Глава 2. Возвращение в свой родной мир

 

     Он снова видел везде белизну, приземлился, вновь приобрёл телесные очертания. Ему было привычно чувствовать себя таким, привычно лететь, как свет, ведь фактически и одно, и другое из этих воплощения воспринимались как единое «я». Высокий беловолосый юноша до сих пор был немного под впечатлением. Пусть и почти забытые, увиденные недавно и пережитые на себе события той странной жизни, до боли напоминали Его собственные ощущения. Хотя в жизни всё было не так. И всё же так близко и так знакомо, что Он нехотя поверил в сказку, о которой здесь когда-то слыхал.

     По её сюжету, каждый Ангел однажды находит ту жизнь, которая становится для Него самой любимой и к которой Он возвращается снова и снова. Он может изменять её до ста раз, до тех пор, если не переключится на иную, проживать в ней, сливаться с ней, забывая напрочь о собственной реальности, собственной работе и жизни…

     Крылатый стоял на распутье дорог, точно забыв, в какую сторону возвращается. Пятница подходила к концу, и жизнь Ориби – была на данную минуту последней в списке. В выходные можно быть снова стать самим собой, не притворяясь, не вживаясь ни в кого, ничего не изменяя и не доказывая… Просто быть. И просто существовать. И жить. Не отвечать за свои слова перед Космосом. Становилось смешно от мысли, что это и есть причина коротких выходных и длинной, как вечность, недели. Но так и было.

     Он медленно брёл домой, немного покачиваясь, всматриваясь в белизну горизонта. И думая. В эту пятницу мыслей оказалась гора. Кажется, ещё никогда прежде не бывало с Ним чего-то подобного. Никогда не бывало и так, чтобы Он не помнил никакую другую жизнь, кроме последней жизни. Их ведь было сегодня много. Обычно хоть пару слов, а тут – пустота, как и не было! И только Ориби. Его имя. Его внешний вид… Его мир. Он стоял прямо перед глазами Ангела, навязчиво мерещась в каждом прохожем.

     Идущий даже остановился – так сильно было это странное наваждение. Думал, пройдёт. Ага. Ничего никуда не исчезло. Всё так же рябило в глазах, пёстрые цвета начинали напрягать зрение. Привыкший жить в белизне, Он едва ли мог увидеть в округе какой-нибудь другой цвет. Хотя цвета были. Просто не такие насыщенные.

     В первую очередь, Его же фиолетовые глаза. Однажды Он одолжил их у какого-то также сильно понравившегося «персонажа». Но то ли у него были такие глаза, то ли сам он, или что-то в нём было такого цвета, белокурый помнил с трудом. Он только знал причину возникновения подобного цвета. И на этом память заканчивалась. Так бывало, когда проходило время.

     Просто потому, что так здесь было принято. Каждый мог что-то взять от того или иного воплощения. Если, конечно, захочет. Если что-то понравится. Не только глаза, но и облик, весь внешний вид – принадлежность к той или иной расе, а словом, наверное, всё. Всё, что только можно представить!..

 

     Практически у каждого жителя этого мира было что-то, ранее не принадлежавшее ему. И даже у этого существа с красивыми лиловыми глазами помимо глаз было ещё кое-что. Само тело. Человеческое. С трудом Он мог вспомнить, от кого и при каких обстоятельствах одолжил его. Но теперь Он такой. Стал таким. А раньше, как все, был светом.

        Просто иногда подобные действия даже считались нормой – можно и нужно было брать что-то «на память», а что – уже не столь важно. У каждого в доме находились миллионы вещей, или хотя бы десятки, взятые с помощью такой прекрасной возможности. Дома, элементы интерьера и мелкие вещи, внешность, одежда, даже какая-нибудь еда – всё это могло появиться в Их жизни. Важным оставалось одно – взять можно было только одну вещь. Одно что-то. Поэтому нужно выбрать.

      …И Он выбрал. Постарался изо всех сил. И взял себе от мальчика имя. Самый неожиданный выбор. Но такой главный. Рано или поздно каждый подобный крылан олицетворял себя с кем-то из подопечных.

    «Кажется, это, действительно, есть я. Тот самый я, какой есть. Каким себя чувствую. Каким вижу... И какой мне особенно нравится.»

     Имя печального паренька вскоре закрепилось за Ангелом. Не имевший ранее ничего, Он как будто отыскал своё «я». И Он был рад. Очень рад.

   …Так началась жизнь Ангела по имени Ориби.

 

       Он любил выходные, страсть, как сильно любил! Как человек, который слишком много работает, но не имеет возможности передать эту работу другому. И в тоже время любит её, работу и весь этот мир, этот уклад мира. Впрочем, укладу здесь ещё никто не противился, не мог отказаться от предписанного Высшим законом, даже если бы и захотел.

     …Вернувшись в дом, Ангел, наконец-то, мог уже отдохнуть. Снять свои высокие сапоги, расправить тяжёлые крылья. Дать им возможности усесться рядом с Ним на диван или лечь, а глазам начать бегать по полкам и снова находить полюбившиеся сердцу предметы.

    Да, чего только не было здесь… Безделушки и довольно дорогие вещицы: гранённые драгоценные камни, фотографии своих подопечных, перья различных пришельцев, подарки, подаренные ещё «внутри» воплощения… Он то и делал, что водил глазами по всем этим шкафчикам, полочкам и по стенам, вспоминая одну историю за другой, точнее элементы историй.

     Как же их было много! И вещиц, и столько же много историй. Сложно сказать, кого больше. Как-то и тех, и других.

     Вот и горшок, и цветок, поднимающий всем настроение, точнее могущий поднять его в том мире, откуда он прибыл. Красивый изогнутый нож, сверкающий алыми вставками, которым был побеждён злодей, и который считался ценностью ещё «там». Небольшой сундучок, созданный из панциря редкого зверя; помнится, не так давно Ориби сам сделал его таким – животное не вынесло грань миров и погибло, оно буквально растворилось, рассыпалось в пыль, а «броня» его осталась навечно. Этим самым красивым ножом и другими необходимыми приспособлениями вырезал, сделал лучшим на вид. И складывал туда другие свои «мелкие» вещи. Держал как шкатулку для драгоценностей.

     А ещё… Засушенные листы удивительных чужих нам растений, предусмотрительно помещённых в стеклянный лист, а также банки с опасными, но прекрасными и совершенно невероятными существами. Увы, уже тоже мёртвыми. Умершими ещё там, но бывшими ещё «тогда» дорогими… И много-много всего. Отправляясь в понедельник на смены было даже интересно узнать, что именно ты получишь в «подарок» на следующий новый день. И не один подарок. По одному – за каждую жизнь.

 

     Комнаты подобных Ему существ в каком-то смысле можно было бы даже назвать музеями, музеями всех прожитых жизней, музеями воспоминаний, или музеями истории в целом. Потому что здесь были собраны все сферы жизни и разные – далёкие и близкие – уголки космоса. Вселенная и Силы распоряжались так, что редко удавалось попасть в один и тот же мир дважды, если только спустя много лет. Ангельских лет. Почти вечность… Поэтому и можно было посетить почти все живые миры.

       А иногда не только живые. Но такое случалось редко. Описание чего-то подобного считалось не лучшей темой для разговоров. Это – почти табу. Или вторая легенда.

 

     Вот так вспоминалось всё, давнее, старое и уже почти напрочь забытое, воскрешалось в памяти, после опять забывалось. Пока Он лежал, устало вытянув свои ноги и крылья, и медленно впитывал Силы, Его мысли были свободными, а потому могли парить выше птиц.

       …Но после Он встал. Сделал пару шагов по своей комнатке, не такой уж большой, как хотелось бы, но это, как вы уже поняли, до следующего «хорошего» дома, следующей хорошей работы, следующего вознаграждения. Развернулся в сторону другой комнаты и почувствовал жгучий голод…

 

    Стоит ещё сказать, что до таких вот «подарков» у вечно живых и вечно летающих жителей не было совсем ничего. Они рождались из пустоты. В прямом смысле этого слова. Не было ничего и никого, кого можно было бы назвать причастными к этому делу. Изначально была только мысль. И мысль творила реальность.

       Существовал негласный «свод правил», где было сказано, что надо делать, как жить и как выжить. Что приобрести первым, а что взять потом. Что может пригодиться, а что будет в последствие выброшено в бездну забвения, убрано ради чего-то иного. Что лучше, словом, не брать вообще и чем заменить это что-то.

    Поэтому сначала – дом, или какое другое жилище, после еда, уют. И только потом все безделицы. Чем больше их, тем больше, значит, лет всезнающему белому существу. Тем больше Он повидал, тем больше пережил жизней. Тем больше узнал и прошёл…

    Так как не было верхней границы возможностей, жизнь некоторых существ превращалась в подобие безумного коллекционирования. И пусть этот «музей» был виден отнюдь не всем, и не у всех было время зайти в гости, посмотреть, обсудить, расспросить, что это, зачем и откуда, то чаще всего «базар» предназначался лишь для себя. Собственная копилка воспоминаний. Или опыта. Огромный багаж-базар.

     Но что я говорю, иногда крылатые всё же могли позволить себе поразвлечься и пускались очень охотно в длинные истории-откровения. Каждый понимал такие рассказы с точки зрения пережитых им жизней, потому не всегда полностью, не всегда правильно, но в любом случае понимал, сравнивал, делился своим жизненным опытом – и это было то самое, в чём Их сближала работа.

    Конечно, огромные замки и даже собственные летающие острова, в которых жили самые могущественные, сильные и умелые мастера своего доброго дела не должны были становиться целью для молодых начинающих Ангелов. Да, им, конечно, хотелось стремиться к такому, расти по карьерной лестнице, но расти надо тоже уметь. Красивый снаружи замок может оказаться пустым – без единой вещи внутри, холодным, грустным и даже пугающим. Кого обрадует такой «успех»? Древние говорят: «Испугает».

 

       …Он отпил воды и решил, что также стоит перекусить. Раздобыл фруктов, а после опять прилёг. Сладкий сок ещё не полностью стёрся с губ, и хотелось ещё – продолжения. Кажется, оставалась ещё какая-то работа с тех выходных. Ориби не до конца о ней помнил. Было только странное чувство, но оно могло быть и ошибочным. Согласитесь, сколько мыслей и воспоминаний могли кочевать в жизнь ангелоподобных существ из жизней их подопечных? Если бы память предусмотрительно не стиралась, можно быстро сойти с ума. Некоторые сходили…

      А память была и хорошая. Некоторые события, пусть вкратце, но оставались там. Эти самые лучшие и любимые моменты историй, которые чаще всего были связаны с упомянутыми выше вещами. Или просто с теми эмоциями. Какими-нибудь. На любую, «свободную» тему. Поэтому, кто может знать, может, неоконченная работа родом из тех измерений? Из прошлых увиденных жизней? Из прошлых Его воплощений?

     И всё же нет. Встав, Он увидел дело. Надо было закончить, но Силы ещё не вернулись. Ожидая их, можно было бы сделать что-то другое. Ведь что-то хотелось сделать. Даже будучи уставшим, но действовать. Хоть как-нибудь... Такую привычку выработал Он у себя посредством этих самых доверенных жизней. Ведь только Он, Он один, был в ответе за них, неоткуда ждать помощи.

     Но оставалось ждать – с Силами всё же лучше. Сидеть на мягком диване, расставив крылья в разные стороны. Доедать оставшиеся фрукты. И опять смотреть, опять думать. Ангелоподобные существа были лишены иных ненужных занятий, могли существовать лишь на Силах, практически не занимаясь ничем кроме работы, не испытывая ни в чём потребности. Жить, как говорят люди, «в образе». Совсем ничего не есть. Не пить. Разумеется, даже не спать. Но не всегда. Только до превращения.

     А он уже превращён. Он выбрал себе свою внешность. Стал похожим на человека. (Возможно, и из-за этого так сильно сблизился с Ориби?) Поэтому ел, поэтому испытывал голод, холод и жар и в тоже время, когда очень хотел, мог снова стать ярким светом и улететь, умчаться далеко-далеко. Обычно подобным манёвром пользовались многие в пятницу – чтобы сбежать с работы и не остаться на лишние пять «вечных» минут.

    Он засыпал так же, как человек, и во многом другом был таким же. Радовался обычному сну, прикосновению к тёплой кровати. Самому факту сна и тому, как приятно потом просыпаться. После кошмаров, после всех невозможных и невиданных ужасов – открывать глаза и оказываться дома в постели! Есть, вкушая различные вкусы, и чувствовать, различать разные запахи и прикосновения. Это ли не верх совершенства?.. Скажите, все вы?

      Особенно это всё радовало по вечерам и ночам в пятницу. Потому что в течение этой недели можно было (и не один раз!) очутиться в шкуре демона или вампира, или другого холодного или бездушного существа, не есть, не пить и не спать, разучиться совсем это делать. И в тоже время хотеть. Подсознательно, не мыслями своего подопечного, а своими, собственными, доступными разве только во сне.

     Ориби засыпал с мыслями, что всё получилось странно. Закрывал глаза и снова видел себя тем мальчишкой, ощущал им, буквально физически чувствовал эти длинные и тонкие руки, поджатые коленки, ноющие царапины и впалые щёки, повидавшие на себе сотни слёз… И это было до того жизненно, до того знакомо и близко, что Он не переставал дивиться себе: отчего это всё так знакомо? Да, Он им был, но Он был и другими созданиями, людьми и пришельцами, и даже один раз звездой… Так почему же именно этот мальчишка? Этот, как его звали, Ориби?

    …А ответ был так лёгок и прост – его просто выбрало сердце.

 

      Он припоминал, как и почему стал человеком, но всё же это было давно. Давно даже по Его меркам – несколько столетий-тысячелетий назад. Что-то было такое особенное в одном из тех «подопечных», это что-то и повлияло.

      Кажется, имела место любовь. Из-за неё всё казалось таким возвышенным. Мир буквально парил в розовых красках-тонах. И в тоже время это был самый обычный мир. И самая обычная жизнь, каких в таких мирах миллионы…

      И Он вспомнил. Себя в роли одного из влюблённых. И того, кто принимал и дарил Ему эту любовь. Свою второю половинку с уже забытым, потерянным в вечности именем… Не помнил его, но видел, как сегодня, глаза, и белую её бледную кожу, их совместные дни, прогулки на свежем воздухе, немного холодные вечера, тёплый шарф, аромат кофе в постели и маленькую смешную собачку…

        Наверное, Он влюбился по-настоящему. Не только тот человек, но и сам Он. В того человека, его жизнь, его женщину. Во всё это, такое призрачное теперь, точно сон.

      Запомнил запах её волос, тёмных, цветом, как шоколад, её духов, её кожу и даже некоторые её короткие слова и фразы. Их жаркие и в тоже время трогательные объятия, наполняющие любовью весь мир. И её или его громкое биение сердца. Кажется, что оно также сыграло роль. И теперь было с Ним и здесь, вместе с той вечной любовью…

***

        …Получается, Он уже знал, что возьмёт в подарок на сей раз? Думал об имени или искал его? Подсознательно, да, давно, кажется, намеревался так сделать. Думал, а иначе нашёл бы в руках предмет. Я даже могу предположить, что им мог бы стать тот красный камень, тот самый связанный с жизнью кулон, памятный ещё в «старой» жизни вампира-писателя.

     И, возможно, он также появится. Однажды. Когда-нибудь… Крылатый уже знал, что обязательно вернётся к Ориби. Он думал. Он так хотел.

 

 

Дополнение к главе 2

 

          …Он мог летать и в полёте выхватывать любой попавшийся светящийся «шарик». Энергия пульсировала и переливалась, и загоралась огнём, как только касалась пальцев. Фигура тотчас застывала и медленно, и аккуратно опускалась вниз на мраморный пол.

       Со стороны это напоминало оцепенение. Казалось, будто величественное белоснежное существо просто замерло, прикрыло глаза и сейчас, наверно, о чём-то думает. О чём-то приятном Ему или будничном, совсем скоро Оно откроет глаза и снова пойдёт, полетит…

     Ориби чуть дрожал от невидимого тёплого ветерка. И видел перед собой дни и годы, что тянулись так медленно, как тянутся иногда вечера, дождливые дни, тёмные полосы жизни. И таких было много полос – белых, серых и тёмных, почти что впитавших мглу смерти. Однако, конечно, и радостных.

      Правильно сказал, казалось. На самом деле всё было немного не так. Оцепенение было чем-то намного-намного большим. Помимо сомкнутых глаз изменялось всё – сознание, ощущения. Существо больше не чувствовало ничего и не могло понимать себя. Оно в прямом смысле этого слова выпадало из реальности и становилось кем-то другим. Оно чувствовало себя кем угодно, но только не тем, кто Оно. Очень редко случались ошибки – и некоторая незначительная информация просачивалась «за горизонт». Она могла быть неясной, являться во снах или сливаться с привычной картиной мира. В любом случае, даже если она и была, она не представляла опасности, так как не была понята и истрактована правильно. А если всё же случалось… Я о таком не слышал, мне нечего вам сказать.

       …Однажды вечность кончалась. Полосы жизни сливались в один толстый шар, он опять наливался светом и отделялся от кожи дрожащих и тонких рук. Сознание возвращалось. Примеренная жизнь больше прекращала казаться единственной, главной. Она забывалась, напрочь стираясь из памяти, а в руках возникал какой-то новый понравившийся предмет или вещь.

       Это могло быть что угодно, и по сути оно даже могло быть не в руках, а сразу появляться в доме-хранилище. О том, что это могло быть, недавно я делился рассказом.

 

 

Глава 3. Сегодня я – ангел

 

     Он долго не мог уснуть, перед глазами до сих пор плясали картины воспоминаний. Тёмные тени, страшные и ужасные монстры. Всё сплеталось в один единый клубок, даже знакомые вещи напоминали Ему кошмары. …Но вскоре наступил сон.

      Это был сон без снов, тёмный, тяжёлый и мрачный. Он давил на Него, буквально обрывал крылья, пригибал к полу, заставляя притом страдать. Темнота извивалась и на какие-то пару секунд начинала напоминать знакомые очертания. Что-то выскакивало из неё, после опять исчезало, уплывало в безвестную даль. И там навсегда умирало.

      Ему чудилось, что Он идёт. Куда-то неизвестно куда, просто вдаль. Ноги сами влачили крылатого человека. Или не человека совсем. У Него было особое слово на этот счёт. Слово не всем понятное. Ориби также казалось, будто Он вдруг стал ангелом – Ангелом, которому приснилось, что Он человек, которому приснилось, что Он ангел… Так смешно и запутанно, но только именно так.

     …Монстры уходили нехотя. Сливались с тенями, казались теперь безликими. И становились такими. После исчезали совсем. Оставалась только лишь тьма. В голове прекращало шуметь. На неё не давила тяжесть, которая кружилась там прежде, которая буквально изничтожала, разрывала на части Его изнутри, от которой единственным спасением казалась одна лишь смерть. Но умирать ещё совсем не хотелось…

      Как-то довольно внезапно появился спасительный свет. Такой лёгкий, блаженный и призрачный. Он наполнил Его изнутри, и боль, и страх отступили. Вскоре от них совсем не осталось следа, а на смену пришёл свежий воздух. Такой же белый, такой же призрачный и прозрачный. Он наполнил Его лёгкие и всё существо. Он показался весенним, потому что только весной, вздохнув от тяжести снега, бывает такая свобода, такое блаженное наслаждение, лёгкость и… тишина.

     И это, по правде, была весна. А мрак – зима и уныние. Теперь оно отступило. Можно уже отдохнуть. Парень шире открыл глаза и увидел под ногами цветы. Их было немного, совсем немного, а после много, а ещё через миг – вообще тьма. Они буквально уходили до горизонта и терялись за ним, путались вместе с туманным маревом.

      Крылатый понял, что это – хороший знак. Цветы не принесут зла, они могут нести только радость. Потому что это – ромашки. Они излечат его, вылечат от того мрака! Белые лепестки снимут усталость и напряжение. «Надо будет заварить чай…» - даже пронеслось в мыслях. «Посадить ромашки перед домом, чтобы они всегда-всегда были теперь со мной!..»

 

       ...Он проснулся в прекрасном расположении духа. С рук буквально струилась энергия. Всё было так легко, хорошо. Пятничные кошмары стали достаточно частым явлением. «Это от перенапряжения…» - понимал Ориби, но что Он мог изменить? Работа – это работа. Так уж устроена жизнь. А после вспомнил – сегодня суббота! Сегодня Он – ангел. И больше никто другой.

       И в тоже самое время Он никак не мог избавиться от странной печали. Глухая боль продолжала читаться в Его лице. Как отпечаток прошлых событий, она снова делала Его похожим на того паренька. И Ангел буквально повторял его силуэт, неуверенно вставая с кровати, неловко складывая руки и крылья. Он не мог избавиться от того, что всё ещё чувствовал себя им. И это никак не менялось.

        Завтрак не принёс удовольствия. Так же как и лёгкая прогулка по саду. А стоит сказать, что сад, росший возле Его дома, был достаточно любопытным зрелищем, здесь росли и цвели все те растения, по крупицам собранные из разных миров. Растения – цветы и деревья, которые при иных обстоятельствах никогда бы не пересеклись и не встретились. Да только глядя на них, едва ли можно было сказать подобное! Ведь с какой нежностью, любовью и обожанием смотрели склонённые головки амалофауса, каким пониманием и любовью светились лепестки ароденрода, как сплетались между собой ветви андологенских лиан!.. На них можно было смотреть и смотреть, с обожанием, теплотой и надеждой, забыв обо всём на свете, не вспоминая никогда о плохом…

     Но как-то случалось так, что даже среди Сада Забвения мысли в упор возвращались к одному и тому же. В голове пульсировала одна, пока что ещё слабо понятная мысль. Что-то хотелось сделать, точнее придумать и сделать. Ради него. Ради этого парня из снов, такого же парня с крыльями.

     И Ангел вспоминал о событиях, которые так недавно Он пережил и одновременно с тем почувствовал, что прошла почти тысяча лет. Время снова исказилось и странно показало свой ход. И Он вроде бы был и здесь, и там, но только без причастности к изменению. (Менять жизнь и жить этой жизнью можно было только касаясь Энергии жизни, того самого шарика, плавающего в океане бескрайнего Белого мира. Иначе, увы, никак.)

     «Он пережил много плохого и одновременно с тем под конец жизни был счастлив. Столько всего… Однако, плохого больше. И всё равно почему он? Из-за той внутреннее силы, стремлению к жизни? Я не могу понять… - спрашивал себя и мучился от этих вопросов. – Это так странно.» - думал Он и глядел на свои белые руки, точно вглядываясь в них и ища в них ответы. Руки, которые были причастны к десяткам и тысячам жизней и которые показались вмиг чужими и незнакомыми, привычные ранее черточки оказались на других местах или не располагались там вовсе.

     Крылатый тряхнул головой. Наваждение! И снова опустил глаза вниз. Он увидел руки своего подопечного и снова на миг ощутил себя им, по-другому восприняв всё – место, где Он был, и даже этот сладостный воздух. Воздух показался ему ещё слаще, прозрачнее, а удивительные по красоте цветы заставили покрыться мурашками.

     Душа молодого печального человека жаждала чего-то возвышенного. Он всю жизнь мечтал оказаться где-то в подобном месте и одновременно с тем не мечтал – не мог и мечтать, не мог представить чего-то до такой степени потрясающего воображение, хоть и славился неплохим сочинителем. С ранних лет начал писать стихи и рассказы и умер, также будучи верным им.

     Да, этот парень был в глубине души самым страстным романтиком. Мог часами любоваться на закат и рассвет, обожествлять природу и маяться от непонимания окружающих. Таким он был в юношестве, и это едва ли изменилось, когда жизнь его подходила к концу. Даже тогда, чувствуя приближение тьмы, больной и уставший от жизни, он всё ещё испытывал чувства. До последнего верил в появление яркого солнца, или точнее хотел, ему нравился запах дождя, пусть он и не произносил таких слов, и это всё одновременно с тем, что он чувствовал близость неизбежной печали; он как вроде бы даже знал, но принял смерть, согласился и не боялся так, как другие.

 

     …Ориби сидел на скамье, вытесанной из дорого красного дерева, и постепенно раскладывал в голове события той исчезнувшей жизни, того далёкого мира Земли. Вспоминал, находил причины и следствия. Это было на редкость так просто, хотя раньше никогда прежде Он не мог вспомнить настолько много всего.

     Его человек уже пережил смерть, вот почему не боялся её. Однажды в детстве и дважды в юношестве его сердце замирало из-за кинжала, проклятия и невиданной боли. Но он возвращался назад, потому что в глубине так сильно хотел и ждал этого, так сильно не хотел умирать. Хотя, если разобраться в подробностях, он должен был всех покинуть, и целых три или четыре раза Ангел продлевал ему жизнь, невзирая на запреты к подобному. Просто этого хотел и один, и другой. Так удивительно получилось, что они вжились друг в друга и стали ближе самых близких людей. Думали в унисон, совпадали всем, чем возможно...

     …А просто к тому моменту крылатый был малость винен и наказан за свою вину полным погружением в свою работу. Он не раз уже перегибал палку, исправляя то, что не надо было менять, но что Ему очень сильно хотелось. Великие Силы не всегда успевали за всеми следить и иногда оставляли подобное безнаказанным.

    Шалости вошли в привычку, а после стали образом жизни. Он стал вмешиваться в «сюжет» так часто, мотивируя короткой фразой о собственной ненависти к течению неизменного времени и балансу энергий и сил. На самом же деле Он просто ненавидел смерть как таковую и, к слову, не без причины.

 

      …Он был так сильно погружен в свои мысли, что едва ли видел, что стало больше белого света, больше распустилось цветов и больше стало витать в воздухе запахов. Даже какая-то бабочка залетела в Его райский сад. Она, должно быть, так же сильно удивилась симбиозу удивительных редких растений, но продолжила дальше лететь, рассматривая и принимая такой мир, полный красок и ароматов.

        Она подлетела ещё ближе и приземлилась на ладонь существа, сидящего с закрытыми глазами и дрожащего мелкой дрожью. Села, помахала оранжево-синими крылышками и начала перебирать лапками, взбираясь по Его руке выше. Ангел не открыл глаз и не спугнул крылатую, Он медленно поднял руки, обхватив её своими ладонями, замер, задержав сомкнутые ладони напротив груди. А бабочка сидела тихо и не старалась вырваться. Она точно знала, что Он её в жизни не тронет, а Он точно знал, что она обязательно к Нему прилетит. Точно видел насквозь даже через закрытые веки. И, к слову, иногда белый думал именно так.

     Но видел ли Он её в этот раз? Или просто шёл на зов своих нежных возвышенных чувств? Или снова представил себя тем грустным лиловоглазым вампиром-писателем, и это его порыв ворвался в жизнь существа?

 

     …Ориби всё ещё был под впечатлением. Точно опьянённый, не до конца понимающий действительность, мир и себя, был вынужден уйти из Сада и снова побрести в дом. В этот огромный дом, выстроенный Его многолетним трудом, почти каждодневным, мучительным и в тоже время любимым.

      Он поднялся по каменной лестнице, преодолев все нефритовые ступени, и снова вернулся в комнату, из которой вышел пару минут назад. Пока шёл, продолжал думать про того паренька. Точно помешанный, бредить картинами его ушедших дней и годов. История появления лестницы, связанная с удивительными космическими странствиями, отошла навек на второй план, хотя ранее почти всегда заставляла испытывать что-то тёплое и трепетать от каждого взгляда. Пусть и не помнить подробностей, знать, откуда она взялась.

      И так же Его одеяло. Лоскуты различных альвенийских шелков, сотворённых самыми настоящими феями, которые всегда грели и обнимали не хуже Его собственных крыльев, были сейчас холодны, а крылья сложены и прозрачны. (Он не всегда ходил с ними, далеко-далеко не всегда. Особенно когда хотел отвлечься и отдохнуть, становился подобием обычного человека.)

     …И вот Он здесь, снова в знакомой комнате. Снова лежа на диване, укрывшись этим пёстрым «ковром». Он лежал с закрытыми глазами и продолжал «бредить». Так уже это казалось. Прежде подобного не было. Никогда. Не было и чего-то похожего.

    «Возможно, я заболел… Слишком много работал и так мало выделял времени для себя… Катастрофически мало. Нельзя было так, нельзя!» Стройные пальцы массировали виски, голова начинала болеть, и белые длинные волосы рассыпались на шелковом одеяле. Блондин думал о том, что больше нет смысла сомневаться в его состоянии, это – то самое, о чём говорила легенда, и ему срочно надо идти на больничный. А может быть, на покой?

    «В конце концов, и так можно. Хотя бы раз в вечность! Провести это время наедине с собой, пожить этим миром, а не теми придуманными иллюзиями.» -  думал так, потому что иногда ловил себя на такой мысли. Как некий художник или писатель, работая, Ангел выпадал из своей реальности, а после возвращался обратно. Время, проведённое там, было полно удивительных чувств, а также воспоминаний. И всё же оно было искусственным. Для него, для Его мира. Впрочем, сложно сказать.

      Голова не прекращала болеть. Перед закрытыми фиолетовыми глазами по-прежнему плясали картинки-воспоминания. Когда Он открывал глаза, видел всё тоже, но уже не так ярко, когда закрывал – прекращал быть собой настоящим.

     Напротив дивана-кровати лежало небольшое зеркальце. Блестящие лиловые бездны смотрели внимательно друг на друга. Отражённая реальность заставляла верить в себя, и весь этот «бред» исчезал. Только вглядываясь в себя, вдумываясь, Он начинал ощущать себя прежним, не видеть руки руками того паренька, не чувствовать мир его чувствами. Смотрел – и тихо про себя радовался. Ведь, кажется, наваждение уходило.

        Он снова мог быть собой, а впереди ещё почти два дня. Два ангельских дня – на нас с вами бесконечная бездна.

***

     Успокоившись, парень, наконец, смог почувствовать какую-то лёгкость. Впервые за этот день странные грустные мысли отступили от Него, и можно было расслабиться. Но, только осознав это, Он понял, что других дел-то и не было. Он совершил ошибку. Точнее совершал все годы. Он только и делал, что работал, а весь остальной мир буквально переставал существовать. За работу давали «подарки», но таковыми всегда могли быть только материальные вещи. И несколько раз Он грустил, не имея возможности примерить на себя счастливое настроение или радость… Потому что эмоции брать было тоже нельзя. Как и новые жизни.

     Работа нравилась, но иногда приедалась. Новые удивительные сюжеты переставали интриговать и шокировать, начинали казаться банальными и, в конце концов, утомляли. Хотелось чего-то большего, нежели эти видимые блага вроде роскошных садов, дорогих украшений и прочего. Хотелось чего-то, чего Он едва ли мог осмыслить сам. Но сегодня, кажется, понял.

     Это было по-настоящему больно, ощущать, как тебя (пусть и не совсем тебя) убивают, и пронзают кинжалом насквозь. Как физически, так и духовно. Несправедливость вызывала странное чувство, похожее на меланхолию и на боль. На что-то, находящееся на грани них, и одновременно с тем на другое. Больно и одновременно радостно. Ведь это были не только чувства (и боль) Его мальчика, эти чувства также принадлежали крылатому. И Ангел был удивлён по большей мере от того, что кроме тех жизней существует ещё своя жизнь, и она самая непредсказуемая и уникальная! Внеплановая работа, задержки, опоздания и изменения в графике работы нередко лишали даже двух отведённых дней. А совмещать и жизнь, и работу было достаточно трудно. Невозможно, как сказали бы мастера своего дела. Те, кто имели не дома, а замки и притом могли лежать оба дня в море слёз, испытывая к себе странные чувства. И наш парень иногда стремился к подобному, но всё же был совершенно другим.

       Наверное, ввиду этих всех своих мыслей Ему и хотелось сделать, наконец, что-нибудь для себя. Слетать в сторону Бесконечного Белого моря или (опять же) отыскать среди жизней ту жизнь и снова переписать её, подарив юноше надежду на будущее. Лишив его смертей и воскрешений, сделав его жизнь одной и единственной, а значит, изменив всё всю…

    …Наверное, Он мечтал. Просто мечтал, как делают это и люди, и не люди, воображая то, чего нет или что может быть, и что Ему очень хотелось бы. На кухне разогревался напиток. Его любимый мусс, состоящий из разных ингредиентов. Этот немного странный вкус, отдающий терпкой горечью и одновременно с тем освежающий, Он придумал его случайно и сам, совместив разные продукты, также далёкие друг от друга, как и Его растения.

      И, когда уже можно было пить, Он снова лёжал на диване, медленно потягивая любимый холодный напиток. К ногам бросился любимый зверёк, должно быть, учуял запах. Обычно он всегда прятался, нередко забиваясь в пространство между полом и мягкой кроватью, но теперь вновь был здесь. Снова с Ним. Снова на виду и «на воле».

       Блондин очень сильно обрадовался, увидев это существо, даже лучше сказать, так сильно, как будто Он не видел его минимум целую вечность! Желтовато-зелёная шерсть, огромные радостные глаза. Они выражали взаимность и явно показывали, что их обладатель чувствует всё тоже самое, что и его Хозяин.

    Какое-то недолгое время они сидели, обнявшись. Зверёк, подхваченный также в одном из неисчислимых миров, обладал, к слову, спокойным нравом. Он грустил, пока хозяина не было, но никогда не шалил и как будто бы понимал всё, что вокруг него происходит.

     Жаль, но зверьки – это было самое большее, что разрешалось взять. Разумные или неразумные животные не шли, однако, в сравнения с человеком. А ведь как бы могло всё измениться, если бы кто-нибудь разрушил Его одиночество! Один единственный человек – одно единое существо, способное говорить, понимать и сочувствовать, а главное – способное полюбить…

     В Белом Бескрайнем мире были сотни таких, как Он, но каждый преданный собственным мирам и почти нелюдимый, таинственный. Ориби – как будто один и единственный, нуждающийся в тёплом общении со стороны; увы, было так мало существ, которым можно было бы излить свою душу. «Подопечные» не могли считаться такими ввиду очень многих вещей, хотя по логике казались наоборот самыми-самыми подходящими.

 

      …Итак, каждый ангел был почти что маленький бог, он писал судьбы своих героев, воспевал их, поддерживал или приближал к смерти. Точно писатель, поэт или художник, любил, обожал, ненавидел то, что он создавал, или ненавидел и любил одновременно. Он был заперт в своих фантазиях, своих – пусть и фееричных – мирах, и был самым счастливым, и был самым печальным, знал всё обо всех и одновременно с тем лишь о своих персонажах, с негодованием, равнодушием, иногда – злобой отзываясь о мирах других Ангелов… Но так был устроен мир.

 

 

Дополнение к главе 3

        …Это случилось давно. Несколько тысяч лет назад. Может, больше. Ориби любил нарушать правила, списывая всё на юные годы, а потому мог тогда позволить себе много всего, даже больше, чем сейчас делал. И зверёк упомянутый в предыдущей главе появился таким же образом. На самом деле нельзя было брать никакую живность, ввиду опасения за её жизнь и то, что может случиться в последствие. Существовало множество исключений, но в целом это никогда не приветствовалось.

      Но что касается этого зверя, Ориби подхватил его отчасти случайно, когда жил в теле какого-то паренька, так само не прочь нарушившего пару-тройку законов, пусть даже потом умереть, как, собственно, и получилось. В этом мире, полном цветастых холмов, жили довольно жестокие люди. И это, возможно, была даже Земля. Одна из её тысячи версий. Неведомая страна, малознакомые и малообщительные жители-люди. И он, неожиданно добрый для всех, решивший помочь своей доброй тем, кто в этом особенно сильно нуждался.

     Этих зверьков называли там амикунсами и истребляли порой даже без видимой совершенно причины. За одну свою почти человеческую улыбку-ухмылку, за мягкость объятий, за красоту. Выслеживали, засев