II. ГЛАВНАЯ ЧАСТЬ Мотив стихии в романе Б.Л.Пастернака “Доктор Живаго”.

1. Поэтический образ бытия в романе “Доктор Живаго”

К мотиву стихии обращались многие авторы XIX-XX веков. Через внешние проявления стихии они раскрывают внутрен­ний мир своих героев, показывают их переживания. Стихия в произведениях нередко выступает как против человека, так и заодно с ним.

Вспомним стихотворение А.С.Пушкина “Бесы”. Там стихия зла, вьюга, пытается погубить человека.

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Небо мутно, ночь мутна.

(“Бесы”)

Снег, как символ смерти. Огромная скорость — мчатся, вьются тучи, летит снег, все в движении, все пытается погубить, уничтожить. Вьюга — стихия зла:

“Эй, пошел, ямщик!” — “Нет мочи:

Коням, барин тяжело;

Вьюга мне слипает очи,

Все дороги занесло...”

(“Бесы”)

А вот в лермонтовском “Мцыри” и в “Боярине Орша” стихия

близка героям:

...Когда гроза пугала вас,

Когда, столпясь при алтаре,

Вы ниц лежали на земле, —

Я убежал. О как я брат

Обняться с бурей был бы рад!

Глазами тучи я следил,

Рукою молнию ловил... (“Мцыри”)

    ------------//--------------

Скажи мне, что средь этих стен

Могли бы дать вы мне в замен

Той дружбы краткой, но живой,

  Меж бурным сердцем и грозой?..

(Боярин Орша)

У Лермонтова герои (Мцыри и Арсений) как бы сроднились со стихией (“и бурю братом назвал я”), они рады грозе; гроза, буря для них яв­ляется символом свободы, стихия завладела их “бурным сердцем”, тогда как других стихия пугает.

Многие авторы обращались к этому мотиву, чтобы передать че­рез стихию природы чувства, мысли, ощущения, характер героев, чтобы отразить события, происходящие вокруг. (Вспомним поэму “Двенадцать” А. Блока: Там стихия — революция, а снег, вьюга — выразители этой стихии.)

В своей работе мне хотелось бы осветить основной, проходящий через все творчество Бориса Леонидовича Пастернака мотив — мотив сти­хии. Это и стихия любви, и стихия революции, стихия творческого вдохно­вения. Это стихия огня и стихия снега, холода. Это бураны, метели, вьюги, грозы.

Стихия — разрушительная сила. И нельзя, наверное, говорить о

стихии зла и стихии добра, ибо когда добро становится стихией, оно превра­щается во зло. Свет свечи в романе “Доктор Живаго” — это маяк, тепло, добро, но его нельзя назвать стихией огня, это маленькое пламя само безза­щитно перед стихией, она задует, загубит, сметет его. Стихия огня — это по­жар, бушующий, пожирающий все кругом. Горящая свеча, огонь костра или огонь в камине — человек контролирует стихию огня, и не дай Бог ей вы­рваться наружу.

Или возьмем любовь — она может быть как великим счастием, так и великим бедствием. Любовь, страсть — великая стихия, которой под­чиняется все вокруг, и она может долго гореть ровным пламенем свечи, со­гревая и освещая жизнь, а может вспыхнуть пожаром, сжечь дотла, погубить.

Любовь Юрия к Тоне — это свеча, которая согревает его жизнь, а любовь к Ларе обжигает, подчиняет, заставляет забыть обо всем, делает способным на любые поступки. Слабый, безвольный Юрий Живаго во имя люб­ви к Ларе бежит из партизанского лагеря, во имя своей любви он, наверное впервые в жизни, принимает решение и отпускает, скорее даже отправляет, Лару с Комаровским, считая, что так ей будет лучше.

В романе “Доктор Живаго” одна стихия — революция — порож­дает новые и новые. И эти стихии захватывают людей, несут их, перемеши­вают в своем потоке, вершат их жизни.

За основу своей работы я возьму творчество Бориса Леонидовича Пастернака, и основной целью моего иссле­дования будет его роман “Доктор Живаго”, который, на мой взгляд, является как бы итогом творчества писателя. Всю свою жизнь он шел к написанию своей “большой прозы”, которой стал этот роман, и мне кажется, будет не лишним дать историю создания этого произведения, ведь над ним Пастернак работал, словно подгоняемый некой стихией, он писал роман несмотря на все трудности и испытания, которые посылала ему жизнь.

С 1918 года Борис Пастернак неоднократно начинает писать про­зу о судьбе своего поколения и каждый раз по разным причинам вынужден прекращать работу. За это время в стране происходят большие изменения, меняется и замысел автора. В письмах Пастернак нередко упоминает о своих начинаниях, он не раз говорит о творческом подъеме: “Потом я некоторое время поработаю свое, для себя... Мне хочется написать пьесу и повесть, по­эму в стихах и мелкие стихотворения. Это настроение, может быть, предсмертное, последнего года и последних довоенных месяцев, которое еще яр­че разгорелось в войну”.1

В октябре 1945 года Пастернак приезжает в Москву, где он кон­кретизирует свои планы, и его проза видится ему теперь по-новому. Появля­ются первые наброски, стихия творческого вдохновения, если можно так вы­разиться, завладела им. Вот что он пишет Ольге Фрейденберг: “Я начал большую прозу, в которую хочу вложить самое главное, из-за чего у меня “сыр-бор” в жизни загорелся, и тороплюсь, чтобы ее кончить к твоему лет­нему приезду и тогда прочесть”.2 Подтверждение этого плана мы можем увидеть в письме Бориса Леонидовича к Н. Я. Мандельштам: “Я хочу напи­сать прозу обо всей нашей жизни от Блока до нынешней весны, по возмож­ности в десяти — двенадцати главах, не больше. Можете себе представить, как торопливо я работаю и как боюсь, что что-нибудь случится до окончания моей работы!”3

Сменив несколько названий: “Мальчики и девочки”, “Свеча го­рела”, — роман к осени 1946 года был назван “Доктор Живаго”. Первую гла­ву романа Пастернак читал 1 августа 1946 года дома. Были приглашены Ас­мусы и К. А. Федин.

К концу 1947 года были написаны десять стихотворений Юрия

Живаго, а летом 1948 года впервые четыре части романа были перепечатаны, и десять копий перечитывались и пересылались. В то же время Пастернак

вынужден подрабатывать переводами. С августа 1948 года он начинает пере­вод “Фауста” Гете, который увлек Бориса Леонидовича, и он пытается про­никнуть в особенности, в магию лирики Гете. Фауст — заклинатель стихий, судеб, духов прошлого и будущего. Это произведение было настолько близко Пастернаку, его душевному состоянию, что он стремился сделать русского Фауста, и даже думал назвать свой роман “Опыт русского Фауста”.

Осенью 1952 года Борис Леонидович попадает в больницу с об­ширным инфарктом миокарда, а после болезни, в санатории Болшево, он снова берется за работу.

В 1954 году в четвертом номере “Знамени” появляется десять стихотворений Юрия Живаго и вступительная заметка автора: “Борис Пас­тернак. Стихи из романа в прозе “Доктор Живаго”. Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до 1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне. Герой — Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записи и среди других бумаг напи- санные в молодые годы, отдельные стихи, часть которых здесь представля­ется и которые во всей совокупности составляют последнюю, заключитель­ную главу романа”.1

В конце 1955 года Пастернак вносит последние поправки в руко­пись.

Весной 1956 года Борис Леонидович отправляет полную руко­пись “Доктора Живаго” в редакции журналов “Новый мир” и “Знамя”. В мае 1956 года по Московскому радио прошла передача на итальянском языке о скором выходе романа в свет. Член итальянской компартии, сотрудник итальянского радиовещания в Москве, Серджио Д'Анджело просит рукопись для ознакомления и пересылает ее миланскому издателю Дж. Фельтринелли, который хочет издать роман. Тридцатого июня Пастернак отвечает ему, что будет рад, если “Доктор Живаго” появится в переводе, но добавляет: “Если его публикация здесь, обещанная многими нашими журналами, задержится, и Вы ее опередите, ситуация для меня будет трагически трудной”.

В середине сентября 1956 года Пастернак получает коллективное письмо от членов редколлегии журнала “Новый мир”. В нем содержится от­каз от публикации романа, обосновывающийся тем, что в данном произведе­нии явное искажение роли Октябрьской революции и той части интеллиген­ции, которая ее поддерживала.

7 января 1957 года Борис Пастернак подписывает договор с Гос-литиздатом на публикацию “Доктора Живаго”, соглашаясь при этом на неко­торые сокращения. Фельтринелли просят задержать издание романа до сен­тября, чтобы он успел выйти в Москве. Однако после смерти А. К. Котова, директора Гослитиздата, публикация романа была остановлена.

15 ноября 1957 года роман Бориса Пастернака “Доктор Живаго” вышел на итальянском языке. Вскоре Фельтринелли выпускает два русских издания, обеспечившие ему авторское право во всем мире, кроме СССР, а к концу 1958 года роман был выпущен на всех европейских языках.

С 1946 года по 1950 год, в 1953, 1957 году нобелевский комитет рассматривал кандидатуру Пастернака, выдвинутую на получение премии. На восьмой раз, 23 октября 1958 года Нобелевская премия была присуждена Борису Леонидовичу Пастернаку с формулировкой: “За выдающиеся дости­жения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще вели­кой русской прозы”.

Сам автор полагал, что такая награда будет гордостью для стра­ны. Выдвижения до публикации позволяли считать, что премия никак не свя­зана с публикацией романа, но в выступлении Государственного секретаря США Дж. Ф. Даллеса говорилось, что премия присуждена Пастернаку за не­напечатанный в Советском Союзе роман “Доктор Живаго”. Разразился чудо­вищный скандал, Бориса Леонидовича исключили из Союза писателей. В Верховный Совет было подано прошение о лишении Пастернака гражданства и высылке за границу. Он был вынужден отказаться от премии, послав в Швецию телеграмму: “Ввиду того значения, которое приобрела присужден­ная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от нее от­казаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ”.

Итак, роман был запрещен, но несмотря на запреты и изъятия “Доктор Живаго” был довольно хорошо известен в кругах московской ин­теллигенции. И лишь спустя тридцать лет, в начале 1988 года в журнале

“Новый мир” роман Бориса Леонидовича Пастернака “Доктор Живаго” официально появился в Советском Союзе.

На мой взгляд, даже сама история создания этого произведения, история его написания и история его выхода в свет является показателем противостояния двух стихий. С одной стороны — стихия творческого вдохновения, которая захватила автора, подчинила себе его жизнь. С другой стороны — стихия неприятия, непонимания. Люди глупые, трусливые, которые не пони­мали, а скорее всего боялись этого одаренного, талантливого, страстного че­ловека и его таланта, боялись быть на стороне его друзей, предпочитая сто­рону врагов, всей своей мощью бросились на борьбу против Пастернака. И видимо свои мысли об этом Борис Леонидович вкладывает в уста Юрия Жи­ваго о его друзьях: “Дорогие друзья, о как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых имен и авто­ритетов. Единственно живое и яркое в вас, это то, что вы жили в одно время со мною и меня знали”.1

Борис Леонидович всю свою энергию, всю свою страсть вложил в это произведение. Он боролся до конца, но стихия зла одержала победу. Однако это была лишь временная победа в бою, битву выиграл роман. Пусть спустя тридцать лет, но он всё-таки появился на Родине и получил призна­ние. Роман читают, восхищаются им и отдают должное его автору. Борис Пастернак— автор многих произведений, но “Доктор Живаго” стал, на мой взгляд, самым ярким выражением его гения.

Роман о докторе Живаго и стихи Юрия Живаго становятся во­площением радости, которая превозмогает все, даже страх смерти.

“Мне представляется, что ты боишься смерти, что этим все объ­ясняется — твоя страстная бессмертность, которую ты строишь, как кровное свое дело...” 1 — так писала Пастернаку о романе Ольга Фрейденберг.

Действительно, эта радость, эта бессмертность превозмогает все невзгоды. Возьмем для примера историю создания “Доктора Живаго”, в ней так называемая “страстная бессмертность” отодвигает на второй план все — и опасность, и репрессии, и предательство друзей. Вопреки всему этому Бо­рис Леонидович пишет свой роман, ведь он для Пастернака — та самая цель, к которой писатель стремился всю жизнь.

А теперь посмотрим само произведение. Юрий — безвольный человек, он не противостоит, а полностью подчиняется стихии революции, стихии жизни. По в то же время Юрий Андреевич стойко сносит все испытания судьбы, он духовно не меняется, не изменяет в душе своим идеалам, и стихии не в силах изменить его моральные принципы.

Юрий Живаго — человек, который воспринимает эпоху, но не вмешивается в нее. Он не принимает конкретных однозначных решений, а живет сомнениями и колебаниями. Однако это скорее не слабость, а мораль­ная сила. “В нем есть решимость духа не поддаваться соблазну однозначных решений, избавляющих от сомнений”,2 — так пишет о Юрии Дмитрий Сер­геевич Лихачев в своих “Размышлениях над романом Б. Л. Пастернака “Док­тор Живаго”. События управляют внешней жизнью Юрия, но не в силах из­менить его духовной жизни. Революция подчиняет себе героя, но не может заставить доктора Живаго принять ее, она не может перетянуть Юрия на свою сторону. Он остается сторонним наблюдателем, со своими мыслями, впечатлениями, изменить которые не в силах никакая стихия. В этом, на мой взгляд, и заключается “страстная бессмертность” души, противостоящая смертности тела.

Сам роман как бы состоит из противоборства жизни и смерти, света и тьмы. Недаром одним из первоначальных названий романа было:

“Свеча горела”. Свеча — стихия огня, символ света, тепла, жизни.

Образ свечи встречается нам на всем протяжении романа и появ­ляется в стихах Юрия Живаго.

мело, мело по всей земле Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Мело... Метель, снег — символы холода, тьмы, смерти, противо­поставлены свече — теплу, свету, жизни. Стихия холода против стихии огня.

Мне кажется, роман является своего рода автобиографией Бориса Пастернака, но не в физическом плане (то есть роман не отражает событий, происходящих с автором в реальной жизни), а в духовном (произведение от­ражает то, что происходило в душе писателя). Тот духовный путь, который прошел Юрий Андреевич Живаго, является как бы отражением собственного духовного пути Бориса Леонидовича Пастернака.

Теперь мы обратимся к самому произведению. Итак, перед нами роман Бориса Пастернака “Доктор Живаго”. Герой — Юрий Андреевич Жи­ваго, врач. На первых страницах перед нами предстает десятилетний маль­чик, только что потерявший мать. И тут же, с первых страниц, в роман включается стихия природы. В произведении сильная связь между человеком и природой, Пастернак олицетворяет, обожествляет ее. Первая же фраза рома­на свидетельствует о неразрывности связи природы и культуры. Ветер, ноги, лошади поют “Вечную память” матери Юрия; облако, летевшее навстречу “стало хлестать ею [Юрия] по рукам и лицу мокрыми плетьями холодного ливня”.1 Один из литературных приёмов Бориса Пастернака — перенос восприятия с чело­века на природное явление — становится в романе основополагающим. И благодаря этому автор через внешние природные факторы показывает внут­реннюю сущность героев, природными стихиями выражает события, проис­ходящие в стране, мысли и чувства людей.

В ночь после похорон матери Юра просыпается от стука в окно. И тут он впервые сталкивается с природной стихией — со снежной бурей. “За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впе­чатлением. Она свистела и завывала, и всеми способами старалась привлечь Юрино внимание. С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, ничто с ней не соперничало”.1

Снег ассоциируется со смертью. Эта буря, вьюга заметает все, все обвивает “погребальными пеленами”. Подобную ассоциацию можно встре­тить не только у Пастернака, но и у многих других авторов. (Например, в рассказе Зайцева “Волки”. Там тоже снег, падающий с неба, несет гибель, белые просторы ассоциируются со смертью.) В “Докторе Живаго” снежная буря за окном ассоциируется с бурей переживаний и чувств в душе мальчика, потерявшего мать. Буря наслаждается, “сознавая, как она страшна” — и в душе ребенка действительно страх, он боится: “То его пугало, что монастыр­скую капусту занесет и ее не откопают, то что в поле занесет маму, и она бессильна будет оказать сопротивление тому, что уйдет еще глубже и дальше от него в землю”.2 Вьюга заслонила собою все вокруг: и дорогу, и кладбище, и огород, и мальчик словно отрезан от всего мира, он одинок, мать, самый близкий ему человек, покинула его. “Вьюга была одна на свете” — и Юра остался один.

Природа в романе служит как бы соединительным мостом, скре­пляющим разные периоды истории. Борис Пастернак говорит: “Природа — часть истории”. Автор выразительными пейзажами показывает, что Россия жива, она никуда не делась и все превозможет. “Для Живаго и Лара — “рябинушка” — часть русской природы, сама Россия”,1 — пишет об этом Т. Фроловская. Мать ассоциируется у маленького Юры с иволгами, запахом цветов, жужжанием пчел. “Над лужайками слуховой галлюцинацией висел призрак маминого голоса, он звучал Юре в мелодических оборотах птиц и жужжании пчел. Юра вздрагивал, ему то и дело мерещилось, будто мать ау­кается с ним и куда-то его подзывает”.2

Или посмотрим картину похорон Анны Ивановны. “В этот день отдало после сильных морозов. День был полон недвижной тяжести, день отпустившего мороза и отошедшей жизни, день, самой природой как бы созданный для погребения. Погрязневший снег словно просвечивал сквозь наброшенный креп, из-за оград смотрели темные, как серебро с чернью, мок­рые елки и походили на траур”.3

И чаще всего в романе именно зимой, когда идет снег, бушует вьюга, метель — свирепствуют стихии происходят события, которые накла­дывают свой отпечаток на жизнь героев, меняют их судьбы.

Образ вьюги, метели проходит через весь роман. Эта вьюга — очистительный, снежный буран революции, это ноябрьский снег, падающий на газету с первыми декретами. Это и метель, в которой Юрий, пока еще не знакомый с Ларой, как бы предчувствуя судьбоносную встречу, видит с ули­цы огонь свечи, просвечивающий сквозь маленький оттаявший кружок в за­индевевшем окне Камергерского переулка. За этим окном идет разговор ме­жду Ларисой и Пашей Антиповым. “Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало”.1 И именно в это мгнове­ние в душе Юрия рождаются поэтические слова: “Свеча горела на столе, све­ча горела”.

Накануне рождественской ночи Анна Николаевна благословляет Юру и Тоню. Ночь перед елкой у Светницких как бы предупреждает героев Лариным выстрелом о грядущих испытаниях.

Пастернак очень часто показывает события, их восприятие людьми через природные стихии, саму природу. Нередко описания природы словно противостоят тем или иным негативным моментам, которые воспри­нимаются взглядом и сердцем Юрия Андреевича.

Н. Иванова пишет: “Два мотива являются для “Доктора Живаго” основополагающими, их взаимодействие можно определить одним из ключе­вых пастернаковских слов — “скрещенье”. Это мотивы природы и железной дороги, то есть жизни и смерти, лежащие в основе каждого из них”.2

Идет постоянное противопоставление живого (это Россия, лю­бовь, Лара, поэзия, Юрий Живаго) и мертвого (война, насилие, указ, желез­ная дорога). И в этом главный стержень романа.

Впервые железная дорога появляется со смертью отца Юрия. По железной дороге Юрий Андреевич с семьей едет в Юрятин, по железной до­роге он возвращается домой из партизанского плена. На железной дороге, в поезде в 1919 году состоится один из важнейших разговоров Стрельникова-Антипова и Живаго. Около железной дороги расположена будка Марфы, воспитывающей Таню, дочь Юрия и Лары. И, наконец, на трамвайной остановке найдет свою смерть Юрий Андреевич. Он попадет в неисправный ва­гон “на который все время сыпались несчастья”. И опять стихия — гроза. “Над толпою перебегающих по мостовой пассажиров от Никитских ворот ползла, все выше к небу надвигавшаяся, черно-лиловая туча. Надвигалась гроза”.1 В финале романа опять пересекаются те же мотивы, которые были в начале: буря (гроза) и железная дорога (трамвай). Ранее уже говорилось об этом скрещении природы (природных стихий) и железной дороги. Именно это слово “скрещение” определяет, как мне кажется, замысел самого романа.

Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.

Судьбы героев постоянно пересекаются, “скрещиваются”. Скре­щиваются судьбы Юрия и Лары. Волею судьбы, рока постоянно сталкивают­ся, встречаются Юрий Андреевич Живаго и Лариса Федоровна Гишар-Антипова, и весь роман как бы строится на их сходстве и различии.

“Они любили друг друга не из неизбежности, не “опаленные страстью”, как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и дере­вья. Их любовь нравилась окружающим еще, может быть больше, чем им са­мим... Ах вот это, это вот ведь, и было главным, что их роднило и объединя­ло! Никогда, никогда, даже в минуты самою дарственного, беспамятного счастья не покидало их самое высокое и захватывающее: наслаждение об­щею лепкою мира, чувство отнесенности их самих ко всей картине, ощуще­ние принадлежности к красоте всего зрелища, ко всей вселенной”.1

Насколько же значительно сходство и есть ли место различию? В общем-то между героями не так уж и много общего. Они были родственны душой, но характеры были разными. Юрий и Лара были разными, как могут быть разными члены одной семьи, принадлежащие все же к одному роду. Единственная существенная разница между героями заключалась в том, что один постоянно формируется жизнью, другой, зачастую безуспешно, стара­ется воздействовать на жизнь, один подчиняется стихиям, другой пытается противостоять им.

Формироваться под воздействием жизни — основная черта Юрия. На всем протяжении романа Юрий Андреевич Живаго показан как че­ловек, который почти не принимает решений. Но он и не возражает против решений других людей, особенно дорогих и близких ему. Юрий Андреевич принимает чужие решения как ребенок, который не спорит со своими роди­телями, он принимает их подарки наравне с наставлениями. Юрий не возра­жает против свадьбы с Тоней, когда Анна Ивановна их “сговорила”. Не воз­ражает он и против призыва в армию, против поездки на Урал. “Однако к чему спорить? Вы решили ехать. Я присоединяюсь”,1— говорит Юрий. Попав в партизанский отряд, не разделяя взглядов партизан, он все же остается там, не пытаясь возражать.

Юрий — безвольный человек, но он обладает сильным умом и интуицией. Он все видит, все воспринимает, но ни во что не вмешивается и делает то, что от него требуют. Он принимает участие в событиях, но так же безвольно. Стихия захватывает его, как песчинку, и несет как и куда ей угод­но.

Однако его покладистость не является ни душевной слабостью, ни трусостью. Юрий Андреевич просто следует, подчиняется тому, что тре­бует от него жизнь. Но доктор Живаго способен отстаивать свою позицию перед лицом опасности или в ситуациях, где речь идет о его личной чести или убеждениях. Лишь внешне Юрий подчиняется стихиям, событиям, но они не в силах изменить его глубинной духовной сущности. Он живет в сво­ем мире, в мире мыслей и чувств. Многие подчинились стихии и сломались духовно. “Странно потускнели и обесцветились друзья. Ни у кого не оста­лось своего мира, своего мнения. Они были гораздо ярче в его воспомина­ниях....Как быстро все полиняли, как без сожаления расстались с самостоя­тельной мыслью, которой ни у кого, видно не бывало!”2 — так думает Юрии о своих друзьях. Но сам герой противостоит всему, что пытается разрушить его внутренний мир. Юрий Андреевич против насилия. По его наблюдениям, насилие ни к чему, кроме насилия, не ведет. Поэтому будучи в лагере у пар­тизан он не участвует в сражениях, и даже когда в силу обстоятельств, док­тору Живаго приходится взять в руки оружие, он старается не попадать в людей. Не в силах терпеть дальше жизнь в партизанском отряде, доктор бе­жит оттуда. Причем Юрия Живаго тяготит не столько тяжелая жизнь, полная опасностей и лишений, сколько вид жестокой, бессмысленной бойни.

Юрий Андреевич отказывается от заманчивого предложения Ко-маровского, жертвуя своей любовью к Ларе. Он не может поступиться свои­ми убеждениями, поэтому не может ехать с ней. Герой готов отказаться от своего счастья ради спасения и спокойствия любимой женщины, и ради этого он идет даже на обман.

Исходя из всего этого можно сделать вывод, что Юрий Андрее­вич Живаго только с виду покорный и безвольный человек, перед лицом жизненных трудностей он способен принять свое собственное решение, от­стоять свои убеждения, не сломаться под натиском стихий. Его духовную силу и отсутствие воли чувствует Тоня. Она пишет ему: “А я люблю тебя. Ах как я люблю тебя, если бы ты только мог себе представить. Я люблю все осо­бенное в тебе, все выгодное и невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении, облагороженное внутренним со­держанием лицо, которое без этого, может быть, казалось бы некрасивым, талант и ум, как бы занявшие место начисто отсутствующей воли. Мне все это дорого, и я не знаю человека лучше тебя”1. Антонина Александровна по­нимает, что отсутствие воли с лихвой покрывает внутренняя сила, одухотво­ренность, талант Юрия Андреевича, и это для нее намного важнее.

Лара... “Лара была самым чистым существом на свете”,2 — так говорит о ней Борис Пастернак. Она тверда и решительна. Лариса Федоровна противостоит жизни, не принимает ее условий. Она борется с судьбой, бо­рется со стихией, борется сама с собой. И это нелегкая борьба. Понимая всю грязь своих отношений с Комаровским, она до поры до времени не в силах порвать с ним. Но в какой-то момент, решив изменить свою жизнь, Лара со­вершает отчаянный поступок — она покушается на него.

Лариса Федоровна сама принимает решения, и зачастую даже са­ма диктует свою волю более слабым. Она решается выйти замуж за Патулю Антипова, тогда еще милого, застенчивого, безвольного юношу. Когда муж пропадает без вести, Лариса Федоровна, оставив дочь, сама отправляется на его поиски. Она не соглашается с волей стихий, противостоит им, старается не поддаться их власти.

Несмотря на низкое сожительство с Комаровским, несмотря на всю грязь, что ей пришлось пережить, Лара осталась цельной, духовно бога­той личностью. Она, как и Юрий, в какой-то мере лишена так называемой “практической нотки”, она живет чувствами, переживаниями. “У меня от рождения вражда к людям этого неродственного склада, — говорит Лара Юрию об Анфиме Ефимовиче Самдевятове. — В делах житейских эти пред­приимчивые, уверенные в себе, повелительные люди незаменимы. В делах сердечных петушащееся усатое мужское самодовольство отвратительно. Я совсем по-другому понимаю жизнь”.1

Таким образом, исходя из всего выше сказанного, можно сделать вывод, что Юрий и Лара во многом разные Но в тоже время они очень похожи. “Мы с ним [с Павлом Антиповым] люди настолько же разные, на­сколько я одинаковая с тобою”,2 — это говорит сама Лара. У Юрия Андрее­вича и Ларисы Федоровны есть полное, несомненное сходство в одном: они оба абсолютно безразлично относятся к материальным благам. Юрий и Лара внутренне от природы свободны и щедры. “Еще более, чем общность души, их объединяла пропасть, отделявшая их от остального мира. Им обоим оди­наково немило все фатально типическое в современном человеке, его заучен­ная восторженность, крикливая приподнятость и та смертная бескрылость, которую так старательно распространяют неисчислимые работники наук и искусств для того, чтобы гениальность продолжала оставаться большой ред­костью”,3— так говорит сам автор о схожести героев, об их духовной близо­сти.

Но ведь насколько может быть велика разница между тем, чтобы самому оказывать воздействие на жизнь и подвергаться воздействию жизни.

Эта огромная сила Лариного влияния на Юру делает ее подчас неким подобием самой жизни. Юрий Андреевич Живаго любит жизнь, ему кажется дикой даже сама идея переделывать ее. Жизнь, по его понятию, не материал, а действующее начало, Юрий не может ее предать. Лара — вопло­щение этой жизни, а сама жизнь является как бы настоящим героем романа.

“О, как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь! О как всегда тянет сказать спасибо самой жизни, самому существова­нию, сказать это им самим в лицо!

Вот это-то и есть Лара. С ними нельзя разговаривать, а она их представительница, их выражение, дар слуха и слова, дарованный безглас­ным началом существования!”1— думает о Ларисе Федоровне Юрий Анд­реевич, вернувшись из партизанского отряда. Лара — его жизнь, его любовь. Она, словно стихия, захватила душу героя, и он не в силах сопротивляться ее влиянию.

Любовь Лары и Юрия является как бы и благословением их жиз­ни, и грозной стихией, грозящей разрушить эту жизнь. Но любовь героев ни­спослана им свыше, они предназначены друг другу решением небес. “Дар любви, — говорит Лара, — как всякий другой дар. Он может быть и велик, но без благословения он не проявится. А нас точно научили целоваться на небе и потом детьми послали жить в одно время, чтобы друг на друге прове­рить эту способность. Какой-то венец совместности, ни сторон, ни степеней, ни высокого, ни низкого, равноценность всего существа, все доставляет ра­дость, все стало душою.

Но в этой дикой, ежеминутно подстерегающей нежности есть что-то по-детски неукрощенное, недозволенное. Это своевольная, — разру­шительная стихия, враждебная покою в доме”.1

Любовь — стихия. Любовь Юрия и Тони — это сдерживаемая стихия, это как пламя свечи — светит и согревает. Возле нее тепло и уютно. Юрий Андреевич по-своему любит Антонину Александровну, он привязан к ней. Но вот это пламя вырывается на волю и захватывает героя. Причем он начинает пылать страстью не к жене, а к Ларе — постороннему человеку. Из­вечный любовный треугольник, приносящий страдания всем троим. Из-за любви страдает Тоня, которая, переживая измену любимого, не в силах его разлюбить. Страдает Юрий: как человек чести он не может простить себе из­мены жене, но и не в силах оставить Лару. Страдает и сама Лара, ставшая причиной разрыва, понимающая и ощущающая причиняемую боль. И все по­тому, что стихия вырвалась наружу, теперь это не маленький огонек свечи, любовь Юрия и Лары — это бушующая стихия, пламя вырвавшееся на волю, грозящее погубить, сжечь все и вся. Любовь — стихия, приносящая страда­ния, она дает минуты радости, но потом сторицей заставляет платить за них, посылая испытания. Но любви, как и любой другой стихии нельзя избежать. Она все равно придет, захватит, закружит в своем водовороте, смешает вме­сте горе и радость. Эта стихия сталкивает совершенно разных людей, словно желая узнать, что из этого получится. Тоня и Лара любят одного и того же человека, но они полная противоположность друг другу. “Должна искренне признать, она хороший человек, но не хочу кривить душой, — полная мне противоположность. Я родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она, чтобы осложнять ее и сбивать с дороги”,1 — так пишет о Ларе Юрию Андреевичу в своем прощальном письме Антонина Александровна.

И все-таки любовь освещает и согревает жизненный путь героев, особенно Лары и Юрия. Да, она осложняет им жизнь, но они живут этой любовью.

“Их любовь была велика. Но любят все, не замечая небывалости чувства. Для них же, — и в этом была исключительность, — мгновения, ко­гда подобно веянью вечности, в их обреченное человеческое существование залетало веянье страсти, были минутами откровения и узнавания всего ново­го о себе и о жизни”.2

Да, любовь для героев не была чем-то обыденным, чем-то зем­ным. Любовь для Юры и Лары — это своего рода искусство, причем высокое искусство. Юрий Андреевич боготворит Ларису Федоровну, и даже ревность у него может вызвать лишь что-то низкое и далекое. Он принимает любовь только близких по духу людей, любовь порочную, низменную он отвергает. “Мне кажется, сильно, смертельно, со страстью я могу ревновать только к низшему, далекому. Соперничество с высшим вызывает у меня совсем дру­гие чувства. Если бы близкий по духу и пользующийся моей любовью чело­век полюбил ту же женщину, что и я, у меня было бы чувство печального братства с ним, а не спора и тяжбы. Я бы, конечно, ни минуты не мог делить­ся с ним предметом моего обожания. Но я бы отступил с чувством совсем другого страдания, чем ревность, не таким дымящимся и кровавым. То же самое случилось бы у меня при столкновении с художником, который поко­рил бы меня превосходством своих сил в сходных со мною работах. Я, на­верное, отказался бы от своих поисков, повторяющих его попытки, победившие меня”1.

Мне кажется, эти слова очень хорошо показывают силу и высоту чувств Юрия к Ларе. Живаго не ревнует ее к Антипов, он понимает, прини­мает, и, самое важное, разделяет ее чувства. Чувства долга, ответственности, и нежной привязанности. Лариса Федоровна говорит Юрию Андреевичу, что “если бы Стрельников снова стал Пашенькой Антиповым”, то она бы “на коленях ползком приползла” в их дом. “Все бы встрепенулось во мне. Я бы не устояла против зова прошлого, зова верности. Я пожертвовала бы всем, даже самым дорогим. Тобою. И моею близостью с тобой, такой легкой, не вынужденной, саморазумеющейся... Это тот же голос долга, который гонит тебя к Тоне”.2

Юра, еще мальчик, впервые увидевший Лару, еще девочку в уче­ническом платье, понял, почувствовал всю ее прелесть, всю ее женствен­ность, всю силу ее любви, ее страстность, стихийность. С первой встречи она заронила в него “свет очарования”, — как говорит сам Юрий Андреевич. “Когда ты тенью в ученическом платье выступила из тьмы номерного углуб­ления, я, мальчик, ничего о тебе не знавший, всей мукой отозвавшейся тебе силы понял: эта щупленькая, худенькая девочка заряжена, как электричест­вом, до предела, всей мыслимою женственностью на свете. Если подойти к ней близко или дотронуться до нее пальцами, искра озарит комнату и либо убьет на месте, либо на всю жизнь наэлектризует магнетически влекущейся, жалующейся тягой и печалью... Все мое существо удивлялось и спрашивало: если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще боль­нее быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь”.1

Лариса Федоровна освещает путь Юрия Андреевича. С детства она заронила в его душу “свет очарования”, она разделила с ним тяготы жизни в его зрелые годы, и она же стояла у “конца его жизни” — Лара пришла проводить Юрия в последний путь.

Любовь Ларисы Федоровны и Юрия Андреевича и была тем, что их объединяло, роднило. Их любовь была “вольная, небывалая, ни на что не похожая!..”2

Через эту стихию, через любовь Юрия и Лары, автор раскрывает многие прекрасные черты характера героев. Он показывает их внутреннюю силу, готовность пожертвовать своей любовью, своим счастьем ради спасе­ния, ради покоя и благополучия друг друга. Герои не могли не любить. Не­любовь — это болезнь. Юрий, Лара, Тоня — они остерегаются, боятся этой болезни?

“Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце скры­ло бы это от меня, потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести этого удара”1, — пишет в письме Юрию Андреевичу Антонина Александровна.

Но Юрию, Ларе, Тон<