Они не знают, о чем говорят, когда говорят о религии

Чем больше они говорят, тем меньше вы понимаете. – Закон или номос? – В религии, как и повсюду, вы платите за ярлык    

Мой девиз таков: «Математики мыслят (точно определенными и помещенными в контекст) объектами и связями, юристы и правоведы – конструктами, логики – максимально абстрактными операторами, а дураки – словами».

Два человека могут использовать одно и то же слово для обозначения разных вещей и все-таки продолжать беседу; это нормально, когда вы встречаетесь за кофе, но не когда принимаете решения, особенно решения, влияющие на других. Таких людей легко сбить с толку: достаточно, как это делал Сократ, спросить: «Что вы имеете в виду, когда говорите то, что говорите?»; философия требует строгости дискурса и неприятия путаных понятий – она родилась как противоположность софистике, обожающей риторику. После Сократа человечество, уточняя термины, породило традицию математики и договорного права. Впрочем, история знает и заявления дураков, оперировавших ярлыками; красивые слова хороши только в поэзии, в остальных сферах они – архивраг познания.

Когда разные люди произносят слово «религия», они редко имеют в виду одно и то же – и столь же редко это понимают. В древности для евреев и мусульман религия равнялась закону. «Дин» – «закон» на иврите и религия на арабском. Для древних иудеев религия была еще и племенной; для ранних мусульман она была универсальной. Для римлян религия была общественными мероприятиями, ритуалами и празднествами: слово religio – антоним слова superstitio [112]; религия, какой ее воспринимали в Древнем Риме, не имела аналогов на греко-византийском Востоке. Античный закон и процедурно, и технически стоял особняком. Восточное христианство благодаря св. Августину было в общем и целом отделено от закона; христиане всегда помнили о происхождении своей веры, и с законом их связывали непростые отношения. Даже во времена инквизиции окончательный приговор формально выносил светский суд. Более того, кодекс Феодосия (составленный в V веке, чтобы сделать римское законодательство единым) «христианизировали» через короткое введение, своего рода благословение; все остальное совпадало с римскими языческими юридическими рассуждениями, как их толковали в Константинополе и (в основном) в Бейруте. В кодексе по-прежнему доминировали финикийские правоведы Ульпиан и Папиниан – оба язычники; какие бы теории ни выдумывали «геополитики», причиной исчезновения школы римского права в Берите (Бейруте) было не христианство, а землетрясение.

В арамейском – язык раннего христианства – эти понятия обозначались разными словами: «дин» – религия, «номос» (из греческого) – закон. Иисус с его императивом «отдайте кесарю кесарево» разделил священное и профанное: христианство было чем-то нездешним, «грядущим царствием», которое сольется с земным, только когда настанет конец света[113]. Ни в исламе, ни в иудаизме столь четкого разделения на священное и профанное нет. И конечно, христианство ушло от чисто духовного аспекта, введя церемонии и ритуалы и вобрав в себя многие языческие обряды Леванта и Малой Азии. Иллюстрация к символическому отделению церкви от государства: титул Pontifex Maximus (Верховный понтифик), который римские императоры принимали начиная с Августа, в конце IV века, после Феодосия, перешел к епископу Рима, а потом – более-менее неформально – к папе римскому.

Для большинства евреев сегодня религия – этнокультурное явление, не включающее закон; для многих оно равно нации. То же у армян, сирийцев, халдеев, коптов, маронитов. Для православных и католиков религия – в основном явление эстетическое: пышные ритуалы. Для протестантов религия – вера, отделенная от эстетики, пышности и закона. Дальше на восток: для буддистов, синтоистов и индуистов религия равняется практической и духовной философии с этическим кодексом (плюс – иногда – космогония). Так что когда индуист говорит о своей «религии», для него это совсем не то же самое, что для пакистанца, а для перса слово означает нечто третье.

Все стало куда сложнее после появления мечты о национальных государствах. Раньше, говоря «еврей», араб в основном имел в виду веру; для арабов иудеи, перешедшие в ислам, переставали быть иудеями. Но для еврея «еврей» был человеком, мать которого была еврейкой. Сегодня иудаизм так или иначе слился с национальным государством – и для многих означает принадлежность к нации.

В Сербии, Хорватии и Ливане религия означает очень разные вещи в мирные времена – и во время войны.

Разговоры о «христианском меньшинстве» Леванта не имеют ничего общего (как часто считают арабы) с пропагандой христианской теократии (полные теократии в христианской истории – редкость: Византия и короткая попытка Кальвина). Речь о «светской» автономии – или об отделении церкви от государства. То же с гностиками (друиды, друзы, мандеи, алавиты, алевиты): в гностических общинах люди мало знают о своей религии, чтобы не выдать ее тайн доминирующему большинству.

Проблема Европейского союза в том, что наивные бюрократы (те самые парни, которые не найдут кокосов на Кокосовом острове) одурачены ярлыками. Они считают, что салафизм – всего лишь религия (со своими храмами), хотя на деле это нетерпимая политическая система, которая пропагандирует (или дозволяет) насилие и отвергает западные институции – те, что защищают салафитов. Мы видели: власть меньшинства означает победу нетерпимости над терпимостью; рак нужно остановить прежде, чем он пустит метастазы.

Салафизм очень похож на атеистический советский коммунизм периода расцвета: всеобъемлющий контроль над действиями и мыслями людей. Спорам о том, какие режимы, религиозные или атеистические, более смертоносны, недостает связности, точности и реалистичности.

Вера и вера

Как мы увидим в следующей главе, «вера» может быть эпистемической – или просто процедурной (или метафорической); в результате легко запутаться в том, какая вера религиозная, а какая нет. Беда в том, что проблема «религии» ведет к проблеме с верой. Есть вера в основном декоративная, есть функциональная (она помогает выжить), есть буквальная. Возвращаясь к проблеме салафитских метастазов: когда один из фундаменталистов говорит с христианином, он уверен, что христианин понимает свою веру буквально, в то время как христианин убежден, что концепции салафита – такие же метафорические, как у него самого, что их надо принимать серьезно, но не понимать буквально, – и часто они не слишком серьезны. Религии вроде христианства, иудаизма и, в некоторой степени, шиитского ислама развивались (а скорее – позволяли верующим развиваться, чтобы создать сложное сообщество), дистанцируясь от буквализма. Буквальное не оставляет места для приспособления.

Как писал Гиббон: «Все многоразличные виды богослужения, существовавшие в римском мире, были в глазах народа одинаково истинны, в глазах философов одинаково ложны, а в глазах правительства одинаково полезны. Таким образом, религиозная терпимость порождала не только взаимную снисходительность, но даже религиозное единомыслие»[114].