Когда Вы и Ваша супруга осознали, что Ваш сын — инвалид и что это непоправимо, сколько времени вам потребовалось, чтобы справиться с первым шоком и начать думать о том, как теперь дальше жить?

Когда Вы и Ваша супруга осознали, что Ваш сын — инвалид и что это непоправимо, сколько времени вам потребовалось, чтобы справиться с первым шоком и начать думать о том, как теперь дальше жить?

Вячеслав Озеров

Вячеслав Озеров: Осознание, что нашему сыну грозит участь инвалида, пришло не сразу. Максим родился семимесячным, в доме появился через три месяца, после выхаживания в больнице для недоношенных. Ни эпикриз (где было: энцефалопатия, спастика, нистагм), ни отставание в развитии, ни малый вес нас не насторожили, он же — недоношенный. Первый месяц прошёл, как и в любой семье с новорожденным. Но стала беспокоить его реакция на яркий свет – не зажмуриваясь, смотрел на солнце. В поликлинике ничего сказать не смогли. Вспомнили о предложенной при выписке консультации. На ней узнали, что сыну грозит ДЦП. Это настораживало — но нас волнует зрение. Врач, осмотрев сына, согласился с опасениями и порекомендовал офтальмолога, затем сказал: «Учтите, без зрения можно жить и притом счастливо, а если не остановить развитие ДЦП, то Ваш ребенок будет несчастен всю жизнь. Надо снять угрозу ДЦП», и дал направление в больницу. Через две недели приём у офтальмолога. Опасения подтвердились – ретинопатия недоношенных, угроза слепоты. «Доктор, так давайте лечить!», а в ответ: «Вам что порекомендовали? Вот и делайте это: — мозг без глаза обойдется, а глаз без мозга – нет! Зрением займёмся позже».

Дома сомнения: вдруг ошибка, как жить без зрения и тому подобное… Стал искать информацию, нашёл несколько книг по неврологии детей, о ретинопатии — много позже. Время терять было нельзя. Мы использовали весь возможный набор средств для противодействия ДЦП: больница, массаж, упражнения… После курса в больнице, два месяца занятий дома по 1,5 – 2,5 часа дважды в день: массаж и зарядка Бобота. В возрасте 10 месяцев Максим уже самостоятельно сидел. На втором году сын встает на ноги и начинает ходить. К двум годам заговорил. В 3 года диагноз «угроза ДЦП» был снят. Хотя остаточные проявления исчезли только, когда он в подростковом возрасте занялся спортом. А тогда, в промежутках между курсами лечения, посещали офтальмологов — прогнозы были неутешительными. Ретинопатия с первых месяцев жизни, к году сетчатка обоих глаз была разрушена. С середины второго года инвалидность — слепота необратима. Что касается моих чувств, то было всякое: и бессонные ночи, и споры, и отчаяние, доходящие до дум о суициде.

Традиционно считается, что мужчина мыслит более рационально. Но практика показывает, что отцы инвалидов часто гораздо медленнее адаптируются к ситуации, чем матери. Как это было у Вас?

В. О.: Практически любая мать, считает ребёнка частицей себя, и, как правило, не в силах отказаться от своего дитя — оставить одного, невзирая на состояние его здоровья. Мать первая узнаёт о том, что ребёнок болен, на неё первую наваливается страх за ребёнка, и она первая испытывает чувство вины перед родившимся ребёнком, мужем, родными. Отец же не настолько ещё «связан» заботами о ребенке, чтобы до конца воспринять всю трагичность случившегося. Психология отца «настроена» на здоровое потомство, и он представляет, как будет гулять с ребенком, играть, заниматься спортом, обучать и гордиться им. Можно сказать, что матери любят в ребёнке настоящее, а отцы — будущее. Если же неизвестно, что получится из ребёнка, то будущее у отцов рушится. И у меня оно разрушилось, пришлось строить его заново.

Когда Вы и Ваша супруга осознали, что Ваш сын — инвалид и что это непоправимо, сколько времени вам потребовалось, чтобы справиться с первым шоком и начать думать о том, как теперь дальше жить?

Вячеслав Озеров

Вячеслав Озеров: Осознание, что нашему сыну грозит участь инвалида, пришло не сразу. Максим родился семимесячным, в доме появился через три месяца, после выхаживания в больнице для недоношенных. Ни эпикриз (где было: энцефалопатия, спастика, нистагм), ни отставание в развитии, ни малый вес нас не насторожили, он же — недоношенный. Первый месяц прошёл, как и в любой семье с новорожденным. Но стала беспокоить его реакция на яркий свет – не зажмуриваясь, смотрел на солнце. В поликлинике ничего сказать не смогли. Вспомнили о предложенной при выписке консультации. На ней узнали, что сыну грозит ДЦП. Это настораживало — но нас волнует зрение. Врач, осмотрев сына, согласился с опасениями и порекомендовал офтальмолога, затем сказал: «Учтите, без зрения можно жить и притом счастливо, а если не остановить развитие ДЦП, то Ваш ребенок будет несчастен всю жизнь. Надо снять угрозу ДЦП», и дал направление в больницу. Через две недели приём у офтальмолога. Опасения подтвердились – ретинопатия недоношенных, угроза слепоты. «Доктор, так давайте лечить!», а в ответ: «Вам что порекомендовали? Вот и делайте это: — мозг без глаза обойдется, а глаз без мозга – нет! Зрением займёмся позже».

Дома сомнения: вдруг ошибка, как жить без зрения и тому подобное… Стал искать информацию, нашёл несколько книг по неврологии детей, о ретинопатии — много позже. Время терять было нельзя. Мы использовали весь возможный набор средств для противодействия ДЦП: больница, массаж, упражнения… После курса в больнице, два месяца занятий дома по 1,5 – 2,5 часа дважды в день: массаж и зарядка Бобота. В возрасте 10 месяцев Максим уже самостоятельно сидел. На втором году сын встает на ноги и начинает ходить. К двум годам заговорил. В 3 года диагноз «угроза ДЦП» был снят. Хотя остаточные проявления исчезли только, когда он в подростковом возрасте занялся спортом. А тогда, в промежутках между курсами лечения, посещали офтальмологов — прогнозы были неутешительными. Ретинопатия с первых месяцев жизни, к году сетчатка обоих глаз была разрушена. С середины второго года инвалидность — слепота необратима. Что касается моих чувств, то было всякое: и бессонные ночи, и споры, и отчаяние, доходящие до дум о суициде.