Проблемы русской эмиграции в очерках А.И. Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов»

В начале 1970-х гг. начался новый исход наших соотечественников за рубеж, получивший название - Третьей волны эмиграции (иногда именуется диссидентской). По сути, она была не столько национальной (т.е. еврейской), сколько сословной (т.е. интеллигентской), и выражала своё самосознание словами «Я выбрал свободу». Третью волну эмиграции можно условно разделить на две группы: а) выезжающих на историческую Родину, главным образом в Израиль, Германию и Грецию; б) диссидентов добровольно или вынуждено покидавших родину.

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды «старой эмиграции». В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи «сохранения культуры» или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык (так А.И. Солженицын издаёт Словарь языкового расширения, включавший диалекты, лагерный жаргон) мешали возникновению связей между поколениями. Русский язык за 50 лет советской власти претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 60-е годы в СССР американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет её тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (А. Солженицын, Г. Владимов), постмодернисты (С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов), нобелевский лауреат И. Бродский, антиформалист Н. Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Наума Коржавина, это «клубок конфликтов»: «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом». Несомненно, русская литературная эмиграция сохранила традиционный гуманистический пафос русской литературы. Это было особенно важно в двадцатом веке, после великих литературных прозрений и достижений века девятнадцатого. Эмигранты смогли противопоставить государственной монополии на литературу единственно возможную альтернативу - эстетическую. Настоящая литературная критика сохранилась лишь в эмиграции. Именно в эмиграции смогли выжить такие неприемлемые для метрополии жанры, как антиутопия, памфлет и эссе.

Важно, что вопросы духовного развития страны (России, СССР) открыто обсуждались на страницах эмигрантских журналов, едва появилась сама эмиграция. Здесь была возрождена атмосфера открытых дискуссий, которая в метрополии искусно подменялась псевдооткрытостью (на деле - бытовой ограниченностью, в которой верх воображения - рубрика «Если бы директором был я…») «Литературной газеты». Различные точки зрения - нормальная для литературного процесса вещь, но и русским эмигрантам пришлось совершить усилие, чтобы согласиться с этим. Характер дискуссий уже тогда с очевидностью показывал, что исторический путь России - никак не путь в «светлое будущее», к «зияющим высотам» коммунизма. Это по-прежнему направление, вырисовывающееся в спорах западников и славянофилов, но уже новых - новых западников и новых славянофилов.

Эмигранты - критики и эссеисты - помогали выживать тонкому слою советских интеллигентов. Интеллигент никогда не ассоциирует себя с властью, он всегда в стороне, а для формирования такой позиции была необходима особая образованность, отличная от образованности стандартной. Такие передачи, как «Поверх барьеров», журналы «Континент», «Синтаксис», «Двадцать два», «Время и мы» выстраивали иную шкалу литературных ценностей, параллельную официальной иерархии «секретарской литературы». Советскую литературу призывали быть монолитной, эмигрантскую - политизированной. Благодаря существованию друг друга ни та, ни другая призывам не поддались. Опыт рассечённой в двадцатом веке русской литературы показал, что литература - понятие не географическое. Литература не зависит от государственных границ. Можно искусственно разделить литературный процесс, можно изгнать писателей, но литературу разделить не удастся. Единство литературы сохраняют язык, национальный образ мира, специфические для национальной литературы образы. Русская эмигрантская литература доказала это своей более чем восьмидесятилетней историей.

«Очерки» А.И. Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» написаны с позиции человека, находившегося двадцать лет в вынужденной эмиграции. Высланный вначале в Западную Германию, проживший с октября 1976 года в США в штате Вермонт, близ городка Кавендиш до 1994 года, он побывал в центрах русской эмиграции - Германии, Франции, Италии, Китае, а также в Англии, Швейцарии, Испании, Японии. «Я ещё не начинал знакомиться с русской эмиграцией, но любил её уже давней многолетней любовью, как хранительницу наших лучших традиций, знаний и надежд, - пишет А.И. Солженицын. - Я годами воображал её большой человеческой силой, которая все сбережет и когда-нибудь исцеляющим влиянием отдастся нашей стране».

Очерки «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» сильны взглядом изнутри, где соединены видение участника происходящего и историка и «летописца» эмиграции. Писатель выступает исследователем стадиальных этапов русского зарубежья. Такой подход вырастал из стремления создать серию «Исследования Новейшей Русской Истории», основанную на мемуарах и публицистике представителей эмиграции первой «волны», а затем - «второй». И опять, как при создании «Архипелага Гулага», А.И. Солженицын взял на себя роль «поднять из пучин потопленной русской истории» факты эмиграции русских соотечественников. Но кроме фактов он прибегает к биографическим подробностям, касается личностных моментов. Например, подробно повествуется об Ирине Алексеевне Иловайской - представительнице второго поколения «Первой эмиграции».

Посещая места русского рассеяния, например Париж, А.И. Солженицын мечтал его коснуться, «разглядеть», каким он «достался» послереволюционным эмигрантам. В лирическом монологе звучит откровение писателя: «Всю мою советскую юность я с большой остротой жаждал видеть и ощутить русскую эмиграцию - как второй, несостоявшийся, путь России. В духовной реальности он для меня не уступал торжествующему советскому, занимал большое место в замыслах моих книг, я просто мечтал: как бы мне прикоснуться и познать. Я всегда так понимал, что эмиграция - это другой, несостоявшийся вариант моей собственной жизни, если бы вдруг мои родители уехали. И вот теперь я приехал настигнуть эмиграцию здесь - но главная её масса, воинов, мыслителей и рассказчиков, не дождавшись меня, уже вся залегла на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. И так моё опозданное знакомство с ним было - в сырое, но солнечное утро, ходить по аллейкам между памятниками и читать надписи полковые, семейные, частные, знаменитые и безвестные. Я опоздал».

Восторженное отношение к первой «волне» русского зарубежья переросло в желание А.И. Солженицына создать «Летопись русской эмиграции», к сожалению, замысел не поддержали издательства «Посев» и «ИМКа», на которые возлагалась надежда. Писатель предполагал осветить историю зарубежья по периодам - с 1917 по 1920 годы, а затем - с 1921 по 1924 гг., куда должны были войти группировки в разных странах, политические организации, культурные начинания, органы печати. «Блистательно интеллектуальная Первая русская эмиграция прожила полвека на Западе, горела спорами, оппозициями, книгами», а в тот момент, когда А.И. Солженицын оказался в эмиграции, «всё кануло, по его словам, полуистерлось или измельчало, и нет тому периоду добросовестного умелого летописца». «Удивительно бываем мы, русские, беззаботны, беспомощны, безруки, недальновидны!» - завершает свою мысль писатель. Отношение к первой «волне» выражено в его признании: «Настолько уважал я Первую эмиграцию - не всю сплошь, а белую, ту, которая не бежала, не спасалась, а билась за лучшую долю России… Настолько я просто и хорошо чувствовал себя со Второй - моим поколением… Настолько безразличен я был к той массе Третьей эмиграции, кто ускользнул совсем не из-под смерти и не от тюремного срока - но поехал для жизни более устроенной и привлекательной».

В отличие от характеристики первой «волны» как основы русского зарубежья двадцатого века, А.И. Солженицын в очерках не рисует полной картины второй и третьей «волн», но обращение к личностям представителей этой русской культуры способствует её воссозданию. Большое место писатель отводит судьбам Святослава Ростроповича и Галины Вишневской, их дочерям Оле и Лене, когда «всю семью Ростроповичей в четыре человека понесло изгоняющим восточным ветром - куда-то в Европу, они сами ещё не знали куда». «Вытесненные из храмины советского искусства» как люди, давшие приют гонимому А.И. Солженицыну, они и сами оказались выброшенными из России. Писатель поднимает важные для эмигрантов вопросы, связанные с бытом, с выбором места жительства, с сохранением русской среды для их детей, православной христианской веры. «Грозящая задача, - пишет А.И. Солженицын в «очерках изгнания», - как вырастить детей за границей - и русскими?» По мнению писателя, на Западе «Третью волну» встречали не как первые две: «те были приняты как досадное реакционное множество, почему-то не желающее делить светлые идеалы социализма». Эти образованные люди пошли чернорабочими, обслугой. Третью эмиграцию Запад приветствовал «на спасительное бегство». Людей с сомнительным образованием принимали в почётные профессора университетов, допускали на виднейшие места западной прессы. «К сегодняшнему дню напряжённость и неприязнь между ними и их предшественниками необратимо обострена», - заключает свою мысль А.И. Солженицын.

Разными причинами отъезда за рубеж, неодинаковостью судеб эмигрантов мотивирует автор «Зёрнышка» «трещины размежевания» между представителями «Третьей волны», указывает на слабости и причины расхождений. Они кроются в личных отношениях к России каждого из её представителей, зачастую выливающихся в злобные выпады, как, например, статья Синявского «Россия - Сука, ты ответишь и за это…», опубликованная в первом номере «Континента». Характеризуя «Третью эмиграцию», «уехавшую из страны в пору наименьшей личной опасности (по сравнению с Первой и Второй)», А.И. Солженицын считает, что её представители, будучи «комсоргами, активистами», достаточно «вложились уничтожением и ненавистью в советский процесс», прежде чем выехали из страны. «Пристойней было бы думать, - считает А.И. Солженицын, - как мы ответим перед Россией, а не Россия перед нами. А не плескать помоями в её претерпевшее лицо». Откровенное неприятие А.И. Солженицыным «Третьей эмиграции» вызвало недоумение современников на родине. Объясняя свою позицию, он говорит: «Уехав с родины добровольно и без большой опасности, «третьи» эмигранты обронили право претендовать влиять на будущее России, да ещё призывать западные страны к решению российских вопросов». Это звучало почти обличающее, поэтому возникла ситуация отторжения автора «Архипелага», претендующего на роль «пророка России и всего мира», хотя надо признать, что столь многогранной личности, как А.И. Солженицын, среди эмигрантов не было.

В «Зёрнышке» А.И. Солженицын уделяет внимание эмигрантской периодике. Явное предпочтение он отдаёт журналам: «Часовой», «Наши вести» и др., газетам «Руль», «Возрождение», «Последние новости», сочувствует выживающим изданиям, таким, как «Голос Зарубежья», особо выделяет «Посев», «Грани», «Континент», «Новый журнал». Писатель в «Очерках изгнания» высказывается по поводу своих расхождений с диссидентами. В 1968 году он пережил восхищение их порывами выйти на Красную площадь с протестом против оккупации Чехословакии. А.И. Солженицын подчёркивает неоднозначность этого явления, выделяя, например, В. Буковского, считая его национальным героем. Однако оторванность от России сказывается. По мнению А.И. Солженицына, он не чувствует до конца «падения страны» и её оскудение. Постепенно диссидентство истощилось, «оказалось сходящею пеною».

А.И. Солженицын на третью волну не возлагает надежд. «Нет, не из эмиграции придёт спасение России. Только - что сделает сама Россия внутри», - говорит писатель и объясняет это «пороком русского духа», рассеянием, разобщённостью, «ожиданием властной собирающей руки». Но всё же мысль о возрождении России является в целом в публицистике - краеугольной.

В середине 1970-х годов, когда на Западе сформировалась «третья волна» русской эмиграции, в Европе и в США уже издавались «Новый Журнал», «Грани», «Посев», «Вестник РХД». Однако представители третьей волны эмиграции приступили к созданию собственного «толстого» литературно-художественного журнала. Можно смело утверждать, что сама модель такого издания была чрезвычайно востребована русской диаспорой на протяжении всего двадцатого века. «Толстый» литературно-художественный журнал - это журнал «энциклопедический», предполагающий обязательное присутствие и равноценность разделов прозы, поэзии, публицистики и литературной критики. Именно к такому типу изданий и принадлежал журнал «Континент».

Журнал «Континент» был основан в Париже в 1974 году как орган свободной русской мысли, российского и общеевропейского антикоммунистического освободительного движения. Основатель журнала - русский писатель Владимир Максимов, отдавший ему много сердца и сил. За 17 лет его бессменного редакторства «Континент» завоевал мировую славу как самый авторитетный журнал вольного русского слова за рубежом. Он собрал вокруг себя цвет русской, восточноевропейской, западной культуры.

Среди его постоянных авторов и членов его редколлегии, в которую входили четыре лауреата Нобелевской премии, были Александр Солженицын, Андрей Сахаров, Милован Джилас, Роберт Конквест, Генрих Бёлль, Эжен Ионеско, Иосиф Бродский, Чеслав Милош, Виктор Некрасов, Наум Коржавин - равно как и многие другие виднейшие представители мировой культуры второй половины двадцатого века. Можно без преувеличения сказать, что в тяжкие годы застойного безвременья в России «Континент» поистине спас честь и достоинство русской интеллигенции и русской культуры, показав всему миру, что в России есть не только «секретарская» литература, казённая публицистика и запродавшее душу прогнившему режиму холуйское псевдоискусство, но и мужество открытого ему противостояния, и живое слово правды, и подлинно высокий уровень художественной культуры. Журнал стал ведущим литературным органом русской европейской эмиграции, обращённым к насущным проблемам и задачам освободительного движения. Здесь бесцензурно и в режиме открытой дискуссии формулировались позиции и выражались различные мнения о жизни и о литературе, о прошлом, настоящем и будущем России.

В период создания «Континента» А.И. Солженицын дал будущему редактору журнала письмо-поручительство, адресованное Акселю Шпрингеру. Оценив твёрдость убеждений и решительность В. Максимова, крупнейший немецкий медиамагнат согласился издавать на собственные средства русский антикоммунистический журнал. «Именно русскую линию В. Максимов вряд ли удержит, - отмечал А.И. Солженицын в своих записях. - Я так и сказал ему, в шутку: «Не рассчитываю и не настаиваю, чтобы вы защищали «Русь Святую», но, по крайней мере - не охаивайте её!» И всё же я представлял себе В. Максимова в русских сыновних чувствах определённее, чем он был. Да в тот год, все мы посвеже на Западе, ещё невозможно было вообразить уже близких трещин размежевания. Но как не поддержать заведомо противобольшевицкое мероприятие?»

После статьи Синявского-Терца «Литературный процесс в России», опубликованной в №1 «Континента», после печально знаменитой фразы, которую старая русская эмиграция восприняла как инвективу, - «Россия - Сука», - А.И. Солженицын (как он сам подчёркивает) убедился в правомерности собственных сомнений и записал в дневниках: «Вот так - характерно чётко, уже на первых шагах, прорисовалась пишущая часть Третьей эмиграции, - и куда ж ей хлынуть, как не в открывшийся «Континент»? В следующие два-три года он станет престижным пространством для их гула, размаха рук (и для такого, что невозможно тиснуть в первоэмигрантских изданиях). Впрочем, противобольшевицкую линию В. Максимов выдержал вполне».

А.И. Солженицын стоял у истоков создания журнала «Континент», именно ему принадлежала идея названия ежеквартальника (посвященного не только России, но и странам Восточной Европы). В №1 за 1974 год были напечатаны его приветственное «Слово к журналу» и прежде не опубликованная глава из романа «В круге первом». В дальнейшем писатель пристально следил за судьбой издания. Вот что говорил А.И. Солженицын в своём обращении к читателям журнала: «Появление нового журнала «Континент» вызывает и новые надежды. С тех пор как в СССР были в зародыше удавлены попытки выпускать самиздатские журналы, никак не подчинённые и не согласованные с официальной идеологией, и был разгромлен единственный честный и глубокий журнал «Новый мир», - русская интеллигенция в первый раз пытается объединить свои мысли и произведения, пренебрегая и волею официальных лиц и своей разделённостью государственными границами. Не лучшая форма и не лучшая территория для появления свободного русского журнала, куда б на сердце было светлей, если бы и все авторы и само издательство располагались на коренной русской территории. Но по нынешним условиям, очевидно, это невозможно. Однако проспект журнала открывает нам и новую сторону его задачи: для начала он будет выходить на русском и немецком языках, очевидно можно ожидать прибавления и других европейских. Так наша стеснённость и разбросанность оборачиваются новою надеждой: журнал хотел бы стать международным, объединить усилия писателей не только русских и внимание читателей не только русских. Сегодня, когда все общественные опасности и задачи не умещаются в национальных границах, такое направление естественно и плодотворно. Вчитываясь же в проспект ещё внимательнее, мы видим там весьма почтенные и широко известные имена из Восточной Европы, так, что по составу почётных членов или редакционного совета можно ожидать перевеса голосов и мнений из Восточной Европы. Это открывает нам ещё более интересную перспективу журнала: он, может быть, станет истинным голосом Восточной Европы, обращённым к тем ушам Западной, которые не заткнуты от правды и хотят воспринять её. Ещё 40 лет назад было бы невозможно представить, что русские, польские, венгерские, чешские, румынские, немецкие, литовские писатели имеют сходный жизненный опыт, сходные горькие выводы из него и почти единые желания о будущем. Сегодня это чудо, столь дорого нам обошедшееся, свершилось. Интеллигенция Восточной Европы говорит слитным голосом страдания и знания. Почёт «Континенту», если он сумеет этот голос внушительно выразить. Горе (и близкое) Западной Европе, если слух её останется равнодушен. Пожелания нередко превосходят то, что сбывается потом на самом деле. Пусть в этом случае произойдёт иначе». Слово к журналу (июнь 1974). - Написано в Цюрихе для первого номера журнала «Континент», по просьбе главного редактора В.Е. Максимова. Напечатано впервые по-русски - «Континент» (Париж), 1974, №1; затем при иноязычных изданиях «Континента», в переводах на соответствующие языки.

«Духовное укрепление» «Континента» А.И. Солженицын видел в большем интересе редакции к русской истории («грозной», «затоптанной», «невыявленной»), к огромному духовному материку - России. В личном письме В. Максимову от 23 июня 1979 года он писал: «Я думаю, что оздоровление «Континента» - дело трудное, потребует много энергии, может приобрести Вам новых врагов. Не призываю Вас непременно к этому, но вынужден сказать: за 5 лет «Континент» очень мало прибавил к пониманию русской истории. А так как я служу только ей, вот и сужу пристрастно, на том меня и простите. Желаю Вам перестоять травлю и атаки, и очень хотел бы видеть в Вашем журнале героические изменения». Мнение А.И. Солженицына о журнале было для В. Максимова, безусловно, очень значимым и важным. Он высочайшим образом ценил этого человека и писателя, стоявшего, к тому же, у истоков создания «Континента».

Сегодня, столько лет спустя обращаясь к «Континенту» 1970-1980-х годов, ясно осознаёшь, что это был журнал очень высокого уровня. Думается, что «Континенту» - как ни одному другому изданию «третьей волны» эмиграции - удалось продолжить лучшие традиции русского «толстого» журнала. Сотрудники редакции «Континента», сам Владимир Максимов хорошо знали по своему прежнему, советскому опыту недостатки подцензурного издания. Но пользуясь преимуществами свободы, они издавали на Западе журнал «с направлением», твёрдо выдерживая избранную линию, выполняя важнейшую политическую и историко-культурную миссию. Философские, исторические, политические материалы, опубликованные «Континентом», ни при каких условиях не смогли бы появиться на страницах либерального «Нового мира» даже в самые лучшие его времена. Принципиальное отличие «Континента» от советских «толстых» литературно-художественных журналов состояло в том, что это было издание, рождённое и выходящее в условиях политической, мировоззренческой свободы. Уникальность судьбы «Континента» состоит ещё в том, что это единственное издание русской эмиграции, которое после распада СССР переместилось с согласия главного редактора на родину и продолжает выходить до сих пор. С 1993 года (начиная с №73) журнал издаётся в Москве, его главным редактором вот уже семнадцать лет является Игорь Виноградов - кандидатура, избранная и утверждённая самим Владимиром Максимовым.