Холодный салат (любимый Чеховым).

Отварить очищенную картошку в воде с солью. Пока варится, очень мелко нарезать три большие луковицы на шесть больших клубней. Затем быстро вилкой размять горячую картошку, втереть туда лук, налить постное масло, уксус и присыпать черным перцем. Подавать только холодным.

 

Фаршированная картошка.

Хорошо вымыть крупную картошку, разрезать пополам, выковырять внутренность и начинить либо грибами с луком, либо вареной рыбой с луком, либо фаршем с чесноком. Сверху залить майонезом и положить кусочек сыра. И все печь в духовке на решетке.

 

Отварная картошка в сметане с чесноком.

Очищенную картошку варить в сметане с чесноком, укропом и солью.

 

Картофельные отбивные.

Холодную отварную картошку нарезать круглыми ломтями, положить в большое количество кипящего постного масла и посыпать манной крупой и истолченным с солью чесноком.

 

Картофель с подливой.

Отварить картошку и подать к ней подливу из жареного лука со шкварками или из помидоров, лука и чеснока вместе с мелко нарезанной зеленью.

 

Запеченная картошка.

Переложить слой сырой картошки шпиком, все залить майонезом и запечь, снизу и сверху положив кружки лука.

Забавно, что все разговоры о еде вели вполне сытые женщины. К каждой приходили родные и старались принести что‑то особенно любимое.

Самой шумной была красивая сильная женщина, которую я про себя называла «Гретхен для офицеров», по профессии массажистка, хотя и закончила вечерний мединститут.

Она отличалась редкой бесцеремонностью, когда дело касалось ее самочувствия. Могла перебудить ночью всю палату при любом недомогании, но и сама охотно помогала, сочувствовала тем, кто не мог прийти в себя после операции. В палате было два гуманитария, я и одна очень молодая и ухоженная женщина в алом халате, к которой раз в неделю приходил частный парикмахер. Она много лет жила за границей с родителями, потом и мужа нашла в той же среде и смотрела на наш быт изумленными и чуточку испуганными глазами.

В конкурсе картофельных блюд она не принимала участия, зато массажистка всех переплюнула своими рецептами. Когда мы иссякли и собирались подводить итоги, она заявила:

— А теперь, бабоньки, меня послушайте, я все же доктор и дело знаю. Самое полезное — картофель на пару. Забыли? Но больше всего у меня дома ценят картофельную стружку. Не знаете? Сначала очистить картошку, потом с нее срезать слой ленточкой, чтоб вышел длинный завиток. Я его ниткой перевязываю, чтоб не обломился, опускаю в холодную воду. Делаю штук девять. Кстати, положено нечетное число, бабка советовала, она ворожеей была, все секреты жизни превзошла… Потом обсушу свои стружечки и в растопленное масло, постное пополам с салом свиным… И чуть‑чуть чесноком толченым присыпать в конце, никакие ананасы не нужны… Пробовала, красавица?!

Лет ей было немало, около пятидесяти, но она сохранила и прекрасную спортивную фигуру, и жизнерадостную победительность человека, который выбрался из деревни «голый и босый» и всего достиг «своим умом и своими руками».

— А кто едал картофельные оладьи?

Развести в картофельной муке желток, растительное масло, рубленую зелень и ложку воды. Взбить пену из белков. Вареные ломти холодной картошки обмакивать и жарить!

Это наше белорусское блюдо, мы же на бульбе собаку съели, ваших мясов месяцами не видели…

Она торжествующе оглядывала притихших женщин и довершила победу последним блюдом.

— А еще я делаю сладкое и соленое картофельное тесто.

Протираю вареную картошку со сливочным маслом, сливками, сахаром или солью, добавляю муки, чтоб раскатать на лепешки. На сладкие кладу чернослив без косточек или кусочек яблока, или айву, а на соленые — шпик, лук жареный, грибы. Слеплю пирожки и жарю на постном масле да белком еще обмажу. Вот сколько живу, ни у кого такого не едала, зато о них по Москве слава идет, кто ни побывает в гостях. Все стонут от удовольствия, как чайки над водой.

Единодушно ее избрали картофельной королевой, и она всерьез была счастлива таким признанием.

Соседка в алом халате тянулась ко мне, как к человеку начитанному, хотя и разных с ней житейских возможностей. Не будешь ведь целые дни молчать, потребность в исповедях в таких заведениях огромна. И однажды, сообщив мне запутанную историю своих трех браков, она шепотом сказала, что знает рецепт «Супа Петра Великого». Видимо, и ей захотелось равноправия в женском коллективе. Я тут же громко повторила, наблюдая странную реакцию. Враждебность к «мадам» сказалась в том, что никто не записал рецепт, хотя мне он показался и легким, и разумным.

 

Суп Петра Великого.

Отварить шампиньоны в молоке, прокрутить через мясорубку, смешать с куриным фаршем и бросать в кипящий куриный бульон, подбитый мукой с яйцом и молоком.

Прекрасное диетическое блюдо, но соседки по палате посчитали его слишком изысканным.

Зато всеобщее оживление вызвал разговор об экономных блюдах, фальшивых по названию, из неожиданных продуктов.

 

Фальшивое хачапури.

Смешать вместе остатки кефира, простокваши, сыра, брынзы, творога, растереть, добавить яйцо, муку и гашеную соду, сделать тесто в виде оладьевого. И жарить на любом жире.

Изобретательница этого блюда была одинокой женщиной‑инженером, потерявшей надежду на личную жизнь. Высокая, костистая, с грубым, хрипловатым голосом, часто ронявшая матерные слова, она краснела, вспоминая рецепты матери и бабушки — сельских учительниц, никогда не знавших городских деликатесов. Она же рассказала и о фальшивых пампушках.

Подсушить в духовке черствый хлеб, нарезав кусками, потом сбрызнуть холодной водой и снова подсушить до золотистого цвета. Отдельно растереть чеснок с солью, постным маслом и водой. И перед обедом опустить туда сухари.

И в ее хриплом голосе прозвучала мечтательная нота:

— Главное, положить на маленькие красивые тарелочки у каждого прибора, по две‑три штуки. Никогда никто не оставлял, до крошки доедали… А еще у нас дома делали окрошку с редькой. Натирали на терке, добавляли вареный холодный картофель, соль, хрен и квас. С похмелья лучшего блюда не было, мозг, точно наждаком, прочищало. И еще у меня всегда сделана такая заготовка, «хренодер» называется:

1 килограмм помидоров, 100 граммов хрена, головка чеснока, соль и сахар. Все через мясорубку. Никогда не плесневеет, не киснет. В любую тарелку положить, сразу смысл чувствуешь…

Такая нерастраченная женская душа была в этом непривлекательном человеке, так она могла обогреть кого‑то и порадовать, а вот судьба, дав образование, лишила семьи. И было ей оно совсем не нужно, это равноправие с мужчинами. Ей бы десять детей, свой дом, хозяйство, и какой бы здоровый, ладный выводок вырастила такая наседка, всю жизнь живущая не своей, а выдуманной жизнью.

Она же научила нас делать из плохих соленых огурцов — хорошие.

 

Оживление соленых огурцов.

Вскипятить томатный сок с зеленью, чесноком и солью и залить, остудив, вялые огурцы. Через три дня они превращаются в крепкие, почти малосольные и очень соблазнительные.

От нее мы еще узнали рецепт малосольных помидоров‑скороспелок.

Срезать крышки в помидоре и посыпать рубленой зеленью с солью и чесноком, потом закрыть крышку, поставить помидоры друг на друга и через сутки — острая закуска без особых усилий.

Дольше всего крепилась и не вылезала со своими домашними изобретениями пожилая седая женщина со страшно отечными ногами. Она всю жизнь прожила за мужней спиной и очень этого стеснялась. Хотела быть музыкантшей, а превратилась в домохозяйку, потому что по дальним гарнизонам ей работать было негде. Да и еще пришлось поднимать троих детей. Однажды она рассказала, что почти все готовит в термосах.

 

ТЕРМОС

 

— У нас не всегда газ бывал, а с плитой тяжело, дров не напасешься, вот я и придумала. Завела шесть термосов, три с узким горлом, а три с широким. И кипятила только ведро воды. А вечером раскладывала в термосы сырую крупу, сырую картошку с чесноком и солью, сухофрукты, рис с морковкой и жиром. Обжаривала заранее только мясо с луком, но недолго. И молоко доводила до кипения. Потом — по термосам, всюду доливала кипяток и — до утра. Конечно, воду в молоко не добавляла, и оно становилось топленым, а остальные продукты прямо оживали. Никто у нас не болел годами. Все офицеры маялись животами, а мой как огурчик. Пока в Москву не переехали. Начал он меня стыдить, что я веду первобытное хозяйство, пора отвыкать от походной пищи. И через год — у меня язва, а у него холецистит.

Ее маленькое, обтянутое темноватой кожей лицо было удивленным и в чем‑то детским, а я подумала, что этот способ готовки очень разумен. Продукты отдавали все, что в них было заложено природой и что мы иногда портим и разрушаем долгой обработкой.

Но мои соседки восприняли ее рассказ скептически. Они отработали в своем домашнем хозяйстве определенные стереотипы и почти не воспринимали новое, непривычное, непонятное. Ведь большинство, когда записывает рецепты разных блюд, требует информации о пропорциях, самостоятельно сочетать продукты, на глаз, по вкусу, они не решаются, и для психолога это могло быть неплохим тестом…

Больше всего в больнице хочется соленого. Особенно тем, кто оперирован на брюшной полости. Мечты о селедке, которую давали по воскресеньям с винегретом, часто всплывали в разговоре, но продукты хорошего качества доставать могли не все. Разве что молодая женщина в алом халате. Она никогда не пробовала того, что продается в наших магазинах. Да массажистка, которой, как она говорила, посмеиваясь, били «челом» многие торгаши.

И вдруг женщина, лежавшая в углу, сказала, что может заказать и нам принесут целую банку беломорской сельди. Из всех присутствующих только я ее пробовала, довелось в Мурманске лет двадцать назад, остальные даже не слыхивали.

— А где ты возьмешь? — спросила бесцеремонная массажистка.

— Глядишь — в подруги запишу, пригожусь твои телеса сгонять.

Только тогда мы узнали, что эта наша соседка — директор ресторана огромной гостиницы. Но в ней ничего не было от фельетонных торговых работников. Ни обилия золота, ни размалеванности, ни похохатывающей наглости. В поезде я бы приняла ее за участкового врача, усталого, рыхлого, которому некогда следить за собой, а потому — без возраста, хотя и с остатками былой привлекательности.

Она мало рассказывала о себе, только вздыхала, не производя впечатления счастливого и удачливого человека. Лишь в конце пребывания созналась, что давно бы ушла, но надо «пихнуть двух детей в институты», а у них — ни способностей, ни желаний, вот и крутится, налаживая контакты, а по ночам не спит, хотя ОБХСС в их районе «куплено на корню».

— А вдруг залетные… Ой, до чего надоело всем давать, так в руки и смотрят, точно у него не два, а четыре глаза, а разве я американская миллионерша?

— Держите меня, как вас жалко… — пропела маникюрша, но директор ресторана не приняла ее тона.

— Думаешь, мне нужны эти деликатесы, тряпки, гарнитуры? Сначала попросили на месяц подменить, потом — на полгода, я по образованию — инженер‑технолог, тут и закрутило…

— Но ты же все можешь иметь? — возмущалась ее тоской маникюрша. — Не меньше, чем наша дипломатша…

— Ну, могу, а какой ценой?!

— Господи! — засмеялась маникюрша. — Да я бы за годик такой жизни черту душу продала бы…

— А без души жить холодно…

Вот такой был диалог перед получением беломорской селедки.

А когда внесли трехкилограммовую банку, началась тихая паника: как ее сохранить, спрятать от врачей и не объесться…

Больше всего рецептов по сохранению селедки оказалось у жены военного, загубившей талант пианистки.

 

Селедка в горчице.

Очистить от кожи и костей, разделить на две половины, каждую смазать горчицей с двух сторон, скатать рулетиками, залить постным маслом. Держать на холоде, лук нарезать перед каждой едой.

 

Селедка в пиве.

Вскипятить темное пиво с лавровым листом и перцем в горошке. Залить очищенную селедку остывшим раствором, а сверху — постное масло.

 

Селедка в маринаде.

Вскипятить стакан воды, три столовые ложки уксуса, три столовые ложки сахара, одна чайная — соли, три лавровых листика и черный перец горошком. Остудить и залить очищенную в виде филе селедку.

 

— А я знаю, как сделать фальшивую икру, — сказала хрипло женщина‑инженер. — И даже двух видов.

 

Фальшивая икра из сыра.

Почти красная: пропустить филе селедки с плавленым сырком через мясорубку, добавить сто граммов сливочного масла и красный перец. Потом можно и морковку, но я не люблю.

 

Фальшивая икра из селедки.

Пропустить через мясорубку яблоко, орехи, крутое яйцо, жареный лук и филе селедки. Перемешать и заправить майонезом. Сформировать туловище и приставить настоящую голову и хвост, а сверху зелень…

— В Голландии селедку делают в сладком соусе, с вином… — попробовала обратить на себя внимание женщина в алом халате, но ее не слушали, твердо уверовав, что она белоручка.

— Можно и форшмаки сделать, — сказала массажистка. — Я делаю иногда с картошкой холодной, луком, яйцом, а иногда с белой булкой, вымоченной в молоке, с яблоком и яйцом…

— А можно с медом и лимонным соком, — пискнула женщина в алом халате, но ее голос не вплетался в вакханалию гастрономических предвкушений.

Тогда она встала посреди палаты.

— А еще, чтобы оживить селедку, надо взять 1 сырой желток, 1 ч. ложку горчицы, 1 ч. ложку уксуса, 1 ст. ложку постного масла, взбить до пены, добавить по вкусу сахар. Оздоровляет две‑три селедки.

— А я делала форшмак без селедки, — осмелела жена военного.

Все заинтересовались.

 

Форшмак без селедки.

Отварить капусту (минут пять). Замочить булку в молоке, провернуть капусту, отжатый хлеб и два крутых яйца через мясорубку, добавить уксус, сахар, соль, постное масло. Уложить в селедочницу, сверху свежий лук колечками. Все посыпать желтком, растертым в постном масле с уксусом.

— Тоже красиво, — сказала задумчиво массажистка, почти повторяя известный анекдот, — но селедка лучше.

 

Банка беломорской селедки наполнила нашу больничную жизнь смыслом.

Директор ресторана заказала из дома пиво, горчицу, орехи и яблоки. Массажистка получила мясорубку и постное масло. Я внесла в общественное мероприятие перец и крутые яйца, а главное — мое умение чистить селедки, оставляя ровные тушки без единой кости. И вечерами после обхода врачей мы кулинарили, делая разнообразные заготовки, пряча наши контрабандные баночки за окном, под пакетами с фруктами.

Общее дело сближало, вызывало азарт, все чувствовали себя заговорщиками, и даже женщина в алом халате с восторгом сбивала форшмаки, не жалея длинных пальцев с роскошным маникюром.

А главное, селедки было так много, что она не вызывала жадность. Мы сумели себя дисциплинировать. Ни у кого не произошло обострения от чревоугодий, кроме меня. Я все же заработала почечную колику, стараясь есть селедку без хлеба, чтобы не толстеть.

 

ЗАГРАНИЧНОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

 

Сейчас, вспоминая мои дни в больнице, я поражаюсь типичности ситуаций и характеров, с которыми там встретилась.

Наверное, в разных возрастах разным людям хочется хоть в чем‑то быть значимыми, запоминающимися. И если жизнь не дала реализовать скрытые в них способности, происходят психологические сломы.

Я заметила, что женщины, умеющие и любящие готовить, чаще бывают добрыми, но если они остались в жизни одиноки — эти их качества вспыхивают особенно самолюбиво. Похвала им важна, как витамины. Их гостеприимство всегда чуточку болезненно. Они хотят утвердить себя хозяйственными женщинами хоть в глазах случайных знакомых…

Это явление сугубо наше, сегодняшнего дня, потому что за границей легко купить продукты, заказать их обработку и на неожиданных гостей никому не приходится остро реагировать, судорожно вспоминая, что есть в пустоватом и задумчивом холодильнике.

Правда, там в гости зовут редко, предпочитают встречи в кафе, а если приходится принимать — никаких угрызений совести, что гость уйдет голодный, не испытывают.

Однажды по дороге в Польшу я познакомилась с дамой, владелицей магазина автомобильных запчастей. Мы ехали в одном купе. Она была подвыпившая, разгоряченная, поскольку ехала со свадьбы. В ее сумках было много продуктов, недоеденных гостями в ресторане. Она говорила, что не могла пережить, чтобы они достались официантам, раз уплачено. И вот она пригласила меня к себе домой, сказав с усмешкой: «Посмотрите, как живут нувориши…»

Ее чувство юмора меня приятно изумило. Еще она сообщила, что муж у нее работает приказчиком, получает зарплату и вносит из нее свою долю в семью, а дочь — без определенных занятий, но богата. В восемнадцать лет выскочила за англичанина, через три года он развелся и платит ей в фунтах стерлингов небольшую пенсию. Для Польши, однако, целое состояние. Теперь у нее есть жених, будущий прокурор. И мать добавила, посмеиваясь:

— Очень полезное родство, вдруг понадобится…

Я позвонила ей через несколько дней. Она, жизнерадостно щебеча, заехала за мной и отвезла на свою виллу, выстроенную почему‑то на улице, где участки давались только судьям и прокурорам.

Низ кирпичного особняка она сдавала, а на втором этаже жила с мужем и дочерью.

Она с гордостью показала мне серебро и хрусталь, попутно сообщив, что собирает только старинный, с пробами известных фирм и подлинные старинные картины, утверждала, что у нее есть даже Мурильо, а затем спросила, не выпью ли я чаю.

Приехала я с коробкой конфет и огромным синим заварным чайником новгородского производства. Нельзя же было выглядеть бедной родственницей в таком доме!

Поэтому вопрос хозяйки мне показался странным. Но действительность повергла меня в полное изумление.

На прекрасном серебряном подносе она принесла две чашки жидкого чаю и продолжала щебетать, поставив посуду на крахмальные скатерти фламандского полотна. Я стеснялась попросить сахару, но вскоре она обратила на это внимание и принесла пузатую сахарницу в монограммах, сообщив, что купила по дешевке в Москве.

— Может быть, вы хотите и есть? — задумалась вдруг хозяйка.

Я не стала отказываться, любопытствуя, чем кончится эта «встреча». Она ушла в кухню и принесла мне на псевдоведжвутском фарфоре ломтик белого хлеба с маслом, посыпанный сухой травкой типа майорана.

— А вы? — спросила я.

— Я на ночь не ем…

Наша беседа стала затухать, когда приехала еще одна гостья, подруга ее детства, ныне живущая в ФРГ.

Маленькая хорошенькая женщина в прекрасном кожаном платье и в маленькой шапочке на макушке выглядела без возраста, ухоженно и жизнерадостно. Она сразу сообщила, что только приехала из Ленинграда, где купила для своей фирмы тысячу самоваров, что подумывает о скаковых лошадях, и тут же бесцеремонно велела:

— Дай мне поесть. Только без фокусов, я с утра ничего не брала в рот, кроме кофе.

— Поэтому ты и сохранила прелестную фигуру… — начала почтительно хозяйка, казавшаяся вдвое крупнее и старше своей подруги.

Она прошла на кухню, а мы разговорились с дамой из ФРГ, потому что она прекрасно знала русский язык. В ходе светской беседы я услыхала, что она будет продавать свое платье, так как носила его уже один сезон. Решив показать свои финансовые возможности, я сказала, что с удовольствием купила бы его для дочери. Я только что получила в Варшаве гонорар за вышедшую у них книгу.

Дама снисходительно усмехнулась идеально сделанными зубками и пояснила, что советские женщины никогда ее платье не купят, ибо оно стоит не меньше, чем автомашина…

Тут вернулась наша хозяйка, неся на тарелке два бутерброда с маслом и крошечными кусочками сыра.

Гостья хмыкнула:

— Я не привыкла без овощей…

И ей было добавлено два кусочка свежего огурца и листик салата…

Все это непринужденно и естественно. Никто не смущался, школьные подруги общались привычно и просто, а я вспоминала наши гостевания и думала, что мне всегда было легче среди людей, подававших последнее на стол, потому что иначе бы они себя не уважали…

Так же скудно принимали и во Франции, и в Швеции, и лишь однажды я услышала этому объяснение от нашего гида, старой русской эмигрантки.

— У вас нечего купить, потому никто ничего не жалеет, а вот у нас во Франции все знают — сбережешь франк к франку и все сможешь иметь, что нужно и хочется…

Может быть, не берусь спорить, но я никогда ничего не могла бы принимать в подарок без отдаривания, а эта дама постоянно выпрашивала русские сувениры в виде икры и водки. Наверное, считала положенными ей чаевыми, но мне это казалось унизительным.

И я не забуду Марию из Лондона, тоже гида, которая опекала нас, писательскую группу, как цыплят, наделила теплой одеждой, когда в Лондоне в мае оказалось пять градусов мороза, из своих дачных запасов, а на прощание принесла большую сумку и подарила каждому по яркой губке.

На наши смущенные отказы сказала:

— Не бойтесь, я не разорилась, мне, как оптовому покупателю, сделали большую скидку, почти вполовину дешевле.

Губки эти и так были недороги, мы преподнесли ей множество подарков, и эта толстая, с больными ногами семидесятилетняя женщина принимала их с откровенным удовольствием, но не поступилась гордостью. И встретила и проводила, как равная, как настоящая русская, не забывшая, что такое широта натуры и достоинство.

 

ИНТЕЛЛИГЕНТЫ

 

А может быть, широта натуры свойственна просто по‑настоящему интеллигентным людям, независимо от национальности? Если под этим термином подразумевать не диплом о высшем образовании, а самобытность и нравственность?!

Мне часто, когда я бываю в Польше, вспоминается одна семья, удивительно старомодная, в которой душа отдыхала от жестокости, черствости и тупости окружающего мира.

Он был профессором‑энергетиком, перешагнувшим семидесятилетний рубеж. Из Львова, польского, довоенного.

Мы оказались в одном купе, как и с дамой‑парвеню, по дороге из Москвы в Варшаву. Наши кассирши не признавали деления на женщин и мужчин, помещая в вагоне всех вперемешку. На мое недовольство одна звенящая огромными серьгами девица, выдававшая билеты, заявила, пренебрежительно окидывая взглядом мою ненакрашенную физиономию:

— Это вас мужчины уже не интересуют, а другая с восторгом поедет вдвоем с любым в купе, особенно за границу, авось и наколет…

Мне вспомнились ее слова, когда моим попутчиком оказался этот высокий седовласый человек с загорелым лицом и молодой улыбкой. Он представился, объяснил свое прекрасное знание русского языка («Часто бываю в командировках»), заказал в купе кофе, потом пригласил меня ужинать в ресторан. Я отказывалась почти с ожесточением, памятуя об ограниченности моей валюты, но он держался так старомодно естественно, что я вдруг почувствовала себя женщиной, которую уважают за ее пол, воспитание, а не за модные дорогие тряпки с фирменными ярлыками. Мы посидели в ресторане, говорили о литературе и живописи, музыке и путешествиях. Не секрет, что польская интеллигенция не любила русских. Держалась либо отчужденно‑враждебно, либо иронически. Но пан профессор светился дружелюбием и пояснил, что ценит в людях не национальность, а внутреннюю независимость и чувство иронии, лекарство от множества бед XX века. Мой спутник объездил весь мир, но не потерял способности удивляться и радоваться сюрпризам, которые дарила ему жизнь.

Нам подали бигос. Небольшую порцию водянистой капусты в пирожковых тарелочках.

Пан профессор вздохнул, сморщив нос.

— Как можно поляку так себя не уважать, чтобы губить национальное блюдо! Что подумают иностранцы?!

Мне стало смешно, ибо я привыкла к тому, что работники общепита думают о чем угодно, кроме патриотизма.

Но он не успокаивался, а пригласил повара и заговорил с ним по‑польски. Но я все понимала, потому что знаю и люблю этот язык.

— Разве это бигос? Где пан учился?

Повар подтянулся, мой спутник явно вызвал в нем почтение.

Он стал говорить, что официант его не предупредил о таком клиенте, что принесет нам свой бигос, что в поезде одни русские, а они жалеют деньги и в ресторан ходят мало, а для негров и арабов все сходит…

Его лицо краснело и лоснилось, когда мой спутник поднялся, положил злотые и сказал горько:

— Вы позорите Польшу!

И мы ушли голодные, и я кормила его бутербродами, огорченно вспоминая недоеденный бигос, приготовленный все же лучше, чем в наших столовых…

А наутро он мне сказал, что обязательно в Варшаве пригласит меня в гости к себе домой, но до этого свозит в кафе, где подают настоящий кофе «по‑староваршавски».

Я дала ему телефон, не очень ожидая выполнения обещаний. Попутчики обычно мгновенно забывают друг о друге, сойдя со ступеньки вагона. Но пан профессор в тот же день мне позвонил и «абонировал меня» на вечер в кафе, а в гости — на субботу.

Он заехал за мной на машине, покатал по Варшаве, рассказывая, где находился во время варшавского восстания, он купил мне цветы на площади Трех крестов, а мне все казалось, что меня разыгрывают. Я уже была немолода, ничем не могла оказаться ему полезной, а бескорыстное внимание встречалось только в романах XIX века.

Наверное, мой спутник еще в недавние времена был красив, вернее, породист, но особенно подкупала его органичность, естественность.

Мы пили кофе из высоких керамических чашек, я пыталась угадать, из чего взбита пена, стоявшая кружевной горкой над ароматным напитком, и он попросил официантку раскрыть мне секрет фирменного кофе, положив на стол крупную кредитку. Через пять минут мне принесли рецепт.

 

Кофе по‑староваршавски.

В только что сваренный и процеженный кофе добавляется ложка рома, а сверху идет слой взбитого желтка с сахаром, слой толченых орехов, а на них кладется пена из взбитых сливок без сахара, но с каплей ванили.

Окончательно я была добита, когда пан профессор заказал потом рюмку ликера Бенедиктин с солеными палочками, а рецепт печенья мне принесли уже без его просьб. Видимо, в этом кафе решили, что я — владелица только начинающего функционировать бистро.

 

Тминные палочки.

150 граммов муки, 150 граммов отварного картофеля, 150 граммов масла, 1 чайная ложка соли, 1 яйцо. Все тесто размять, размешать без яйца. Оставить на холоде на полчаса. Потом нарезанные палочки окунать во взбитое яйцо, укладывать на лист, посыпать тмином. Выпекать до светло‑коричневого цвета.

Давно я не получала такого удовольствия. Никуда не спешила, знала, что домой я буду отвезена на машине, разглядывала публику, очень разнообразную. Тут сидели и пожилые дамы в шляпках на завитых волосах с одной чашечкой кофе, и группки молодежи в брюках и с одинаково неопрятными волосами, с отсутствием на лицах признаков пола, и очень модные молодые женщины в окружении толстых мужчин восточного типа. Все курили, говорили, но без резких звуков и криков, делающих наши рестораны похожими на птичьи северные базары. Я боялась только посмотреть в меню, потому что понимала, что в таком кафе цены астрономические за счет фирменности всех блюд.

Про себя я назвала этот вечер — «пять минут Европы», ибо во всех моих заграничных поездках только через витрины могла наблюдать естественный для многих миллионов людей мир, когда посещение кафе доступно без унизительного стояния в очередях и без откровенного хамства официантов.

А главное, кроме гурманства мой спутник поражал меня тем, что не использовал унылый набор пошлостей или штампов, не старался потрясти эрудицией, а все время вызывал меня на споры, раздумья о том, что казалось простым лишь на первый взгляд. И наша полемичность поднимала настроение…

Я узнала, что у него двое детей и трое внуков, но они живут за границей, так как не хотят мириться с тем, что польское общество ценит только «быдло».

— Поймите, — сказал мой спутник, — я не против простолюдинов, но я не приемлю хамов любого происхождения. А в наше время под них стали мимикрировать даже приличные люди, чтобы преуспеть…

— Тогда они — не приличные…

Пан профессор усмехнулся, став похожим на Рыцаря Печального Образа.

— А я уехать не могу. Есть такое старомодное слово — долг. Я нужен Польше как специалист, потому что все, равные мне, давно живут в Штатах… Кто же подготовит смену стране?! В туннеле во время восстания мы часто мечтали о будущих детях, хотя и жен ни у кого не было. Но запас энтузиазма оказался исчерпанным. Моя жена говорит, правда, когда мы возвращаемся после встречи с сыновьями домой, что тут к ней приходит второе дыхание, а там она быстро бы обленилась и угасла без постоянного преодоления неудобств и трудностей…

Честно говоря, посещение его дома меня пугало. Я боялась, что его жена окажется высокомерной, излишне светской или приторно любезной, а главное, что она захочет меня поразить своим благополучием, как это любят делать у нас жены известных деятелей науки или литературы.

Но снежно‑белая пани профессорша держалась так, точно мы с ней давно знакомы, только не виделись несколько лет.

Она пригласила сразу к столу, пояснив, что они обедают вечером. Сервировка, конечно, была нарядная, но доступная, потому что такие саксонские сервизы у нас продавались после войны и без астрономических цен.

На высокой подставке стояло круглое блюдо с разнообразными изящными бутербродами, так любовно приготовленными, что казались произведениями искусства. А главное — без хлеба. Их можно было выбирать, как конфеты‑ассорти, когда разбегаются глаза от формы и цветов. На круглом листке ветчины лежала глазунья с веточкой укропа. Рядом — на кусочке сыра — копченая рыба, посыпанная петрушкой. Листик салата был украшен нарезанным огурцом, долькой жареной курицы и свернутым восьмеркой ломтиком лимона. Другой сыр был прикрыт редиской с чебрецом. А на буженине — маринованная слива с консервированными яблоками. Наконец, квадрат паштета был перечеркнут жареными грибами с луком. Только потом я заметила, что вся эта закуска лежала на крошечных картонных тарелочках, которые легко входили в руку и почти не пачкали фарфоровые столовые.

Заметив мое восхищение, пани профессорша сказала по‑русски:

— Прошу меня извинить, но я стараюсь избегать хлеба, поэтому приходится прибегать к выдумкам.

— Но это же адский труд, — воскликнула я, — столько приготовить закусок!

Она усмехнулась.

— А что делать старикам, как не радовать молодых? К сожалению, наши дети приезжают в Польшу редко, вот мы и замкнулись друг на друге. А это грешно, потому что я так ценю гостей. Я предвкушала ваше изумление и весь день улыбалась.

Небольшого роста, сухонькая, она двигалась так легко и молодо, что я поразилась, заметив, что ходит она на таких высоких каблуках, которые мне были недоступны из‑за привычки к венским.

К сожалению, я не обратила внимания, что мой прибор состоял из нескольких тарелок, а потому решила, что обед этими закусками и ограничится. Я же находилась за границей, а не в России. И когда я почти объелась, оказалось, что обед только начинается.

Сначала пришлось пробовать вегетарианский польский борщок.

Отваренные вымоченные грибы смешивают с поджаренным луком, отдельно сваренной начищенной свеклой, все это заправляется толченым чесноком с солью, сахаром и свекольным квасом. Один раз все вскипает, процеживается и подается в толстых кружках, как горячий бульон.

 

Свекольный квас.

Вымытую свеклу в кожуре нарезают, заливают в стеклянной банке теплой кипяченой водой, добавив корочку ржаного хлеба. Накрывают проколотой бумагой и ставят на три дня в теплое место. Потом жидкость отливают в бутылки и крепко закупоривают, а свеклу еще раз заливают водой.

 

Но пани профессорша не ограничилась борщком, а принесла еще к нему грибные ушки, похожие на наши вареники, облитые топленым маслом.

Она явно получала удовольствие от моего аппетита, и я почти перестала его стесняться, в то же время записывая в блокнот новый рецепт. Оказалось, что хозяйка, как и я, не любила, чтобы продукты использовались не полностью, потому, отварив грибы, она превратила их в начинку для ушек.

 

Грибные ушки.

Отваренные грибы смешиваются с обжаренным луком и отжатой от воды булкой. Все пропускается через мясорубку. Добавить толченые сухари и соль. Потом из воды, яйца и муки замесить тесто, нарезать и положить на его квадратики начинку, складывая и защипывая их по диагонали. Потом углы треугольника соединить и отварить ушки в горячей воде, смазав сразу маслом.

Пан профессор улыбался, гордо поглядывая на прекрасный стол, но шепотом предостерег меня от новой порции ушек, сказав, что впереди еще польские зразы.

На каждый кусочек отбитого мяса говядины кладется кусочек шпика и соленого огурца, потом мясо сворачивалось, перевязывалось, обжаривалось и тушилось в грибном соусе.

Пани профессорша с грустным видом принесла жаровню.

— Я слышала про неудачный бигос в поезде… Мой муж переживал, что вы так и не попробовали его, но у меня сегодня было маловато продуктов для настоящего блюда …

Я с ужасом покосилась на хозяев. Неужели кроме зразов меня ждал впереди и бигос?!

Пани профессорша улыбнулась, отчего ее суховатое лицо смягчилось. Возраст выдавали глубокие морщины вокруг глаз и мелкие, пересекавшие щеки, но издали порывистыми движениями она напоминала девчонку‑подростка. На столе появилась вторая глубокая жаровня с крышкой.

— Вы получите капельку, — твердо заявила хозяйка, — но добавка возможна, если очень будете просить.

Она сняла крышку, и пряный аромат поплыл по комнате, тонкий, своеобразный, совершенно непохожий на тот отвратительный запах, каким пропахли в Москве дешевые столовые, экономно использующие гущу от кислых щей, соединяя ее с остатками несвежих колбас и залив все это варево томатной пастой…

— Я любила всегда готовить, но особенно приятно, когда человек ценит и понимает кулинарные тонкости. В Польше столько бигосов, сколько хозяек, но мой всегда одобрялся нашими гостями. Его считают фирменным блюдом дома, и когда нас посещают иностранцы, муж требует именно бигос.

Я осторожно попробовала несколько паутинок капусты. Не хотелось разочаровываться и разочаровывать хозяйку: я терпеть не могла бигоса. Он преследовал меня с молодости именно в тех домах, где меня принимали самые милые люди. Приходилось хвалить, вымученно и натужно, и я приготовилась к старому ритуалу, когда вдруг ощутила непривычный вкус проглоченной капусты.

— Неожиданно, не правда ли? — усмехнулась хозяйка, и тень гордости мастера промелькнула на ее загорелом суховатом лице. — Придется все съесть, а рецепт я вам заранее напечатала.

 

Бигос варшавский.

Отварить отдельно квашеную капусту и свежую с грибами в малом количестве воды. Свинину мелко нарезать и обжарить в жире. Потом сложить вместе с квашеной капустой и потушить до мягкости. Туда же положить свиные шкварки и жареный лук со свежей капустой. Потом — мелкие кусочки копченой колбасы. Отдельно вскипятить томат, соль, перец, сахар, полстакана сладкого вина типа портвейна или кагора. Смешать все компоненты и довести до кипения. Можно неограниченно добавлять сосиски, курицу, утку, даже дичь, телятину, баранину и любые копчености.

Я съела свою порцию, прочла рецепт и окончательно поняла, что мы с пани профессоршей, как говорил Киплинг, «одной крови».

— А вы не пробовали добавлять, когда нет вина, либо клюкву, либо бруснику, протертые с сахаром? Или вместо томатной пасты?

Хозяйка встрепенулась, моя идея ее явно воодушевила.

С огромным трудом я съела одну зразу. Из любопытства и нежелания обидеть человека, который так