Шапка упала с головы, волосы прилипли к потному лбу. Брюки и ватная куртка в грязи, на лице ничего, кроме усталости. Его саперы, сложив миноискатели и щупы, развалившись у бугорка, спокойно пыхтели цигарками.

Господский двор

Ночь после боя мы провели в богатом поместье. На карте оно обозначено «г. дв.» — господский двор. Такие дворы разбросаны чуть ли не по всей карте.

Господским двором мы овладели на исходе дня после короткого боя. Задребезжал звонок телефона. В трубке послышался голос Порубилкина:

— Какая задача на ночь?

— Удерживать рубеж, а с утра наступать дальше. К девятнадцати ноль-ноль перехватить дорогу на Сомбатхей и дорогу, идущую на север.

— Северную пусть займет другая рота, — возражает Порубилкин. — У меня осталась треть людей.

— Нужно сделать. Хотя бы полевым караулом, — настаиваю я.

Володя молчит. Видимо, соображая, смотрит на карту. Покашливает.

— Отделение я туда пошлю, — наконец объявляет он. — Только минометчики пусть огонь подготовят... Ты приходи ужинать. Я расположился неподалеку. Нужен будешь — телефонисты вызовут...

В усадьбе среди деревьев и кустов — двухэтажный особняк с причудливыми узкими окнами, с колоннами у входа и большой стеклянной верандой наверху. На фронтоне две буквы — «Е» и «Н» — образовали хитроумное сплетение: вензель владельца дома. В особняке расположились солдаты Порубилкина.

Володю я застал в домике, глядевшем окнами на господский особняк. В домике две комнатушки. Пол глиняный, гладко укатанный, посыпан речным песком. Белые накрахмаленные занавески, такая же скатерть, коврик из цветастых лоскутков, потемневшая деревянная кровать. Хозяин — старик небольшого роста, щуплый, с острым, утиным носом. Под стать ему и старуха — живая, подвижная, с косынкой, подвязанной узлом на подбородке.

Сбросив снаряжение и шинели, мы тщательно умылись, поливая из кружки друг другу. Холодная вода обжигает, сгоняя усталость, бодрит.

Хозяйка подает домотканое с нарядной вышивкой полотенце.

— Знатный трофей в эту ночь я добыл, — объявляет, вытираясь, Володя. — Сейчас покажу... — Он ставит на стол коричневый чемоданчик-патефон с никелированными уголками. — И пластинки есть.

Пластинок немного. Все они с пестрыми этикетками на разных языках: румынском и венгерском, польском и французском.

— А вот добавка к патефону. — Володя бросил на стол немецкий орден — железный крест с черной окантовкой. — Ворвались в дом, а там, видимо, была попойка. На столе бутылки, закуска, окурки и патефон. А на спинке стула — мундир с орденом. Только владельцу его удалось смыться!

Мы крутим подряд пластинки. Томное танго сменяется вертлявым фокстротом. Слащавый голос поет немецкую песенку. Под гитару мурлычет француз. Вихрем ворвался чардаш. Заливаются скрипки, звенят цимбалы.

Подперев подбородок, слушает мелодию старуха. Просит повторить чардаш. Мы крутим пластинку снова. Вижу, как губы старухи дрожат, из глаз катятся слезинки.

Хозяин вышел, вернулся с бутылью. Молчком поставил на стол. Старуха достала старую, сильно накрахмаленную скатерть. На уголке скатерти тот же вензель из двух букв, что у входа в господский особняк. Видна аккуратная штопка. Старуха вытерла передником две кружки.

— Не две, четыре! — Володя выразительно растопырил пальцы руки.

— Тудом, тудом, — понятливо кивает женщина и предупредительно проводит пальцем по кружке. — Кичи, кичи.

Старик, указывая на бутыль, причмокивает, хвалит вино.

После первой кружки лицо у Володи разгорелось. Он стоял за столом, высокий, подтянутый, под глазами тени от недосыпания, во взоре нечто озорное.

— Берите на память патефон! — предлагает он старику. — Берите.

Старик от неожиданности застыл, потом всплеснул руками, быстро заговорил.

Жестикуляция и выражение лица помогают нам понять: он тронут подарком.

Ночью мы с Третьяковым обошли все комнаты особняка. Солдаты спали на диванах, кроватях, на полу. Оружие под боком, в ногах — сапоги. На каждой паре сапог — новые портянки, аккуратно уложены поверх голенищ.

— Откуда это? — строго спросил Третьяков у дежурного, показывая на портянки.

Сержант, почувствовав в голосе капитана недоброе, вытянулся:

— Бабка принесла!

— Какая бабка?

— Тутошняя, товарищ капитан. Что в доме живет.

Я присмотрелся к куску ткани. Мелькнула цветная вышивка: буквы «Е» и «Н» — такие же, как на фасаде особняка, — образовали вензель.

— Хозяйские простыни пошли в ход, — пояснил дежурный. — А хороши портянки...

 

На следующий день, 21 марта, бои продолжались с еще большим ожесточением. Войскам ударной группировки пришлось отражать неоднократные контратаки пехоты и танков противника, имевших в составе групп от 20 до 60 танков. Нашим гвардейцам удалось продвинуться лишь на 3-6 километров, с трудом сдерживая гитлеровцев в наметившемся кольце окружения.

Продолжались бои 4-й гвардейской армии в Секешфехерваре, 27-й армии генерала Трофименко южнее озера Веленце, 26-й армии генерала Гагена у озера Балатон.

Таким образом, к исходу 21 марта основные силы 6-й танковой армии СС оказались зажатыми в узкой полосе местности в районе Берхиды, Секешфехервара, Фюзфё.

Разгадав замысел советского командования и стремясь предотвратить окружение своей главной группировки, противник оказывал упорное сопротивление, часто переходил в контратаки, используя мотопехоту и танки.

В ночь на 21 марта советские войска подошли к озеру. У Фюзфё их разделяло всего два с половиной километра. В этот коридор, простреливаемый не только артиллерией, но и ружейно-пулеметным огнем, устремились эсэсовские части. Они шли сплошным потоком, перемешивая боевые и тыловые части. Отход напоминал беспорядочное бегство. Ценой больших потерь противнику удалось прорваться на запад.

Немецкий военный исследователь генерал Типпельскирх по этому поводу писал: «По приказу Гитлера 9 марта в условиях уже дававшей себя знать весенней распутицы последовало немецкое контрнаступление с направлением главного удара по обе стороны озера Балатон. Южнее озера оно вскоре захлебнулось, в районе же Секешфехервара развивалось успешно, и наступавшие здесь войска почти вышли у Хорцегфальвна к Дунаю. В этот момент произошло событие, поразившее Гитлера точно гром среди ясного неба. Части использовавшихся в этом наступлении дивизий СС, в том числе отряды его личной охраны, на которых он полагался как на каменную гору, не выдержали: у них истощились силы и вера. В припадке беспредельного бешенства Гитлер приказал снять с них нарукавные знаки с его именем...»

Причина неудачи в окружении 6-й танковой армии СС состояла в том, что 9-я гвардейская армия задержалась из-за метеорологических условий с атакой, ей не удалось прорвать немецкую оборону в первый день наступления. Так же отрицательно сказалось отсутствие танков в ударной группировке. Недостаточно энергичным было наступление 6-й танковой армии после ее ввода в сражение 19 марта.

В течение 23-24 марта наибольшее продвижение имели войска 37-го гвардейского стрелкового корпуса. Взаимодействуя с частями 6-й гвардейской танковой армии, они овладели городом Веспрем.

Развивая успех, гвардейские части вынуждали противника к поспешному отходу на подготовленный у австро-венгерской границы оборонительный рубеж по западному берегу реки Раба.

Так завершался первый этап Венской операции, проводимый войсками 3-го Украинского фронта.

Знаменуя его, 24 марта 1945 года был издан Приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный командующему войсками фронта маршалу Толбухину и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Иванову.

В Приказе указывалось: «Войска 3-го Украинского фронта, отразив атаки одиннадцати танковых дивизий немцев юго-западнее Будапешта и измотав их в оборонительных боях, перешли потом в наступление, разгромили танковую группу немцев и продвинулись вперед на 70 километров протяжением более 100 километров.

В ходе наступления наши войска овладели городами Секешфехервар, Мор, Зирц, Веспрем, Эньинч, а также заняли более 350 других населенных пунктов.

Войска фронта в этих боях взяли в плен более 6000 солдат и офицеров противника, уничтожили и захватили 745 танков и самоходных орудий, свыше 800 орудий и много другого вооружения и военного имущества».

От имени Родины Москва салютовала доблестным войскам фронта двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

 

Участвующие в Венской операции войска 2-го Украинского фронта перешли в наступление не 16 марта, а на день позже. Ударную группировку фронта составила 46-я армия, командующим которой был генерал-лейтенант Петрушевский. Находясь южнее Дуная, армия примыкала своим левым флангом к 9-й гвардейской армии.

Накануне наступления, т. е. 16 марта, ее передовые батальоны, поддержанные мощным артиллерийским огнем, сумели ворваться в расположение немецкой обороны, вскрыв при этом систему вражеского огня и места инженерных заграждений.

Введенные на следующий день в бой главные силы 46-й армии развили успех передовых батальонов и продвинулись в глубь немецкой обороны до 10 километров.

Отмечая успех, командующий фронтом маршал Малиновский поблагодарил генерала Петрушевского, сообщил, что для развития успеха в армию из фронтового резерва переводится 53-я стрелковая дивизия.

— Нельзя ли использовать боевые машины 2-го гвардейского механизированного корпуса, как танки непосредственной поддержки пехоты? — спросил генерал.

— Дробить ударную силу соединения нецелесообразно, — ответил маршал. — Мы введем корпус в сражение в ближайшие сутки.

Всю ночь в полосе наступления 68-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Шкодуновича, где было намечено ввести в прорыв механизированный корпус, кружила немецкая авиация и яростно бомбила район. Однако бомбардировка опоздала: боевая техника ушла на новый рубеж.

А утром 19 марта гвардейский механизированный корпус вошел в прорыв. К исходу дня он прорвал две оборонительные полосы и углубился в расположение противника на тридцать километров.

На следующий день в глубине немецкой обороны на правобережье Дуная в районе небольшого селения Тат был высажен десант морской пехоты из Дунайской военной флотилии.

Его необходимость объяснялась тем, что в районе города Эстергом находилась крупная вражеская группировка, перекрывшая важнейший путь сообщения из Венгрии на Вену. Попытки войск 46-й армии ликвидировать врага атаками с фронта были безуспешны. Решено было высадить батальон морской пехоты, используя Дунайскую военную флотилию.

Высадившись в районе города Тата, что в шестидесяти километрах вверх по течению Дуная от Будапешта, моряки в течение дня отбивали ожесточенные атаки.

В тот день наступавшим на Эстергом гвардейским войскам удалось несколько потеснить противника.

Основное противодействие части 46-й армии испытывали на своем левом крыле, где в течение дня в предпринятых контратаках противника участвовало до 130 танков и штурмовых орудий.

С целью замедлить продвижение наших войск к важному пункту Дьёр, сюда были переброшены резервные части гитлеровцев.

Командующий 2-м Украинским фронтом маршал Малиновский обратил внимание командарма Петрушевского на нерешительные действия войск по разгрому Эстергомской группировки противника и приказал уничтожить ее в течение 22 марта. По его же распоряжению к очагам сопротивления была подтянута 53-я стрелковая дивизия и истребительно-противотанковые части.

В ходе боев с 24 по 26 марта войска 46-й армии сломили сопротивление противника в районе Эстергома. Большая часть противника была уничтожена или пленена, только незначительным остаткам удалось переправиться на северный берег Дуная.

Таким образом, в результате непрерывных и напряженных боев войска 3-го и 2-го Украинских фронтов прорвали на всю глубину неприятельскую оборону между Дунаем и озером Балатон на Венском направлении и перешли к преследованию противника.

НА РЕКЕ РАБА И У НАДЬКАНИЖА

Завершение первого этапа Венской операции создало предпосылки успешного наступления ударных группировок 2-го и 3-го Украинских фронтов к австрийской границе.

Ломая сопротивление противника, части 46-й армии генерала Петрушевского продвигались в направлении Комаром и Дьёр, имея целью овладеть этими городами к 28 марта.

Учитывая возросший темп продвижения, командующий 3-м Украинским фронтом внес коррективы в задачи войскам своей гвардейской ударной группировки, наступавшей на венском направлении.

4, 9 и 6 танковым армиям ставилась задача не позднее 3 апреля выйти на австро-венгерскую границу.

Эти войска должны были с ходу овладеть подготовленными на реке Раба укреплениями, которые немецкие и венгерские войска ранее создали.

На западном берегу реки были сооружены мощные оборонительные укрепления, прикрывавшие подступы к австрийской границе. Все мосты через реку были уничтожены, переправы разрушены, броды заминированы.

Видя сер<