Встреча с монахами. В беде: катамаран тонет.

Пустая келия

Однажды я шел по тропе и увидел, что навстречу идут два человека. Сначала я подумал, что это туристы. Поздоровался, кивнул им головой, они – мне, и мы разошлись. Они пошли вниз, в сторону селения, а я – вверх. Отойдя от них на несколько шагов, я обернулся и посмотрел им вслед. Вижу – у них подобраны волосы. «А-а, – думаю, – так делают священники. Наверное, это монахи». Прошел еще немного: «Нет, – думаю, – надо все-таки с ними переговорить. Такая возможность – и вдруг я пройду мимо». Бросил рюкзак в кусты, догнал их, спрашиваю:

– Ребята, вы верующие?

Они удивились, но ответили утвердительно:

– Верующие.

Я уж не дерзнул задать вопрос напрямую «монахи вы или нет» – и так понял, что монахи. Тогда, не зная, с чего мне начать с ними разговор, спросил, что пришло в голову:

– А вы Юрия знаете?

– Юрия? А ты его знаешь?

Ответить «нет» выглядело бы совсем глупо, говорю:

– Знаю…

– А кого ты еще знаешь?

– Аввакума знаю… того-то, того-то знаю… – и начал перечислять, кого запомнил по рассказу того охотника, с которым недавно шел по тропе.

Братья очень удивились, что какой-то турист знает монахов.

Переговорили мы с ними еще, и они, наверное, поняли, что я иду к Юрию, но плохо знаю дорогу, и потому их спрашиваю. В самом деле: я ведь с рюкзаком шел вверх по направлению к Юриной келье. Тогда они посоветовались между собой, и один пошел вниз по своему маршруту, а другой решил вернуться со мной и пойти проводить меня наверх к Юрию. Но я сказал, что я не один, со мной еще брат, с которым я сюда приехал, и что он сейчас находится за озером на речке. Мой попутчик, которого звали Олегом, подумал и говорит: «Ну, тогда пойдем к вам». И мы пошли в наш балаган.

Когда мы пришли к озеру, было уже темно. Нужно было переправляться, потому что наш с Михаилом балаган находился на другой стороне. Подошли, смотрим: на берегу – туристы. Костер горит, катамаран возле берега на «приколе» стоит, но сами они уже спят. Мы уже не стали их будить, спрашивать разрешения взять катамаран (он все равно был безхозным – для общего пользования[7]). Отвязали его, сели и поплыли.

Естественно, Олега интересовало, кто мы такие и можно ли нас вести к Юрию. Он начал задавать мне разные вопросы, расспрашивать кто мы, откуда, чем занимаемся, какое образование… – как говорится, выпытывать «паспортные данные». Я понял это и стал уклоняться от ответов. Ну, тоже ведь первый раз его вижу: кто он и что он – не знаю…

И вот когда мы плыли, все наше внимание было сосредоточено на разговоре. А то, как плывет наш катамаран – то туда, то сюда виляет, «восьмерки» выписывает, на это мы не обращали внимания. А, как известно, ночью с гор дует ветер – холодный воздух спускается вниз. И он поднимает на озере волны. И когда наш катамаран подставлял под эти волны свой бок, они перехлестывали через него, и наполняли водой одно из корыт. А поскольку было темно, мы этого не видели. Итак, мы разводили «тра-ля-ля», а одно из корыт наполнялось и наполнялось. По мере того, как оно наполнялось, то опускалось все ниже и ниже, и волны еще больше его заливали. И в один прекрасный момент – «бульк!» – и корыто оказалось под водой. Катамаран резко накренился. Мы – в ужасе… Я сразу же прыгнул в воду. Кричу Олегу:

– Прыгай, потому что потонем совсем!

– А я, – отвечает, – плавать не умею.

– Все равно прыгай, потому что сейчас наполнится второе корыто, и катамаран потонет!

– Как потонет?! У меня там рюкзак, а в нем документы!

– Тогда прыгай!

Делать нечего – прыгнул. Думаю, он же плавать не умеет, говорю:

– Держись за корыто, которое не потонуло.

И вот он держится за корыто, а я толкаю это корыто и Олега, и все, что на катамаране к берегу. Ну, естественно в ботинках, в куртке. Доплыли с катамараном до берега. А берег в том месте глинистый, крутой… на глину встанешь, а она под ногами «едет» (потому что мы ж все мокрые, вода с нас течет)… Долго мы там барахтались, потом все же кое-как вылезли. Но пока мы вылезали, катамаран уплыл – волны отогнали его снова в озеро. Поскольку Олег плавать не умеет, нужно было лезть мне. Я снова бултыхнулся в воду, и туда, к катамарану. Вдруг судорога свела ноги. Я взмолился: «Господи, помоги!» – потому что можно потонуть запросто. Если ноги скорченные, то уже плыть не будешь. Слава Богу, судорога отпустила, я вылез на берег, растер ноги – и обратно в воду. Доплыл до катамарана, притолкал его к берегу. Достали мы из него свои рюкзаки, подняли их немножко наверх и спрятали за каким-то корчем, чтобы не нести ночью. Достали фонарики и пошли, но уже не к нам, а в келью к Олегу, потому что после такого «приключения» продолжать путь к нашему балагану было уже безсмысленно, да и невозможно.

По дороге я рассказал Олегу о себе более подробно. Признался ему, что мы с другом пришли сюда из мира насовсем, хотим здесь жить постоянно, и что нам нужна келия. Тогда Олег понял, что нам не Юрий нужен, а нужна просто келия. И часа в три ночи, когда мы поднялись на поляну, он сказал: «Вот здесь есть пустая келия». Мы ее осмотрели и пошли дальше. Дошли до Олега, обогрелись, обсушились, а утром отправились за рюкзаками.

 

На новом месте

Без сомнения, это был Промысл Божий. Я был настолько рад случившемуся, что уже не понес свои вещи в наш балаган на речку – оставил их у Олега, а сам отправился порожняком.

Пришел, рассказал Михаилу, что встретился с монахами, что они мне показали пустую келию, и что можно уже переходить туда жить. «Ну, вот, слава Богу, – ответил Михаил, – я так и думал, что Господь нас как-то устроит».

Собрали мы свои пожитки и перешли с речки на новое место.

Пустая келия располагалась на ровной, красивой поляне (раньше в том месте жили приозерные монахини, о которых повествует монах Меркурий). Напротив стояла старая яблоня-дичка, немного в стороне – большая дикая груша. Что касается самой постройки – она находилась в довольно неприглядном состоянии. Но мы и ей были рады, потому что наступала осень, и нужно было как-то определяться на зиму. Давно мы уже задумывались об этом – целлофановый балаган явно не годился для зимовки – ходили по берегам реки, искали место, где можно было бы построить какое-нибудь более подходящее жилье. Но все наши попытки оканчивались неудачами, т.к. берег везде крутой, ровных площадок нет – келии не поставишь. А потому, на фоне всех этих неудач, то, что мы сейчас имели, было для нас просто даром Божиим.

Занялись мы ремонтом своего нового жилища. Стекол в окнах не было. В полу зияли такие большие щели, что во время ненастья оттуда просто «сифонило». Печка хоть и была, но без трубы. Сделали мы все, что смогли. Вместо стекол натянули целлофан. Пол, стены, потолок утеплили мхом и промазали глиной. А трубу за неимением железа соорудили деревянную. И слава Богу – сколько мы там прожили, ни разу она не загорелась.

 

 Пустынное братство

Начали мы постепенно знакомиться с тамошней братией. Недалеко жили два иеромонаха и пять послушников по разным келиям. Узнав о прибытии «новеньких», братья заходили, интересовались: кто мы, откуда. Задавали разные вопросы. Помимо всего прочего, они задали нам главный вопрос:

– Вот вы пришли в пустыню. А есть ли у вас на это благословение?

Мы ответили, что имеем благословение от прозорливого старца Иоанна Почаевского, и в том, что есть воля Божия жить нам в пустыне, не сомневаемся.

– Ну, хорошо, – сказали отцы, – живите. Но с одним условием: вам нужно обязательно съездить в Сухуми к схиархимандриту Серафиму (Романцову), нашему старцу, и взять еще и у него благословение, поскольку он – старец пустыни. Без его благословения вам жить здесь не положено.

Думаю, не лишним будет пояснить причину такого настойчивого требования. Во-первых, в монашеской жизни ничего не предпринимается по своей воле, а только по благословению. А во-вторых, во всяком деле важна традиция. Если это ценно даже по отношению к делам мирским, то тем паче, по отношению к жизни духовной. Пренебрегающие этим важным моментом могут потерпеть ущерб – порой весьма серьезный. Много скорбных примеров в этом отношении знает история Церкви, немало пришлось видеть их и нам на протяжении нашего жительства в пустыне. А потому вполне понятно, почему братья-монахи, подвизающиеся в тех местах, столь ревностно наблюдали за соблюдением этого важного правила.

Вообще традиция монашеского пустынножительства на Кавказе имеет очень древние корни.[8] Но чтобы не вдаваться в глубокую историю, можно лишь сказать, что основное русло кавказского пустынножительства имеет своим происхождением староафонскую традицию. Именно монахи Старого (греческого) Афона возродили в XIX веке в кавказских горах веками существовавшее там отшельничество – один из разновидностей монашеского подвига.

Революция 1917 года и последующие гонения на Церковь не только не ослабили этого направления, но и усилили его. Монахи Ново-Афонской обители (многие – после тюрем и ссылок) окончили дни своей земной жизни в пустыне. Также и многочисленные монастыри Святой Руси, претерпев разрушение от безбожных властей, дали Кавказу немало опытных подвижников, которые, в свою очередь, воспитали несколько новых поколений монахов-отшельников. Наиболее в этом отношении прославились старцы Глинской пустыни. Схиархимандрит Серафим (Романцов) был одним из них. Все благонамеренное пустынное братство объединилось вокруг его старческого руководства, поскольку батюшка был, без сомнения, благодатным старцем и у него имелся большой опыт духовничества. В свое время он был монастырским духовником, а теперь стал «старцем пустыни».

 

Старец пустыни схиархимандрит Серафим (Романцов)

Нам, конечно, не хотелось ехать в Сухуми – думали, как бы пред Богом это не вменилось нам в «возвращение вспять». Но потом, подумав и рассудив, мы согласились с тем, что съездить за благословением все-таки надо: ведь это будет не возвращением вспять, а только дополнительным утверждением в отречении от мира.

Посоветовавшись, решили, что Михаилу можно остаться в келии, а мне одному поехать. Приехал я в город, нашел дом отца Серафима, и меня провели в келию к старцу. Рассказал я вкратце, кто мы и откуда. Сказал, что «вот мы приехали из Киева, я и такой-то брат, мы ровесники, хотим жить здесь в пустыне – как Вы благословите?» Батюшка выслушал и говорит: «Бог благословит, и я благословляю! Бог благословит, и я благословляю! Бог благословит, и я благословляю! Поживите».

Когда я это услышал, то очень обрадовался, что такой известный старец нас тоже благословил на такой образ жизни. Ведь по человеческим соображениям поселиться нам в пустыне было небезопасно. Молодые, неопытные, только что из мира, монастырской практики не имели (искуса не проходили), святых отцов читали мало, Священное Писание тоже… И жить в горах, тем более обособленно от остальных братий (до ближних келий было около часа ходьбы) было весьма-таки небезопасно – почти невозможно. Однако мы видели такой чудный Промысл о себе, столько милостей Господних, поэтому не сомневались в воле Божией о нашем жительстве здесь. И благословение старца Серафима еще раз подтвердило это.

С тех пор мы почувствовали, что для нас началась новая жизнь – жизнь ради Бога, ради спасения своей души. Началась переоценка ценностей, формирование нового мировоззрения – уже не в теории, а на практике. Сердце радовалось о Господе, а внешние неудобства переносились легко. Все они казались настолько малозначащими, что, помнится, я долго не мог понять: в чем же состоит скорбность скорбей, если христианин все терпит ради Бога?..[9]

 

Монашеская наука

Начали мы потихоньку вливаться в русло монашеской жизни.

Особенного, конечно, ничего не было. Учились молиться, больше – по четкам. Начали изучать церковно-славянский язык. Вычитывали церковную службу, читали Священное Писание, святых отцов. У Михаила было плохое зрение, поэтому читать приходилось в основном мне. А книги нам давали тамошние отцы и братия.

Много внимания мы уделяли рассуждению. К примеру, прочитав главу из Евангелия, мы рассуждали: каким образом то или иное евангельское изречение может быть применимо к нашей жизни. Прочитав Апостольские послания, делали такой же разбор. Рассуждали, что применимо, а что не применимо к нашей ситуации, что мы можем исполнить в данный момент нашей жизни, а что нет. Допустим, принимать нам милостыню или не принимать, заниматься рукоделием или не заниматься... Все такие вопросы мы решали на основании Священного Писания и святоотеческих изречений. Но для того, чтобы применить какой-либо пример на практике, нужен был взаимный братский совет. Как говорят: «Семь раз отмерь, один – отрежь». А потому свои решения мы проверяли в совете с тамошними отцами и братиями. Но если мы уже на чем-то останавливались, то делали это своим законом и старались исполнять в своей дальнейшей жизни.

Часто, почти каждый день, общались мы с братьями-монахами, т.к. около нашей кельи был источник, из которого они брали воду. От них мы учились молитве, посту и прочим монашеским добродетелям. Особо мы благодарны иеромонаху Гавриилу (ныне уже покойному), который учил нас исполнению церковного устава и суточного богослужебного круга, а также объяснял некоторые моменты делания Иисусовой молитвы. У него мы начали исповедоваться, причащаться. Позже мы начали общаться со всеми пустынниками, жившими в тех местах, пытаясь перенимать у них опыт монашеской жизни.

Как мы поняли позже, самое важное и самое трудное в монашеской науке – переменить все свое мировосприятие, весь прежний образ мыслей и желаний с плотского на духовный. По слову преподобного Исаии Отшельника, в деле спасения каждому из нас необходимо «перемениться в уме своем и собрать к Богу все помышления свои», т.е. необходимо учиться смотреть на все обстоятельства нашей жизни духовно. Вот эту-то нелегкую, но спасительную науку мы и начали постепенно постигать с Божией помощью.

 

 

«Я не хочу человеческих почестей!»

Это было в 1985 году на Светлой седмице. После праздничной службы мы с Давидом вышли на улицу и сели около своей келии на скамеечку, начав беседовать на духовные темы. Слово за слово – зашла речь о смерти: ведь 85-й год, по словам Давида, был для него «роковым». Сам я, правда, никогда не любопытствовал, каким образом мой собрат мог заранее знать время своей кончины. Но кое-что из его рассказов мне было известно.

Во-первых, с самого раннего детства Михаил страдал астенией. А астеники, как правило, склонны к заболеванию туберкулезом. И Михаил, еще совсем юный, заболел этой серьезной болезнью.[10] Шли годы – недуг то затихал, то возобновлялся, но окончательно не исчезал. И вот однажды у Михаила произошло очередное обострение (к тому времени он уже обратился к вере и был вполне воцерковленным человеком). Приступ случился на Преображение Господне – праздник, который на Украине празднуется с особой духовной радостью: люди идут в храмы с корзинами самых лучших фруктов, с букетами цветов… «А мне, – говорил Давид, – было очень трудно. Я чувствовал, что могу умереть. И так мне стало горько!.. Заплакала душа… Ведь все люди сейчас в храме… радуются празднику… А я, как безплодная смоковница, вот-вот могу умереть, так и не принеся достойных плодов покаяния…»

Одному только Сердцеведцу-Богу известно, о чем в тот момент взмолился Михаил. Но молитва умирающего была принята. В какой форме проявилась эта милость Божия, сказать не могу – Михаил подробностей не открыл, а сам я допытываться не дерзнул. Он сказал мне лишь о том, что Господь продлил ему время жизни.[11] Но впоследствии он часто говорил, что «1985-й год – роковой». А Пелагее Леонтьевне, крестной матери своего отца, он сказал, что «я умру в ноябре месяце».

Какая будет причина смерти, Михаил не знал (по крайней мере, мне никогда об этом не говорил), а я не знал тем паче. Мы ждали каких-то «особых» событий – предполагали, что придут «блюстители порядка»: или убьют на месте, или замучат в тюрьме. Одним словом, готовились к «нападению». Поэтому беседа на тему, что скоро нужно ожидать смерти, была для нас вполне естественной.

И все-таки разговор в тот день получился «особым» – его я запомнил на всю оставшуюся жизнь…

Помнится, Давид часто укорял меня за несерьезность нрава – склонность к веселости. И хотя я пытался исправиться, получалось это у меня откровенно плохо. Вот и в тот раз… При всем осознании важности темы, мне почему-то захотелось немного подшутить над моим серьезным другом – я принялся с легким юмором «описывать» будущую смерть Давида. Говорю: «Вот Давид скоро умрет… его будут хоронить, плакать и говорить: “Какой раб Божий был!.. подвизался…”» При этих словах я взял его за ухо: «А ушко это будут кушать черви… а монаха будут хвалить: “какой раб Божий был!..”»

Я, конечно, сказал это полушутя. Но Давид вдруг напрягся и очень серьезно ответил: «Нет, я не хочу никаких человеческих почестей! Не хочу, чтобы меня хоронили как человека! Меня должно бросить где-нибудь как пса – чтобы никто не знал, где я буду валяться!»

На фоне моей легкомысленной речи эти слова прозвучали подобно грому. Я был поражен его серьезным ответом. И внутренне почувствовал: да, так оно и будет…

 

 

Кончина брата

Поздней осенью 1985 года, когда уже наступили холода, Давида попросили отремонтировать печку в одной старой келии – он ведь был мастером на все руки. Ну, что ж, надо – значит, надо. По пустынным меркам келия располагалась не очень далеко, на расстоянии от нашей всего в четырех часах пути.

Перед тем, как расстаться, мы с Давидом договорились встретиться в близлежащем селении, чтобы забрать оставшиеся там ноши. Рассчитав время, мы решили, что в определенный день Давид спустится вниз из той келии, где будет производить ремонт, а я – из своей. Заберем ноши и возвратимся домой вместе.

В назначенный день, как и договаривались, я спустился в селение. Но Давида там не оказалось. Немного подождав, я решил пойти назад, подумав, что Давид по какой-то причине задержался, и мы с ним разминулись. Пришел. Келья стояла пустой… Что было думать и что делать?.. Нужно было бы, конечно, сразу бить тревогу. Однако я временил – наверное, потому, что не допускал мысли, что с моим собратом случилось что-то серьезное.

Но воля Божия над Давидом уже совершилась. В те дни собрат дал мне знак, что он уже находится в мире ином, только грубая моя душа этого не поняла. А произошло это следующим образом. Лег я спать. Вдруг под утро вижу сон: заходит в келию Давид – такой веселый, радостный – и спрашивает меня: «А ты что: умирать не собираешься?» – «Да нет, – говорю, – умирать буду, когда Господь смерть пошлет». Давид поворачивается и уходит… А я уже с открытыми глазами смотрю ему в спину. Господи!!! Да что же это?! Вскочил с лежанки, протер глаза, но сразу не понял в чем дело. Подумал: «Какой странный сон!..» – чуть ли не наяву видел Давида. И все-таки я еще не допустил мысли, что мой друг уже умер.

С рассветом снова спустился в селение и по дороге увидел чьи-то следы. Мне подумалось, что, может, по какой-то причине Давид пошел к братиям, которые жили от нас на расстоянии двух дней пути. Пока выяснял, прошло несколько суток. В итоге оказалось, что Давида у братьев нет, а виденный мною след был следом одного охотника. Таким образом, снова отсрочились тщательные поиски.

Сначала я искал один. Потом – с братьями. День проходил за днем, но все наши усилия были тщетными. И в какой-то момент мы поняли, что нашего собрата уже нет в живых…

Обстоятельства Давидовой смерти так и остались для нас неизвестными. Его могилы мы не нашли. И до сих пор никто не знает, где и как он умер. Господь не благоволил открыть. Не раз вспоминался мне потом наш пасхальный разговор на скамеечке и такие решительные слова моего друга: «Не хочу, чтобы меня хоронили как человека!..» Что ж, Господь принял его желание…

Ну, а если говорить предположительно о причине Давидовой смерти, то можно сказать следующее. Месяца за два до его кончины пошли из Сухуми в горы на охоту два человека. Один из них был приемщик пушнины. На него имели большую злобу многие охотники из-за того, что он принимал от них пушнину, сильно занижая сорт и стоимость. И когда он с другом отправился на охоту, за ним пошел некто, который убил их там. Один монах видел того, кто пошел вслед за ними, и узнал кто это. Когда сыновьям погибших стало известно, что тот монах видел предполагаемого убийцу, пришли с милицией и арестовали его в надежде на то, что он укажет убийцу. Монах оказался в тяжелейшем положении: назвать имя того человека – значит, обвинить его в убийстве двух охотников. А вдруг он их не убивал?.. (Ведь монах только видел, как тот человек пошел вслед за ними по тропе). К тому же, если он укажет на предполагаемого убийцу, то его родственники обязательно убьют его за предательство по кровной мести. А не назвать – сыновья убитых замучают до смерти, обвинив в соучастии.

И монах, помолившись, сбежал от милиции и этих сыновей по дороге, пока те не успели довести его до селения, и скрылся в неизвестном месте. Группы родственников с милицией и без нее начали в великой ярости везде искать этого сбежавшего монаха. Более месяца продолжался поиск…[12]

Искали его и в районе, где жили мы с Давидом. Я тоже с ними чуть было не встретился, но, услышав их разговор на расстоянии, спрятался за камень. Они прошли в трех шагах от меня, но меня не заметили. А через несколько дней Давид пошел в селение и исчез безследно…

Примерно около сорокового дня пропавший друг приснился мне вновь. «Я умер в пятницу», – сказал он. Мне очень хотелось его спросить: «А при каких обстоятельствах? Тебя убили или ты заблудился?» – в то время стояли туманные дни, а у Давида было слабое зрение. Но я, как ни напрягался, так и не смог этого сделать, проснувшись, в конце концов, от напряжения. Открыл календарь – в пятницу, последовавшую за днем нашего расставания, было первое ноября.

Так исполнилась воля Божия о Давиде. Отошел он в мир иной, как и было сказано, в ноябре 1985 года. Прими, Господи, душу его с миром!

 

Часть 2: Живая вода Промысла Божиего

 

…Более двух десятилетий прошло со дня кончины приснопамятного монаха Давида. Однако до сих пор он жив для меня как друг, как брат и как несомненный дар Свыше. Жизнь его была для меня образцом, и смерть стала примером. Самоотвержение, глубокое покаянное чувство сердца, безкомпромиссность и мужество были характерными его чертами. Но главное – это детская простота души и полное, «безоглядное»[13] доверие Богу. Как эти качества необходимы нам сегодня, при все более и более усиливающемся среди христиан духе уныния, малодушия и маловерия!..

Невольно вспоминается мне моя юность – терзания, мучения, сомнения, горькие раздумья и сокровенные молитвы к Богу. И вот – встреча с Михаилом, моим будущим собратом, его рассказ… Предо мной предстала удивительная история обращения к вере двух юных заблудших душ, воспитанных в безбожной советской школе в 60-е годы ХХ столетия – моего друга Михаила (1950 г.р.) и его родной сестры Нины (1956 г.р.). Очень назидательным показался мне и образ спасения их родителей Павла и Иулиании, а также их дедушки – Михаила, и бабушки, которую тоже звали Иулианией.

Когда я услышал этот рассказ, то ощутил, что Господь Бог и Преблагословенная Царица Небесная, и Рай, и Небесные Силы также реальны, близки и удободоступны к нам, как и тысячу лет назад. Для меня это было, как Живая Вода умирающей душе. Радостно было видеть и осознавать, что и сегодня, несмотря на всю суетность, нечестие и злобу мира сего, Господь не оставляет нас. Божественным Промыслом соделывается спасение и сегодняшних грешников, даже самых последних – тех, кто потерял всякую надежду на спасение.

«Веруйте в Бога и в Меня веруйте… Верующий в Меня, если и умрет, оживет», – сказал Христос, ибо «Я есмь воскресение и жизнь» (Ин. 14, 1; 11, 25).

Вот об этой-то милости Божией и хотелось бы ныне начать рассказ – о том, как Господь устраивал спасение семьи моего брата по духу раба Божиего Михаила, в монашестве Давида. И думаю, что если хотя бы одна душа из тысячи, прочитав это повествование, ощутит Животворную Росу на своем жаждущем и иссыхающем от маловерия сердце, то и тому я буду рад, ибо и одна душа дороже всех сокровищ мира.

 

*  *  *

 

Эту историю можно было бы передать и устно – пересказать со слов собрата. Но по воле Божией она оказалась записанной самим монахом Давидом за два года до его смерти. А случилось это так.

Как-то раз приехал к нам из Краснодара один молодой человек, раб Божий Иоанн – он был нашим другом и благодетелем. У них с Давидом завязался разговор на тему спасения, и Давид поделился, каким нелегким был его путь к Богу. Также рассказал и о той большой роли, которую сыграла в выборе его жизненного пути его родная сестра, отроковица Нина. По неисповедимым судьбам Божиим она обратилась к вере через некое Божественное видение. Произошло это в 1969 году – девочке в то время не исполнилось еще и 14-ти лет. Далее Давид вкратце рассказал нашему другу о видении своей сестры, а также о том, каким образом через это событие он пришел «в разум истины».

Вернувшись домой, Иоанн передал, что запомнил из рассказа, своей матери Нине Григорьевне, которая незадолго до того обратилась к вере через серьезную болезнь. Заинтересовавшись, Нина Григорьевна попросила Давида описать в письме эту историю более полно. Давид согласился. «Письмо» заняло тетрадку в 48 листов. Несколько позже, отвечая на вопросы женщины, Давид написал еще почти столько же. А Нина Григорьевна перепечатала эти два письма в виде отдельной книжечки в нескольких экземплярах, один из которых передала нам в пустыньку.

Без сомнения, это было Промыслом Господним. Вскоре после того монах Давид отошел в мир иной…

Что и говорить, после гибели друга мне было очень нелегко. Вот тогда-то «Письмо» и сослужило добрую службу. Перечитывая его, я укреплялся мыслью, что в жизни моего собрата очевидно прослеживалось водительство Божие, и что несмотря на жестокую брань со стороны духов злобы, монах Давид все-таки до конца устоял в верности Богу и обрел милость пред лицем Его.

Вскоре я передал Давидову рукопись Святейшему Патриарху Илии II, а также своему духовному отцу схиархимандриту Виталию (Сидоренко), желая более точно удостовериться в истинности этого свидетельства. Они, прочитав «Письмо», отозвались о нем весьма одобрительно, а отец Виталий даже укорил меня за маловерие. Слава Богу – душа моя постепенно умиротворилась.

Шли годы. Иногда в беседах с людьми приходилось вспоминать о монахе Давиде, о его духовном пути, о его испытаниях, о духовном мужестве и верности Господу. По возможности я давал собеседникам почитать Давидово «Письмо». И зачастую бывало так. Прочтя рукопись, люди убеждали меня не держать ее под спудом, а отдать на пользу многим – издать типографским способом. На что я, признаться честно, не решался. Ведь для того чтобы все то огромное письмо, в котором Давид описал свое с сестрой Ниной обращение к вере, было понятно читателям, требовались дополнения. Нужно было написать комментарии, а также, – по совету одного известного батюшки, – повествование о нашем с Давидом уходе из мира. То есть, неминуемо пришлось бы говорить о себе. А это дело весьма нескромное – что, собственно, и было основной причиной моего нежелания браться за сей труд, который раз за разом откладывался на «потом»…

Однако время не ждет. Вот уж более двадцати лет прошло со дня смерти моего друга. Приближается час и моей кончины. Как предстану пред судом Божиим? Сознавая это, боюсь уподобиться неключимому евангельскому рабу, скрывшему дарованный ему талант в земле забвения и нерадения и быть осужденным вместе с ним. Посему ныне с Божией помощью, по старческому и архиерейскому благословению, попытаюсь передать то сокровище, которое незаслуженно досталось мне после смерти монаха Давида, духовным купцам – смиренным труженикам, приобретающим себе прибыток в духовной жизни.

Но прежде чем перейти к повествованию, хотелось бы остановиться на одном моменте. Монах Давид, описывая видения своей сестры, зачастую называл их «откровениями». У некоторых читателей может возникнуть вопрос: а справедливо ли это называть «откровением»? Мое мнение, что вполне основательно и верно. Во-первых, потому что Давид, услышав его один раз, полностью переменил свою жизнь, всю ее посвятив на служение Богу. К тому же рассказ сей неизгладимо врезался в его память – явно по действию благодати Святого Духа. А кому вверено сокровище, тому, естественно, дано и правильное наименование этого сокровища. А во-вторых, меня убедили слова апостола Павла: «Непрестанно благодарю за вас Бога, вспоминая о вас в молитвах моих, чтобы Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы, дал вам Духа премудрости и откровения к познанию Его» (Еф. 1, 16).

И вот, по великой Своей любви и по предстательству Царицы Небесной, Михаилу (будущему монаху Давиду) и Нине Господь дал эту милость – духа откровения в познании Бога, истинности величества Его и силы веры нашей Православной.

Слава милосердию Твоему, Господи!

Итак, «Боже в помощь мою вонми, Господи помощи ми потщися» передать сей небесный талант духовным торжникам во спасение душ их и во славу Святаго Имени Твоего.

Письмо монаха Давида к рабе Божией

Нине Григорьевне и брату Иоанну[14]

 

Преславную Божию Матерь, и святых Ангел Святейшую,

немолчно воспоим сердцем и усты, Богородицу Сию исповедающе,

яко воистину рождшую нам Бога воплощенна, и молящуюся непрестанно о душах наших.[15]

 

Мир Вашему дому!

С земным поклоном к тебе, брат Иоанн, и к Вам, Нина Григорьевна, грешный монах Давид.

Нина Григорьевна, получив Ваше письмо с просьбой описать видения моей сестры, я со значительной задержкой выполняю Вашу просьбу.

При тщательном чтении этого повествования Вы сможете немало почерпнуть для себя душевной пользы. В частности, ясно, достовернейшим образом познаете, какой Всемогущий, Премудрый и Всеблагой Промысл Господний о нас грешных. Убедитесь, что все неприятности, скорби и болезни попускаются нам Свыше для очищения душ наших – если все случающееся с нами будем переносить с благодарением, как достойные того (зная, что основная причина всему скорбному и неприятному – грехи наши, а не бесы и злонамеренные люди).

Также много и других душеполезных истин Вы сможете усвоить себе из этих свидетельств для укрепления в вере, к которой призвал Вас Господь – ради чего я и не стал скрывать сего духовного сокровища. Открываю же его Вам для вразумления, укрепления и спасения душ ваших.

Да будет сие во славу, честь и благодарение Единосущней и Нераздельней Троице и Всемощней Заступнице нашей Госпоже Деве Богородице!

Январь 1983 года

 

 

Доброе дело благословлять Бога, превозносить

Имя Его и благоговейно проповедовать

о делах Божиих; и вы не ленитесь прославлять Его.

Тайну цареву прилично хранить,

а о делах Божиих объявлять похвально.

 (Тов. 12. 6-7)

 

Для того чтобы Вам были более понятны те чудесные события, которые произошли с моей сестрой (думаю, что их вполне можно назвать откровениями), постараюсь предварительно ознакомить Вас с лицами, о которых будет идти речь. Дам вкратце характеристику всем членам нашей семьи.

Одним из заслуживающих особого внимания лиц, о котором будет вспоминаться в откровениях, является наша духовная воспитательница и наставница – наша бабушка Иулиания. Она была какой-то особенной. У нее были редчайшие качества человеческой души. Сколько я ее знаю, не помнится случая, чтобы она когда-нибудь поставила себя выше другого или настояла на своем. Но это касалось только житейского – в духовных вещах и пониманиях она стояла очень крепко, так как ее муж (мой дедушка), будучи противоположного с ней устроения, не повлиял на нее. За всю свою жизнь она не усвоила себе ничего душевредного от него.

О благополучии других бабушка всегда думала более, нежели о своем собственном. Несмотря на то, что она имела большие дарования – никогда не превозносилась ими перед ближними. (Одним из ее дарований был замечательный голос – настолько красивый и сильный, что все, слушавшие бабушкино пение, пленялись им).

Своим смирением и кротостью бабушка обращала на себя всеобщее внимание. Когда умер ее муж, все жившие одиноко старики изо всей округи начали ее сватать. Но, несмотря на то, что у нее был большой выбор, и можно было бы выйти замуж очень удачно, она всем отказала, сказав: «Буду уж доживать одна, какое мне еще замужество?»

Все ее слова и дела были чужды какого бы то ни было лицемерия и притворства. Она делала все искренне, от души.

Много мне приходилось видеть благочестивых женщин – и в миру живущих, и в пустыне, но похожей на мою бабушку встретить не пришлось. Это была мирянка, имевшая ангельскую душу.

Когда я уезжал из дома в пустынь, то семья об этом ничего не знала. Все шло обычным порядком. Но когда я зашел на кухню, чтобы проститься с бабушкой (как это делал всегда), то на сей раз она заплакала и, поцеловав меня, сказала: «Больше в этом мире мы с тобой не увидимся…»

Откуда она это знала?..

Дедушка (его звали Михаил) по своим душевным качествам был совершенно противоположного с ней устроения. В нем сильно господствовали страсти, особенно гордость и самолюбие. Был он требовательным и настойчивым (что, правда, не мешало ему сильно любить своих внуков). Вера у дедушки была слабая, так как он в юности очень сильно соблазнился священниками.

Несколько слов скажу о нашей маме. Она была женщиной красивой и способной во всяком житейском деле, но чуждой всякой духовности. Ее отец не имел ни малейшего намерения воспитывать свою дочь в религиозном духе. Все ее помышления и действия были только о плотском и земном.

Будучи красивой и талантливой, она обращала на себя внимание многих, часто изменяла моему отцу. Из-за этого дома у нас были частые скандалы. Отец начал пить. Жизнь стала несносной. Мать подала на развод. Разошлись. Мы с сестрой остались с матерью.

Когда делили имущество, в удел матери выпал недостроенный дом – только стены и крыша. Доводить стройку до конца пришлось ей одной… Жили на сухарях: ведь кроме того, что нужно было питаться и одеваться, нужно было еще и строиться. И все это на маленькую зарплату матери. Была не жизнь, а мучение. Когда стройка с горем пополам окончилась, стало немного легче.

И вот отец, который жил в нашем же селении, женившись на другой женщине, увидел, что его сын Миша «выбивается в люди»… тогда из-за своих отцовских чувств к оставленным и повзрослевшим детям, невзирая на прежние проделки матери, он идет к ней с просьбой принять его обратно. После восьмилетней жизни в одиночестве, отведав досыта вдовиной доли, мать с радостью приняла его.

После этого жизнь в доме пошла по-другому. Но мы уже настолько отвыкли от отца, что он казался нам чужим. Когда, будучи студентом, я приезжал по воскресеньям домой, то бывал рад, если не заставал его дома. Много нужно было делать над собой усилий для того, чтобы преодолеть развившееся за восемь лет чувство отчужденности.

Поскольку об отце (который тогда был еще не крещен) в откровениях ничего не сказано, то на нем останавливаться не буду. Скажу только, что он относился к жизни более серьезно, чем мать. Когда я был еще маленьким, он всячески старался поддержать во мне религиозные чувства, заложенные ранее бабушкой (его тещей).

Особенным чувством любви и уважения я проникнут к своей родной сестре Нине. Ей вместе со мной пришлось испытать все горести сиротства с самого раннего детства. Оно не даровало ей радостей, присущих ее возрасту: голод, холод и полунагота были его уделом…

По необходимости напишу кое-что и о себе.

Несмотря на то, что жизнь моя не многолетняя, она богата разными интересными случаями. Однако же подробное описание моей биографии отвлечет Ваше внимание от главной темы, потому постараюсь рассказать о себе по возможности короче. Остановлюсь только на отдельных моментах, которые имеют прямое отношение к откровениям, дарованным моей сест<