Второе правило солдата армии ТРЭШ

 

23.11.02, Гатчина, 9:40

Прозвонил будильник. Я лежу в постели и читаю Библию. Точнее, Новый Завет. Кажется, что-то из Евангелия от Матфея…

«Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.

У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

Клянусь, каждое прочитанное слово тройным эхом отзывается у меня в голове, а целый сонм ангелов и херувимов вторит голосу Книги и поет хвалебные песни Господу. В моей крови закипает адреналин. Он выплескивается мощными толчками в сердце, готовое вырваться от всеобщей радости слову Божьему из объятий грудной клетки. «Возрадуйтесь, ибо печальных дней будет не счесть», – поют хором ангелы в голове, а комната освещается прозрачным легким светом, который нисходит прямо с Небес, оттуда, где находится трон Господень. И кажется мне, что слышу голос Его самого, будто Он ко мне обращает свои уста сквозь пространство и время, и я уже начинаю различать отдельные слова, и свет новыми прозрачными волнами заполняет комнату, и я уже лечу, подхваченный ангелами, к пьедесталу Бога. Еще чуть-чуть – и я пойму смысл слов Господа, еще чуть-чуть…

– Эй, соня, давай вставай! Жрать подано!

Я отложил книгу в сторону, поднялся и принялся делать зарядку. Для начала я осмотрел все свое тело: кроме огромного количества пожелтевших синяков я обнаружил крупный кровоподтек на правом локте, разбитую в лохмотья кожу на костяшках пальцев обеих рук (в этих местах образовалась тонкая кровяная пленочка) и, наконец, длинный неглубокий порез на сочленении кисти и лучевой кости правой руки. Я подкачал пресс, пару десятков раз отжался и поприседал до тех пор, пока в коленях не появилась легкая усталость.

Тесак приготовил непонятно откуда взявшиеся пельмени, нарезал целый кирпичик ржаного хлеба и намазал каждый кусочек маслом, промыл заплесневевшие соленые огурцы и, накрошив их в глубокую миску, сделал экспромтом закуску, сдобрив это все растительным маслом и добавив пару листочков зеленого салата и две-три помидорины. Я вообще-то не любитель особенных изысков в еде, но хавал приготовленное Тесаком с превеликим удовольствием. Шутка ли сказать, последний раз ел около суток назад!

– Игдетвоямама? – дожевывая последнюю пельменину, попытался членораздельно сказать Тесак.

– Работаетвночнуюсмену, – пробурчал я в таком же стиле в ответ.

Я собрал последним кусочком хлеба оставшееся на дне миски подсолнечное масло и отправил его в рот. Трапеза была закончена, я протолкнул еду в желудок тремя большими глотками клюквенного морса маминого приготовления и уставился на груду грязной посуды на столе. Очевидно, что мыть ее должен был я.

 

В таком деле важно сначала понять, какой тип мытья посуды тебе больше всего подходит. Есть два основных типа:

I. Ты ополаскиваешь всю посуду, дабы смыть крупные остатки пищи. Затем губкой со средством проходишься по всей посуде, но не ополаскиваешь, а складываешь в стопку. И только после этого ты начинаешь смывать пену и жир. Для особой чистоты можно во время ополаскивания дополнительный раз пройтись губкой по посуде. Данный способ здорово экономит воду.

II. Во втором случае следует по отдельности вымывать каждую тарелку. Тем самым вода почти постоянно оказывается включенной. Брызги летят во все стороны. Зато этот способ позволяет экономить на пространстве, если у вас неглубокая мойка.

В механизме ополаскивания посуды тоже есть своя премудрость. Сначала ополосни губку от моющего средства, затем смой струей теплой воды всю оставшуюся пену и грязь и в конце концов окончательно обмой тарелку холодной (!) водой.

 

Глубина и ширина мойки на кухне позволяла мне прибегнуть лишь ко второму способу мытья посуды. Я уже заканчивал ополаскивание кастрюли, в которой варились пельмени, как в дверном проеме появился Тесак. Вид у него был какой-то забитый. Он растерянно поерзал глазами по полу и поднял взгляд на меня. Я прочитал ясную неуверенность в этом почти всегда твердом взоре.

– Звонил Рубильник, – начал он. – Они едут гасить нигеров.

 

23.11.02, кафе «Самсон», 15:13

Я понимал, почему Тесак так воспринял этот телефонный звонок. Все просто: мы только вчера отбомбились по-крупному, устали как физически, так и духовно, нам просто требовался денек-другой полноценного отдыха, мы его заслужили. Тесак рассчитывал, наверное, встретиться сегодня со своей новой знакомой. Я хотел отлежаться дома, почитать литературу, посмотреть телек, в конце концов к вечеру выбраться в город, пройтись по клубам. Но определенно в наши сегодняшние планы не входила разборка с нигерами! С этими говенными черномазыми!!! Вот почему я понимал настроение Тесака, я чувствовал то же самое. На часах 15:13.

Мы сидели в небольшом, но симпатичном и уютном бистро рядом с Невским. Рубильник травил свои любимые байки, слышанные мною уже раз по тридцать. Приходилось ради приличия смеяться в тех местах, где по интонации Рубаки (ласкательно-уменьшительное имя Рубильника) его рассказ должен был дополняться смехом слушателей. Он пришел не один, а привел своих дружков – Напалма и Серого. Напалма звали Напалмом не потому, что он был особенно жестоким и беспощадным к нашим врагам. Просто он очень любил отлить в самых неподходящих для этого местах – на движущемся эскалаторе, на дверь своего деканата, посреди пешеходного перехода и т. д. Не перечесть по пальцам всех тех публичных мест, где он не оставил бы своей фирменной метки. Поэтому его и звали Напалмом.

Нам принесли минут пятнадцать назад заказанную закуску, состоящую из картошки-фри и майонеза. Мы макали картошку в майонез и запивали все это пивом из полулитровых кружек. Байки Рубаки закончились, и в воздухе повис один лишь хруст слегка пережаренного фри. Я задумчиво смотрел за окно. На дворе последняя неделя осени, и в городском воздухе уже чувствовалась скорая зима. По утрам все чаще стали покрываться тонкой корочкой льда лужи в придорожных колдобинах. Эта осень оказалась очень сухой: ни тебе привычных затяжных петербургских дождей с их проклятыми низкими и тяжелыми небесами, выдавливающими из города последнее сострадание, ни ранних снежных покрывал на тротуары. Даже сейчас, когда за окном светило приятное, но чуточку холодящее солнце, я подумал: неплохо, если в воздухе появятся кружащиеся в неповторимом вальсе снежинки. Красиво, наверное, когда на черный асфальт садятся эти танцовщицы! И действительно, сначала, как в первый раз любящие друг друга мужчина и женщина, робкими парами на землю стали опускаться снежинки. А затем начался настоящий тихий и неспешный снегопад. Я улыбнулся: значит, не без надежды быть услышанными живем мы на этой земле, ведь так, да?..

Заметив мою улыбку, Рубильник что-то вспомнил и просиял.

– Серж, слышь, чего говорю, чухан, расскажи нашим друзьям, как ты опустил эту дрянную бабенку. Серж, ну расскажи!

Серый начал было отнекиваться, но здесь подключились Напалм с Тесаком и тоже принялись упрашивать его рассказать им эту историю. Я приготовился слушать.

– Ладно, ладно, хорошо, уговорили, – якобы поддавшись на уговоры, начал было рассказ Серж. Но сразу заржал. Вместе с ним смеялся и Рубака.

Я первым не выдержал издевательств над собой:

– Достали, козлы, не тяните резину! Давайте рассказывайте!!!

– Все, все, сейчас начну, – и он вновь закатил истерику.

Пришлось задвинуть ему легонький толчок по почкам. Он сразу притих и вроде как обиделся. Я поймал осуждающие взгляды моих друзей и только еще более разозлился. «Хули я должен сдерживать себя, если надо мной явно издеваются?!» Они меня прямо хотели испепелить своими долбаными взглядами. Да и я, если честно, хотел загладить вину. «Попросить прощения, что ли?» – подумал я, но Серж, поняв накалившуюся обстановку, сам ее же и разрядил.

– В общем, я истории рассказывать не умею, сами должны это понимать! Но дело было так…

 

23.11.02, кафе «Самсон», рассказ Серого, начало

К нам в институт подвалила какая-то особенная дамочка, типа как из правительства или прочая подобная бодяга. Ну так вот, она у нас устроила в актовом зале нечто вроде диалога с молодежью. Ее из каждой дырки снимают, наверное, в новостях показали бы, если бы только к микрофону, предназначенному для задавания всяких умных вопросов, не подошел я.

Значит, я так спокойно подхожу к стойке, а в голове уже крутится тот вопрос, который задам. Снимают и меня, и зал довольных улыбок прилежных студентиков, и саму эту шлюшку. И я логически выстраиваю вопрос так, чтобы его прервали на половине, а, значит, когда тетка закончит отвечать на первую половину, я, как нож в масло, воткну вторую:

– У меня вопрос к уважаемой госпоже М.! Скажите, во-первых, какое чувство вы испытываете по поводу надвигающегося юбилея нашего города. И во-вторых…

– Не возражаете, если я сначала отвечу на первую половину вашего вопроса, – с улыбкой прерывает она мою тираду.

Не, ну мне-то что, я так же очень мило улыбаюсь и, как по этикету положено, киваю головой.

– Санкт-Петербург – это не только значительнейший культурный центр нашей Родины, это, наверное, все знают (здесь она делает паузу, которую заполняет одобрительный ропот в зале и улыбки студентиков), но и будущее финансовое сердце страны (опять положительный шорох в рядах). Сейчас, в век сверхвысоких технологий, когда вся экономика индустриально развитых стран работает за счет внедрения в производство новейших разработок химиков, физиков, инженеров, наконец, мы не вправе более делать ставку на одни только природные ресурсы, коими, конечно, в достатке обладает наша Родина. Но, как известно, к возобновляемым ресурсам относятся не последние, а как раз первые, то есть интеллектуальный потенциал России. Это единственный восполняемый ресурс в отличие от газа и нефти! (По залу проходится шепоток, свидетельствующий об одобрении речевок госпожи М.)

– Мы, правительство Российской Федерации, – с напыщенностью продолжает она, – собираемся по случаю юбилея организовать в Петербурге ряд научно-образовательных конференций в области бизнеса и предпринимательства. В ходе таких мероприятий западные специалисты готовы делиться своим опытом и будут ежедневно помогать каждому желающему из вас постигать нелегкие принципы ведения современного бизнеса…

И тут мое терпение закончилось. Мне надоела та хуйня, которую она впаривала! И на последнюю ее реплику я разразился:

– Да?! – перебил ее пыл в микрофон мой голос. – А я думал, они приедут блядей отъебать?!

В зале воцарилась мертвая тишина. Мне даже послышалось на секунду, как работают камеры на запись. Госпожа М. застыла с испуганной физиономией и открытой варежкой. Такого поворота в интервью со студентами она явно не ожидала!

 

23.11.02, кафе «Самсон», рассказ Серого, конец

К этому моменту его рассказа мы все вчетвером валялись на полу от смеха. В крови уже чувствовалось присутствие алкоголя. А за окном продолжал кружиться и падать на мостовую снег. Мир был прекрасен и чист в этот момент, и мне хотелось жить, жить по-настоящему широкой жизнью, готовой обхватить все человечество. Из души исчез страх, страх перед самой жизнью. «Возрадуйтесь, ибо печальных дней будет не счесть!» – к ангелам в небесном хоре присоединялись голоса обычных смертных людей. И я вспомнил великолепно построенную Девятую симфонию. Да, именно такое чувство было во мне (да и во всех нас) – чувство всеобщей дружбы, чувство родства с Богом и одновременно друг с другом!

– Но это еще не конец истории! – заканчивал рассказ Серж после того, как мы чуток успокоились. – Естественно, встреча была сорвана, кто-то даже крикнул: «Остановить съемку». В вечерних выпусках новостей прозвучала лишь одна фраза об «увлекательной и познавательной беседе студентов Смольного института с вице-премьером правительства Российской Федерации Валентиной Ивановной М., в ходе которой обе стороны обменялись мнениями по поводу ряда ключевых направлений в будущей экономической политике, вопросов, связанных с организацией и проведением научно-образовательных семинаров в ходе празднования трехсотлетия Санкт-Петербурга»…

Он так здорово пародировал до предела официозный язык новостей, что мы опять грянули взрывом ржания.

– Ну вот! – переждав нас в очередной раз, спокойно продолжал Серж. – Меня вызвали на ковер к ректору. Все, думал я, крепись! Выгонят так выгонят.

Отчитывала меня, правда, заместитель ректора по учебной работе, а к ректору обращалась лишь для подтверждения своих слов, что-то вроде: «Правда, Иван Петрович?», а он, так многозначительно кивая, приговаривает: «Правда, правда…» И больше ни слова от него! А когда я хотел уходить, он так незаметно, будто в задумчивости, прошелся мимо меня и бросил:

– Здорово ты эту госпожу уделал!

И подмигнул.

 

23.11.02, район станций метро «Спортивная» – «Академическая», ближе к вечеру

Мы ехали от «Спортивной» к ИМОП’у на тридцать первом троллейбусе. Всю дорогу я тупо смотрел за окно, ни разу не пошевелившись. Пассивная позиция – тоже позиция. Если честно, то после того, как мы посидели и попили пивка, хотелось по-доброму закончить этот вечер, но никак не мочить нигеров. Я хотел пойти домой и на ночь почитать книжку, спизженную дня два назад из «Снарка». Это была классика аван-палпа – роман Тони Уайта «Сатана! Сатана! Сатана!». Я уже представлял себе, как разрезаю отдельные, не попавшие под нож страницы, как хрустит корешок при разгибании книги на определенном месте, наконец, как отложу роман на ночь и все оставшиеся пять минут до прихода сна поразмышляю над тем, что только прочел. Но со всей ясностью, с которой иногда проступает сквозь пелену забытья в нашем сознании клочки реальности, я понял одно – этому не бывать. По крайней мере, сегодня.

Напротив сидел Тесак. Я уловил в его взгляде знакомую мне тоску. Он тоже не хотел всего того, что ожидает нас впереди. Он просто хотел отправиться домой к Кате и отдохнуть. Это все я прочел во взгляде Тесачищи. Я понял этот взгляд потому, что сам думал о том же.

В отличие от нас, та троица устроила настоящий концерт в троллейбусе. Серый как обезьяна повис на перекладинах на задней площадке, и при каждом резком повороте его тело поднималось в воздух, вторя маневрам движения транспорта. Напалм своими легкими извлекал звуки, слабо напоминающие Седьмую симфонию Шостаковича, вернее, то ее место, где звучит основной лейтмотив фашистской армии – тема нашествия из первой части. Рубильник восседал под эту музыку с таким видом, будто он царь горы и при этом еще отдавал приказы своим обезьянкам: «Громче давай пой!» или нечто вроде «Больше кривляйся!» Мне на секунду показалось не только смешным, но и абсолютно тупым данное действо. Я испытал невиданный доселе мною прилив отвращения и ненависти к своим друзьям. И, клянусь, я испугался этого ощущения. А что если оно перерастет в настоящую ярость, что тогда останется незыблемого для меня? «Ничего, – страшным эхом звучал в моей голове внутренний голос. – Ничего…»

Водитель долго терпел выходки Рубаки и команды, но и у него терпение не железное. На одной из остановок он по громкой связи объявил на весь салон, что, ежели мы не уберемся из его троллейбуса, он с нами на борту дальше не поедет. Теперь все пассажиры укоряюще смотрели в нашу сторону. Что ж делать, пришлось выйти!

– Мудаки! Из-за вас придется пешкодраить неизвестно сколько, – вывалившись из троллейбуса, заорал я.

Нервы потихоньку сдавали.

– Расслабься! Пройдемся, подышим свежим воздухом, – успокаивающим тоном проговорил Рубака.

Но я не мог успокоиться. Все новые и новые волны злости подкатывали к мозгу, затуманивая его. «Какого хрена, – думал я, – ты, козел, будешь мне здесь указывать, что мне делать?.. Пошел ты!»

Рубака, увидев, в каком состоянии я, готовый взорваться, нахожусь, примирительно проговорил:

– Хорошо, согласен! Был неправ. Зря устроили мы этот цирк в транспорте, зря!.. Но нельзя же нам ссориться по пустякам! На одной ненависти друг к другу не уедешь. Давай, хватит дуться!

И он похлопал меня по плечу, и пошел вперед по Гражданке. Желчь, которая закипала внутри, успокоилась. Ярость поостыла, и я двинулся за всеми бить негров.

 

23.11.02, пересечение ул. Гидротехников и Гражданского пр., 22:23

Цель шла впереди нас метров за двести. Мы разделились на две группки. Первыми шли я и Рубильник. В руках у него уже была приготовлена для удара об голову черномазого бутылка. Позади плелись все остальные. Они должны подстраховать нас, если что-то пойдет неправильно. Я предельно сосредоточился: цель могла уйти от нас метров через пятьдесят, поэтому надо было действовать. Я потянулся за пивной бутылкой, емкостью пол-литра, одновременно с этим надел на правую руку сначала шерстяную, а затем кожаную перчатки. Бутылка хорошо ложилась в ладонь, а искусственная кожа фиксировала ее почти намертво. Я начал боком разбег. Тихо-тихо… Я видел, как мерцают отблески уличных фонарей на бритой башке нигера. До входа в общагу ему оставалось метров триста, но если предположить, что он бегает быстрее меня (вот уж дудки!), тогда у меня оставалось всего секунд десять, дабы нанести удар первым. Если бьешь первым, то бей на поражение – так гласит правило номер два солдата армии ТРЭШ.

Хрясть! Получив максимальное ускорение, моя рука плашмя опустилась на лысую башку нигера. Я ударил бутылкой, так обхватив ее со всех сторон ладонью, что моя кожа была спасена от осколков и обратной амплитуды удара слоями двух перчаток. Эффективность такого удара объяснить очень просто:

 

I. Получается, будто ты бьешь как бы и рукой, и бутылкой одновременно, сила, а главное, эффект от удара возрастает многократно;

II. После того как ты разобьешь бутылку об голову своей цели, можно защищенной рукой сразу вдавить сотню мелких и не очень стеклышек в башку противника еще до того, как он потеряет сознание. Этими двумя преимуществами удара плашмя я и воспользовался.

 

Я сразу с силой вдавил в нигерский череп мириады стеклянных осколков, и оттуда потекла густая, будто ягодное варенье, кровь. Внутри разлилось победоносное ликование над вырубленным с одного удара противником. Мне казалось, что я вымещаю всю ярость, которая скопилась за последние недели во мне: и за Тесака с его Катей, и за Прыща с его страхами, и за Рубаку с его дружками-придурками. Я стоял над распростертым на земле телом нигера и… не чувствовал ничего. Да, да!!! Я вообще ничего не чувствовал: ни удовлетворения, ни злости, ни страха. Абсолютно ничего! Ничего, даже внутренний оркестр молчал. Только масштабная пустота космоса наполняла все тело, мозг безмолвствовал. Я стоял и в ужасе от этих ощущений вращал глазами: с жертвы – на бегущих и орущих ребят, со скованного ужасом лица Тесака – опять на нигера в круге от уличного фонаря.

И только когда рядом пробежал Напалм, до меня стала доходить реальность всего происходящего. Я услышал вой ментовских сирен. СУКИ! Ни одно творение довести до конца не дадут!

 

23–24.11.02, побег, поздний вечер

Я обернулся и за долю секунды определил сложившуюся обстановку: ментовской козлик повернул с проспекта в дорожный карман и движется на всех порах в направлении меня, друганы мои делают ноги и бегут вглубь района, дабы там укрыться, а я, как лох, стою до сих пор в круге уличного света. Но я-то знаю, как я бегаю, а вот менты этого наверняка не предполагают. И я рванул… Рванул за другами моими, и уже секунд через пятнадцать обогнал их всех и возглавил побег. Сирена козлика все выла и выла за спиной, но звук до меня доходил уже отраженный от пары-тройки строений, вокруг которых мы немного попетляли. У нас явно в запасе есть с полминуты: пока долбоебы остановятся, пока проверят, жив ли нигрилла, пока вызовут подмогу или даже оцепят район… Причин мелькало много в голове, но единственный стоящий вопрос звучал так: как нам как можно эффективнее использовать полученный задел во времени? И тут на меня снизошло настоящее озарение. Будто сам Господь сошел с небес и заложил мне в голову зерно идеи, которая могла нас спасти. Я поблагодарил Бога за этот еще один великолепный день и ускорил бег до максимума.

Дело в том, что, насколько я знал, Напалма наградили такой кличкой не только за то, как быстро он умел отливать в самых для этого неподходящих местах. Его звали Напалмом еще задолго до проявления этой странной привычки. Просто он умел споро и без напряга вскрыть тачку. Ну, естественно, ту, которая постарее и не напичкана кучей электроники. Поэтому моя голова родила отчаянно красивую, но и одновременно опасную на все сто процентов идею: а что если воспользоваться чужой тачанкой, дабы уйти от преследования?

Мы преодолели почти целый квартал и вышли к парку Политехнического университета. Погонею в воздухе не пахло, чувствовалась какая-то тяжелая, повисшая в воздухе, как пауза перед трагическим финалом в опере в форме одинокой ноты скрипки, напряженность. Я оглядывался по сторонам, пока ребята перелезали через ограду. Вокруг не было ни одной подходящей для угона машины.

Земля в парке походила на разметеленную сотнями ног жижу. Мы еле переставляли ноги в этой грязище. Серый с Тесаком пару раз грохнулись на землю и теперь напоминали хреново вылепленных из глины истуканов. Смеяться над ними не было времени, я старался сосредоточиться полностью на своих шагах по топкой жиже, Рубака, порвавший на ограде свою кожанку, материл тихонечко каждый квадратный метр земли парка, куда ступала его нога, Напалм то ли сильно призадумался, то ли обосрался от страха. Мы миновали большую, похожую на водонапорную башню лабораторию. Мгла окутывала почти всю верхнюю часть башни, но мое воображение рисовало тонкий, словно иголка, шпиль, утыкающийся в грозное осеннее небо, высокий сводчатый потолок, ряд больших, от пола до потолка, оконных рам по всему периметру, почерневшую от старости круговую кладку красного кирпича. Для большей художественной выразительности не хватало лишь сияющих в разрывах неба молний и дождя стеной. Но, к сожалению (или к счастью), грозы для петербургского ноября нехарактерны!

Темп побега значительно упал. Теперь мы просто шли. Грязища под ногами, липкая и жидкая, сменялась собачьими фекалиями настолько огромными, будто вместо анального отверстия в один-два сантиметра у тварей – настоящее гаубичное дуло диаметром в сто двадцать восемь миллиметров. Чавканье ботинок сопровождалось трехэтажным матом. Складывалось такое ощущение, будто вовсе мы и не спешили, а, поминутно выдергивая из топи дерьма ноги, как роботы, совершая свои медленные и размеренные шаги, осваивали топи. Хотя днем шел снег, земля начала только-только застывать от легкого морозца. Если бы небо очистилось, подумалось мне, наше продвижение стало бы куда легче. Мороз прохватил и прихватил бы тогда грязищу, мелкие лужицы застыли под коркой тонкого льда, правда, крупные и глубокие так и остались бы стоять, но все же было бы легче!

Наконец мы вышли из парка, оставив позади новодельную церквуху и пару корпусов Политехнического университета. Внутри меня все молчало, но я чувствовал какое-то зерно тревоги, которое было посеяно погоней, – так просто менты от нас не отстанут, мы же, бля, культурная столица, тем более юбилейный год как-никак на носу, им поэтому положено строго пресекать все случаи расизма, а то как же все флаги в гости будут к нам? Ни хухры-мухры тебе, мечта Петра!.. Может, для кого-то эта идея остается ведущей, для меня юбилей – всего лишь еще один шанс через официальные источники слить нешуточные бабки. Меня уже заебали эти рыла по ящику, ежесекундно себя убеждающие, что все под контролем. Ведь ни хуя не готово! И главное, что не будет готово! И город наш никогда не был и не будет культурною Европейскою столицею, так как он всегда был и останется неким сублимационным уродом третьей стадии перегонки в перегонном кубе. Хромой горбун с бельмом на полтора глаза, который игнорирует все происходящее вокруг. Хренов единоличник! Речи хуетрясов и пиздоебов с экрана не могут заставить полюбить то, что в принципе нельзя по природе вещей любить. Эти рыла и сами не верят в то, что говорят, но побаиваются быть оторванными раньше времени от городской кормушки, как трехнедельные телята от мамки. Они сосут и, отсасывая, не сплевывают, от этого у некоторых особо ловких проступает по три с половиной подбородка. Они купаются в собственных речах, а хуетесы-газетчики, решившие стать независимой прессой с собственным мнением, облизывают их словесные изречения в утренних новостях, будто дешевая проститутка, которой дали пятьсот долларов за «хомяка». Они отсасывают, не сплевывают и глотают, а потом высранным дерьмом устилают свои газетные заметки… Cрать я хотел на это обосранное правительство хуетесов и пиздоболов! Хуй вам! Я слишком много и долго терпел, и теперь у меня, как и у других людей моего поколения, есть право послать вас на хуй! Дерьмо на вас!

На площади перед станцией метро «Политехническая» было пустынно и темно. Я огляделся (23:28). Тишина. Где-то в центре парка бушует ветер в ветвях высоких тополей. Мы спокойно переходим на другую сторону дороги и направляемся вглубь, стараясь затеряться между домов. Все грязные, потные и злые до усрачки. Я думаю, слишком все спокойно и тихо. Как бы ментура не «ввела план “Перехват”, который результата не дал». Я спокоен, предельно спокоен и сосредоточен на единственной цели – найти машину. Я гляжу на Напалма и подбадриваю обмякшее тело репликами вроде «Давай! Давай!». Я понимаю, слишком дорогую цену мы заплатили за мою выходку и нешуточно выдохлись. Поэтому я также понимаю, надо срочно найти подходящую тачку.

Наконец, в полной заднице, в уютно-скромном Воронцовом переулке я вижу цель – старый Opel Record восьмидесятых годов. Я говорю:

– Напалм, я думаю, пришло время проявить себя, – и продолжаю: – Даю тебе тридцать секунд.

Он смотрит исподлобья, и я замечаю катящиеся градины пота, резко вздымающуюся и опускающуюся грудную клетку. Он мертвецки устал. Я знаю это, потому что сам еле держусь на ногах. Неожиданно Напалм резким движением расстегивает свой «пилот» и достает из внутренних пространств куртки длинную и плоскую железную полоску. Проходит мимо, ничего не говоря. Пока он ковыряется с тачкой, я осматриваю свою армию: все потные и слегка напуганные. Я думаю, что надо бы подбодрить их речевкой, но тут же бросаю эту идею и сам пытаюсь оценить все наши шансы и возможности. Шанс у нас один – уйти от преследования. Возможность единственная – уйти от погони на Opel’е. Вот такая, бля, радостная перспектива.

– Готово! – слышу, как воодушевленным голосом подзывает Напалм.

Я оборачиваюсь и вижу Напалма, заглядывающего под приборную панель машины. Он слегка матерится, но через несколько секунд машина вздрагивает, отходя от сна. Садимся так: я – на место водителя, Напалм – на пассажирское сиденье справа, остальные трое кое-как размещаются сзади. Все объясняется обычной рациональностью – я лучше всех вожу. Пробую гашетку, педаль тормоза. Отрегулированы неплохо для помойки! Единственное, что заставляет призадуматься, так это ручной тормоз – он не зафиксирован. Но эта мысль быстро выветривается из головы, ведь здесь речь идет не столько о моей судьбе, сколь о дальнейшей (изгаженной/неизгаженной) жизни моих пассажиров. Резкий взвизг колес свидетельствует о легком гололеде на дороге. Будь внимателен, будь внимателен! – бесконечно твержу сам себе, вцепившись в баранку. Машина хреновенько ведет себя, особенно на поворотах. Один раз мы вылетаем на тротуар с резким ударом о поребрик. Весь салон матерится.

Не стоит рисковать и высовываться за пределы района. Проехав чуть по Жака Дюкло, я сворачиваю на Светлановский проспект, а уже с него – на пятачок с полузаброшенной трамвайной веткой. Останавливаюсь прямо под окнами пятиэтажек. Надо сказать, я надеялся на то, что ушел от погони. Сбросил наверняка прицепившихся шавок со своего хвоста и теперь, по моему плану, мы просто должны были отсидеться по-тихому здесь часика два. В салоне висела тишина, мертвая тишина. Никто не рисковал нарушать такую тревожную тишину.

Все произошло, как в долбаных голливудских комедиях, только намного замедленнее. Сначала мы все впятером видим ментовскую «шестеру». Она сворачивает с Тихорецкого проспекта и явно направляется к нам. Меня пробивает холодный пот с ног до головы: как я мог забыть погасить фары, бьющие еще к тому же дальним светом! БЛЯДЬ, проклятье!!! Параллельно основному действию на мизансцене разыгрывается свое. В салоне от задних сидений доходит легкий ропот. Он начинается со слов «Что за хрень?», а заканчивается сплошными ругательствами, формирующими предложение вроде: «Да здесь на полу кто-то распластался?» Я чувствую, ситуация становится неуправляемой: менты уже остановились и, очевидно, один из них подойдет к нам, в наших кругах по неизъяснимой пока причине начинается паника. Я шиплю: «Всем заткнуться, иначе мы пропали!» Как заклинание питона Каа на мартышек, мои слова чудодейственным образом приводят ситуацию в состояние хрупкого равновесия. Я чуть облокачиваюсь на рулевое колесо. Я закрываю от ментов свободный от ключей замок зажигания и обвисшую электропроводку. Одновременно с этим отключаю фары, от которых вышедший из «шестерки» мент отгораживается рукой. Этот толстяк медленно подходит к водительскому окошку, по пути проведя рукой по капоту. Я все понимаю – он не тупой, он все понял, он все знает, но он просто хочет получить денежку.

– Говорят, около ИМОП’а опять пятеро китайцев напали на негра. Война наций, понимаешь, блин, – чуть задыхаясь от своей полноты, говорит милиционер. Я протягиваю извлеченную из кармана сотню, и он продолжает: – Я смотрю, ребята, вы давно тут стоите. Может, заметили что-нибудь странное, подозрительное? Может, пятерых китайцев в национальных одеждах и с кухонными тесаками в руках, а? – он улыбается, и я сую ему вторую сотню, уже от врубившегося Рубаки. От милиционера (он сейчас на нашей стороне) слегка пованивает кирзой и репчатым луком. Он снова улыбается и договаривает: – Ну, в общем, я смотрю, вы ничего не видели. Но если все-таки что-нибудь заметите, просто замочите этих китайцев, а то понаехали ебаные узкоглазые с черномазыми – и ты должен разбираться в их внутренних разногласиях! Бардак, а не страна!

Он распрямляется и собирается уходить. C задних сидений раздается облегченный выдох сдержанного дыхания. Я бью назад в темноту кулаком понизу, и в тот же момент мент снова у моего окошка и лыбится:

– Все-таки, ребята, вам лучше бы убраться из этого района в какой-нибудь соседний. А то, сами знаете, китайцы совсем без мозгов, под горячую руку попадетесь – отметелят до смерти!

Я протягиваю (23:56) очередную сотню и включаю задний ход – пора по-быстрому съябывать! Каким бы мент ни был добрым, он отвечает перед вышестоящим руководством, и мы ему нужны постольку поскольку. Мы едем на Гражданку, сворачивая со Светлановского на проспект Луначарского. Я тупо рассчитываю встать посреди квартала в каком-нибудь малозаметном дворике и прямо в тачке отоспаться. Но случается вообще непредвиденное…

Салон оживился, и все начали высказываться по поводу поведения мента. Мол, какой хитрющий гад, так ненавязчиво про китайцев, а сам – хап! – своей жирной ручонкой сотенные себе в карман. Я лично считаю, что он хоть и сука, а все-таки на нашей стороне.

– Эй, а чего это вы голосили как проклятые там сзади? А?!

Я наблюдаю в зеркало заднего обзора, как рожи Тесака, Серого и Рубаки поочередно вытягиваются в недоумении. Как будто мой вопрос прямо с неба взят! Вот какие оказываются глаза у страха – как два бездонных озера! Наконец до Тесака доходит, и он радостно произносит:

– Да здесь на полу что-то мягкое лежит!

 

НЕЗНАКОМКА

 

24.11.02, где-то в каменных джунглях Гражданки, 0:30

– Мы просто ебанутые везунчики! Уходить от милиции на украденной тачке с телом в салоне! Нам ОХРЕНЕННО повезло, что на нашу долю выпал столь лояльный мент, ненавидящий преимущественно китайцев, правда негров тоже, и ставящий хрустящие бумажки выше буквы закона!.. Мы охуенно везучие, мать вашу!!!

Я говорю это, отливая ненадолго задержавшиеся в организме остатки от пива на переднее колесо стыбренной таратайки. Хронометр показывает половину первого ночи. Благословенное облегчение снисходит на мой в жопу выдохшийся организм, но я чертовски рад. Да, друзья, я чертовски рад! Побывать бы вам в передряге подобной этой, и вы сразу поймете, о чем я говорю. Да, я чертовски рад особенно тому, что все это уже позади и говорить о происшедшем можно даже с легкой иронией над собой. Так бывает всегда, когда ты выходишь сухим из озера дерьма. Да, друзья, я действительно чертовски рад и благодарю Господа, что все закончилось так, как должно было закончиться.

Друзья воспринимают мои слова как некий упрек – я вижу это по их рожам. Вот они здесь все, и все как один – моя братия. Отзвуки радостных воплей из Девятой Бетховена до сих пор бродят в моей больной голове. Вот машина – наша спасительница сегодня; вот Серый с всклокоченными волосами, штаны его в дерьме и грязи; вот Напалм – тоже своего рода спаситель наш на сегодня, он сидит в отупении, вперив взгляд в пол; вот Тесак, мой верный и преданный друг, наверное, сейчас думает о Кате; наконец это Рубака – немного грустный, немного веселый, немного задиристый… Подождите минутку, а где же незнакомка?

– А где незнакомка? – спрашиваю я у своих корешей.

– Я здесь, – раздается чуть хрипловатый голос из глубины машины.

– Расступись, – говорю я и присаживаюсь рядом с ней на заднее сиденье.

Мы в небольшом садике, затерянном между идентичных панельных многоэтажек. Мои кореша расположились на детских скамейках и отдыхают в полузабытьи. Я сижу на сиденье Opel’я рядом с нашей новой знакомой поневоле. Мне досталась самая трудная миссия – разговорить эту девушку. Она довольно красива, но красива исключительно какой-то своей, только ей присущей красотой, неуловимой, как запах раннего утра. Маленькие пухленькие губки, чуть больше, чем необходимо для совершенства, зеленые глаза, мягкие волосы непонятного коричнево-соломенного цвета лежат на плечах драпового пальто. Она курит, отсюда такой, не очень приятный, с едва заметной хрипотцой, голос. Я понимаю, что она начинает мне нравиться. Руки с зажатой в них сигаретой трясутся, все тело подрагивает от испуга, будто от холода. Может, потому я хочу ее, потому что она кажется такой беззащитной и забитой в угол, словно загнанный зверек. Выдавленный ковриком на дне авто после сна шрам на правой щеке еще отливает краснотой. Она заспанная, испуганная и докуривающая свою сигарету. Это она – незнакомка, которая стала против своей воли нашим сообщником. И ее, заспанную, испуганную и докуривающую свою сигарету, мне надо разговорить.

– Привет, – говорю я и сразу понимаю глупость своей фразы. – Меня зовут… Нет, пожалуй, я знал слишком много девушек, которым я говорил свое имя, а их так и не узнавал!

Опять дерьмовая фраза. Ложь и дерьмо – это все, на что ты способен?!

– Давай, сначала ты представишься.

Я делаю очень дипломатичную рожу с легким намеком на улыбку.

– Слушай, парень! – я вижу, как вместе с голосом у нее дрожит и окурок в руке. – Ты меня похищаешь, увозишь непонятно куда, а теперь требуешь, чтобы я рассказала, кого вы похитили, так, да?! – Ее голос все больше напрягается, и от этого она часто просто сипит.

– Во-первых, мы тебя не похищали…

– Стоп, стоп, стоп! – незнакомка останавливает мою оправдательную речь и рукой, и голосом, затягивается и говорит: – Не напомнишь ли мне, кто это с вами так мило беседовал, не мент ли?

– Я…

– А кто меня ударил своим громадным кулачищем в живот, дабы я помалкивала?

– Да я не…

– Ну-ну, да, ты!

– Послушай немного, хорошо? – собираю свое последнее терпение на эту дамочку. – Я бил в темноту, чтобы сзади все позатыкались, когда мент еще был рядом…

– Да, кстати, а кто меня это так приштамповал к полу, что я аж вздохнуть не