Глава XXXIII. Горестныйконец аристократов

Ну и поехал я в тележке к городу и, проехав с полпути, вижу,навстречу другая катит, а в ней, разумеется, Том Сойер сидит. Я дождался, когдатележки поравняются и говорю: «Стой!» – и тут у него рот открылся, что твойсундук, да так открытым и остался. Сглотнул он раза три-четыре – с трудом,точно у него в горле пересохло, – и говорит:

– Я же тебе ничего плохого не сделал. Сам знаешь. Так зачемты возвратился меня изводить?

Я отвечаю:

– Да я и не возвращался ниоткуда, потому как не помирал.

Услышал он мой голос и немного успокоился, но не совсем.Говорит:

– Ты только меня не обманывай – я бы тебя обманывать не стал.Дай честное индейское, что ты не привидение.

– Честное индейское, – говорю.

– Ну, я… я… ладно, я тебе верю, конечно, и все-таки ничегоне понимаю. Постой, выходит тебя и не убивали совсем?

– Нет, совсем не убивали – это я сам всех обдурил. Перебирайсясюда и потрогай меня, если не веришь.

Он так и сделал и успокоился окончательно, и до тогообрадовался, что я жив, просто на месте не мог усидеть. Начал менярасспрашивать, как все было, – приключение же, великое и таинственное, оно немогло не взять его за живое. Но я сказал, что это мы на потом оставим, попросилего возчика подождать, и мы с Томом отъехали немного в сторонку, и я рассказал,в какой попал переплет, и спросил – как он считает, что мне теперь делать? Томпопросил дать ему минуту, сказал, что должен спокойно все обдумать. Думал он, думал,а потом говорит:

– Ладно, я все понял. Переложи мой дорожный сундук в своютележку, скажешь, что он твой. Поворачивай и поезжай назад, только помедленнее,чтобы раньше времени не вернуться, а я поеду в город, а оттуда опять к домутронусь – отстану от тебя на четверть часа, ну, может, на половину. Но, смотри,притворись, что не знаешь меня.

Я говорю:

– Хорошо, только погоди минутку. Есть еще одна штука, про которую никто, кроме меня, не знает. Я тут собираюсь одного негра украсть, отрабства спасти, а зовут его Джимом – и это Джим старушки мисс Ватсон.

Том говорит:

– Как это! Ведь Джим же…

И умолк, задумался. А я продолжаю:

– Я знаю, что ты скажешь. Скажешь, что это грязное, бессовестноедело – ну да и что с того? Я и сам такой – бессовестный – и хочу украсть его, толькомне нужно, чтобы ты об этом помалкивал и никому не проговорился. Обещаешь?

И тут глаза Тома вспыхивают, и он говорит:

– Я помогу тебе украсть его!

Знаете, я просто остолбенел, в меня точно пуля ударила. Этобыли самые поразительные слова, какие я когда-нибудь слышал, и должен сказать,Том Сойер здорово упал в моих глазах. Я ушам своим поверить не мог. Чтобы ТомСойер и негров крал?

– Да ну тебя, – говорю, – кончай шутить.

– А я и не шучу.

– Ладно, – говорю, – шутишь или не шутишь, но если услышишькакие разговоры о беглом негре, не забудь – ты о нем ничего не знаешь ия тоже.

Потом мы переложили его сундук в мою тележку, и Том поехал водну сторону, а я в другую. Но я, понятное дело, напрочь забыл о том, что ехатьмне нужно медленно – до того был доволен, да и мысли мне всякие в голову лезли,– и потому вернулся в дом слишком скоро для такой дальней поездки. А старик, онкак раз в двери стоял, и говорит:

– Да это ж чудо какое-то! Кто мог подумать, что моя кобылкаспособна на такое? И не вспотела даже – ни одного мокрого волоска! Воистину – чудо.Нет, я ее теперь и за сто долларов не отдам, честное слово; а ведь собирался запятнадцать продать, думал, что большего она не стоит.

Вот только это он и сказал. Чудеснейший был старикан, самыйпростодушный, какого я когда-либо знал. Да оно и не удивительно, он же не простофермером был, но и проповедником тоже – на дальнем краю его плантации стоялацерковка, которую он сам из бревен построил, на собственные средства, она ицерковью была, и школой, а денег старик за свои проповеди не брал, – да, есличестно, их и брать-то особо не за что было. Таких фермеров-проповедников здесь,на Юге водилось хоть пруд пруди.

Примерно через полчаса к переднему перелазу двора подъехалатележка Тома, и тетя Салли, увидев ее в окно – от него до перелаза всего ярдовпятьдесят было, – говорит:

– Господи, да никак кто-то приехал! Кто бы это такой был? Сдаетсямне, незнакомый кто-то. Джимми (так звали одного из ее сыновей), беги, скажиЛизи, чтобы она еще одну тарелку на стол поставила.

Все повыскакивали из парадной двери дома – незнакомцы-то сюда,ясное дело, не каждый год заглядывали, и если какой объявлялся, так всехаж трясучка пронимала от любопытства. Том перебрался через перелаз и направилсяк дому, возчик развернул тележку и покатил обратно в городок, а мы все стояли удвери. Одежда на Томе была новехонькая, публики хоть отбавляй, – а Тому Сойеру ничегодругого и не требовалось. Самая подходящая обстановка, чтобы шикарноепредставление закатить, а уж за Томом дело никогда не станет. Да и не таковскийон был человек, чтобы плестись через двор робко, точно какая-нибудь овечка, –нет, он вышагивал важно и торжественно, будто самый главный в стаде баран.Подходит он к нам и приподнимает шляпу – так изысканно и грациозно, точно она ине шляпа вовсе, а крышка ящичка, в котором бабочки спят, и он боится ихпотревожить, – приподнимает и говорит:

– Мистер Арчибальд Николс, я полагаю.

– Нет, мой мальчик, – отвечает старик. – Неприятно мне этоговорить, но твой возчик тебя надул. Николсы милях в трех отсюда живут. Да тывходи в дом, входи.

Том оглядывается через плечо и говорит:

– Слишком поздно – он уже скрылся из виду.

– Да, сынок, он уехал, так что тебе придется пообедать снами, а после я запрягу кобылку и отвезу тебя к Николсам.

– О, но я не вправе доставлять вам столько хлопот,мне такое и в голову никогда не пришло бы. Я пройдусь пешком – расстояние меняне страшит.

– Да как же мы можем позволить тебе пешком-то идти – какое жэто будет южное гостеприимство? Нет уж, входи в дом.

– Да, входи, – говорит тетя Салли, – ты нас нискольконе обременишь, ну нисколько. Ты просто обязан остаться. Дорога дальняя, пыльная,пешим мы тебя нипочем не отпустим. И потом, я уж велела, едва тебя увидела, ещеодну тарелку на стол поставить, так что ты нас не обижай. Заходи и чувствуйсебя, как дома.

Ну, Том рассыпался в благодарностях, и позволил уговоритьего, и вошел в дом, и сказал, что он приехал из Хиксвилля, который в штатеОгайо, а зовут его Уильямом Томпсоном – и поклонился еще раз.

В общем, принялся он распространяться насчет Хиксвилля ивсяких выдуманных им людей, а я уже малость нервничать начал, не понимая, какже он думает помочь мне выбраться из каши, которую я заварил, и, наконец, Том,продолжая болтать, наклонился к тете Салли и поцеловал ее прямо в губы, и сноваоткинулся на спинку стула, не прерывая рассказа о том, о сем, а она вскочила наноги, вытерла тылом ладони губы и говорит:

– Ах ты щенок бесстыжий!

Он словно бы даже обиделся и отвечает:

– Вы меня удивляете, мэм.

– Я его… Да за кого ты меня принимаешь, а? Вот возьму сейчаси… А ну, говори, с каких это радостей ты меня целовать надумал?

А Том вроде как присмирел и говорит:

– Да ни с каких, мэм. Я ничего дурного и в мыслях не имел. Полагал,что вам это понравится.

– Дурак ты безголовый! – тетя Салли схватила веретено, и яиспугался, что она им сейчас Тома по лбу треснет. – Как тебе такое в голову-товзбрело?

– Ну, не знаю. Просто, они… они все мне так сказали.

– Они! Небось, такие же обормоты, как ты!Сроду подобной чуши не слышала. Это какие ж такие они?

– Да все они. Все мне так говорили, мэм.

Я вижу она уже еле сдерживается – глазами хлопает и пальцы унее подергиваются, точно она Тому в лицо вцепиться хочет. И говорит:

– Кто все? Ты мне имена назови, иначе на свете одним идиотомменьше станет.

Том встает, разогорченный такой, шляпу в руках мнет иговорит:

– Извините меня, я никак не ожидал, что вы так расстроитесь.Это они велели мне так поступить. Все до единого. Все сказали: поцелуй, мол, ее,она очень обрадуется. В один голос. Вы уж простите меня, мэм, я больше не буду,честное слово

– Ах ты больше не будешь? Да уж наверное не будешь, воттолько попробуй!

– Нет, мэм, ей же ей, и пробовать не стану, никогда, – если высами не попросите.

– Попрошу, сама? Ну отродясь наглеца такого не видела! Да тыдо Мафусалимовых веков доживешь и совсем слабоумным станешь, прежде чем я тебяпопрошу – или такого, как ты!

– Ну что тут скажешь? – говорит Том. – Очень вы меняудивили. Ничего понять не могу. Они уверяли, что вам это понравится, да я и самтак думал. Впрочем… – он неторопливо поозирался вокруг, словно бы надеясьвстретить хоть один дружественный взгляд, остановился на старике и спрашивает:– Ну вот скажите хоть вы, сэр, вам не казалось, что ее мой поцелуйпорадует?

– Э-э-э, нет. Я… я… нет, не казалось.

Тогда Том поворачивается таким же манером ко мне и говорит:

– Том, а тебе не казалось, что тетя Салли раскроетпередо мной объятия и воскликнет: «Сид Сойер…»?

– Господи-Боже! – восклицает она и бросается к нему, –дерзкий ты молодой негодяй, так одурачить меня, так…

И попыталась его обнять, однако Том удержал ее рукой нарасстоянии и говорит:

– Нет уж, сначала попросите.

Она времени тратить не стала, попросила, и обняла Тома, ирасцеловала ну просто сверху донизу, а после сдала то, что от него осталось,старику. И когда оба они успокоились малость, говорит:

– Вот как Бог свят, никто меня еще так не удивлял. Мы жетебя и не ждали, только Тома. И сестра мне о твоем приезде ничего не писала.

– А это потому, что только Том приехать и должен был, не мыоба, – говорит он, – но я упрашивал ее, упрашивал, и перед самым его отъездомона и меня отпустила, и мы с Томом, пока по реке плыли, решили, чтопервоклассный получится сюрприз, если сначала он один к вам приедет, а яприотстану, а после явлюсь и выдам себя за чужого мальчика. Но мы были неправы,тетя Салли. Чужих здесь как-то неласково принимают.

– Ну – во всяком случае, таких нахальных щенков, Сид. Скажиспасибо, что я тебе по зубам не съездила, я уж и не помню, когда меня впоследний раз так из себя выводили. Ну да ничего, я не против, я бы и тысячутаких шуток стерпела, лишь бы тебя увидать. Нет, но какое же представление тыразыграл! Чего уж скрывать – я чуть не лопнула от изумления, когда ты меня чмокнул.

Мы пообедали в широком проходе, соединявшем дом с кухней.Еды на столе было – на семь семейств – и вся горячая; не какое-нибудь там вялоеи жесткое мясо, пролежавшее всю ночь в буфете, который в сыром подвале стоит,так что поутру оно только старому каннибалу и может прийтись по вкусу. ДядяСайлас прочитал над ней длинную молитву, однако еда того стоила, она и неостыла даже, а это при такой волынке часто бывает, уж я-то знаю. После обедавсе долго разговаривали – мы с Томом держали уши на макушке, однако про беглогонегра никто и словом не обмолвился, а сами мы о нем заговорить не решались.Однако за ужином, вечером уже, один из мальчиков спросил:

– Па, а можно мы – Том, Сид и я – на спектакль сходим?

– Нет, – отвечает старик, – я так понимаю, никакого спектакляне будет, а и был бы, я бы вас не пустил, потому что беглый негр много чегоБертону и мне понарассказывал об этом постыдном зрелище, и Бертон пообещал онем весь город оповестить, так что, думаю, этих наглых безобразников оттудауже выставили.

Вот те и на! – а я им и помочь ничем не могу. Спать нам сТомом предстояло в одной комнате, да и в одной постели тоже, и мы, сказав, чтоустали, сразу после ужина пожелали всем спокойной ночи и поднялись туда, ивылезли в окно, и спустились по громоотводу, и побежали в город, потому как яне думал, что кому-нибудь взбредет в голову предостеречь короля и герцога, и значит,если я не поспею вовремя, им придется несладко.

По дороге Том рассказал мне, как все решили, что я убит, каквскоре после этого исчез куда-то и больше уж не возвращался папаша, и сколькошуму наделало в городе бегство Джима; а я рассказал Тому о наших пройдохах и о«Королевском совершенстве», ну и о путешествии на плоту тоже – что успел; вот,а когда мы добрались до центра городка, – времени было уже за половинудевятого, – то обнаружили там разъяренную толпу: все с факелами, орут,улюлюкают, в жестяные сковороды бьют и в рожки дудят; мы отскочили в сторону,чтобы их пропустить, и, когда они проходили мимо, я увидел сидевших верхом на шестекороля и герцога – то есть, я понял, что это были король с герцогом, ихже сплошь покрывали смола и перья, они уж и на людей-то не походили, скорее, начудовищные солдатские плюмажи. Знаете, мне даже тошно стало и жалко несчастныхмошенников – и никакой неприязни я к ним уже не испытывал, ни-ни. Люди бывают поройтак жестоки друг к другу.

Мы поняли, что опоздали и ничего сделать не сможем.Порасспросили нескольких зевак, которые за толпой тащились, и те рассказали,что жители городка пришли на спектакль как ни в чем не бывало, и вели себя,пока бедняга король выкаблучивался на сцене, тихо-мирно, а потом кто-то подалсигнал, и все повскакали на ноги и набросились на них.

В общем, поплелись мы назад, и на душе у меня было тяжко, ичувствовал я себя паршиво, как будто осрамился или виноват в чем – даром что яи не сделал ничего. Ну да оно ведь всегда так бывает: прав человек или не прав,совести это без разницы, она – особа неразумная и все равно его заедает. Дабудь у меня собака, такая же бестолковая, как совесть, я бы ее просто-напростоотравил. Места она в человеке занимает больше, чем всякие кишки и печенки, апроку от нее никакого, даже и ждать нечего. Вот и Том тоже так говорит.

 

  Глава XXXIV. Мы подбадриваемДжима

Мы молчали, задумавшись, а после Том и говорит:

– Ну и бестолочи же мы с тобой, Гек! Спорить готов, что язнаю, где Джим.

– Да что ты? Где?

– В хибарке около сундука с золой. Вот смотри. Видел ты,когда мы обедали, как туда негр еду заносил?

– Видел.

– А кого он, по-твоему, там кормил?

– Собаку.

– Вот и я так подумал. Ну так в этой хибаре никакая несобака сидит.

– Почему?

– Потому что среди еды арбуз был.

– Точно – я его тоже заметил. Надо же – и не подумал ведь,что собаки арбузов не жрут. Верно говорят: человек может смотреть и ничего приэтом не видеть.

– Ну так вот, негр перед тем, как войти туда, отпер висячийзамок, а, как вышел, запер. И когда мы из-за стола вставали, он дяде ключпринес, наверняка тот самый. Арбуз означает человека, ключ – узника; а на такоймаленькой плантации, да у таких добрых, хороших людей вряд ли целых два узникапод замком сидеть будут. Выходит, Джим – этот самый узник и есть. Ну ладно,хорошо хоть, что мы установили это, как настоящие детективы, – за другиеспособы я и гроша не дал бы. Теперь давай пораскинем умом и придумаем план, какнам Джима украсть – ты свой, я свой, – а после выберем лучший.

Какая все-таки голова сидела на плечах Тома Сойера! Да будьу меня такая, я бы ее ни на что не променял – ни на звание герцога, ни на местопомощника капитана на пароходе или клоуна в цирке – ну просто, ни на что. Началя придумывать план, но только для того, чтобы чем-то заняться, потому какотлично знал, кто придумает правильный. И скоро Том Сойер спрашивает:

– Готов?

– Да, – отвечаю.

– Отлично – выкладывай.

– У меня план такой, – говорю я. – Джим там сидит или неДжим, это мы выясним сегодня же. А завтра ночью поднимем со дна мой челнок иприведем с острова плот. Потом, в первую же темную ночь украдем, как толькостарик заснет, ключ – он у него на поясе штанов висит, – и уплывем с Джимом пореке. Днем будем прятаться, а ночью плыть, как раньше. Сможем мы это сделать?

– Сможем? Конечно, сможем, это будет не труднее, чем двухпсов стравить. Но только уж больно он прост, твой план, нет в нем настоящей изюминки.От него осложнений ждать – все равно, что молока от гусыни. И чего ж в нем тогдахорошего? О таком похищении негра и разговоров-то будет не больше, чем обограблении мыльного заводика.

Я не спорил, потому что ничего другого и не ожидал, ипонимал, к тому же, что против плана Тома такие возражения выдвигать не придется.

И не пришлось. Том изложил его, и я мигом увидел, что оншикарнее моего раз в пятнадцать, что сделает Джима свободным с той жеверностью, что и мой, но зато попутно нас, может быть, еще и поубивают всех. Вобщем, меня он вполне устроил и я сказал, что его-то мы выполнять и будем. Явам этот план пересказывать не стану, потому что еще тогда понял – он будет менятьсяна каждом шагу и при всякой возможности обрастать новыми украшениями. Так оно ивышло.

Ну, одно, во всяком случае, можно было сказать с уверенностью:Том Сойер всерьез собирался вызволить негра из рабства. И это оказалось вышемоего понимания. Том был мальчиком респектабельным, получившим достойноевоспитание; ему было, что терять, – доброе имя, и не только свое, но и всей егосемьи; он был умен, дураком его никто не назвал бы; да и человеком былобразованным, не невеждой каким-нибудь; и порядочным, а не проходимцем. И темне менее, он без всякого стыда, совершенно не задумываясь, хорошо это или плохо,ввязывался в такое дурное дело, вместо того, чтобы воспрепятствовать ему, иготов был покрыть себя и всю свою семью позором. Вот этого я понять просто немог. Дело-то было подлое, и я знал, что обязан объяснить это Тому, удержатьего, как истинный друг, от беды, сказать, что он должен бросить это сию же минутуи тем спасти свое доброе имя. И я даже начал лепетать что-то в этом роде,однако Том перебил меня и говорит:

– Думаешь, я не знаю, на что иду? Как правило, я это знаю,верно?

– Верно.

– Разве я не пообещал тебе помочь украсть негра?

– Пообещал.

– Ну тогда и говорить не о чем.

И ничего он мне больше не сказал, и я ему тоже. Да и что можнобыло сказать? – если Том обещал что-то сделать, так уж делал обязательно. Я,конечно, не мог понять, зачем он лезет в такую историю, но решил об этом и недумать, и не волноваться. Том принял решение, и я ничего тут изменить немог.

Когда мы вернулись назад, дом был тих, темен, и мы надумалиосмотреть хибарку, стоявшую рядом с сундуком для золы. И пошли к ней прямочерез двор, нам хотелось понять, как поведут себя собаки. Однако собаки к намуже попривыкли и потому шуметь особо не стали – не больше, чем любаядеревенская собака, когда мимо нее ночью проходишь. Добрались мы до хибарки,осмотрели ее спереди, с боков и с той стороны, которую я еще не видел – ссеверной – и обнаружили там квадратное окно, пробитое довольно высоко, нозаколоченное всего-навсего одной доской. Я и говорю:

– Оно нам в самый раз подойдет. Если мы отдерем доску, Джимсможет вылезти наружу.

А Том отвечает:

– Это получится проще крестиков-ноликов и легче, чем урокпрогулять. Надеюсь, Гек Финн, нам удастся придумать что-нибудь потруднее.

– Ладно, – говорю я, – может, тогда дыру в стенке пропилим –как я перед моим убийством?

– Вот это хоть на что-то похоже, – отвечает он. – Тут итаинственность есть, и возни выше головы, в общем, хороший способ, и все-таки, готовпоспорить, что нам удастся придумать путь вдвое длиннее. Давай не будемспешить, а просто оглядимся вокруг.

Со стороны забора к хибарке примыкал дощатый сарайчикпримерно одной с ней высоты – той же длины, что и хибарка, но узкий, футов вшесть шириной. Дверь его выходила на южную сторону и была заперта на висячийзамок. Том пошарил у котла для варки мыла, отыскал длинную железяку, которой скотла крышку снимали, и выломал ею дужку, на которой висел замок. Тот упал вместес цепью на землю, мы вошли в сарай, затворили за собой дверь, Том чиркнулспичкой, и мы увидели, что прохода из сарая в хибару нет, и пола у него тоженет, да и вообще ничего, кроме валяющихся по земле заржавелых подков, лопат, мотыги сломанного плуга. Спичка погасла, мы вышли наружу, вернули зубчики дужки наместо и дверь снова оказалась запертой – лучше некуда. Тома все увиденное нами сильнообрадовало. Он говорит:

– Ну теперь все в порядке. Мы с тобой подкоп сделаем.Неделю проковыряемся, никак не меньше.

И мы направились к дому. Я вошел в него через заднюю дверь,– она на кожаную петлю закрывалась, замков в доме и в помине не было, – но,сами понимаете, Тому Сойеру такой способ проникновения в дом представлялся ужбольно не романтичным, Том просто обязан был туда по громоотводу залезть. Трираза он добирался до середины громоотвода и все три срывался и падал на землю,и в последний чуть мозги себе не вышиб, и едва не отказался от своей затеи,однако, передохнув немного, попытал удачи снова, и тут уж до самого верха долез.

Утром мы поднялись ни свет, ни заря и пошли к негритянским домишкам,поиграть с собаками и познакомиться с тем негром, который Джима кормил – если,конечно, это был Джим. Негры только-только позавтракали и собирались вполя идти, а Джимов негр как раз накладывал в жестяную кастрюльку хлеб, мясо ипрочее, и, когда все остальные ушли, принес из хозяйского дома ключ.

Хороший оказался негр, добродушный, улыбчивый, с волосами,собранными в перевязанные нитками пучочки. Это чтобы ведьм отпугивать. Онсказал, что в последнее время ведьмы его по ночам ужас как донимают, насылаютему всякие видения, а еще он слышит странные слова и звуки, в общем, до сейпоры никогда они его так не изводили. Он настолько увлекся рассказом о своихнесчастьях, что обо всем на свете забыл. Однако Том спросил:

– А для кого ты столько еды наложил в кастрюльку? Для собак?

У негра все лицо расплылось в улыбке – ну совершенно каклужа, в которую кирпичом запустили, – и он ответил:

– Да, марса Сид. Это все для собаки. Интересная такаясобачка. Не хотите на нее поглядеть?

– Хотим.

Я нагнулся к уху Тома и шепчу:

– Ты что, прямо сейчас к нему попрешься, средь бела дня? В планеэтого не было.

– Раньше не было, а теперь есть.

И, черт меня подери, потащились мы к хибаре, хоть мне это нуникак не нравилось. Вошли внутрь – ничего не видать, темнотища, хоть глазвыколи, зато Джим, а именно он там и сидел, разглядел нас сразу, да какзакричит:

– Боже мой, Гек! Милость Господня! Да это же масса Том!

Ну так я и знал, вот именно этого и ожидал. И что теперьделать, понятия не имел. Однако делать мне ничего не пришлось, потому чтоДжимов негр изумился ужасно и говорит:

– Вот те и на! Так он знает вас, жентельмены?

Глаза наши уже свыклись с темнотой. И Том уставился на негра– удивленно и строго – и спрашивает:

– Кто нас знает?

– Да вот этот беглый негр.

– Нет, не думаю. А почему тебе это в голову взбрело?

– Как почему? Разве он сам так не сказал сей минут?

Тут Том совсем уж изумился и говорит:

– Да, что странно, то странно. Кто сказал? Когда сказал? Что сказал? – а потом спокойно так повернулся ко мне и говорит:

– Ты что-нибудь слышал, Том?

Разумеется, я только одно ему ответить и мог, ну и ответил:

– Нет, тут, вроде как, все молчали.

Том поворачивается к Джиму, вглядывается в него так, точноникогда раньше не видел, и спрашивает:

– Ты что-нибудь говорил?

– Нет, сэр, – отвечает Джим. – Ничего не говорил, сэр.

– Ни одного слова?

– Нет, сэр. Ни единого.

– А нас ты когда-нибудь видел?

– Нет, сэр, что-то не припомню.

Тогда Том снова обращается к негру, – а тот совсем ужобомлел и расстроился, – и говорит, да сурово так:

– Что это с тобой, а? С чего ты решил, будто кто-то тут ротраскрывал?

– Ох, сэр, это все растреклятые ведьмы, сэр, лучше б я померсразу. Вот всегда они так, сживут они меня со свету, ей-богу. Вы только неговорите никому, а то марса Сайлас меня ругать будет, он же твердит, чтоникаких ведьм и вовсе нет. Был бы он сейчас здесь, так по-другому запел бы!Небось, на этот раз признал бы – есть они, ведьмы-то, есть! И ведь всегда онотак – упрется человек и с места его не сдвинешь. Знать ничего не желает иузнать не интересуется, а начнешь ему чего рассказывать, он тебя и слушать не хочет.

Том пообещал никому ничего не говорить, дал ему десятьцентов и сказал, чтобы он купил побольше ниток, волосы перевязывать, а потомокинул Джима взглядом и говорит:

– Интересно, не думает ли дядя Сайлас повесить этого негра?Если бы я изловил негритоса, которому хватило бесстыдства удрать от хозяина, тонепременно повесил бы, и возвращать никуда не стал.

Тут Джимов негр вышел наружу, чтобы получше разглядетьмонетку, да куснуть ее, проверить – настоящая ли, – и Том прошептал Джиму:

– Не подавай виду, что знаешь нас. А если услышишь ночью,как кто-то землю роет, так это мы – мы тебя освободить собираемся.

Джим только и успел, что схватить Тома за руку и сжать ее, итут вернулся негр, и мы сказали ему, что как-нибудь еще сюда с ним заглянем,если он не возражает, а он ответил, что нисколько не возражает, особенно еслитемно будет, потому как ведьмы к нему все больше в темноте прицепляются, таклучше кого-нибудь рядом иметь.

 

Глава XXXV. Мы строимзловещие планы

До завтрака оставалось еще больше часа, поэтому мы пошли влес – Том сказал, что без света рыть подкоп невозможно, а фонарь горит слишком яркои может нас выдать, поэтому нам требуются гнилушки, которые светятся в темноте.Мы набрали по охапке каждый, спрятали гнилушки в зарослях бурьяна, приселиотдохнуть, и тут Том говорит, да расстроено так:

– Черт его подери, все у нас как-то просто получается, неизящно.Из-за этого по-настоящему сложный план и составить-то трудно. Стражника,которого нам пришлось бы чем-нибудь одурманивать, нет, – а ведь должен же быть стражник. Даже собаки, которой мы могли бы подсыпать в еду сонный порошок,и той нет. Да и прикован Джим всего-навсего за одну ногу – десятифутовой цепью,надетой на ножку кровати – всех и дел-то: приподними кровать, цепь самасоскользнет. А дядя Сайлас верит кому ни попадя – отдает ключ безмозглому негруи не приставляет к нему никого, кто следил бы за ним. Джим давно уж мог черезокошко удрать, просто податься ему с десятифутовой цепью на ноге некуда. Нет,Гек, такой дурацкой организации дела я еще не встречал. Все трудности самому выдумыватьприходится. Ну да ничего не поделаешь. Будем работать с тем материалом, какой унас есть и постараемся выжать из него все, что можно. Так или иначе, одноостается верным: мы покроем себя куда большей славой, если вызволим Джима иззаточения, преодолев множество препятствий и подвергнув себя куче опасностей,при том, что ни того, ни другого от людей, которые просто обязаны нам препонычинить, мы так и не дождались и вынуждены были сооружать эти препоны своимируками. Возьми хоть тот же фонарь. Ведь если здраво-то рассудить, нам же просто-напростопришлось прикинуться, что фонарь – штука рискованная. Да если бы нам такое наум взбрело, мы могли бы из дома к хибаре с факелами шествовать и все равноникто бы на нас внимания не обратил. Да, вот еще что, надо бы нам поискать что-нибудьтакое, из чего пилу можно сделать.

– А на что нам пила?

– На что? А чем, по-твоему, мы будем перепиливатьножку Джимовой кровати, чтобы цепь с нее снять?

– Да ты же сам сказал, что кровать только приподними, цепь исоскользнет.

– Вот весь ты в этом, Гек Финн. Придумаешь младенческипростой способ сделать что-нибудь – и доволен. Ты вообще какие-нибудь книжкичитал? Про барона Тренка, Казанову, Бенвенуто Чиллини, Анри IV,про других героев? Да никто и не слышал никогда, чтобы узника освобождали на такойстародевичий манер. Нет, большинство авторитетов требует, чтобы ты перепилилножку кровати, и проглотил опилки, потому что они никому на глаза попасться не должны,а место распила замазал грязью и салом, чтобы и самый остроглазый сношаль[10]даже следа его не заметил и считал, что ножка целехонька. Вот тогда, в ночьпобега, ты как двинешь по ней ногой, она и развалится, а ты с нее цепь сорвешь.После этого тебе только и останется, что сбросить с крепостной стены веревочнуюлестницу, спуститься по ней, сломать во рву ногу, – потому что лестница, сампонимаешь, всегда оказывается футов на девятнадцать короче, чем нужно, – а тамтебя уже кони ждут и верные воссалы, и они вытаскивают тебя из воды,перебрасывают через седло, и ты скачешь в родимый Лангедук, или Наварру, иликуда тебе требуется. Вот это настоящий класс, Гек! Жалко, никто нашу хибарку рвомне окружил. Ну, если будет время, мы его прямо в ночь побега сами и выроем.

Я спрашиваю:

– На что ж нам ров, если мы Джима через подкоп вытаскивать будем?

Однако Том меня даже не услышал. Он уже и обо мне позабыл, иобо всем на свете. Сидел, подперев ладонью подбородок, думал о чем-то своем. Апосле вздохнул, покачал головой, еще раз вздохнул и говорит:

– Нет, не годится – не оправдывается необходимостью.

– Ты это о чем? – спрашиваю я.

– Да о том, чтобы Джиму ногу отпилить, – отвечает.

– Господи! – говорю я. – Это ты правильно сказал, неоправдывается. Да и зачем ее отпиливать-то?

– Понимаешь, так поступали некоторые из самых лучшихавторитетов. Если им ну никак цепь снять не удавалось, они просто отрубали себеруку и удирали. Ну а нога для такого дела еще лучше подходит. Однако нам отэтой идеи отказаться придется. В нашем случае, в ней нет достаточнойнеобходимости, да к тому же, Джим – негр и не поймет, для чего это нужно, он жене знает европейских обычаев, так что ладно, обойдемся без этого. А вотверевочная лестница нам понадобится – придется разодрать наши простыни исвязать ее из обрывков, это дело нехитрое. Лестницу мы ему в пироге пошлем, таковуж обычай. Пирог, конечно, будет невкусный, ну да я и похуже едал.

– Послушай, Том Сойер, – говорю я, – по-моему ты ерундукакую-то городишь; ну на что Джиму веревочная лестница?

– Нужна и все тут. Сам ты ерунду городишь, потому чтоне смыслишь ни аза. Он просто обязан держать при себе веревочнуюлестницу, она у каждого узника имеется.

– Да что он с ней делать-то будет, господи прости?

– Что делать, что делать! В постели своей прятать, что жееще? Все так поступают, значит и ему придется. Знаешь, Гек, по-моему, тебепросто не хочется устраивать побег, как полагается, ты все время что-тоновенькое придумываешь. Ну, допустим, не будет у него лестницы, так? – и неоставит он ее после побега в постели, в виде улики. По-твоему что – улики вообщеникому не понадобятся? Еще как понадобятся. А ты норовишь ни одной не оставить.Это уж вообще бог знает что получится! Неслыханное же дело!

– Ладно, – говорю я, – раз того правила требуют, сделаем мыему лестницу, я против правил идти не собираюсь, но только вот что, Том Сойер,если мы простыни изорвем, то будет нам с тобой от тети Салли головомойка, этоуж как бог свят. Давай мы лестницу из ореховой коры сплетем, – оно и обойдетсядешевле, и рвать нам ничего не придется, и в пирог она влезет, как миленькая,не хуже тряпичной, и в соломенный тюфяк тоже. Ну а Джим, он же в таких делахчеловек не опытный, ему без разницы из чего…

– Ну полная чушь, Гек Финн, будь я таким невеждой, как ты, ябы вообще рта не раскрывал. Где это видано, чтобы государственный преступникспускался со стены замка по лестнице, связанной из коры? Это же курам на смех!

– Ну хорошо, Том, хорошо, будь по-твоему. Но, если хочешьзнать мое мнение, давай-ка я лучше позаимствую простыню с бельевой веревки, накоторую ее сушиться вывешивают.

На это он согласился. Да ему еще и новая мысль в головупришла, и он сказал:

– Позаимствуй заодно и рубашку.

– А рубашка нам зачем, а, Том?

– Чтобы Джиму было на чем дневник вести.

– Дневник, чтоб я пропал! Да Джим и писать-то не умеет.

– Ну не умеет, ну и что? Пусть закорючки какие-нибудь ставит– уж это-то он умеет? А мы ему перо изготовим из оловянной ложки или старогообруча от бочки.

– Да ну его Том, давай лучше перо из гуся выдернем – оно ибыстрее будет, и возни никакой.

– Ты думаешь, по подземным темницам гуси так стадами и бегают,чтобы узникам было из кого перья драть, а, олух царя небесного? Узники всегда делают перья из чего-нибудь самого твердого и прочного, как раз такого, с чемвозни не оберешься, – из обломка старого медного подсвечника или еще из чего,что им под руку подвернется, и обтачивают его неделями и месяцами, потому чтоим приходится эту железку об стенку тереть. Да если бы им и попалось гусиноеперо, они на него даже смотреть не стали бы. Потому что это не по правилам.

– Ладно, пускай, а чернила мы из чего сделаем?

– Многие смешивают ржавчину со своими слезами, однако такиечернила только для простонародья да женщин годятся. Самые лучшие авторитеты пишутсвоей кровью. Джим тоже так сможет. А если ему захочется послать миру заурядноеи простенькое загадочное известие о том, где он томится, то сможет нацарапатьнесколько слов на донышке жестяной тарелки и выбросить ее в окно. Железная Маскавсегда так делал, это чертовски хороший способ.

– У Джима нет тарелок, его из кастрюльки кормят.

– Не страшно. Тарелку мы ему раздобудем

– Так ведь его тарелок никто и читать-то не будет.

– Это совершенно не важно, Гек Финн. Его дело – нацарапатьчто-нибудь на тарелке и выбросить ее в окно. А сможет кто его писанину прочестьили не сможет, это никого не волнует. Господи, да половины того, что узникипишут на тарелках или еще где, никому до сих пор прочесть не удалось.

– Какой же тогда смысл тарелками разбрасываться?

– Ну, знаешь, это ж не его тарелки, не узника.

– Но кому-то они все же принадлежат, так?

– Ну принадлежат, ну и что? С чего это узник станетзаботиться о…

Тут ему пришлось прерваться, потому что мы услышали рожок, звавшийнас завтракать, и побежали к дому.

Тем же утром я позаимствовал с бельевой веревки простыню ибелую рубаху, а после отыскал старый мешок и сложил их в него, и гнилушки нашимы туда же засунули. Я называю это «заимствованием», потому что папаша всегдатак говорил, но Том заявил, что никакое это не заимствование, а самоеобыкновенное воровство. Он сказал, что мы – доверенные лица узника, а узнику наплевать,откуда берется нужная ему вещь, для него главное получить ее, и винить его заэто нельзя. Сказал, что, если узник крадет что-то необходимое ему для побега,то никакого преступления не совершает, это его право, и потому, пока мыостаемся доверенными лицами узника, мы тоже имеем полное право красть здесьвсе, что способно хоть как-то помочь нам вытащить его из тюрьмы. Сказал – мы вэтом смысле и сами все равно что узники, а это многое меняет, потому как, есливоровство совершает не узник, а кто другой, так он человек дурной и низкий. Анам позволено тянуть все что плохо лежит. Тем не менее, когда я стащил снегритянской бахчи арбуз и съел его, Том страшно расшумелся и заставил меняпойти к неграм и отдать им десять центов, не объясняя, за что. По его словам, онимел в виду совсем другое, – дескать, мы можем красть все, что нам нужно. Ну, я и говорю ему, что мне как раз арбуз-то нужен и был. А он ответил, чтоарбуз же нужен мне был не для того, чтобы из тюрьмы сбежать, в этом-то вся иразница. Вот если бы, говорит, он был тебе нужен для того, чтобы спрятать в немкинжал и передать его Джиму, которому требовалось сношаля зарезать, тогда ты, спереварбуз, поступил бы хорошо и правильно. Я с ним спорить, конечно, не стал, хотьи не видел большого смысла ходить в доверенных лицах, если я должен всякий раз,как мне подвернется арбуз, который можно спереть, садиться с ним рядом на землюи размышлять о тонких различиях.

Да, так вот, как только все занялись своими делами и никогово дворе не осталось, Том оттащил мешок в пристройку, а меня оставил на стражестоять. И когда он оттуда вышел, мы присели на поленницу, чтобы еще раз все обсудить.Он и говорит:

– Ну, теперь у нас есть все, кроме орудий, а их мы легкораздобудем.

– Орудий? – спрашиваю.

– Ну да.

– А орудия-то нам на что?

– Землю рыть, на что же еще? Не зубами же мы ее грызтьбудем.

– А старые мотыги и лопаты, которые в сарае валяются, чем тебене хороши? В самый раз и сгодятся, чтобы негра откопать, – говорю я.

Поворачивается он ко мне и смотрит с такой жалостью, что менясамого чуть слеза не прошибла, – и говорит:

– Ты когда-нибудь слышал, Гекк Финн, про узника, у которогохранятся в платяном шкафу мотыги, лопаты и прочие приспособления, которыми онможет с большим удобством землю рыть? Ну вот ответь мне, – если у тебя хотькапля здравого смысла осталась, – какой же из него в таком разе герой получилсябы, а? Давай уж тогда подарим ему ключ от камеры и дело с концом. Мотыги,лоп