Мастер маскировки. Пир и голодовки

На море с нами поехал бойфренд сестры. Будучи человеком творческим, он, помимо всего прочего, увлекался фотографией. С собой он взял свой зеркальный фотоаппарат и уже в аэропорту начал фотографировать все подряд, включая всех нас. Стоит ли говорить, что своим снимкам я не обрадовалась?
Пухлые щеки, глупая челка, несуразная одежда. Почему мне казалось, что носить майки с Hello Kitty и детскую подвеску с жирафом в 19 лет – это мило? Естественно, я постоянно сравнивала себя с сестрой, которая тогда была очень худой и, как всегда, модной. Она, очевидно, была весьма довольна собой, отпуская шуточки по поводу моего веса, а родители деликатно советовали «подкачаться» и «есть меньше сладкого».
Как будто я могла. Никто из них даже не подозревал, через какой ад я проходила каждый день. На море мне было сложнее предаваться компульсивам, поэтому я объедалась у себя в номере. Я ела и плакала. За совместными трапезами приходилось сдерживать себя, потому что мне было стыдно за свой неукротимый аппетит. Оставаясь одна, я первым делом бежала покупать сладости, потом закрывалась в номере и все моментально проглатывала. Компульсив сменялся раскаянием, и мне впервые в голову приходит «гениальная мысль» – вызвать рвоту, чтобы избавиться от ненавистных калорий. Так я узнаю, что такое булимия.
Булимия пришла в мою жизнь спонтанно, но вполне предсказуемо. Живя одна, я могла хоть каким-то образом регулировать свой вес, голодая после обжорства. Будучи круглосуточно с семьей, голодать не представлялось возможным, а толстеть мне очень не хотелось. Теперь компульсивное переедание преследовало меня в обнимку с булимией.
Всю поездку я ужасно стеснялась своего тела в купальнике и коротких шортах, поэтому ходила мрачнее тучи. Ни о каком отдыхе не могло быть и речи, все мои мысли занимали бесконечные сравнения себя с окружающими, особенно сестрой. Родители пытались меня растормошить, но я была непреклонна: настоящая царевна-несмеяна изо льда. Казалось, что внутри меня все замерзло – ни одна эмоция не могла пробиться наружу. Мне было грустно и холодно внутри. Я всеми силами пыталась скрыть свои чувства, а в особенности – свои нездоровые отношения с едой. Мне хотелось домой, я постоянно об этом думала и в конце концов настолько свыклась с мыслью «хочу домой», что она просто непрестанно пульсировала в моей голове фоном, неосознанно.
В остальном все идет неплохо, и никто ничего не подозревает. Однажды вечером мы идем на ужин в грузинский ресторан. Шашлык, красное вино, музыка и танцы. Все в лучших традициях удачного сочинского вечера. Я накладываю себе сочную баранину, нежнейшую свинину, овощи свежие, овощи на гриле, лаваш. Пробую разные соусы. Наслаждаюсь вечером. Пока кто-то не шутит: «Куда ж ты столько мяса ешь!» Одна неосторожно брошенная фраза – и мой вечер испорчен. Я уже не хочу есть. Пью вино. Разговор продолжается, мне говорят, что это все шутки и вообще все хотят мне только добра. Мне советуют брать пример с сестры, вот какая она молодец! Стройная, спортивная, веселая! Почему я не могу быть такой? У меня на глаза наворачиваются слезы. Я чувствую себя не оправдавшей надежды, чувствую себя недостаточно красивой, недостаточно худой. Я встаю и ухожу в туалет. Два пальца в рот, и я поспешно избавляюсь от всего съеденного. По У меня на глаза наворачиваются слезы. Я чувствую себя не оправдавшей надежды, чувствую себя недостаточно красивой, недостаточно худой. Я встаю и ухожу в туалет. Два пальца в рот, и я поспешно избавляюсь от всего съеденного. По лицу текут слезы. Мне стыдно, мне жалко себя, я злюсь на весь мир. Но надо взять себя в руки, умыться и вернуться к семье.
Я возвращаюсь, когда начинаются танцы. Меньше всего мне хочется танцевать. Услышав музыку, сестра начинает задорно пританцовывать на месте, потом вскакивает и с хохотом тянет за собой бойфренда. Он не сопротивляется, смотрит на нее влюбленными глазами, и они уходят на танцпол. Мама с папой смеются и тоже встают. У всех чудесное настроение, все расслабленно танцуют и улыбаются друг другу. Я остаюсь сидеть на месте. Я уже не могу беззаботно танцевать. Я не могу делать вид, что мне весело. Я чувствую себя чужой на этом празднике жизни, как будто я недостойна того, чтобы веселиться, несмотря ни на что. Я грустно пью вино и изо всех сил стараюсь не расплакаться.
Первыми возвращаются родители. Они начинают свою волынку о том, почему я не улыбаюсь. Почему я не радуюсь. Почему не могу просто веселиться, как сестра. «Что с тобой не так?» – читается в их глазах. Я не могу объяснить. Они решают, что я слишком серьезно отношусь ко всему, бросают что-то из разряда «ты слишком заморачиваешься» и наконец оставляют меня в покое. Мне обидно уже не только от всего сказанного, но и от безразличия. Им все равно, почему «я просто слишком заморачиваюсь». Они не понимают и даже не пытаются понять, списывая все на особенности моего характера. Мне вновь становится очень одиноко от чувства своей ненужности и ущербности в этой веселой и прекрасной семье. Я чувствую, что не могу оправдывать их ожидания, не могу быть той беззаботной и заводной девочкой, которых они хотят видеть в своих дочерях.
Под конец вечера, вернувшись в свой номер, я снова плачу и ем, на этот раз, чтобы хоть немного подавить тревогу, ведь других средств для восстановления спокойствия у меня нет. На следующее утро все возвращается на круги своя, а я продолжаю свой изнурительный бег по кругу, задыхаясь от изматывающего меня изнутри стресса.
То лето было достаточно насыщенным, и помимо отдыха с родителями мне предстоял еще отдых с подругой на Кипре и путешествие в Бельгию на курсы голландского языка и культуры. Это были две совершенно разные поездки. Бельгия запомнилась мне ароматными теплыми вафлями, велосипедами и бесконечным чувством стыда, а Кипр – жарой, отсутствием аппетита и… отсутствием стыда.

Вафельный стыд

В Бельгию я поехала с Уткой. Мы направились в глубокую фламандскую деревню, чтобы две недели практиковать наш голландский язык и полностью окунуться в культуру страны. Проживали мы в большом комплексе вместе с доброй сотней таких же студентов из разных стран, которые, как и мы, непонятно почему изучали голландский язык. Каждый день у нас был расписан по часам, нас возили по городам, развлекали, просвещали. Было классно.
В свободное время мы с Уткой садились на велосипеды и наслаждались природой, попутно пытаясь сжечь хоть какие-то калории. В очередную нашу вылазку в город я открыла для себя бельгийские вафли. О боги! Мы шли по улице, и тут мой нос уловил запах свежей выпечки. О этот ни с чем не сравнимый аромат ванили и чего-то еще, будоражащий все мои рецепторы. Его я научилась распознавать издалека и впоследствии могла безошибочно определить, что на соседней улице пекут эти волшебные вафли. Попробовав их впервые, я влюбилась навсегда. Настоящая феерия.
Я не пропускала ни одного уличного стенда, где их продавали. Будучи уличной едой, нацеленной на туристов, вафли продавались буквально на каждом углу, что конечно затрудняло мои попытки сесть на диету. Их выпекали прямо при тебе, а затем ты сам мог выбрать, что положить наверх, например, взбитые сливки, шоколадный сироп, клубнику и зефир. Одна я в город не выходила, поэтому постоянное присутствие Утки или еще кого-то вначале немного сдерживало мой волчий аппетит, но, к сожалению, мое ужасное РПП нашло способ перехитрить всех.
Гуляя вместе со всеми, я мечтала лишь об одном – остаться одной, отделиться от группы и вдоволь наесться. Вафли нравились всем, и мы с удовольствием их покупали все вместе. По одной. Затем спустя какое–то время мой воспаленный мозг начинал бешено пульсировать, требуя добавки. Я мысленно проклинаю этот момент, себя, эти коварные вафли. Я не хочу их есть, но мой мозг буквально кричит в моей голове и требует повиновения. Я не хочу поддаваться, я просто хочу быть нормальной и не думать бесконечно о еде. Но у тела другие планы. Ладошки потеют, пульс зашкаливает.
«Я… я хочу пробежаться быстренько по магазинам. Встретимся через полчаса на главной площади?» – слегка заикаясь и очень нервничая, выдавливаю я и быстро сбегаю, пока никто не опомнился. Меньше всего мне хочется, чтобы кто-то пошел со мной.
Успех! Мне удалось остаться одной. Первым делом я убегаю на соседнюю улицу, подальше от всех. Ура, вижу вафли. Покупаю две разные и жадно их проглатываю на ходу. Сердце так стучит, что кажется, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. Я почти не замечаю вкуса, не наслаждаюсь ароматом. Я спешу, ведь есть всего полчаса. Вот я уже далеко от группы, вокруг бродят шумные толпы туристов, слышится музыка уличных исполнителей. За столами сидят пары, я вижу двух нарядных старушек. В их ушах сверкают жемчужные серьги, на пальцах бриллианты. Они пьют розовое вино и смеются. Кругом кипит жизнь, но она словно протекает мимо меня. Я ничего не вижу, не ощущаю, не чувствую. Мне ничего не нужно, мной движет лишь навязчивое желание наесться. Я покупаю еще две вафли уже у другого продавца и бездумно съедаю их. Наконец мой мозг затихает, и я медленно бреду назад, полная вафель и раскаяния. Вновь обретя способность мыслить рационально, я начинаю себя ругать и ненавидеть свое тело и разум, заставляющий меня играть в эту жестокую игру. Только мне не весело, эта игра выматывает, и выиграть невозможно, потому что изначально я играю против себя. К глазам подступают слезы, но я изо всех сил собираюсь с духом и отважно навешиваю на лицо улыбку.
– Привет! – кричит Утка, как только видит меня. – Мы как раз собираемся сходить поесть. Пошли пиццу есть? Но немного, а то мы же уже по вафле съели. У нас будет жир. Но мы прогуляемся перед сном и растрясем все.
– Я не голодна, – еле слышно шепчу я, сгорая от стыда.
Но кого я обманываю? Конечно, я иду с группой в кафе и съедаю ровно столько же, сколько и все остальные. Очередной виток депрессии затягивается, все туже обвивая меня и сжимая мое безвольное тело в своих объятиях.
Большую часть времени в Бельгии я проводила вместе с Уткой, а это означало, что у меня была хоть какая-то дисциплина. Я думала, что такое тесное сожительство с ней пойдет мне на пользу, но все оказалось ровным счетом наоборот. Будучи вместе с ней, высокой, стройной и подтянутой, я всеми силами старалась соответствовать, выбирая на завтрак-обед-ужин то же, что и она. Кормили нас там отвратительно, и в основном мы питались бутербродами на завтрак и ужин, наслаждаясь обедом в университете. На обед мы могли бесплатно есть сколько хотим и что хотим, с одним условием – все должно было поместиться на одну большую тарелку. Сначала я скромно брала только салат и немного мяса или рыбы; но, вконец осатанев от вечных бутербродов два раза в день, вскоре в обед я уже накладывала себе горы еды. Ела я это все под неодобрительные взгляды своей подруги, с которой мы так любили обсуждать наши жиры. Только у нее их не было.
После бутербродного ужина мы частенько садились на велосипеды и отправлялись кататься, иногда доезжая до соседней деревни. Несмотря на всю нашу увлеченность тематикой похудения, мы никогда не отказывали себе в розовом вине и хрустящих голландских вафлях с карамельной прослойкой, почти каждый день балуя себя и тем и другим. И если Утка благоразумно могла съесть одну вафлю и потерять к ним всякий интерес, я не могла успокоиться, пока не доедала всю пачку.
Вынужденный самоконтроль в течение дня ослабевал и разбивался на тысячи осколков после вина, и мне срывало все тормоза. Я сметала все на своем пути, все, что плохо лежало.
Апогей моей болезненной зацикленности наступил в последний день наших занятий. Точнее, вечер. Мы, как всегда, выпили бутылку розового вина на двоих, а затем присоединились к другой компании, также празднующих окончание курса. Вино лилось рекой, и мы с Уткой были конкретно пьяны. Мы весело шатались по комплексу, кидали огрызки яблок с лестницы, били бокалы об каменный пол, потом зачем-то выбросили мои балетки через забор в соседний дом.
– Сладкого хочется, – лопочет Утка.
Мой мозг затуманен алкоголем, а пьяная я не имею никаких лимитов. Услышав ее слова, я тут же обрадовалась, ведь это санкционированное пожирание сладкого без боязни общественного порицания!
– Давай посмотрим, что есть в общем холодильнике, – предлагаю я ей. – Все равно завтра все уезжают, и никто даже не заметит!
Мы идем к общему холодильнику, не встретив никого на своем пути. Находим внутри несколько чьих-то шоколадных пудингов (простите нас, мы были не в себе!) и, хохоча, открываем их. Ложки у нас не было, и мы, умирая от смеха, едим их пальцем. Мы грязные, но довольные, чувствуем себя этакими хитрыми препреступниками, обдурившими всех.
– Ладно, я тебя догоню, – говорит Утка. – Мне надо в туалет.
Слегка заплетающимися ногами я иду по коридору в нашу комнату. Вокруг тихо и никого нет. Вдруг я замечаю, что дверь одной из комнат приоткрыта. Без какой-либо задней мысли я из любопытства заглядываю внутрь. Внутри никого нет, только по кровати разбросаны вещи и лежит полусобранный рюкзак. Я узнаю вещи одной из девочек и, замерев на месте, несколько секунд осматриваю комнату. Тут мой взгляд цепляется за шоколадку, лежащую среди вещей на кровати. Мой больной мозг командует взять ее, и на ватных ногах я выхожу из комнаты.
По пути в нашу комнату я проглатываю сладкий батончик, даже не рассмотрев название. Я прячу улики в виде обертки в карман и совершенно не испытываю ни малейших угрызений совести.
– Ты где ходила? – спрашивает Утка, когда я наконец вваливаюсь в нашу комнату.
– Да так, тоже в туалет зашла, а потом встретила ребят, – ловко вру я, направляясь в ванную. Там я запираю дверь и вызываю рвоту.

Швейцарская любовь

На Кипр я приехала раздосадованная. Конечно, ведь мне не удалось похудеть в Бельгии. Как бы я ни старалась, сколько бы обещаний я себе ни давала, все они оказывались пустыми. Мои надежды отлично выглядеть были окончательно разбиты об суровую реальность: в купальнике я выглядела как молочный новорожденный бегемотик – бледная и пухлая. Моя верная школьная подруга Жучок, с которой я приехала, была полной моей противоположностью: худая и поджарая, с загоревшей оливковой кожей и здоровым отношением к еде.
Жучок была олицетворением героини романа Шарлотты Бронте, которую она нежно любила и читала в метро. Замусоленный томик с цветной закладкой всегда лежал в ее сумочке. Нежная и утонченная, кроткая и женственная, она как будто жила в девятнадцатом веке, что, однако, не мешало ей вместе со мной весело проводить время. Жучок была единственной в моем окружении, кто стремилась одеться поскромнее, пока все остальные мои ровесницы покупали лифчики пуш-ап и каблуки повыше. Ее манеры и поведение меня так вдохновляли, что в ее присутствии мне тоже хотелось стать чуточку более плавной и чувственной. Этакой музой поэта, сидеть где-нибудь в парке со сборником стихов, задумчиво теребить локон и мечтательно смотреть вдаль.
К сожалению, это все было не про меня. Слишком резкая, слишком громкая, слишком стремительная, я не могла стать похожей на Жучка, как бы ни старалась. Но находясь рядом с ней, я подпитывалась ее энергией и подстраивалась под ее ритм жизни. Проведя бок о бок более недели на Кипре, я радостно изучила Жучьи повадки и примерила на себя ее распорядок дня, частью которого были неспешные трапезы: обязательно красиво оформленные и максимально полезные. Жучок не запихивала в себя килограммы еды, стыдливо прячась от людей. Она не проглатывала куски непонятно чего без разбора. Каждым кусочком она наслаждалась, смаковала вкус и никогда не переедала. Так же как я ненасытно поглощала все, что попадалось под руку в моменты компульсива, так же я впитывала в себя манеры Жучка, жадно и бесцеремонно подсматривая за ее поведением, стремясь подражать ей во всем.
Что ж, в каком-то роде мне это помогло. Меня дисциплинировало совместное проживание и проводимое вместе время. Я впервые искренне хотела изменить свое поведение. Жизнь дала мне небольшую передышку, и однажды горячим киприотским вечером, на какой-то очередной вечеринке мы познакомились с компанией швейцарцев, из которой мы выделили двух друзей.
Они были божественно красивы своей швейцарской красотой – высокие блондины с идеально прямыми носами, умело танцевали не хуже Тимберлейка и говорили с немецким акцентом, который был умопомрачительно привлекателен. К счастью, по-английски они говорили плохо, поэтому оценить их умственные способности мы не могли. Оно и к лучшему, ведь в нашем воображении мы познакомились с Зевсом и Гераклом, практически со сверхчеловеками, и было бы досадно разочароваться.
По возрасту они были нашими ровесниками, и у нас не было ни капли сомнения, что они тоже студенты. Вся компания была очень модно одета, нас с Жучком всегда угощали коктейлями, из чего мы сделали выводы, что наши швейцарцы – модные и богатые студенты из непонятного нам региона. Мне казалось, что они наверняка будущие компьютерщики, Жучок же упорно считала их студентами-юристами. Откуда они, мы так толком и не поняли. Это не мешало нам ночи напролет танцевать, но однажды днем любопытство взяло верх, и мы все же решили выяснить, на кого именно они учатся. Ну, или на худой конец, где конкретно они живут.
Мы ничего не поняли. Без универсального переводчика – алкоголя – мы вообще с трудом понимали, что они говорят. Как мы общались все эти дни? И ведь ни разу не возникало недопониманий.
– Я из Лцрнвле, – терпеливо говорит мне Моя Швейцарская Любовь.
Что? Люцерн? Вале? Ничего не понятно. Ну ладно, наверное, не так уж важно, откуда он. Все равно мы больше не увидимся. На кого же он учится?
– У моего отца… эти… как это… ну … овцы! – он разводит руками, показывая мне, видимо, стандартный размер овцы.
Мы с Жучком недоуменно смотрим на него, потом недоверчиво косимся друг на друга. Какие еще овцы? Что он несет? Разве они не студенты-юристы из богатых семей?
– Я пасу овец! – гордо объявляет мне Моя Швейцарская Любовь.
Мы с Жучком тут же притихаем, потому что никак не ожидали такого поворота и не знаем, как реагировать. Наше узкое мышление не предполагало, что вокруг нас люди занимаются совершенно разными делами и не все молодые люди учатся в МГИМО или МГУ. Мы почему-то искренне считали, что раз мы такие умные и крутые, то и все вокруг нас должны были быть такими по умолчанию. Швейцарец-овцепас улыбается нам своей лучезарной улыбкой, которые бывают только у голливудских актеров, и больше мы к этой теме не возвращаемся. Овцы или не овцы, мы выкидываем этот разговор из головы и продолжаем веселиться.
Веселье – это было именно то, чего мы ждали от этой поездки. Необременительный роман длиной в неделю, ничем не обязывающий и ничем не заканчивающийся. Эндорфины атаковали мой мозг, а серотонин лился прямо-таки через край, практически из ушей. Конечно, я и думать забыла о еде, ведь каждый день было столько всего интересного! Идеальные условия для соблюдения Жучьих ритуалов. За приемами пищи мы подолгу обсуждали наши приключения и эмоции, и ни разу за это время у меня не возникло желания наесться до отвала.
Напротив, я впервые за долгое время могла сидеть за чашкой кофе и наслаждаться круассаном, не боясь, что это, возможно, за собой повлечет. Моему счастью не было предела, я практически чувствовала себя адекватным нормальным человеком. Временами я даже могла не доесть свою порцию, что было на меня совсем не похоже. Честно говоря, у меня до сих пор внутренний психологический блок на выброс еды. Я просто не могу выбросить остатки и обязательно всегда доедаю все на своей тарелке.
Эта же жадность не дала мне выбросить остатки лимончелло, который мы с Жучком купили по пути на Кипр. Огромную бутылку нам было не осилить в одиночку, и мы решаем пригласить наших швейцарских друзей к себе в номер помочь нам. За день до этого мы каким-то образом умудрились сломать мини-холодильник, поэтому бутылку пришлось оставить в ванной – там было прохладнее. Поздно вечером (или уже рано утром?) мы всей дружной компанией вваливаемся в наш номер в предвкушении лимончелло. Я иду в ванную за бутылкой. Швейцарцы напрягаются и спрашивают: почему мы храним алкоголь в ванной, а не в холодильнике? Жучок пытается объяснить, что мы сломали холодильник, но они не понимают потому что… Потому что мы вообще друг друга не особо понимаем без алкоголя, будем откровенны. Они говорят нам, что это странно, а Жучок в порыве спасти ситуацию мило улыбается и говорит что-то типа «рашн традишн».
В то же время я с ужасом обнаруживаю, что пока нас не было, наш лимончелло уже кое-кто успел опробовать, а именно муравьи. Мы плохо закрыли крышку, и пронырливые букашки забрались внутрь. Вся бутылка была покрыта ползающими муравьями, и о дегустации можно было забыть. Я выношу бутылку в комнату, роняя муравьев на ковер.
Наши швейцарские друзья испуганно уставились на нас, слегка побелев. Они еще не поняли, шутка это или очередная русская традиция, и на всякий случай попятились к двери. Не, ну а вдруг мы сейчас заставим их пить это прямо с муравьями?
– Отстой! – кричит Жучок. – Это был наш единственный алкоголь!
– Отстой, – вторю ей я. Планы разрушены, пить нечего. – Пойдемте выльем это с балкона.
Швейцарцы явно обрадовались тому, что их никто не заставит пить муравьиный лимончелло, схватили бутылку и бодро выскочили на балкон. Мы вышли следом, и нам открылся чучудесный вид: розоватый рассвет над морем, пальмы чуть колышутся на ветерке, два наших Аполлона с бутылкой лимончелло, покрытой муравьями… застыли перед соседним балконом, открыв рот. На нем две потрепанные жизнью тетки, полностью голые, но увешанные золотом, не спеша курили. Одна из них лениво повернулась к нам и выпустила дым прямо в лицо швейцарцам.
– Ну и че уставились? Женщину никогда не видели?

протянула она на чистом русском.
После этого наши друзья решили, что с них хватит, и они больше не хотят связываться с чокнутыми русскими, и вообще, пойдут-ка они пить пиво. Нам всучили обратно нашу липкую бутылку, и они быстро ретировались, сердито бормоча себе что-то под нос на немецком. Или французском.
Жучок вздохнула. Это был конец нашего швейцарского романа с овцепасами из Лцрнвле.
Тем временем наш прекрасный отпуск подходил к концу. Скучать нам было некогда. Думать о еде тоже. Мой курортный роман нисколько не огорчал меня своим логическим завершением, гораздо больше меня печалил тот факт, что я возвращаюсь домой и остаюсь один на один со своим унынием. Ведь рядом больше не будет восхитительного вдохновляющего Жучка и толпы поклонников. Будут унылые серые будни, бесконечная учеба и сестра с ее бойфрендом.
Тоска начала меня захлестывать уже в аэропорту, поэтому перед самолетом я шаталась по дьюти-фри. Чтобы хоть как-то себя порадовать, я покупаю кучу ненужных вещей: духи, помаду, крем для рук, крем для тела, новую тушь. В какой-то момент тоска становится настолько невыносимой, что я покупаю несколько шоколадок. Есть перед Жучком мне их не хочется. Одну я съедаю, пока брожу по магазину, остальные я ем в туалете аэропорта, заперевшись в кабинке. Потом все предсказуемо: привет, булимия, давно не виделись!

Осень

Родители уезжают обратно, и возвращаются унылые будни.
Чтобы как-то компенсировать свои растущие комплексы, я начинаю ярче одеваться и сильнее краситься. В моем гардеробе появляется много цветных вещей, аксессуаров, платьев оригинального кроя, разноцветных колготок. Мне кажется, что я выгляжу неплохо, и за буйством красок гардероба я в упор не замечаю буйного расцвета пагубных пищевых пристрастий и привычек.
В это время компульсивное переедание из психологической зависимости переросло в настоящую физическую, и я, к своему ужасу, начала ощущать ее проявления. Однажды я ехала в метро и рассматривала людей напротив. Поезд останавливается, и в вагон заходит очень толстая женщина. Она отвратительна. С нее градом течет пот, она громко дышит и напролом идет к свободному месту, расталкивая своим грузным телом стоящих на ее пути пассажиров. Я отвожу взгляд. Женщина садится. Поезд трогается. Мы едем. Я по-прежнему украдкой рассматриваю других людей, стараюсь не смотреть на нее. Но вдруг что-то в ее поведении меняется: женщина начинает заметно нервничать, ерзать на сидении, вытирать пот с лица. Она явно испытывает колоссальный стресс, лицо становится сначала пунцовым, затем багровым, руки ее трясутся. Она пытается сдерживать себя, как может, потом стремительно ныряет в сумочку, достает оттуда шоколадный батончик и жадно в него впивается. Проглатывая шоколадку, она не замечает ничего – ни осуждающих взглядов, ни откровенно презрительных усмешек стоящих рядом. Ей все равно. Она пожирает этот несчастный сникерс, который исчезает за пару секунд. Закончив с ним, она вновь успокаивается, промакивает лицо платком и закрывает глаза. Ее тело вновь расслабляется, и она откидывается на спинку кресла без движения.
Сказать, что я была шокирована – это значит ничего не сказать. Я была поражена! Я впервые увидела, как демон зависимости от еды проявил себя на людях, подчинив себе силу воли и остатки стыда несчастного человека. Это было не просто желание съесть шоколадку, нет. На моих глазах развернулась настоящая битва между этой несчастной женщиной, отчаянно пытавшейся подавить желания организма, и физической зависимостью, которая оказалась сильнее. Это было похоже на схватку наркомана и его бунтующего тела, под пыткой ломки требующего очередную дозу.
Примерно в то же время я начинаю замечать подобные признаки и в своем поведении. Я могла выйти из автобуса, стоящего в пробке, потому что мне до трясучки хотелось купить шоколадку, да, вот-прямо-сейчас. Я могла психовать из-за того, что до окончания лекции оставалось еще целых десять минут, ведь это на десять минут дольше терпеть, пока я не смогу побежать в магазин. У меня тряслись руки, тело била мелкая дрожь, зубы скрипели. И да, меня тоже прошибал холодный пот, а в мозгу билась одна-единственная мысль: «Скорее-быстрее-нужно-проглотить-что-то». В те моменты я ничем не отличалась от женщины в метро. Мне было стыдно. Мне было больно. Но я ничего не могла с собой сделать, мои демоны уже настолько обжились в моей голове, что командовали парадом теперь они, а тело просто подчинялось. Отныне мое тело больше не принадлежало мне. Оно сломалось. Оно было больно. Не могу сказать, что я не понимала этого. Глупо было бы отрицать, что со мной происходит что-то не так. Но тогда я почему-то думала, что это не тело заболело, а что я проявляю недостаточно силы духа, и надо бы взять волю в кулак, и вообще вот возьму и как сяду завтра на диету! И за ночь мгновенно решу все свои проблемы!
В один далеко не прекрасный, но более ничем не примечательный день я возвращалась из института. На мне были старые брюки сестры – обтягивающие леггинсы с «мокрым» эффектом. Плюхнувшись на свободное место в метро, я услышала характерный треск – это порвались мои замечательные брюки, не удержавшись под натиском жира на пузе. Стало очень стыдно и обидно и пришлось унизительно натягивать кофточку пониже. «Пора худеть, – решаю я. – Вот теперь точно».
Конечно, простые намерения не могли вытащить меня из того болота, в которое я загнала себя сама. Родители вернулись в другую страну, и за мной вновь никто не следил, поэтому я продолжила чередовать свои пиршества с голодовками. Я мастерки скрывала свои проблемы, и никто даже не догадывался, что на самом деле происходило в моей жизни. Я по-прежнему была очень общительна, у меня было много друзей и знакомых.
В это время, прямо посреди семестра, к нам в группу по английскому неожиданно переводят девушку из другого потока. Женя была очень милой и стеснительной, и я решаю проявить дружелюбие и разговорить ее.
– Знаешь, ты так оригинально одеваешься, я бы хотела тебя пофотографировать, – говорит она. – Я увлекаюсь фотографией, и было бы классно устроить тебе фотосессию, такую… яркую!
Фотосессию? Мне? Я до глубины души польщена и, похоже, сейчас лопну от восторга. Еле сдерживая сбившееся дыхание, я говорю: «Давай», как будто фотосессии для меня – обычное дело. На деле я вечером не могу уснуть, обдумывая все детали предстоящей съемки и продумывая желаемые образы до мелочей.
И вот фото сделаны, загружены во все соцсети, а моя самооценка взлетела до небес. Снимки действительно получились хорошие, снятые на профессиональный фотоаппарат, они явно превосходили по качеству все уже имеющиеся у меня фотографии. Но это была… не я.
За обилием красок и цвета скрывалась грусть, за напускным позитивом сидела депрессия, а за заразительным смехом и улыбкой чеширского кота пряталась неуверенная в себе девушка, готовая в любой момент расплакаться.
Но этого никто не видел. Ведь фото передавали совсем другое настроение.
Как это обычно бывает, на красивые фотокарточки моментально отреагировали молодые люди, которые тут же начали заваливать меня сообщениями. Одним из них был ЧП, Человек-Праздник по жизни и настоящее ЧП для моих нервов на несколько лет вперед. Справедливо ожидая, что он знакомится с той красочной и беззаботной девушкой с картинки, ЧП ожидал от меня того, чего я ему никак не могла дать: легкого отношения к жизни, беспечности и ощущения праздника каждый день. Если он просыпался с чувством полного блаженства и исследовал мир, как ребенок, то я, скорее, открывала глаза и тут же погружалась в пучину своей внутренней темноты, желая забыться и заснуть обратно.
Перед нашим первым свиданием я торопливо заедала стресс бутербродом с колбасой, а торчащие бока стыдливо прикрыла кардиганом. Пожирнее нарисовала стрелки на глазах, ведь глаза – врата души! «Он посмотрит в мои бездонные глаза, увидит всю глубину и красоту моей души и влюбится», – решила я. Вуаля! Я неотразима.