Когда репортеры вводят нас в заблуждение

Репортеры собирают информацию о важных событиях двумя разными способами, которые, бывает, часто несовместимы друг с другом, и если журналист был не очень аккуратен, материал дезинформирует читателей.

Проводя научное расследование, репортеры работают совместно с учеными — делают репортаж о научных разработках и помогают перевести их на язык, понятный публике. Они делают то, что не всегда легко дается самим ученым. Репортеры читают об исследовании в журнале, рецензируемом специалистами в какой-то области, или в пресс-релизе. К тому моменту, как исследование получит экспертную оценку, трое или пятеро беспристрастных авторитетных ученых уже его просмотрят и согласятся с предложенными выводами. Обычно это не входит в обязанности репортера — определять вес научного доказательства, поддерживающего какую-то гипотезу, вспомогательные гипотезы и вывод. Это делается учеными, которые пишут статью.

Репортеры бывают двух видов. Серьезные, занимающиеся журналистским расследованием, например для Washington Post или Wall Street Journal, обычно обзванивают несколько ученых, не связанных с исследованием, и узнают их точку зрения. Они ищут мнение, идущее вразрез с тем, что было опубликовано в репортаже. Но другие (и их большинство) полагают, что их главная задача — пересказать статью своими словами.

Сообщая горячие новости, репортеры пытаются выяснить, что происходит в мире, собирая информацию из различных источников, разговаривая со свидетелями событий, например с кем-то, кто видел, как проходили вооруженное ограбление в Детройте, бомбежка в секторе Газа или наращивание военных сил в Крыму. У репортера может быть лишь один свидетель, но он может попытаться найти второго, третьего. Репортер в таком случае должен убедиться в достоверности и правдивости слов свидетеля. Тут помогают вопросы вроде: «Вы видели это своими глазами?» или «Где вы находились, когда все это случилось?» Вы удивитесь, насколько часто ответ свидетелей бывает отрицательным, как часто люди лгут, — и только благодаря тщательной проверке репортеров правда выходит наружу.

Поэтому в первом случае — с журналистским расследованием — авторы статей сообщают о научных находках, в основе которых, как правило, тысячи наблюдений и огромное количество данных. Во втором случае — с горячими новостями — журналисты сообщают о событиях, в основе которых — показания всего нескольких свидетелей.

А так как журналисты вынуждены работать с обоими видами новостей, они иногда принимают одно за другое, забывая, что сложение исторических анекдотов и курьезов — это еще не статистика, что ворох историй или случайных наблюдений не делает их статью научной. Отсюда и наше заблуждение, что газеты будут развлекать нас, рассказывать истории. А большинство хороших историй — это череда событий, имеющих причину и следствие. Рискованные ипотеки были превращены в инвестиционные продукты с наивысшим кредитным рейтингом, и это привело к обвалу жилищного рынка в 2007 году. Власти проигнорировали скопление хранившегося на возвышении строительного мусора в городе Шэньчжэнь, и в 2015-м случился оползень, накрывший 33 здания. Это не научные эксперименты — это события, в которых мы пытаемся разобраться и из которых мы пытаемся сделать истории. Доказательства в случае новостной и научной статей разные, но без объяснений, даже робких, неуверенных, у нас нет истории. А газетам, журналам, книгам — и людям — нужны истории.

Это основная причина, почему слухи, контрзнание и псевдофакты могут легко превратиться в пропаганду, распространяемую средствами массовой информации. Так было с Херальдо Риверой50: его репортажи о сатанистах вызвали панику по всей Америке. Уже бывали подобные медиастрашилки о похищении людей пришельцами или о подавленных воспоминаниях детства. Как заметил Дэмиен Томпсон, «для новостного редактора, испытывающего давление, и неубедительное свидетельское показание может стать козырем»[140].

Восприятие риска

Мы допускаем, что с помощью газетной площади, отданной под репортажи о преступности, можно в некотором роде измерить ее уровень. Или что количество газетных статей, освещающих самые разные причины смерти, соотносится с риском. Но подобные предположения не очень умны. Каждый год от рака желудка умирает[141] в пять раз больше людей, чем в результате неумышленного утопления[142]. Но взять хотя бы одну газету, Sacramento Bee: в 2014 году она не опубликовала ни одного материала о раке желудка, но разместила на своих страницах целых три статьи о неумышленном утоплении. Основываясь на обзоре новостей, можно сделать вывод, что смерть в результате утопления наступает намного чаще, чем в результате рака желудка. Когнитивный психолог Пол Словик51 показал, что люди сильно переоценивают относительные риски, если ситуации, их вызывающие, получают повышенное внимание со стороны прессы. Отчасти освещение события в прессе зависит от того, получится ли из него хорошая история. Смерть в результате утопления более драматична, неожиданна, и, возможно, ее легче предотвратить, чем смерть от рака желудка, — налицо все элементы, необходимые для хорошей, хотя и печальной истории. Поэтому о случаях утопления сообщают чаще — а нам кажется, что они происходят чаще. Непонимание рисков может привести к тому, что мы будем игнорировать знаки, которые могут помочь нам защитить себя.

Используя вышеописанный принцип неправильно понятого риска, недобросовестные или просто плохо информированные статистики могут с помощью медиаплатформы обманным путем заставить нас поверить в ложь.

«Вы ужасно беспечны, а ведь в последнее время газеты так часто сообщают о цунами!»

Передовица в Times (Великобритания) в 2015 году сообщила, что у 50 % британцев в течение жизни обнаружится рак и число это возрастет по сравнению с 33 %, имеющимися на тот момент[143]. Это число может увеличиться, охватив две трети от сегодняшнего количества детей, и Национальная служба здравоохранения будет перегружена. На какие мысли это вас наводит? Что раковая эпидемия в самом разгаре? Возможно, виной всему современный образ жизни с бесполезным фастфудом, мобильными телефонами, представляющими собой источники электромагнитного излучения, канцерогенными моющими средствами, а также радиацией из-за дыр в озоновом слое. На самом деле эту идею могли бы использовать многие заинтересованные лица, которые не прочь на этом заработать: сторонники холистического подхода в медицине, инструкторы йоги, компании, занимающиеся распространением товаров здорового питания, компании, выпускающие солнцезащитные средства, и т. д.

Прежде чем паниковать, подумайте о том, что эта цифра включает в себя все виды рака, в том числе и медленно развивающиеся, например рак простаты, легко удаляемые меланомы и т. д. Это не означает, что все, у кого обнаружат рак, обязательно умрут. CRUK (Онкологический исследовательский центр Великобритании) сообщает, что благодаря ранней диагностике и более эффективному лечению процентное соотношение людей, победивших рак, начиная с 1970-х годов увеличилось в два раза[144].

Заголовки в СМИ умалчивают о достижениях в медицине и о том, что благодаря ее развитию люди живут дольше. Сердечные заболевания лечатся сегодня лучше, чем когда-либо, а количество смертей в результате респираторных заболеваний сильно снизилось за прошедшие 25 лет[145]. Просто смерть от рака настигает людей раньше, чем смерть от других возможных заболеваний. Ведь человек должен умереть от чего-то. Ту же самую мысль вы могли видеть в Times, если дочитали ее до соответствующей страницы (потому что ведь многие из нас не дочитывают до конца — мы обычно натыкаемся на заголовок и тут же начинаем переживать). На самом деле отчасти заголовок статьи отражает тот факт, что рак — заболевание пожилых людей (и многим из нас предстоит длинная жизнь, прежде чем мы заболеем). И тут нет причин для паники. Это ведь все равно что сказать: «У половины автомобилей в Аргентине когда-нибудь откажет двигатель». Ну да, откажет — ведь машины выходят из строя по какой-то причине. Это может быть сломанная ось, неудачное столкновение, полетевшая коробка передач или отказ двигателя — но должно быть хоть что-то.