Война — это мир. Свобода — рабство.

Невежество — сила

Политическая терминология обычно двусмысленна. Одно значение термина словарное, другое — то, которое полезно для обслуживания власти, то есть доктринальное.

Взять, например, слово «демократия». Здравый смысл подсказывает, что общество демократично в той степени, в какой народ может осмысленно участвовать в управлении своими делами. Доктринальное значение иное: демократия — это система, при которой решения принимают секторы бизнес-сообщества и связанная с ними элита. Общество превращается из участника в зрителя, как объясняют ведущие теоретики демократии, в данном случае Уолтер Липпман. Ему дозволяется утверждать решения его «лучших представителей» и наделять поддержкой тех или иных среди них, но не вмешиваться в суть дела: политика государства — не его ума дело.

Если какие-то сегменты общества пробуждаются от апатии, организуются и начинают выходить на арену, то это не демократия, а, говоря технически, «кризис демократии», угроза, которую надо так или иначе преодолеть: в Сальвадоре для этого применяются «эскадроны смерти», в США — более тонкие, не настолько прямолинейные действия.

Или взять «свободное предпринимательство» — термин, практически подразумевающий систему общественного субсидирования и частного присвоения при массированном вмешательстве правительства в экономику для под держания государства, существующего для социального вспомоществования богатым. Фактически любая фраза, содержащая слово «свободный», на самом деле означает нечто противоположное его буквальному значению.

Оборона «от агрессии» предсказуемо оборачивается именно агрессией. Когда США напали в начале 1960-х годов на Южный Вьетнам, либеральный герой Эдлай Стивенсон объяснял (в хоре с другими), что мы защищаем Южный Вьетнам от «внутренней агрессии» — имелась в виду «агрессия» южновьетнамских крестьян против ВВС США и наемнической армии под американским командованием, изгонявших людей из их домов и запихивавших в концентрационные лагеря, где им обеспечивалась «защита» от южных партизан. На самом деле эти крестьяне охотно поддерживали партизан, а марионеточный проамериканский режим был просто пустой скорлупой — в этом сходились все стороны конфликта.

Доктринальная система приобрела за истекшие с тех пор тридцать лет величественные очертания: мысль, что США напали на Южный Вьетнам, обычно не высказывается, более того, она никому не должна приходить в голову. Соответственно, главные вопросы той войны не подлежат обсуждению. Апологеты политкорректности могут гордиться своими достижениями, которые было бы трудно воспроизвести даже в хорошо отлаженном тоталитарном государстве.

Обратимся к «мирному процессу». Наивным может казаться, что имеется в виду поиск мира. Тогда пришлось бы считать, что мирный процесс на Ближнем Востоке включает, например, предложенный египетским президентом Садатом Израилю в 1971 году всеобъемлющий мирный договор, поддержанный почти всем миром, включая официальную американскую дипломатию; резолюцию Совета Безопасности ООН от января 1976 года, внесенную главными арабскими странами при поддержке Организации освобождения Палестины (ООП), призывавшую к созданию в рамках урегулирования арабо-израильского конфликта двух государств и получившую почти единодушную всемирную поддержку; предлагавшиеся ООП в 1980-х годах переговоры с Израилем о взаимном признании; ежегодные голосования в Генеральной Ассамблее ООН, как, например, в декабре 1990 года (144 голоса «за» и 2 «против») о проведении международной конференции по арабо-израильской проблеме, и т. д.

Но искушенные люди понимают, что все эти усилия не имеют отношения к мирному процессу. Причина в том, что для поборников политкорректности термин «мирный процесс» относится к действиям американского правительства — в приведенных примерах это блокирование международных усилий по достижению мира. Вышеприведенные примеры не относятся к категории мирного процесса, так как США поддержали отказ Израиля от предложения Садата, наложили вето на резолюцию Совета Безопасности, противились переговорам и взаимному признанию ООП и Израиля, регулярно выступают вместе с Израилем — а то и накладывают вето — против любых попыток мирно решить проблему дипломатическим путем в ООН или вне ее.

Мирный процесс сводится к американским инициативам, а они представляют собой призывы к диктуемому США одностороннему решению без признания национальных прав палестинцев. Так все устроено. Тем, кому навыки читать правильно не даются, лучше искать себе другую профессию.

Примеров этому множество. Обратимся к термину «особый интерес». Отлично смазанная пропагандистская машина республиканцев 1980-х годов регулярно обвиняла демократов в том, что они являются партией «особых интересов»: женщин, профсоюзов, молодежи, фермеров, короче говоря, всего населения. В наличии особых интересов никогда не уличался только один сектор населения — корпорации и вообще бизнес. Что разумно: в терминах политкорректности их особый интерес является общенациональным, склониться перед ним обязаны все.

Демократы в ответ скулили, что никакая они не партия особых интересов, что они тоже обслуживают общенациональный интерес. Так оно и есть, но их проблема заключалась в отсутствии у них целенаправленного классового самосознания их республиканских оппонентов. Те без всяких экивоков сознают свою роль представителей хозяев и управленцев, ведущих непримиримую борьбу с населением, причем нередко с использованием вульгарной марксистской риторики и понятий, прибегая к истерике, страху и террору, преклонению перед великими лидерами и другим стандартным приемам контроля над населением. У демократов нет той же ясной лояльности, поэтому они не так эффективны в пропагандистских войнах.

Наконец, обратимся к термину «консервативный», который теперь относится к сторонникам мощного государства, вмешивающегося в экономику и в общественную жизнь. Они выступают за высокие государственные расходы и славят послевоенный пик протекционистских мер и гарантий от рыночных рисков, сужение индивидуальных свобод при помощи законодательных и судебных мер, защиту «Святого государства» от произвольных гражданских инспекций. Короче говоря, все эти программы представляют собой прямую противоположность традиционному консерватизму. Они провозглашают лояльность «народу — хозяину страны», который «должен ею править», говоря словами одного из отцов-основателей США Джона Джея.

Ничего сложного здесь нет, главное — усвоить правила.

Чтобы вникнуть в смысл политических разглагольствований, необходимо перевести сказанное на английский язык и расшифровать демагогию прессы, академических ученых-социологов и секулярного духовенства. Задача ясна: добиться невозможности подыскать слова для связного рассуждения на темы, представляющие важность для нормальных людей. В таком случае можно не сомневаться, что устройство общества и события в мире останутся непонятными, и это будет крупным вкладом в «демократию» в политкорректном значении этого слова.

 

Социализм реальный и мнимый

Можно спорить о значении термина «социализм», но если у него вообще есть смысл, то это — контроль над производством со стороны самих работников, а не хозяев и менеджеров, управляющих ими и принимающих все решения, что на капиталистическом предприятии, что в абсолютистском государстве.

Присвоение Советскому Союзу определения «социалистический» — интересный случай доктринальной демагогии. Большевистский переворот октября 1917 года отдал государственную власть в руки Ленина и Троцкого, а те поспешно разгромили социалистические институты, зарождавшиеся в ходе народной революции предшествовавших месяцев: фабричные комитеты, выборные Советы и вообще все органы народного управления; рабочая сила была превращена в так называемую «трудовую армию», подчинявшуюся командам вождя. Если держаться осмысленного значения термина «социализм», то большевики сразу принялись уничтожать его слагаемые. С тех пор никаких социалистических отклонений не допускалось.

Эти события не стали неожиданностью для ведущих марксистских интеллектуалов, годами критиковавших взгляды Ленина, например, для Троцкого, так как эти взгляды сводились к сосредоточению власти в руках авангардной партии и ее лидеров. Собственно, еще за несколько десятилетий до этого анархистский мыслитель Бакунин предсказывал, что нарождающийся класс интеллектуалов выберет одно из двух: либо попытается воспользоваться борьбой народа, чтобы присвоить себе власть в государстве, и станет жестокой и репрессивной красной бюрократией; либо в случае неудачи народной революции превратится в управленцев и идеологов общества государственного капитализма. Оба прозрения Бакунина сбылись.

У двух главных пропагандистских систем мира было много разногласий, но обе использовали термин «социализм», говоря о немедленном разрушении большевиками всех элементов социализма. Это неудивительно. Большевики называли свою систему социалистической, эксплуатируя моральный престиж социализма. Запад использовал тот же термин, решая противоположную задачу: опорочить страшившие его либертарианские идеалы, ассоциируя их с большевистскими застенками, подорвать веру народа в возможность достижения социальной справедливости при демократическом контроле за базовыми институтами общества, удовлетворении людских потребностей и соблюдении гражданских прав.

Если социализм — это тирания Ленина и Сталина, то здравомыслящие люди говорят: такое не для меня. А если это единственная альтернатива корпоративному государственному капитализму, то многие подчинятся его авторитарным структурам как единственному разумному выбору.

С крушением советской системы появляется возможность возрождения живой и сильной либертарианской социалистической мысли, которая не могла выдержать доктринальных и репрессивных атак главных властвующих систем. Насколько велика надежда на это, мы не знаем. Но по крайней мере одно препятствие на пути устранено. В этом смысле исчезновение Советского Союза — это скромная победа дела социализма, сходная с разгромом фашистских держав.

 

СМИ

Как бы они ни назывались — «либеральными», «консервативными», — главные средства массовой информации представляют собой крупные корпорации под властью еще более крупных и переплетенных между собой конгломератов. Подобно другим корпорациям, они сбывают на рынке свой продукт. Рынок образуют рекламодатели — другие бизнесмены. Продукт — это потребитель информации. Для элитарных СМИ, формирующих повестку дня для всех остальных, продуктом служит их относительно привилегированная аудитория.

Итак, крупные корпорации продают состоятельную привилегированную аудиторию другим бизнесам. Неудивительно, что предлагаемая ими картина мира отражает узкие и предвзятые интересы и ценности продавцов, покупателей и продукта.

Это искажение усиливается другими факторами. Менеджеры от культуры (редакторы, ведущие обозреватели и др.) разделяют классовые интересы государственных и бизнес-менеджеров, других привилегированных слоев. Между корпорациями, правительством и прессой регулярно происходит переток сотрудников высокого уровня. Доступ к государственной власти крайне важен для поддержания надлежащего положения на конкурентном рынке; например, «утечки» часто являются обманом со стороны властей и сотрудничающей с ними прессы, делающих вид, что они ни при чем.

Государственные власти в обмен тоже требуют сотрудничества и послушания. У других центров власти есть свои способы наказания за отступление от ортодоксии — от фондового рынка до развитого аппарата поношения и клеветы.

Результат, естественно, бывает разным. Чтобы служить интересам сильных мира сего, пресса должна предлагать более-менее реалистичную картину мира. Иногда играют роль профессиональная честь и честность. Для лучших журналистов типично знание факторов, формирующих продукт СМИ, и они стараются использовать все появляющиеся возможности. В итоге критичное, скептическое чтение материалов прессы позволяет многое узнать.

Пресса представляет собой только часть обширной доктринальной системы; другими ее частями служат специализированные журналы, школы и университеты, академическая наука и др. Но пресса сопровождает нас повсюду, особенно престижная, потому что на ней сосредоточены те, кто критически анализирует идеологию. Расширенная система изучена меньше, так как

хуже поддается систематическому анализу. Но есть основания считать, что она представляет те же интересы, что и пресса. Иное трудно себе представить.

Доктринальная система, продуцирующая при обсуждении врагов так называемую пропаганду, имеет две четкие мишени. Одной является так называемый политический класс — примерно 20 процентов населения с кое-каким образованием, способные к сознательному формулированию своих взглядов и играющие кое-какую роль в принятии решений. Их согласие с доктриной имеет ключевое значение, так как им под силу разрабатывать и осуществлять политику.

Остальные 80 процентов населения — это, по Липпману, «наблюдатели», или «сбитое с толку стадо». Им положено слушаться приказов и не стоять на пути у важных людей. Они и есть мишень воистину МАССОВЫХ средств информации — таблоидов, ситкомов, суперкубков и пр.

Эти секторы доктринальной системы служат для отвлечения непромытых масс и для усиления базовых социальных ценностей: пассивности, покорности властям, всепроникающей алчности и личного преуспеяния, отсутствия переживания за других, страха перед реальными или воображаемыми врагами и т. д. Цель состоит в том, чтобы и дальше сбивать с толку пребывающее в замешательстве стадо. Ему необязательно беспокоиться о событиях в мире. Вообще-то это даже нежелательно: если они увидят слишком много реальности, то могут, чего доброго, вздумать ее изменить!

Это не значит, что пресса не испытывает влияния основной массы населения. Доминирующие институты — политические, экономические и доктринальные — не застрахованы от давления общества. Важную роль может играть независимая (альтернативная) пресса. Не имея (практически, по определению) средств, она наращивает влияние по тому же принципу, что и общественные организации: объединяя людей с ограниченными ресурсами и тем самым повышая эффективность их деятельности, а также их самосознание путем развития взаимодействия. Это и есть та самая демократическая угроза, которой так страшатся властвующие элиты

 

Будущее

 

Многое изменилось

Важно признать, что за последние тридцать лет многое изменилось в результате народных движений, организовавшихся, пусть рыхло и хаотично, вокруг таких тем, как гражданские права, мир, феминизм, окружающая среда и другие важные для всех людей вещи.

Сравним администрации Кеннеди и Рейгана, во многом схожие своей политикой и приоритетами. Когда Кеннеди после провала вторжения на Кубу развернул против нее мощную террористическую кампанию, а потом занялся эскалацией смертоносного государственного террора в Южном Вьетнаме, превратив его в откровенную агрессию, это не вызывало серьезного протеста.

Только когда в Индокитай отправились сотни тысяч солдат и весь регион подвергся опустошительному нападению, размах протеста, еще недавно маргинального, стал ощутимым. Совсем не так вышло у Рейгана: стоило его администрации только намекнуть на намерение осуществить прямое вмешательство в Центральной Америке, как вспыхнул масштабный протест, размах которого принудил государственных террористов отказаться от прежних замыслов и прибегнуть к иным способам.

Как ни ликуют лидеры по случаю исцеления от «вьетнамского синдрома», истина им известна. В документе о политике в области национальной безопасности администрации Буша-старшего, просочившемся в прессу в момент сухопутной атаки в Персидском заливе, отмечается: «В случаях, когда США сталкиваются с гораздо более слабым противником (единственным, с которым согласен сразиться истинный государственный муж), он должен быть не просто побежден, а разгромлен решительно и стремительно». Любой другой исход был бы «постыдным» и «сократил бы политическую поддержку», и без того слабую.

Ныне возможность классической интервенции даже не рассматривается. Спектр возможностей сузился до тайного террора, скрываемого от собственного населения, и решительного и стремительного разгрома гораздо более слабых противников — после массированной пропагандистской кампании, изображающей их могучими чудовищами.

Похоже обстоят дела во всех сферах. Взять 1992 год. Если бы пятисотлетие открытия Колумба пришлось на 1962 год, то праздновали бы годовщину освобождения континента. В 1992 году на такой вариант уже нет монополии, и это вызвало истерику у менеджеров от культуры, привычных к почти тоталитарному контролю. Теперь они клевещут насчет «фашистских эксцессов» тех, кто призывает уважать других людей и другие культуры.

Мы наблюдаем теперь больше открытости и понимания, больше скепсиса, больше вопросов к власти.

Разумеется, это обоюдоострые тенденции. Они могут вести к независимости мысли, к организации народа и к давлению, приближающему назревшие институциональные изменения. А могут и стать массовой базой испуганных людей, требующих новых авторитарных вождей. Эти варианты — не тема для спекуляций, они должны побуждать к действиям, поскольку ставки очень велики.

 

Что в ваших силах

В любой стране есть группка, обладающая истинной властью. Не секрет, кому принадлежит власть в Соединенных Штатах Америки. Она находится в руках людей, принимающих решения о вложении средств: что произведено, что распределяется. Они руководят подбором кадров правительства и планировщиков, определяют общие условия доктринальной системы.

Им требуется тихое, дремлющее население. Следовательно, чтобы сделать их жизнь менее удобной, вы можете, в частности, не быть покорными, не дремать. Для этого существует множество способов. Даже задаваемые вами вопросы могут оказывать большое влияние.

Демонстрации, письма, голосование — все это в зависимости от ситуации очень полезно. Главное — настойчивость и организованность.

Если сходить на демонстрацию, а потом вернуться домой, это уже кое-что, но те, у кого власть, это переживут. Для них невыносимы настойчивое, нарастающее давление, последовательно действующие организации, люди, извлекающие уроки из происходящего и действующие всякий раз все успешнее.

Любая властная система, даже фашистская диктатура, чувствительна к несогласию в обществе. Это тем более верно в отношении США, где у государства, к счастью, не так много сил для принуждения. Во время Вьетнамской войны прямое сопротивление войне оказало огромное влияние, это было той ценой, которую пришлось платить правительству.

Если выборы — всего лишь действо с участием некоей доли населения, раз в два года нажимающей на кнопку, то от них мало толку. Но если организованные граждане отстаивают свою позицию, заставляют своих представителей ее проводить, то выборы приобретают смысл.

На конгрессменов повлиять проще, чем на сенаторов, на сенаторов — проще, чем на президента, который обычно недосягаем. На самом верхнем уровне политикой практически полностью управляют богатые и влиятельные люди, хозяева страны и вершители ее судеб.

Но ваша организованность может достигать таких масштабов, что она повлияет на конгрессменов. Их можно заставить посетить ваш дом, а там на них с упреками набросятся ваши собравшиеся соседи, можно устроить сидячую забастовку у них на рабочем месте — смотря по обстоятельствам. Это может повлиять, и порой влияние оказывается существенным.

Вам доступны инициативные изыскания. Не полагайтесь на традиционные книги по истории и политической науке, беритесь за монографии, написанные специалистами, пробивайтесь к первоисточникам: меморандумам по национальной безопасности и тому подобным документам. Во многих хороших библиотеках есть справочные отделы, где вы сможете все это отыскать. Для этого потребуются кое-какие усилия. Большая часть материалов вам не понадобится, придется перечитать тонны и тонны, прежде чем отыщется что-то стоящее. Но существуют руководства с подсказками, где искать, иногда даже во вторичных источниках вам будут попадаться интригующие ссылки. Они часто истолковываются неверно, но там вы найдете направления дальнейших поисков.

Великой тайны здесь нет, большой интеллектуальной трудности это не составляет. Да, придется потрудиться, но на это в свободное время способен любой. Зато результаты таких поисков могут менять представления других людей. Настоящие исследования всегда представляют собой коллективную деятельность, результаты которой могут серьезно повлиять на рост самосознания и понимания происходящего, привести к серьезным и конструктивным действиям.

 

Борьба продолжается

Борьба за свободу никогда не прекращается. Народам третьего мира требуется наше сочувствие и понимание, а главное, им нужна наша помощь. Подрывными действиями внутри Соединенных Штатов [так у Н. Хомского. — Примеч. пер.]   мы можем помочь им выжить. Их успех в борьбе с насилием, на которое мы их обрекаем, во многом зависит от происходящего у нас в США.

Их отвага поразительна. Мне самому посчастливилось — так как это настоящее счастье! — подсмотреть одним глазком, что значит их отвага, в Юго-Восточной Азии, в Центральной Америке, на оккупированном Западном берегу Иордана. Это волнующий и вдохновляющий опыт, неизменно заставляющий меня вспоминать слова Руссо о европейцах, отказавшихся от свободы и справедливости ради мира и покоя, «которыми они наслаждаются в цепях». Руссо продолжает: «Когда я вижу сонмы нагих дикарей, которые, отвергая европейское сладострастие, терпят голод, пожары, идут на смерть ради одной независимости, я чувствую, что рабам не подобает рассуждать о свободе».

Те, кто считает это просто словами, плохо разбираются в том, что такое мир людей.

И это только часть предстоящей нам задачи. У нас дома растет собственный третий мир. Незаконная власть диктует свои законы в любом уголке общественной, политической, экономической и культурной жизни по всему миру. Впервые в истории человечества мы сталкиваемся с проблемой защиты окружающей среды, чтобы она могла обеспечить человечеству достойное существование. Мы не знаем, хватит ли нам честности и упорства, чтобы решить или хотя бы смягчить такие проблемы, как эти. Но можно не сомневаться, что если мы не приложим усилий, то мир ждет катастрофа