Власть Советов и Советская власть

 

Перед большевиками стояли три основные задачи: разгромить вооруженное сопротивление, вывести страну из войны и заручиться поддержкой крестьянства, чтобы накормить города. Таковы были первоочередные задачи Советской власти.

Но саму эту власть еще предстояло выстроить. Страна переходила под контроль множества региональных Советов, и петроградский центр Октябрьской революции был пока первым среди равных, силой информационной, а не властной, советником, а не начальником. Наркомы в ноябре занимались прежде всего проблемами петроградской жизни, выстраивая ядро Советской власти, которая должна вскоре распространиться на всю страну, подчинив себе власть Советов.

 

Ядро без периферии

 

Реальную государственную власть правительство большевиков взяло не сразу. Обычно новое правительство сразу начинает управлять министерствами. Даже в случае переворота государственный аппарат быстро начинает слушаться диктаторов. С установлением власти большевиков было иначе. Во-первых, они ставили задачу разбить старый государственный аппарат. Во-вторых, сам аппарат в лице большинства своих служащих не признавал власть большевиков и отчасти даже пока подчинялся подпольному Временному правительству, состоящему из заместителей министров. Кто-то должен был обеспечить рутину жизни, организацию естественных общественных нужд. На местах это могли быть городские думы, земства и Советы, но общероссийские задачи нужно было решать в Петрограде. Здесь у большевиков была военная сила Военно-революционного комитета и созданное на II съезде правительство, собиравшееся на совещания в Смольном, – Совет народных комиссаров. Но за пределами здания Смольного комиссары пока мало чем управляли. При этом до 5 декабря в соответствии со своим пониманием ситуации иногда независимо от СНК действовал Петроградский ВРК.

Меньшевистская «Новая жизнь» писала 4 ноября: «Ведь кроме солдат и пушек у большевиков нет пока ничего. Без государственного механизма, без аппарата власти вся деятельность нового правительства похожа на машину без приводных ремней, вертеться – вертится. Но работы не производит».

В случае создания «однородной социалистической» власти она могла бы опираться не только на рабочих и крестьян, но и на кадры левых партий. В партии большевиков состояло около 350 тыс. человек. Меньшевиков было около 200 тыс., а эсеров – до 600 тыс.[217] К тому же и значительная часть беспартийных служащих симпатизировала левой демократии. Конфликт с левыми партиями привел к острейшему кадровому кризису. «Крах во всем, со всех сторон! Даже собрав все силы, Россия быть может не вышла бы из этого ужаса, а мы должны спасти ее одними большевистскими силами»,[218] – писал нарком просвещения А. Луначарский жене 27 октября.

Большевики сразу же продемонстрировали склонность к авторитарным методам отношений с несогласными. 27 октября Совнарком принял декрет о печати, который должен был регламентировать бурную деятельность большевиков по закрытию «контрреволюционных» газет. К 27 октября Петроградский ВРК закрыл 20 газет.[219] Предвидя шквал критики, СНК оговаривал их закрытие призывами к открытому сопротивлению и неповиновению правительству, клеветой и призывами уголовного характера. Против декрета выступили не только политические партии, но и рабочие-печатники, которых он лишал куска хлеба. Петроградский союз печатников создал «Комитет борьбы за свободу печати». Но большевики быстро загрузили печатников своими заказами, сняв социальную составляющую этого конфликта. До февраля 1918 г. только агитационным и военным отделами ВЦИК было распространено 4 млн экземпляров печатной продукции.[220] Однако печатники – наиболее образованный отряд рабочего класса – заботились не только о куске хлеба. На II Всероссийской конференции союза рабочих печатного дела в декабре 1917 г. 44 были меньшевиками, 6 – сочувствующими им, 5 – эсерами, 5 – левыми эсерами, 15 – большевиками.[221] Впрочем, и оппозиционная пресса пока не очень пострадала. Газеты закрывались властями и тут же продолжали выходить под новым названием.

 

* * *

 

Ядром правительственной работы был председатель СНК В. Ленин и его секретариат. Прежде такого опыта у Ленина не было. Оргработу в партии курировал Я. Свердлов, которого пришлось вскоре перебросить на ВЦИК, где было достаточно своих дел. Как мы увидим, аппарат ВЦИК под руководством Свердлова стал работать как параллельное правительство.

Ленин постепенно упорядочивал дела и порядок работы на заседаниях СНК. Сначала он вел их, сидя в пол-оборота к собравшимся, потому что так был поставлен его стол – спиной к комнате. Это было неудобно, приходилось все время отворачиваться от стола с бумагами – но поток дел был так велик, что некогда было заняться перестановками. Наконец, стол переставили лицом к Совнаркому. Постепенно совершенствовался регламент, Ленин стал наказывать за опоздания и разговоры между участниками (зато приветствовался обмен записками). Несмотря на борьбу Ленина за соблюдение регламента, речи нередко затягивались, прения были долгими и утомительными. В заседании с совещательным голосом участвовали и члены коллегий наркоматов, чей вопрос обсуждался, а также специалисты. Хотелось обсудить проблему всесторонне – ведь многое делалось впервые в истории. Или по крайней мере так казалось участникам.

Ленин вел заседание и активно в нем участвовал. Он нередко шутил, хотя мог и быть грозен, и жестко отчитывать тех, кого считал виновниками неудач или проступков.

Как правило, заседания СНК были совещаниями при Ленине по принципу «мы посоветовались, и я решил». Мешали этому левые эсеры, с которыми после их вхождения в правительство приходилось договариваться. Но и других наркомов Ленин стремился убедить в своей правоте, а не просто добиться подчинения, что обеспечивало более качественное выполнение задачи. Бывало, что по малозначимым вопросам он не настаивал, даже если считал мнение большинства неверным. Это демонстрировало подчинение большинству даже председателя СНК. Впрочем, если вопрос был принципиальным, Ленин не уступал и не отступал даже перед угрозой раскола как СНК, так и ЦК.

Многими вопросами Ленин занимался в режиме «ручного управления»: контролем за движением важных грузов, разбором случаев халатности, подготовкой законопроектов, многие из которых писал сам.[222]

Первоначально Ленин и Совнарком сосредоточивались на узком круге важнейших проблем, которых все равно было множество, ибо обсуждались и малозначимые их аспекты. В ноябре и декабре было рассмотрено около 200 вопросов в месяц. Всего за «смольнинский» период своей работы в ноябре 1917 г. – марте 1918 г. Совнарком рассмотрел более 780 вопросов.[223] 23 декабря было решено создать «вермишельную комиссию» (вскоре названную Малым Совнаркомом) для рассмотрения вопросов, не требующих обсуждения на Совнаркоме. В Малый Совнарком входили наркомтруд, наркомвоен и наркомпрод. По мере концентрации власти в 1918 г. и создания социально-экономической системы, управляемой из единого центра, поток вопросов, которые нужно было решать Совнаркому, нарастал, что еще сильнее перегружало и наркомов, и председателя правительства. Противник бюрократизма Ленин создал систему, в которой бюрократизация не могла не разрастаться. И он сам становился жертвой, связанной с этой бюрократической рутиной.

Вместе с тем, чтобы держать руку на пульсе жизни страны, Ленин, Свердлов и другие советские лидеры практиковали частые встречи с ходоками с мест и выезды на митинги рабочих, солдат и советского актива, что тоже занимало много времени. Зато у них была свежая информация из первых рук, правда, несколько однобокая – ведь враждебно настроенные собеседники, как правило, отсеивались на подступах к вождям предварительными беседами с большевиками на более низких уровнях власти.

И. Ломов вспоминает о ситуации конца 1917 г.: «В течение заседания Совета народных комиссаров, которое продолжалось часто до 4–5 утра, выдавалось по два бутерброда с черным хлебом и неограниченное количество стаканов чая. При голодухе, которая тогда была, это было немаловажным подспорьем для каждого из народных комиссаров».[224] И другие высшие руководители Советской власти вспоминают, что вели в первые месяцы Октябрьской революции полуголодное существование.

18 ноября было установлено предельное жалованье для наркомов и ответственных работников в 500 рублей – на уровне квалифицированного рабочего. Правда, подобная уравниловка продержалась недолго – в начале 1918 г. Ленин объявил данное решение «приблизительной нормой» и согласился сделать в этом направлении «шаг назад».[225]

Первоначально аппарат Совнаркома был невелик – во второй половине ноября составлял 27 сотрудников, включая управделами В. Бонч-Бруевича.[226] Это создавало сильную перегрузку, учитывая большой поток вопросов, замыкавшихся на Совнаркоме.

Отчасти ситуацию «разряжало» и в то же время запутывало то, что ВЦИК имел свой аппарат, решавший примерно тот же круг проблем, что и Совнарком. Отделы ВЦИК отчасти дублировали работу СНК. «Совет народных комиссаров – это непосредственный орган власти как таковой: и законодательный, и исполнительный, и административный… аналогичные вопросы разрешаются как в Совете народных комиссаров, так и в ЦИК, в зависимости от того, куда этот вопрос попадает»,[227] – говорил Я. Свердлов. Это двоецентрие постепенно преодолевалось по мере того, как отделы ВЦИК весной 1918 г. передавались в крепнувшие структуры наркоматов.

Отношения ВЦИК и СНК не были четко определены, что время от времени вызывало конфликты. 4 ноября умеренный большевик и недавний меньшевик Ю. Ларин на заседании ВЦИК предложил отменить декрет о печати 27 октября. Обстановка разрядилась, репрессии против печати были больше не нужны. Ларина поддержали левые эсеры. Это происходило на фоне острого спора по поводу «однородного социалистического правительства». Ленин и Троцкий дали бой сторонникам свободы прессы, отстаивая прежде всего широкие права СНК по борьбе с «контрреволюцией» и отсутствие необходимости согласовывать все его действия с ВЦИК. Левые эсеры не смогли набрать большинства по этому вопросу, потому что 6 левых эсеров и 6 большевиков воздержались, – правые большевики не были готовы идти против своей партии, а левые эсеры, напротив, не были достаточно сплочены. Большевики даже поставили вопрос о доверии правительству на голосование и выиграли его с незначительным перевесом 29 против 23. Однако в результате этой дискуссии левые эсеры заявили о выходе из ВРК.[228] Это было неприятным результатом для Ленина, который одновременно потерял и кадры умеренных большевиков. База режима сужалась.

После вхождения в коалицию с большевиками левые эсеры продолжали бороться за прерогативы ВЦИК, но большевики отстаивали выгодную Совнаркому нечеткость разделения полномочий, где оба органа были немножко правительством и немножко парламентом, но СНК имел перевес в оперативности принятия решений.

1 апреля 1918 г. Я. Свердлов так описывал соотношения двух органов: «ЦИК может в любое время затребовать тот или иной отчет как у представителей Совета народных комиссаров, так и у всего Совета народных комиссаров; ЦИК имеет полное право смещать и переизбирать СНК как по частям, так и в целом… всякий декрет, имеющий принципиальное значение, может проходить через ЦИК, и только декреты, имеющие не принципиальное, не общее значение, как отдельное распоряжение, могут исходить от Совета народных комиссаров…»[229] В действительности СНК генерировал решения, в том числе важнейшие декреты, по несколько на дню. В то же время новые министры – наркомы – первое время могли заниматься прежде всего Петроградом.

 

Наркомы и саботажники

 

История наркоматов началась с комнат, углов и даже отдельных столов и диванов, которые наркомы занимали под свою работу в Смольном. Однако долго так продолжаться не могло – наркомы заваливались нерешенными делами. 15 ноября Совнарком принял решение о том, что наркомы обязаны переехать в свои министерства. Войти в здание было несложно, для этого было достаточно отряда красногвардейцев. Но где взять работников с соответствующей бюрократической квалификацией? Стратегическим ответом большевиков на эту проблему был этот самый слом государственной машины, радикальное ее сокращение и упрощение, когда основные вопросы будут решаться на местах, а возникновение социалистических отношений, как казалось, вообще приведет к автоматическому разрешению проблем, что пока приходится обеспечивать государству. Совнарком пока был готов доверить Советам столько власти, сколько они возьмут (при условии, что эти Советы будут иметь большевистско-левоэсеровское большинство). Но и при таком условии оставалось множество вопросов, которые нельзя было пустить на самотек. Наркомат иностранных дел должен был вести переговоры о мире и как-то налаживать отношения с государствами Антанты. Наркомат социального обеспечения – срочно обеспечить выплаты пенсий. Наркомат продовольствия – продолжить заготовку и поставку в города продуктов. И так далее.

Это были срочные, неотложные дела, которые не зависели от программы преобразований правительства. Правительство, которое не может справляться с текущей работой, теряет авторитет, необходимый для преобразований. Как вспоминала А. Коллонтай, «если не придем на помощь увечным воинам, не выплатим вовремя пособия, не позаботимся о бездомных – не избежать демонстрации».[230]

Состав правительства, созданного второпях и при остром дефиците кадров, нужно было время от времени менять. Тем более что политические обстоятельства эту кадровую проблему постоянно обостряли. Сначала нужно было кем-то заменить наркомов финансов И. Скворцова-Степанова и юстиции Г. Оппокова, которые увязли в московских делах и не поехали в Петроград. На эти наркоматы перекинули Р. Менжинского (уже обтесавшегося на посту комиссара ВРК в Госбанке) и П. Стучку. Наркомпрод И. Теодорович поддержал правых большевиков, отправился в Сибирь за хлебом и в Петрограде работать не мог. Исполнять его обязанности стал А. Шлихтер.

Наркомы руководили ведомством не единолично, а с помощью коллегии, на заседаниях которой председательствовали аналогично тому, как Ленин председательствовал на заседаниях Совнаркома, – решение принималось в результате общего обсуждения. Также между членами коллегии распределялись направления работы.

Не договорившись с Викжелем, Ленин уже не собирался отдавать ему железнодорожное ведомство и назначил наркомом попавшегося ему под руку своего родственника М. Елизарова, специалиста-железнодорожника. Непотизма в этом не было – Елизаров к назначению не стремился. 30 октября наркомат общественного призрения отдали А. Коллонтай. Чтобы проверять исполнение государственных решений, был создан наркомат госконтроля во главе с Э. Эссеном. Впрочем, контролем занимались все от Ленина до фабзавкомов, и у Эссена не было достаточного аппарата, чтобы стать полноценным государственным оком. В декабре коллегия Госконтроля опростоволосилась, санкционировав выдачу крупных средств частному банку из Госбанка, что вызвало возмущение Ленина[231] и стало последней каплей перед национализацией банков.

В начале ноября ряды Совнаркома «выкосил» конфликт по поводу «однородного социалистического правительства», закончившийся выходом умеренных большевиков из правительства. На их место нужно было срочно найти работников уже не просто из рядов большевиков, а только из левого крыла партии. Эту дыру нужно было заткнуть хотя бы на короткое время – ведь готовился союз с левыми эсерами, который позволил расширить кадровую базу правительственной вертикали.

Ногин оставил пост наркома торговли и промышленности. После отказа Л. Красина возглавить наркомат торговли и промышленности (старый товарищ Ленина, несколько лет назад отошедший от большевизма, пока выжидал) это ведомство на время передали под руку наркомтруда Шляпникова. Он хоть и поддержал идею однородного социалистического правительства, но в отставку не подал. В. Милютина заменил А. Шлихтер, пока не уговорили левых эсеров. НКВД возглавил Г. Петровский – бывший рабочий и депутат Государственной думы. Пока его назначили, пока он входил в курс дела, деятельность, относящаяся к епархии НКВД, практически целиком оказалась в руках Советов. Дело было не только в персонах наркомов. Сама ситуация «слома» старой государственной машины и саботажа со стороны старого госаппарата вплотную приблизила течение революции к картине, нарисованной еще анархистским теоретиком Бакуниным.

 

* * *

 

Захват власти большевиками воспринимался сторонниками социалистов и более правых партий как акт абсолютного произвола. Служащие, в большинстве своем поддерживавшие эти политические силы, решили бастовать. Власть в министерствах, по мысли забастовщиков, могла перейти только к министрам, преемственным Временному правительству либо входящим в широкий многопартийный кабинет. Если таковой не возникнет в ближайшее время – тоже не беда. Ведь скоро законное правительство будет создано Учредительным собранием. Большевики окрестили забастовку служащих «саботажем». В ней участвовали около 10 тыс. банковских, 11 тыс. почтово-телеграфных служащих и 20 тыс. конторщиков.[232]

Занимая здания министерств в ноябре – декабре, наркомы увольняли тех сотрудников, которые отказывались письменно согласиться с признанием власти наркома в ведомстве. Большевики попытались хотя бы отчасти заменить «саботажников» сторонниками Советской власти. 9 и 11 ноября за подписью Комиссии труда рабочего и крестьянского правительства (бывшего Министерства труда)[233] вышло обращение: «Все товарищи, верные революции, обязаны немедленно мобилизоваться и занять посты во всех учреждениях новой народной власти. Требуются сотрудники по всем специальностям: бухгалтеры, счетоводы, конторщики, банковские служащие, секретари, делопроизводители, корреспонденты, переводчики, статистики, стенографистки, писари, машинистки, техники, чертежники, телеграфистки, телефонистки и др. […] При записи просят предъявлять рекомендации от своих коллективов, от профессиональных и партийных организаций».[234]

Например, костяк Наркомата труда составили профсоюзные кадры. В качестве председателя Союза металлистов Шляпников конфликтовал с ВЦСПС и теперь предпочитал работать в прямом контакте с отраслевыми профсоюзами, вовлекая их в деятельность наркомата, поэтому подвергался критике за синдикализм.[235]

Серьезнейшей проблемой, вызванной «саботажем», было отсутствие денежных средств. Служащие уносили средства министерств, чтобы они не достались большевикам. Банки не работали и тем более отказывались от финансирования Совнаркома. Правительство не могло действовать, не имея денег, – во всяком случае до построения некапиталистического общества.

Уговорить большинство служащих Госбанка приступить к работе и финансировать новую власть не удалось. Но с помощью «низов» работников Госбанка удалось овладеть его ключами и 17 ноября вывезти в Смольный 5 млн рублей. После этого Госбанк стал подчиняться СНК, но работа его шла трудно из-за продолжавшейся забастовки служащих.

Получив доступ к средствам, СНК стал направлять их в провинцию, что стало важным фактором «триумфального шествия Советской власти» – ведь региональные власти теперь могли получить финансирование, необходимое для их деятельности, именно от СНК. Уже 19 ноября СНК принял решение срочно направить в Москву 100 млн рублей.[236] «Еще в декабре Петроград стал посылать в Минск деньги – конечно бумажные – в очень большом количестве. Ландер и Кнорин говорили мне тогда, что денег “сколько угодно”»,[237] – вспоминал член советского руководства Западной области (Облискомзапа) В. Солский. Действительно, Облискомзап получил более 15 млн рублей.[238] Оборотной стороной этого денежного дождя стала гиперинфляция 1918 г.

Забастовка служащих к концу 1917 г. выдыхалась – ведь им нужно было на что-то жить. К тому же властям удалось дезорганизовать с помощью арестов Союз союзов, координировавший борьбу служащих государственных учреждений. После разгона Учредительного собрания забастовка потеряла смысл и прекратилась. Зато весной 1918 г. стала подниматься волна рабочего протеста.

 

* * *

 

Ключевой внутриполитической проблемой была продовольственная. В 1917 г. в России было заготовлено 27,5 млн пудов хлеба против 48,9 млн пудов в 1916 г. Из-за транспортной неразберихи значительная часть уже отправленного в города хлеба стояла в вагонах на станциях. 21 октября потребление хлеба по государственному распределению было сокращено до 200 г в день.[239]

Большевики унаследовали тяжелое продовольственное положение в стране. Но спровоцированный Октябрьским переворотом новый виток борьбы за власть это положение усугубил.

Продовольственное положение накануне октября было тяжелым, но не критическим. Если в августе – сентябре 1916 г. было заготовлено, соответственно, 1786 и 8514 тыс. пудов хлеба, то в августе – сентябре 1917 г. – 12 241 и 28 465 тыс. пудов. Это позволило довести количество вагонов с хлебом, которые в среднем прибывали в сутки в Петроград, до 33,5 в августе, 42,8 в сентябре и 54,7 – в первые 10 дней октября. На фронт прибывало, соответственно, 24,7, 32,7 и 39,5 вагонов (в последнем случае – за 15 дней).[240] Такое большое превышение уровня 1916 г. объясняется в частности тем, что в 1917 г. приходилось компенсировать провальные летние результаты. Эти скромные успехи не очень заметно сказывались на положении потребителей, а возможно, и не сказывались вовсе из-за неповоротливости системы распределения. По подсчетам С. Г. Струмилина, основанным на данных продорганов Петрограда, энергоемкость суточного пайка составляла 1513 калорий в мае 1917 г., в августе – 1834, в октябре – 1705, в ноябре – 1241. Для поддержания жизни требуется не менее 2300, а для работы средней интенсивности – 3100 калорий.[241] Остальное рабочие добирали на рынке, что в условиях инфляции было все труднее делать.

Вагоны недостаточно быстро разгружались. И здесь большевики продемонстрировали петроградцам решительность и распорядительность. 9 ноября ВРК предложил всем держателям грузов на Петроградском транспортном узле вывезти свои грузы за двое суток, иначе они будут реквизированы. За те же двое суток комиссия ВРК должна подготовить складские помещения, провести ревизию грузов и мобилизовать рабочую силу для разгрузки узла и направления грузов на нужды Петрограда и новой власти.[242] Эти решительные меры хотя и производились в Петрограде, но касались грузов со всей России. Продовольственное положение улучшилось. Перед переворотом продовольствия в Петрограде было на 8 дней, а в середине ноября – на 12.[243] Однако быстро распределив накопленные запасы, большевики не только повысили свою популярность в преддверии выборов, но и создали новую проблему: где брать продовольствие в дальнейшем?

Реквизиции запасов стали средством быстрого решения проблемы дефицита, применявшимся ВРК и советскими органами по всей России. Иногда они сопровождались и грабежом в личный карман солдат и красногвардейцев. Иногда проводились под бдительным присмотром толп, раздраженных нехваткой продовольствия и товаров.[244] Но и реквизиции давали результат лишь на короткое время – ведь запасенные товары быстро расходовались. А инфраструктура торговли и снабжения этими реквизициями была разрушена и уже не могла принести новых товаров. И толпы шли громить склады и продовольственные управы, а иногда и органы Советской власти. В конце 1917 г. погромы произошли в Аккермане, Бирюче, Болхове, Иркутске, Павлодаре, Липецке, Кинешме и др.[245]

Исполняющий обязанности наркома продовольствия А. Шлихтер пытался договориться с представителями продовольственных организаций, которые осуществляли заготовки при Временном правительстве. 18 ноября, за три дня до того, как Шлихтер занял кабинет в здании министерства,[246] в Москве собрался намеченный еще до Октябрьского переворота Всероссийский продовольственный съезд. Он отказался признать Советскую власть и избрал Всероссийский продовольственный совет («десятку») во главе с известным экономистом меньшевиком В. Громаном – председателем Петроградской продовольственной управы. «Десятка» была намерена взять на себя управление продовольственным делом, входя с наркомпродом только в технические контакты по мере необходимости. Этот «продовольственный Викжель» постановил прекратить забастовку служащих в своей отрасли, ведь она могла привести к голоду в Петрограде и Москве. Но в отношения с Советской властью служащие должны были входить только через посредство «десятки».

Это, разумеется, было неприемлемо для советского руководства. Когда 27 ноября члены «десятки» прибыли в министерство продовольствия, они были арестованы, что привело к продолжению забастовки. Левые эсеры заступились за арестованных во ВЦИК, их пришлось освободить, но забастовка продолжилась.[247] СНК вел переговоры до 5 декабря, когда было решено: «Переговоры с десяткой прекратить, организовать продовольственное дело помимо десятки и вопреки ей».[248]

Это был принципиальный конфликт: продолжать заготовки продовольствия по-старому, материально стимулируя сдачу хлеба хозяевами излишков, или по-новому – решительно реквизируя излишки.

27 октября СНК принял инструкцию комиссарам по доставке продовольствия, которая давала им право реквизировать частные продовольственные грузы и излишки в крестьянских хозяйствах с выпиской квитанции, которую государство должно было оплатить по твердым ценам. Поездки комиссаров по железным дорогам стали предвестником более массового похода из города в деревню за хлебом времен продовольственной диктатуры 1918 г. Однако в этот период комиссары иногда везли с собой промышленные товары (например, сукно с военных складов) для обмена на хлеб. Промтовары попадали в руки хозяев излишков, то есть прежде всего зажиточных крестьян, что не устраивало большевиков.

После «десятки» Московское продовольственное совещание создало более левую «девятку», но, как пишет историк С. А. Павлюченков, Шлихтер «упорно вел борьбу со всеми “самозванцами”, отстаивая позиции Совнаркома».[249] Точнее – монополию на принятие решений своего наркомата.

Также 27 октября Ленин разрешил городскому самоуправлению проводить реквизиции продовольствия. Теперь ставка делалась на них, и старый аппарат «саботажников» становился не нужен – для этого требовались другие структуры и другие люди с другими навыками.

Однако без «десятки» дела пошли плохо. Как вспоминал член коллегии наркомпрода П. Козьмин, «в декабре дело с продовольствием чрезвычайно обострилось. Рабочие волновались, а контрреволюционный элемент поднял голову. Однако т. Шлихтер все еще был оптимистически настроен».[250]

Ситуацию надеялись выправить с помощью нового представительного органа, который привлечет к делу широкие круги активистов. 24 декабря было принято постановление ЦИК, СНК и наркомпрода о создании Всероссийского продовольственного комитета, в который вошли представители Всероссийской военно-продовольственной комиссии и I Всероссийского съезда военного флота и фронтового съезда по продовольствию. Эти форумы ставили вопрос широко в плане перспективы: «Реорганизация продовольственного дела может дать положительные результаты только при полном учете и монополизации государством всех продуктов как городской промышленности, так и сельского хозяйства при установлении правильного обмена между городом и деревней и при установлении контроля рабочих над производством… продовольственное дело должно быть демократизировано и передано в руки беднейших слоев населения с устранением цензовых элементов, которые заинтересованы в повышении цен на предметы первой необходимости». Всероссийский продовольственный комитет предлагал Советам создать свои продовольственные комиссии.[251] Однако эти комиссии еще только предстояло создать, а продовольственное положение в крупных городах ухудшалось здесь и сейчас.

Неудовлетворительные результаты работы наркомпрода привели к тому, что в январе «девятку» поддержали ВСНХ и часть делегатов продовольственного съезда, проводившегося делегатами III съезда Советов. Совнарком выступил в качестве арбитра в конфликте Шлихтера, ВСНХ и продовольственной общественности и прямо сторону наркома не принял. 8 января представитель «девятки» Громан даже выступил на СНК. С содокладом выступил Рыков, который также был сторонником сотрудничества с продовольственной общественностью. Шлихтер сделал им в ответ «контрдоклад». Совнарком поручил Сталину, Карелину и другим «попытаться достигнуть соглашения между девяткой и Комиссариатом продовольствия».[252] На открывшемся 14 января Всероссийском продовольственном съезде обсуждалась идея все же повысить эффективность заготовок путем организованного привлечения к делу старых специалистов. Но она не получила поддержки, и представители «девятки» и ВСНХ ушли с советского всероссийского продовольственного съезда. Съезд избрал новый Всероссийский совет снабжения (ВСС) при ВЦИК, распустив все предыдущие центральные продовольственные структуры. Остатки старой системы продовольственных управ переходили в структуры местных Советов. В реальности до мая 1918 г. именно они должны были искать продовольствие для своих жителей.

ВСС оказался внешне демократичной, но громоздкой структурой. Вся эта комбинация нужна была скорее для ликвидации общероссийских структур старых специалистов, чем для организации эффективной работы. Признавая это, Шлихтер поясняет, что «это была наиболее целесообразная форма борьбы с антисоветскими группами продовольственных работников…»[253] Членов Совета стали рассылать с продовольственными миссиями на места. Но высшее советское руководство было заинтересовано в примирении со специалистами продовольственного дела, что привело к отставке конфликтогенного Шлихтера в феврале. Его отправили заготавливать продовольствие в Сибирь. 25 февраля наркомом стал А. Цюрупа – главный организатор продовольственной диктатуры. Уже 14 января, обсудив конфликт вокруг Шлихтера, СНК принял решение: «Усилить посылку не только комиссаров, но и вооруженных отрядов для самых революционных мер продвижения грузов, сбора и ссыпки хлеба и т. д., а также для борьбы со спекулянтами, вплоть до предложения местным советам расстреливать изобличенных спекулянтов и саботажников на месте».[254]

В феврале во время немецкого наступления и междуцарствия в Наркомпроде продовольственным делом занялась Чрезвычайная комиссия по продовольствию и транспорту во главе с вернувшимся из Бреста Л. Троцким. Комиссия решила воспользоваться восстановлением смертной казни (под предлогом немецкого наступления) и ввела расстрелы торговцев хлебом (мешочников), которые с оружием в руках сопротивляются изъятию у них продовольствия. Для изъятия было решено формировать специальные вооруженные отряды.[255] Как вспоминал А. Цюрупа, в комиссии по инициативе Ленина обсуждался вопрос о введении продразверстки и наказаниях за ее несдачу крестьянами вплоть до расстрела. Троцкий и Цюрупа решили от греха подальше отклонить такой проект.[256]

 

* * *

 

В условиях саботажа наркоматы начинали работать с небольшим аппаратом. Например, в Наркомате путей сообщения (НКПС) в ноябре – декабре 1917 г. работало немногим более 30 человек. Дело оперативного управления железными дорогами приходилось передать организациям железнодорожников.

20 ноября Викжель признал Советскую власть и потребовал себе функции управления железными дорогами. Это предложение было Совнаркомом отклонено. Но де-факто железнодорожные профсоюзы продолжали управлять дорогами.

12 декабря 1917 г. сторонниками большевиков был созван Чрезвычайный съезд железнодорожных рабочих и мастеровых, который избрал свой Викжель, – среди 78 членов большинство было у большевиков. На съезде нарком М. Елизаров анонсировал прибавку жалованья железнодорожникам. Накануне, 11 декабря, СНК принял специальный декрет о нормах оплаты и введении восьмичасового рабочего дня на железных дорогах.[257]

Однако Викжель не признал правомочность этого съезда и собрал новый чрезвычайный съезд 19 декабря. Если на обычный съезд делегаты должны были избираться, как в Учредительное собрание, – по спискам и после обсуждения, то теперь Викжель был вынужден принять новый порядок выборов, как у съездов Советов, – комитеты должны были представить списки своих кандидатов к 6 декабря по норме один кандидат от 5 тыс. членов. При выборах прошедшим считался кандидат, который набирал относительное большинство.[258]

В Съезде участвовали 700 делегатов, из которых 160 были большевиками, 100 – эсерами, 82 – меньшевиками. При голосовании вопроса о власти за Учредительное собрание было подано 273 голоса, а за Советы – 261.[259] Эта политическая поляризация расколола железнодорожный съезд 4 января – сторонники Советской власти с него ушли и образовали еще один чрезвычайный съезд. НКПС признал правильным большевистско-левоэсеровский съезд и избранный им Викжедор (название теперь отличалось от Викжеля, чтобы не путаться), где большевики имели 25 голосов из 40. Комиссии съезда с согласия НКПС стали разрабатывать положение об управлении железными дорогами и план их национализации.[260]

2 января Елизаров принял непопулярные решения о том, что обещанное повышение зарплат НКПС берет назад. Также Елизаров запретил комитетам железнодорожников увольнять представителей администрации. Эти действия наркома, о которых стало известно 6 января, вызвали на пробольшевистском съезде бурю негодования. Нарком забыл, что сторонники большевиков поддерживали их не безусловно. Большевики были сильны тем, что оседлали движение масс, требующих повышения уровня жизни и расширения прав контроля на производстве. 7 января Ленин принял представителей съезда и сообщил им об отмене решений Елизарова. В тот же день нарком подал в отставку.[261]

Съезд избрал коллегию Наркомата путей сообщения и исполняющего обязанности наркома В. Невского. Но Викжедор взял на себя управление железными дорогами, оставляя за наркоматом самые общие функции.[262] Нарком и не мог управлять иначе, как с помощью аппарата Викжедора. Ведь наркомат был дезорганизован «саботажем» и увольнениями саботажников.

Чтобы наладить координацию коллективов железнодорожников, не очень доверявших новой власти, просоветский железнодорожный съезд разработал и принял 23 января целую «конституцию» – Положение об управлении железными дорогами Российской республики Советов. Оно провозглашало: «Ведение железнодорожного хозяйства и организация администрации и совместного с профессиональными железнодорожными секциями железнодорожного труда принадлежит Советской железнодорожной власти, осуществляемой Советами железнодорожных депутатов и их Исполнительными комитетами».[263]

На каждой дороге организуется свой дорожный Совет железнодорожных депутатов, избранный по норме один депутат от 500 железнодорожников. Этот Совет должен был включать не менее 15 членов (также определялась минимальная численность других Советов). Он должен был собираться не реже одного раза в три месяца (сроки созыва также определялись и для других Советов и их исполкомов), избирать исполком, который, в свою очередь, избирает из своей среды коллегию в 3–5 человек, а также отделы из специалистов: технический, хозяйственный, культурный, школьный, продовольственный и др. Коллегия должна была вести оперативное управление дорогой. «Железнодорожники на местах имеют право отвода назначенных в коллегию лиц».[264]

Дальше прописывалась иерархия других аналогично устроенных Советов: районных и местных (организуемых на станциях, в депо и т. п.), а также вышестоящего по отношению к дорожному – окружного Совета, в состав которого помимо Советов железнодорожных депутатов также должны были войти представители местных Советов, включая губернский, и других организаций по решению окружного Сове<