Любовь – это принятие людей такими, какие они есть

 

Единственный человек, с которым я близко общался в старших классах, был Саймон, мой старший друг. Он преподавал в университете Рутгерс, в соседнем городе Ньюарке, и был для меня настоящим ориентиром.

С приятелем своего возраста не поговоришь на философские темы. Я опережал сверстников в отношении того, что читал и изучал. В средней школе я штудировал учебники, оставшиеся от прерванной медицинской карьеры отца. В старших классах читал книги по психологии, философии и экономике. Так что к тому времени, когда я поступил в колледж, я уже был очень глубоко в этой теме.

Саймон ввел меня в самое сердце всех философских учений – Канта, Гегеля, Шопенгауэра, других я сейчас не вспомню, но я очень старательно читал и понимал этих философов. Также мы очень интересовались Фрейдом и изучали весьма интенсивно – гораздо лучше, чем это практикуется в колледже – психологию, философию, экономику; мы оба искали ответы.

Он их не получил. Саймон считал, что экономика – это ответ, пока постепенно не понял, что это не так.

Но для меня он был маяком на много, много лет на протяжении моего обучения в старших классах, колледже и на годы после колледжа.

Он любил путешествовать с палаткой и заинтересовал этим меня. Мы проводили лето в горах Катскилл и иногда в горах Адирондаг в штате Нью-Йорк. В этих лагерях собиралась замечательная компания с большим разнообразием типажей. Среди нас был мистер Коар, который был священником, его преподобие. И там же бывал Джек, таксист из Нью-Йорка, настоящий активист-мятежник. Были и другие.

Каждый ставил палатку для себя и возможно для кого-то еще. А по вечерам мы собирались вместе вокруг костра. Обычно мы готовили любимое блюдо, которое называли «похлебкой из трущоб». Мы брали большой бак почти на 10 литров воды, бросали туда все подряд: бобы, мясо, колбасу, специи, лук, овощи, сосиски, и варили часами. Получалось очень вкусно!

 

Часто после того, как все отправлялись спать, мы с Саймоном разговаривали до глубокой ночи. Мы говорили обо всех философских школах и основных вопросах жизни. По большей части мы обсуждали две главные философские школы - материализм и идеализм. Агностицизм мы отбрасывали, как ведущий в никуда. Тогда я думал, что философия – величайший способ познания. Сейчас я вижу, что философия – это не более чем хождение по кругу с разными словами, пока нет настоящего понимания жизни.

Тогда мне нравился материализм. Все остальное казалось глупым. Я построил такую прекрасную, надежную, конкретную материалистическую философию, что считал ее непоколебимой. Я мог доказать все, о чем говорил. Это работало как закон гравитации. Обычно в таких случаях я держал в руке карандаш, позволял ему упасть, поднимал и бросал снова. Это работало всегда. Тогда я говорил: «Это закон гравитации. А теперь докажите мне существование своего Бога. Вы не можете. Следовательно, нет никакого Бога. Все это чепуха».

 

***

 

В старших классах я стал интеллектуальным типом. Интересовался книгами и так называемыми «лучшими вещами в жизни». Меня также интересовала музыка, в особенности джаз. Я самостоятельно научился играть на пианино и исполнять настоящий джаз. Я мог услышать мелодию и тут же сыграть ее.

У меня хорошо получалось заниматься разными видами спорта. Я играл в гандбол и теннис с чемпионами школы и колледжа. И мог их побеждать, но только не на соревнованиях. В соревновательном порядке у меня ничего не получалось. Поэтому я никогда не выступал в командах.

Я окончил школу в 1925 году. И был студентом с отличной репутацией, но каждый раз во время экзамена у меня появлялось фатальное чувство, что я провалюсь. Вместо этого я обычно получал наивысшие отметки. И это продолжалось на протяжении 12 лет! Сколько беспокойства я пережил, сколько потов с меня сошло перед экзаменами! Вот так плохо я думал о себе. Не это ли называется комплексом неполноценности?

Мои оценки по математике и точным наукам, даже без специальной подготовки, всегда были в районе 90 баллов. По английскому и истории я с большим трудом набирал около 80-ти. У меня не было интереса к этим предметам.

Любой человек умен в той области, которая его интересует, и глуп в том предмете, к которому отсутствует интерес.

 

***

 

В старших классах, несмотря на то, что у меня был комплекс неполноценности, и я считал себя непривлекательным, девушки обычно говорили про меня: «Ах, какой он милый!»

 

Это довольно забавно – быть по жизни каким-то, но всегда чувствовать себя совершенно противоположным. Девушки считали, что я симпатичный; я полагал, что нет. Я привычно себя недооценивал.

 

Я был очень сексуален, вся моя жизнь центрировалась вокруг секса. Желание обладать женщиной заставило меня, приложив огромные усилия, преодолеть мою застенчивость. Обычно я строил планы: «Как я могу их заполучить?» И благодаря наблюдению я узнал, как получить ту женщину, которую я хочу.

Это работало великолепно.

Я наблюдал, что делали другие парни. И замечал, что девушкам нравилось, а что нет. Парни так небрежно разбрасывали комплименты, что девушки понимали – все это только лесть, не более того. Но я видел, что комплименты девушкам нравились. О каждой девушке можно сказать много приятного. Поэтому я тоже восхищался ими, но только в отношении того, что считал правдой.

Кроме того, я заметил, что парни много говорили о себе; девушкам это не нравилось. Они любили, когда обсуждают их. Поэтому я говорил не о себе, а о них.

Все эти вещи всегда позволяли мне заполучить ту девушку, которую я хотел. Всегда.

Я знал, как начать игру с девушкой и победить, несмотря на ужасное препятствие в виде застенчивости. После того, как устанавливался контакт, застенчивость переставала быть препятствием, она становилась ценным качеством – девушкам она нравилась!

 

Я смотрел на женщин снизу вверх, поклонялся им и боготворил их, и поэтому не мог представить себя с проституткой или с девчонкой, которую снял бы где-нибудь на улице. Я не понимал своих приятелей по колледжу, которые говорили, что не осмеливаются даже дотронуться до своих подруг. Но они легко ложились в постель с незнакомыми девицами, которых снимали где-то на панели, и которых даже близко было не сравнить с их подругами.

Почему другие парни так поступали? Потому что так они думали о сексе.

По мне, секс предназначен для той девушки, которую ты любишь. Это так естественно!

 

Секс пробудил во мне самые замечательные эмоции. Я относился к женщинам с величайшим уважением. И никому не рассказывал о своих связях, чтобы не испортить репутацию своих подруг. В те дни для незамужней женщины секс считался непростительным грехом. По существу, секс раскрыл во мне лучшие чувства любви и сделал меня душевно щедрым человеком.

 

В то время, когда люди меня спрашивали, верю ли я в Бога, я отвечал: «Да». А когда интересовались: «Какова твоя концепция Бога?», я говорил: «Секс!». К их удивлению, я объяснял, что он пробуждает во мне самые высокие и благородные из человеческих чувств, и что ничто кроме секса не может принести тех чувств, которые он дает. 

 

Позже я обнаружил, что секс ограничивает чувство счастья на определенном уровне и не позволяет ему расти. Я достиг такого состояния, в котором у меня всегда больше радости, чем может дать секс в своих лучших проявлениях. Той радости, которую может испытывать человек, нет пределов.

 

***

 

Даже в младших классах школы я постоянно безумно влюблялся. Каждый год я был влюблен в новую красивую девочку. Помню, в первом классе это была Марселла Хиггинс, во втором – Марселла Канн, Этель Соломон в третьем и так далее. И хотя я был сильно влюблен, никто из девочек так и не узнал об этом.

 

Этель Соломон сидела справа через ряд от меня, и я краснел каждый раз, когда она на меня смотрела. А когда она заговаривала со мной, я едва не умирал со стыда.

 

Теперь вы понимаете, какую мучительную жизнь я вел.

 

Когда я был подростком, у нас частенько случались вечеринки. Парни вели себя с девушками грубо и нахально, и девушки искали у меня защиты, потому что я-то был милым!

Из-за своей застенчивости я никогда не действовал силой, а как раз наоборот. Я на самом деле хотел защитить девушек, наслаждаясь приятными чувствами от того, что становился их героем.

Благодаря этой защите мы включались в одну игру. Это было вполне естественно.

 

В общем, секс у меня был всю жизнь, со многими женщинами, но не беспорядочно. Я никогда не пытался завести несколько женщин сразу. Я хотел любить ту женщину, с которой я сплю.

 

***

 

Мы с Аннет любили друг друга в школе и половину времени обучения в колледже.

У нас были хорошие, здоровые, естественные сексуальные отношения, какими они и должны быть у влюбленных. Когда вы еще юны, секс бывает очень интенсивным.

Я посещал Рутгерс в Нью-Брунсвике, штат Нью Джерси, а Аннет – университет Пенсильвании. Из-за того, что мы учились в разных местах, видеться часто мы не могли. Аннет начала встречаться с другими парнями и сказала мне об этом по телефону.

Я не мог этого принять и ревновал так, что внутри у меня все разрывалось на части. Поэтому третий год обучения в колледже я почти завалил – мне пришлось пересдавать экзамены по основным предметам. Но все это продолжалось только один семестр, так что я все же остался отличником.

 

***

 

Когда я начинал учиться в университете, общежитий было мало, так что мне приходилось снимать комнату за пределами кампуса. Я был против идеи студенческих братств с их претензией на исключительность, поэтому избегал их. Однако неудобства проживания вдали от места учебы были слишком велики. Поэтому впоследствии я переехал в дом студенческого братства на территории кампуса.

Проживание там позволило мне вести очень сбалансированную академическую жизнь. Я был хорошим студентом, участвовал в большинстве общественных событий, посещал все спортивные мероприятия – даже болел за футбольную команду – и активно занимался гандболом, теннисом, плаванием.

 

Я любил университет. Он давал те возможности свободы, которые позволяли такому застенчивому человеку, как я, легче вписаться в окружающий мир.

Поступая в университет, ты неожиданно становишься мужчиной. Ты переходишь из семьи, где с тобой обращались, как с ребенком, в свой собственный дом, дом студенческого братства.  

Я был мужчиной и мужчинами были мои товарищи – мы говорили о самых важных вещах на все времена. И мы были такими умными! Мы знали гораздо больше, чем наши профессора!

Помню романтический ореол вокруг колледжа в то время. «УРА – РА – РА - Рутгерс! Умру за старый добрый Рутгерс!» Все это было так по-голливудски наивно и сказочно.

В то время обычно в колледжах учились только дети богатых родителей. Я не считал себя одним из них. Хотя вначале отец помогал мне, затем мне пришлось учиться, зарабатывая самостоятельно.

Я начал работать на третьем году обучения, когда получил письмо следующего содержания: «Дорогой Лестер! Я больше не могу присылать тебе денег. С любовью, Папа». Великая депрессия финансово подкосила его.

Тогда я подумал, что мой мир пришел к концу, поскольку отождествлял его с обучением в  колледже. Я даже подумывал о самоубийстве, и эта мысль потом периодически всплывала у меня в голове до 1952 года.

Мне потребовалось три дня, чтобы понять, что можно совмещать работу с учебой. И я сразу же взялся за работу в двух должностях – мойщика посуды и кочегара в угольной котельной того общежития, где тогда жил. Это отчасти решило мои проблемы. А несколько месяцев спустя мне удалось устроиться на постоянное место работы в качестве лаборанта физического факультета.

Я постоянно чувствовал себя бедным. В сравнении со своими приятелями, я таким и был. Так, отец моего соседа по комнате был миллионером – и это в тридцатых годах! Но меня беспокоило не то, что они были очень богаты, а то, что я чувствовал себя бедным.

В студенческом братстве у нас не было разделения. Все были членами единого целого и вполне естественно работали друг для друга. Мы чувствовали себя как одна счастливая семья, свободная от гнета родителей.

 

***

 

Я восставал против обязательного ежедневного богослужения. Нам приходилось ходить на службы каждый день. Некоторые парни брали с собой карты и играли, пока бедный священник читал проповедь. Мы разговаривали так громко, что его никто не слышал. Мне было жаль священника. Но мы добились своей цели – студентам для посещения церкви оставили только воскресенье, и то по желанию.

Обычное организованное религиозное обучение продолжалось, но оно не шло вглубь. Когда ты учишься в колледже, ты молод и думающий человек, то понимаешь, какой глупостью и чепухой тебе забивают голову.

 

Мы бунтовали также всем своим внешним видом. Студенты носили котелки и енотовые пальто – весьма странное сочетание! Но подобные вещи происходили, и они продолжаются сейчас. Молодежь протестует всегда.

 

***

 

Я выступал также против обязательной военной подготовки. Я был настроен анти-военно, и был самым плохим солдатом из всех.

Нам выдавали униформу времен Первой мировой войны. Она была из толстой шерсти и вызывала зуд. Куртка мне была мала, а штаны – велики. Застегивая куртку на все пуговицы, я едва мог вздохнуть. Штаны выглядели как шаровары. Мальчишеская пилотка сидела на самой макушке головы. В общем, я выглядел как настоящий голливудский комик.

 

Мне нравилась комичность моей одежды. Она соответствовала тому отношению, которое я испытывал к военной службе.

Во время строевой подготовки я мог выразить все, что чувствовал. И косил под дурака. Когда командовали: «Напрааа-во!», я поворачивал налево.

 

Однажды во время строевой подготовки наш офицер, выпускник Вест-Пойнта, решил дать нам передышку. Он приказал нам составить винтовки и произнес целую речь, подчеркивая тот момент, что нам ни в коем случает нельзя находиться рядом с оружием: «Держитесь подальше от оружия. Когда вы выходите из строя, не проходите через арсенал. Обходите составленные винтовки сзади. Держитесь от них подальше. И запомните еще раз, не прикасайтесь к оружию!»

 

Как только он это сказал, я инстинктивно протянул руку и дотронулся до составленных одна к другой винтовок, думая, что он меня не увидит. И в ту же секунду офицер поворачивает голову и видит, что я прикасаюсь к оружию. Я быстро отдернул руку. К несчастью, винтовки были составлены неправильно и начали падать, задев соседние козлы, и так далее.

Как этот офицер на меня взъелся! Он был в такой ярости, что только пыхтел и тяжело дышал, но не мог сказать ни слова.

 

За подобное поведение я получал кучу выговоров.

 

Два офицера, выпускника Вест-Пойнта, которые отвечали за строевую подготовку, вызвали меня на разговор в конце второго года обучения. Они сказали, что собираются «завалить» меня. По их словам, хотя отметки моей группы были в районе 90 баллов, моя строевая подготовка имела столько недостатков, что мне придется повторить обучение этого года.

Я задумался. А потом указал на них пальцем и заявил: «Ну ладно, тогда запомните. Сейчас вы меня завалите, и вам, парни, придется возиться со мной еще один лишний год!»

 

Они переглянулись и ответили: «Ты проходишь!»

 

Я был умным парнем. И знал, что военным ничего не удастся со мной сделать в мирное время. У них не было гауптвахты!