Исключительное положение сновидения в психоаналитической практике

РАЛЬФ Р.ГРИНСОН

Фрейд считал «Толкование сновидений» своей основной работой. В третьем (переработанном) английском издании, опубликованном в 1932 г., он писал: «Даже согласно моим нынешним представлениям, в ней изложено самое ценное изо всех открытий, что мне посчастливилось сделать. По­добное проникновение в сущность выпадает на долю чело­века лишь один раз в жизни» (SE4: xxxii). И в конце части Е, в седьмой главе Фрейд говорит: «Толкование сновиде­ний — это королевская дорога к знаниям бессознательной активности ума» (с. 608). На то значение, которое уделял Фрейд своей работе «Толкование сновидений» указывает тот факт, что он пересматривал и улучшал ее восемь раз, в последний раз в 1930 (SE4: xii)¹.

Вас может удивить, почему я решил представить статью об исключительном положении сновидения, ибо это хоро­шо известный факт. Однако внимательное прочтение пси­хоаналитической литературы, вышедшей в последние годы, показывает, что ряд психоаналитиков либо считают, что за последние сорок лет клиническое значение сновидения

 

[94]

уменьшилось, и оно не представляет особой ценности для психоаналитической терапии, либо используют методики, свидетельствующие о пренебрежении теорией Фрейда и методами понимания и использования сновидения в кли­нической практике. Кроме того, меня поразили утвержде­ния некоторых влиятельных психоаналитиков о том, что это падение значения сновидения в клинической практике обусловлено: (1) появлением структурной теории; (2) выда­ющаяся работа Фрейда по сновидениям не поощряла сле­дование его примеру или дальнейшее развитие материала;

(3) концепция топографической теории Фрейда стала не­пригодной Уолдорн (Waldhorn, 1967: 52, 53). Эти и многие другие заключения можно найти в монографии под загла­вием «Место сновидения в клиническом психоанализе» (Waldhorn, 1967), явившейся итогом двухлетнего исследо­вания сновидений Исследовательской группы Криса под под руководством Чарльза Бреннера. По-видимому, многие ана­литики пришли к заключению, что: (1) в ходе психоанализа сновидение в клиническом отношении является коммуни­кацией, сходной со всеми остальными; (2) оно не обеспе­чивает доступа к материалу, не досягаемому каким-либо иным образом; (3) оно всего лишь один из множества мате­риалов, полезных для психоаналитического исследования;

(4) оно не является особенно полезным для восстановления подавленных детских воспоминаний; (5) теория Фрейда о том, что работа сновидения определяется взаимодействием первичного и вторичного процессов, не совместима с его структурной теорией и потому должна быть отвергнута.

Я не согласен ни с одним из проведенных выше заклю­чений. И счастлив отметить, что не одинок в своих убежде­ниях. Недавно Альтман опубликовал «Сновидение в психо­анализе», где приводит другие причины уменьшения кли­нического использования сновидения. Он считает, что с появлением тенденции сосредоточения внимания на пси­хологии эго многие аналитики не имеют опыта надлежаще­го анализа своих собственных сновидений, а отсутствие личного опыта такого рода лишило психоаналитика убеж­дения в исключительном значении интерпретации снови­дений для психоанализа (Altman, 1969: 1).

[95]

Наряду с фракцией Исследовательской группы Криса, выразившей свои взгляды в работе «Место сновидения в клиническом психоанализе», существуют выдающиеся ана­литики кляйнианской школы, работающие со сновидения­ми пациентов методами, значительно отличающимися от описанных в работах на эту тему Фрейдом, Исаковером (Freud, Isakower, 1938, 1954), Шарп (Sharpe,1949), Левиным (Lewin, 1958, 1968), Эриксоном (Erikson,1954) и многих дру­гих. В этой статье я попытаюсь представить некоторый кли­нический материал и формулировки, демонстрирующие, в чем аналитики, действующие на основе иных теоретичес­ких и методических убеждений, отличаются от аналитиков, верящих в исключительное положение сновидения.

После многих лет частной практики психоаналитичес­кой терапии и психоаналитической подготовки кандидатов в аналитики я убежден, что подлинный психоанализ доста­точной глубины невозможен без понимания структуры фор­мирования сновидения, а также без вклада пациента и ана­литика в методику интерпретации сновидения.

Некоторые общие положения

Сновидение, по моему мнению, — единственная в своем роде форма психического функционирования, наблюдаю­щаяся во время особой фазы сна. Эта фаза отличается от всех остальных фаз цикла сна, а также от состояния бодр­ствования, что особенно ясно показали психофизиологи­ческие исследования Демента и Клейтмана (Dement, Kleitman 1957), Фишера (Fisher, 1965, 1966), Хартмана (Hart-mann, 1965) и других. Недавние работы свидетельствуют о вероятности того, что депривация снов может служить при­чиной тяжелых эмоциональных и психических расстройств. К заявлению Фрейда о том, что сновидение является стра­жем сна, мы вполне можем добавить, что сон необходим для обеспечения нашей потребности в сновидении.

Изменение равновесия психических сил во время сно­видения вызывается приливами психической активности,

 

[96]

ищущей сенсорного высвобождения, ибо сон ограничивает контакт с внешним миром и исключает возможность про­извольной моторной деятельности. Состояние сна делает возможным ослабление и регрессию сознательной деятель­ности эго и цензорской функции суперэго. Однако необхо­димо понимать, что в известном смысле человек никогда не пребывает полностью в бодрствующем состоянии или состоянии сна. Это относительные, а не абсолютные усло­вия. Кьюби (Kubie, 1966), Левин (Lewin,1955) и Штейн (Stein, 1965) подчеркивали значение отношений «сон-бодрствова­ние» при изучении любого типа человеческого поведения. Это помогает объяснить тот факт, что в сновидении пости­гающая функция эго, лишенного во время сна контакта с внешним миром, направляет свою энергию на внутреннюю психическую активность. Фрейд писал, что ложась спать, люди обнажают свою психику и откладывают в сторону большинство своих физических приобретений (1915: 222). Левин добавил, что сновидец обычно отделяется от своего тела. Сновидение, как правило, является нам в виде образа и фиксируется только неопределенным «психическим» гла­зом (Lewin, 1968: 86).

Если мы внимательно рассмотрим понятие переменного отношения сон-бодрствование, то немедленно вспомним о явлениях, подобных сновидениям: свободные ассоциации, ошибочные действия, остроты, формации симптомов и выражение бессознательных импульсов в открытом поведе­нии. Но существуют и решающие отличия. Ни один про­дукт психической деятельности пациента не наблюдается столь регулярно и не открывает столь наглядно и сильно бессознательные силы психики, как сновидение. Толкова­ние сновидения более непосредственно и убедительно рас­крывает нам не только то, что именно скрыто, но и каким образом и почему оно скрыто. Мы получаем особый доступ к взаимодействию и переходам между бессознательной пси­хической активностью, управляемой первичным процессом, и сознательными явлениями, следующими законам вторич­ного процесса. Соотношение между входом и выходом, с точки зрения названных явлений и получаемых знаний о бессознательном материале, ни в одном ином типе психи-

[97]

ческих явлений не является столь благоприятным, как в сновидениях (Эйслер (Eissler), в личной переписке).

До тех пор, пока психоаналитическая терапия сосредо­точена на разрешении невротических конфликтов, решаю­щие компоненты которых бессознательны, не имеет смыс­ла считать все продукты психической деятельности паци­ента имеющими равное значение. Аффекты, язык тела и сновидения в большинстве отношений стоят ближе всего к почти недостижимым глубинам, так настойчиво исследуе­мыми в аналитической работе. Мы пытаемся представить наши открытия сознательному и разумному эго пациента в надежде предоставить ему более ясное понимание его обра­за жизни и возможностей измениться.

Эти же самые моменты можно выразить структурно, ска­зав, что сновидение с исключительной ясностью открывает различные аспекты ид, подавленного, бессознательного эго и суперэго и в меньшей степени некоторых сознательных функций эго, в особенности его наблюдательной деятельно­сти. Однако ограничивать подход к сновидению структур­ной точкой зрения — несправедливо, ибо при этом упуска­ется из виду тот факт, что в сновидении мы имеем более открытый доступ к динамическим, генетическим и практи­ческим данным существенного значения. Поэтому неудиви­тельно, что сновидение само по себе, зачастую без толкова­ния, быстрее и непосредственнее ведет к аффектам и влече­ниям пациента, чем какой-либо иной клинический материал. Это убеждает в реальности бессознательной психической активности как ничто иное в клинической практике, что особенно верно в отношении сновидений переноса.

Сновидение ближе всего стоит к детским воспомина­ниям вследствие того факта, что и в том и другом задей­ствованы образные представления. Фрейд (1900-01, 1923) и Левин (1968) подчеркивали, что примитивное мышление осуществляется образами и стоит ближе к бессознательным процессам, чем вербальные представления. Даже после того, как ребенок научился говорить, в его мышлении существен­но преобладают образные представления. Как мы знаем из некоторых (сценарных) воспоминаний, услышанное пре­вращается в образы (Lewin, 1968; Шур (Schur), 1966). В

 

[98]

раннем детстве, чтобы событие запомнилось, оно должно в конечном итоге стать конкретизированным психическим представлением, памятным следом. Левин утверждает, что затем мы ищем забытые воспоминания, как будто их где-то можно отыскать. Этот тип памяти, востановление вопло­щенного в образ впечатления, развивается, по-видимому, к концу первого или началу второго года жизни (Spitz, 1965; Waelder, 1937). Существуют более примитивные «отпечат­ки», отражающие состояния тела и чувств младенца, не поддающиеся воспоминанию, но они могут порождать мыс­ленные образы и ощущения в сновидениях. Особенно сто­ит отметить идеи Левина о лишенных содержания сновиде­ниях, о сценарии сна (dream screen) и его обсуждение се­мейных проблем (1953; 1968: 51-5).

Давайте вернемся к особому значению психического ви­дения для сновидца и толкователя сновидений. По суще­ству сновидение — это зрительное переживание, и в зрелом возрасте большинство воспоминаний раннего детства при­ходят к нам в виде образов или сцен. Аналитик, интерпре­тирующий своему пациенту, часто работает на фрагменте исторического опыта, надеясь, что это приведет к воспоми­нанию. Такие фрагменты или детали могут появляться в сновидениях. Пытаясь заполнить пробелы между отдель­ными интерпретациями, аналитик составляет конструкцию, он пробует восстановить серию взаимосвязанных забытых переживаний. Такие догадки могут привести к воспомина­нию, но и к ощущению правдоподобия или убежденности в правильности реконструкции. Затем она может появиться в сновидении как событие (Фрейд, 1937). Левин описывает это как попытку восстановить в образах историю из забы­того прошлого пациента. Подобным образом мы пытаемся заставить пациента просмотреть свое прошлое вместе с нами; мы заняты совместным просмотром (Lewin, 1968: 17). Ис­ключительная четкость некоторых деталей сновидения так­же указывает на существование особой взаимосвязи между катексисами просмотра и поиском воспоминаний. Такое желание увидеть то, что произошло в действительности, быть «в» ней, увеличивает то особое чувство убежденности, ко­торое может вызывать правильная интерпретация сновиде-

[99]

ния. Эрнст Крис открыто осуждал односторонний акцент на анализе защит и подчеркивал значение восстановления прошлых исторических событий таким образом, чтобы па­циент мог «узнать» обрисованные картины (195ба: 59). Он считал, что память играет центральную роль в круговом про­цессе, позволяющем пациенту, в случае интеграции, вос­становить полную биографическую картину, изменить пред­ставление о себе и свой взгляд на значимых в его мире людей. В статье о «хорошем психоаналитическом времени» Крис удивительно часто выбирает в качестве примеров се­ансы со сновидениями и восстановленными воспоминани­ями (1956b).

В психической активности во время сновидений суще­ственно преобладают элементы, связанные с ид, подавлен­ными воспоминаниями, примитивными защитными меха­низмами эго и инфантильными формами и функциями суперэго. Иногда можно наблюдать более зрелые функции эго, но они редко бывают доминирующими. Все это свиде­тельствует о высокой степени регрессии, имеющей место во время сновидения, но, как и во всех регрессивных явле­ниях, характер и сила регрессии в различных психических структурах и функциях неравномерны и селективны, на что указывали Фрейд еще в 1917 г. (в «Метапсихологическом добавлении к теории сновидений»), Фенихель (Fenichel, 1945) («Психологическая теория неврозов»), Орлов и Брен­нер (Arlow, Brenner, 1964) («Психологическая концепция и структурная теория»). По моему мнению, самое понятное и исчерпывающее описание неравномерности и избиратель­ности регрессий можно найти в книге Анны Фрейд «Норма и патология детского развития»*.

Аналогичным регрессивным явлением выступает свобод­ная ассоциация; она служит попыткой некой аппроксима­ции между бодрствованием и сном. Использование полуле­жачего положения, отсутствие внешних раздражений, по­пытка пациента на время сознательно отказаться от своей обычной цензуры, строгой логики и связности в своих ком-

* См. рус.перев. в кн.: А.Фрейд, З.Фрейд. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. В. — Е. Институт психоанализа. Спб, 1997, сс. 219-365. — Прим. ред.

 

[100]

муникациях — все подтверждает это. Однако большая часть пациентов редко добивается действительно спонтанных сво­бодных ассоциаций, и поэтому защиты, направленные про­тив них, отличаются у этих пациентов большей изощрен­ностью. Я хочу отметить, что сновидение является самой свободной изо всех свободных ассоциаций. Оговорки могут быстро открыть некий глубокий бессознательный инсайт, но они случаются редко; инсайт локализуется, и старые за­щиты очень легко восстанавливаются. Выражение бессоз­нательных импульсов в поведении, по определению, явля­ется для пациента эго-синтоническим, а его инфантильные начала сильно рационализируются и защищаются. В про­тивоположность этому, каким бы странным и непонятным ни казалось сновидение, пациент признает его как свое, он понимает, что оно — это его собственное творение. Хотя из-за своего причудливого содержания сновидение может казаться чуждым, тем не менее, оно неизменно принадле­жит ему, как и симптомы, и он охотно готов работать со своими сновидениями при условии, что аналитик проде­монстрировал, насколько работа над сновидениями полез­на для понимания неизвестного «я» пациента.

Еще несколько слов, прежде чем переходить к некото­рым клиническим примерам. В 1923 г. Фрейд сам признал, что некоторые из его идей, относящихся к топографичес­кой точке зрения, противоречат описательным и динами­ческим атрибутам бессознательной психической деятельно­сти, и выдвинул структурную точку зрения (1923). Это но­вое разделение психического аппарата на ид, эго и суперэго прояснило роль сознательного и бессознательного эго и сознательного и бессознательного суперэго в их конфлик­тах с полностью бессознательным ид. Я согласен с Фенихелем (1945), Рапапортом и Мертоном Гиллом ((Rapaport и Gill,1959), а также с Орловым и Бреннером (1964), подчер­кивающими превосходство структурной теории для более ясного и более логичного объяснения невротических конф­ликтов. Однако я не согласен с последними в том, что ги­потезы Фрейда о первичном процессе, вторичном процессе и предсознательном следует отвергнуть, или что они несов­местимы с структурной точкой зрения. Даже Мертон Гилл

[101]

(1963), считающий, что концептуально топографическая теория стоит на ином уровне, чем другие метапсихологические точки зрения, признает, что некоторые топографи­ческие концепции занимают важное место как клиничес­ки, так и теоретически. Я нахожу это верным в работе со сновидениями, а также важным в лечении пациентов, стра­дающих от дефектов и недостатков в структуре эго и парал­лельных затруднений в построении постоянных внутрен­них объект-представлений, проблем, выходящих за рамки конфликтной теории психоневрозов. Я не хочу задержи­ваться на теории — это не самая сильная моя сторона, но интересующиеся более подробным обсуждением этого воп­роса могут обратиться к работам Хартмана (Hartmann, 1951), Левенштейна (Loewenstein, 1954), Бенджамина (Benjamin, 1959), Эйслера (Eissler,1962), Щура (Schur, 1966), Леварда (Loewald,1966), Maxepa (Mahler, 1968) и высказываниям Фи­шера (Fisher, 1958).

Клинические примеры

Некоторые клинические примеры работы различных ана­литиков со сновидениями иллюстрируют расхождения в методике и теоретической ориентации. Я начну с клини­ческого материала из публикаций аналитиков, работающих, как мне кажется, со сновидениями непродуктивным, попу­сту отнимающим время, а иногда даже наносящим вред образом.

В работе Уолдорна «Место сновидения в клиническом психоанализе (Waldhorn, 1967: 59-67) представлено описа­ние случая тридцатилетней писательницы на втором году ее психоанализа. По существу она казалась личностью «как бы», крайне незрелой и зависимой. В детстве она потерпе­ла поражение в социальном соперничестве с младшей сес­трой из-за своей неловкости и неприспособленности. Па­циентка сильно страдала от прыщей на лице, шее и спине в юности и иногда имела рецидивные активные поражения. Кроме того, она была худой и плоскогрудой. Она обрати-

 

[102]

лась за лечением из-за легких депрессий, несобранности и неспособности поддерживать близкие взаимоотношения с мужчинами. У пациентки было несколько коротких любов­ных связей, сопровождавшихся боязнью потерять мужчи­ну, а когда взаимоотношения прекращались, ее всегда му­чили угрызения совести и потеря самоуважения. За несколь­ко недель до представленного ниже сновидения у нее была сексуальная связь с мужчиной по имени Джон, которого она знала лишь очень короткое время. Он уехал из города на несколько недель, а она, несмотря на горький опыт про­шлых разочарований, вообразила себе, что Джон любит ее и они поженятся. В этот период ей и приснилось приведен­ное сновидение. Я цитирую из монографии дословно.

«Она начала сеанс следующим образом: «Мне приснил­ся очень плохой сон: у меня рак груди. Врач, женщина, сказала мне, что грудь необходимо удалить. Она сказала, что последствием операции будут боли в области шеи. Операцию должен был проводить мой друг Р. Я сильно испугалась, запаниковала и начала думать, как мне выр­ваться оттуда, убежать и избежать этой процедуры». Она продолжила следующими ассоциациями: «Я пыталась понять, почему мне приснился такой сон. Я подумала, что он, должно быть, связан с моим ощущением самодо­статочности и с тем, что для моей полной целостности мне необходим какого-то рода союз с замечательным мужчиной. Сон мог быть связан с моим беспокойством по поводу отъезда Джона, возможно, символизируемым удалением груди. В действительности меня очень пугают подобные вещи. Многие люди одержимы такими страха­ми. Например, Поль. Некоторые люди могут смело и отважно смотреть в лицо подобным вещам, но не я. Я очень боюсь, когда начинаю думать, что в Мексике меня может укусить скорпион [она планировала поездку в Мексику на несколько месяцев]».

(1967: 61 и далее).

Пациентка проснулась, снова заснула, и ей приснился еще один сон, но я его опущу, потому что его никто не

[103]

обсуждал. После нескольких безобидных ассоциаций нако­нец заговорил аналитик, и я приведу все его высказывания дословно.

«В этот момент вмешался аналитик: «По поводу вашего сновидения. Каковы ваши ассоциации в случае с вра­чом?» Пациентка ответила: «Это была почтенная, стро­гая женщина. Она не выглядела сочувствующей мне или что-то в этом роде, а просто рассказала, что должно быть сделано. Я подумала, как сможет мужчина заниматься со мной любовью, если у меня не будет одной груди? Я бы чувствовала себя ужасно неловко...» После паузы анали­тик спросил: «А по поводу той части сновидения, где речь идет о шее?» Она ответила: «Иногда после неловко­го движения у меня болят мышцы шеи. Это мое уязви­мое место. У меня были проблемы с кожей лица и шеи, что всегда очень сильно меня смущало...» Затем анали­тик добавил: «Когда вы говорите о смущении по поводу своей кожи и шеи, не напоминает ли это вам о неловко­сти, недавно упомянутой вами при рассказе о своих ужас­ных чувствах до того, как у вас начала развиваться грудь?» Пациентка сказала: «Так вы полагаете, то, что Джон не позвонил мне, заставило меня вновь пережить те ощу­щения неполноценности? Они могли остаться».

(1967: 62 и далее).

Затем аналитик предложил многословную интеллектуаль­ную интерпретацию, и пациентка ответила в подобном же роде.

Обсуждение в группе этого изложения включало следу­ющий отрывок.

«Причиной обсуждения этого отчета послужили приме­чания аналитика, представившего данные. По его мне­нию, этот клинический материал подтверждает точку зрения, что сновидения можно трактовать в том же клю­че, что и другие ассоциации, возникающие во время се­анса, и необязательно уделять им столь исключительное

 

[104]

или исчерпывающе детальное внимание. Здесь, в опи­санном сеансе, аналитическая работа сосредоточена на проблемах, выдвигаемых на передний план переживани­ями, повторяющимися в жизни пациентки... Соответ­ственно, некоторыми частями сновидения можно пре­небречь в пользу других, а само сновидение не требует особого внимания, если спонтанные ассоциации бедны содержанием, и работа со сновидением (в противопо­ложность другому материалу) представляется мало про­дуктивной. Большое количество символически понятных элементов второй половины первого сновидения вообще не исследовалось, но клиническое суждение аналитика было таково, что ничего ценного в процессе не оказа­лось пропущеным».

(1967: 64 и далее).

Я ограничусь несколькими замечаниями по поводу манифестного сновидения пациентки, ее ассоциаций, вмеша­тельств аналитика и группового обсуждения. В первом сно­видении пациентка приходит в ужас, узнав, что у нее рак груди. Это ей сообщает женщина-врач, предупреждающая ее о последствиях. Ассоциации пациентки кажутся мне интеллектуализированным механическим повторением старых интерпретаций, предложенных ей ее аналитиком-мужчиной. Здесь не видно никакой попытки со стороны аналитика указать на ее интеллектуализацию или добраться до ее ужа­са перед этим развивающимся внутри нее злокачественным образованием. Аналитик не останавливается на единствен­ной спонтанной свободной ассоциации, возникшей у па­циентки, а именно: на ее боязни скорпионов в Мексике. После рассказа пациентки о втором сновидении и о не­скольких безобидных ассоциациях аналитик спросил: «По поводу вашего сновидения. Каковы ваши ассоциации в слу­чае с врачом?» Из того, как был поставлен вопрос, у меня складывается впечатление, что аналитик занимал либо за­щитную и враждебную позицию, либо даже высокомерную, иначе он бы не использовал такую фразу, как: «А что в случае с врачом?» Кроме того, все это слишком интеллек­туально. Такие слова, как: «Каковы ваши ассоциации», —

[105]

толкают пациентку к интеллектуальному подчинению — не самый лучший способ разобраться в чувствах или получить действительно свободные ассоциации. В целом нет попы­ток терапевта добраться до аффектов пациентки или уста­новить с ними контакт; не видно никаких признаков его «настроя» на ее чувства; напротив, кажется, что он подыг­рывает ее защитной интеллектуализированной позиции.

Второе сновидение выражает явным символическим язы­ком зависть пациентки к своим сестре и тете, но оно было полностью проигнорировано. По-видимому, аналитик и группа не увидели никакой возможной связи между раком, грудью, матерью и завистью. Никакого видимого внимания не уделяется и тому, как часто гетеросексуальная неразбор­чивость в отношениях используется в качестве защиты от беспомощной детской зависимости с вытекающими побуж­дениями и страхами относительно слияния или воссоеди­нения с прегенитальной матерью. Не упоминается также враждебный перенос на мужчину-аналитика пациентки и желание иметь женщину-аналитика. Представляется, что аналитик и группа удовлетворились поддержанием высоко интеллектуального контакта с пациенткой и не проявили желания раскрыть мир фантазий пациентки, чтобы просле­дить, к чему это может привести. В конце обсуждения со­держится ряд предложений, заслуживающих особого ком­ментария.

«Упоминались такие аксиоматические методы, как: пред­почтение работать в первую очередь с элементами транс­фера, а не с материалом, насыщенным аффектом, или необходимость обращать внимание пациента на очевид­ные пропуски или на дополнение. Общее мнение све­лось к тому, что все указанные методы следует рассмат­ривать как тактические приемы, подчиненные общей стратегии поведения аналитика, конечно же, подвержен­ные изменению в ходе лечения».

(1967: 66).

По моему мнению, в попытке проведения психоанали­тической терапии «аксиоматическим методам» места нет.

 

[106]

Верно, что некоторые из нас, приступая к исследованию тех часто повторяющихся клинических констелляций, что могут появляться при ассоциировании к сновидениям или при свободном ассоциировании в целом, следуют опреде­ленным, проверенным временем техническим приемам. Такие подходы являются инструментами исследования. Я нахожу концепцию «общей стратегии поведения аналити­ка» впечатляющей громкой фразой, а в действительности, учитывая нынешний уровень знаний, эта «общая страте­гия» в лучшем случае оказывается расплывчатой, подвер­женной изменениям и пересмотрам и полной неожиданно­стей. Только психоаналитики с предвзятыми и жесткими теоретическими представлениями уверены в «общей стра­тегии». К тому же, они имеют заранее заготовленные интерпретации для всех типов пациентов и пренебрегают тем фактом, что каждая отдельная человеческая личность уникальна, а также тем, что все еще существует множество такого, чего не знают и не могут предугадать о своих паци­ентах даже лучшие из нас. Фрейду хватало скромности ска­зать, что мы должны позволять пациенту самому опреде­лять тему сеанса (1905); он придавал большое значение рас­смотрению свободных ассоциаций пациента. В 1950 г. Эйслер резко критиковал Александера и его последовате­лей за принятие решений относительно окончательной стра­тегии лечения больного. Эйслер считал, что Александер больше заинтересован в подтверждении своих собственных гипотез, чем в действительном анализе своих пациентов.

Сказанное подводит нас к другому типу искажения в работе со сновидениями, наблюдающемуся в работах неко­торых аналитиков клейнианской школы. Ганс Торнер (Hans Thorner), рассматривая проблему тревоги, иллюстрирует свою точку зрения, описывая пациента, сновидение и свои интерпретации. И снова ограниченный объем статьи по­зволяет мне привести только основные моменты.

Мужчина раннего среднего возраста жаловался на импо­тенцию и на преждевременное завершение своих любов­ных связей. Иногда он завязывал знакомство, но если чув­ствовал, что вызывает у женщины интерес, был вынужден прекратить его. Он был беспомощен и в других сферах сво-

[107]

ей жизни. Добившись высокого уровня профессионализма в музыке, он не мог играть перед публикой или своими друзьями. Стало ясно, что все эти ситуации напоминали ситуацию экзамена. Когда он подавал заявление о приеме на новую работу, перспектива собеседования приводила его в ужас из-за того, что он считал своим «черным послужным списком», хотя на самом деле в его послужном списке чер­ного было мало. Во время одного из таких промежутков он рассказал о сновидении, пролившем новый свет на харак­тер его черного послужного списка. В сновидении красные пауки заползали и выползали из анального отверстия паци­ента. Врач обследовал пациента и сообщил ему, что не ви­дит у него никаких нарушений. На что он ответил: «Док­тор, вы, может быть, ничего и не видите, но они все равно там». Торнер описывает свои интерпретации пациенту сле­дующим образом:

«Здесь пациент выражает свое убеждение в том, что слу­жит вместилищем дурных объектов (красных пауков), и даже мнение доктора не может поколебать это убежде­ние. Ассоциативное звено между «черным послужным списком» и «красными пауками» демонстрирует аналь­ное значение его «черного послужного списка». Он сам опасается этих объектов и, подобно мужчине в сновиде­нии, просит помочь ему. Эта помощь должна быть осно­вана на признании существования этих объектов, а не на их отрицании — другими словами, ему необходимо по­мочь взять их под контроль. Ясно, что здесь мы имеем дело с чувством преследования со стороны плохих внут­ренних объектов».

(1957: 284 и далее).

Я считаю это самым простым примером интерпретации манифестного содержания сновидения в соответствии с те­оретическими убеждениями аналитика. Ассоциации паци­ента интерпретируются в узком предвзятом смысле. Упрек пациента лечащему врачу: «Доктор, вы, может быть, ничего и не видите, но они все равно там», — не опознается как враждебный трансфер и не допускается как возможный оп-

 

[108]

равданный упрек аналитику по поводу того, что, возможно, он действительно что-то упускает из виду. Интересно, не являются ли красные пауки, заползающие и выползающие из анального отверстия пациента, его реакцией на навязчи­вые и неприятные интерпретации аналитика? Но сейчас я сам грешу интерпретацией без ассоциаций.

Другой пример подобного рода можно найти в книге Ханны Сегал (Hanna Segal, 1964). Она описывает пациента, его сновидение и свои вмешательства следующим образом.

«В корне негативных терапевтических реакций и беско­нечных курсов лечения зачастую лежит сильная бессознательная зависть, что можно наблюдать у пациентов с длин­ным перечнем предшествующих неудавшихся попыток лечения. Такое положение дел ясно видно у пациента, обратившегося к психоанализу после многих лет разнооб­разного психиатрического и психотерапевтического лече­ния. Каждый курс лечения казалось бы приносил улуч­шение, но вскоре после его окончания наступало ухудше­ние. Пациент приступил к психоанализу, и вскоре стало ясно, что основная проблема заключалась в силе его нега­тивной терапевтической реакции. Я, главным образом, символизировала преуспевающего и сильного отца, а не­нависть и соперничество по отношению к этой фигуре оказывались у пациента настолько интенсивными, что анализ, представляющий мою эффективность как анали­тика, снова и снова бессознательно критиковался и сво­дился на нет... На первом году психоанализа пациенту приснилось, что он положил в багажник своего малень­кого автомобиля инструменты от моего автомобиля (боль­шего, чем его), но, прибыв на место назначения и открыв багажник, он обнаружил, что все инструменты разбились вдребезги».

Доктор Сегал интерпретирует:

«Это сновидение символизирует его тип гомосексуаль­ности: он хотел засунуть в свое анальное отверстие от-

[109]

цовский пенис и украсть его, но в ходе этого его нена­висть к пенису, даже интроецированная, оказалась на­столько сильной, что он разбил его вдребезги и не смог воспользоваться им. Аналогичным образом тот час же разбивались в пух и прах и разрушались интерпретации, воспринимаемые им как полные и полезные. Поэтому особенно удачные сеансы, приносящие облегчение, до­кучали ему и приводили в замешательство, тогда как от­рывочные, искаженные, полузабытые интерпретации смущали и атаковали его изнутри».

(1964: 29-30).

Я считаю, что здесь также можно видеть, как убеждение аналитика в правильности своего понимания склоняет ее к подробным интерпретациям без каких-либо ассоциаций па­циента, подтверждающих клинический материал. И снова, я не вижу никакого свидетельства совместной работы ана­литика и пациента над сновидением. Вместо этого передо мной аналитик, заставляющий пациента принять свою интерпретацию. Поступая так, такой аналитик действительно проявляет себя как ненавистный и вызывающий зависть сильный отец пациента. Неудивительно, что ему снится, будто бы все его инструменты разбились вдребезги. Фрейд говорил: «Но такая интерпретация сновидения, без учета ассоциаций сновидца, в самом неблагоприятном случае будет оставаться примером псевдонаучной виртуозности весьма сомнительной ценности» (1925: 128). Я должен добавить, что многие аналитики не-кляйнианской школы также иг­норируют ассоциации пациента.

А сейчас я представлю некоторые примеры работы со сновидениями, иллюстрирующие, по моему мнению, ка­ким образом использует сновидение в своей практике ана­литик, понимающий его исключительное значение. В це­лях ясности и наглядности я выбрал для иллюстрации сно­видения из своей недавней клинической практики, с которыми я смог плодотворно работать. Они не являются примерами моей повседневной работы со сновидениями. Есть множество сновидений, понимаемых мною лишь смут­но и частично, а некоторые я вообще едва понимаю. Есть

 

[110]

также случаи, когда сновидение не является самым продук­тивным материалом сеанса, но в моей практике подобное встречалось редко. Еще в 1911 г. Фрейд писал, что интер­претация сновидения не должна проводиться ради нее са­мой, она должна быть составной частью лечения, и все мы согласны с этим очевидным положением.

Я осознаю, что никакая клиническая демонстрация цен­ности интерпретации сновидения не изменит мнения при­верженцев консервативной теории или же теоретических новшеств. Их теории кажутся им более реальными, чем вос­поминания и реконструкции истории жизни их пациентов. Работа со сновидениями не только просвещает пациента, но может служить и источником новых клинических и тео­ретических открытий для аналитика, если он не предубеж­ден. Кроме того, существуют аналитки, не понимающие сновидений, подобно тому, как некоторые лишены чувства юмора, не могут услышать и увидеть красоту поэзии, или оценить особую образность и язык музыки. Такие аналити­ки будут умалять значение интерпретации сновидения, ка­кие бы доказательства обратного ни представлялись. И на­конец, есть аналитики, по каким-то иным причинам не имевшие возможности научиться работать со сновидения­ми, выслушивать и понимать их.

Я представлю два сновидения из психоанализа одного и того же пациента, тридцатилетнего писателя, мистера М., обратившегося ко мне за аналитическим лечением вслед­ствие постоянного чувства общей подавленности, частой тре­воги в социальных и сексуальных отношениях и ощущения своей несостоятельности, несмотря на значительный про­фессиональный успех и на, казалось бы, нормальные взаи­моотношения с женой и детьми. Он сильно опасался, что вообще окажется не способным на свободное ассоциирова­ние, а если оно и возникнет, то я найду его пустым или отвратительным и отошлю прочь. Мы работали над этими сопротивлениями несколько недель, после чего на кушетке у него иногда все же стали возникать некоторые сравни­тельно свободные ассоциации. Вначале, одной из основ­ных причин его сопротивлений, служил опыт общения с несколькими друзьями, также проходившими в то время

[111]

психоаналитическое лечение. При встречах эти друзья час­то и свободно говорили о своих комплексах, положитель­ных и отрицательных трансферентных реакциях, о боязни кастрации, суперэго, инцестуозных желаниях и т.п., тогда как мой пациент считал все это «книжным», «надуманным» и «полной ерундой». Мистер М. боялся, что не сможет ис­кренне принять такие интерпретации, но вместе с тем опа­сался, что, сам того не зная, может превратиться в «млад­шего психоаналитика» в социальном отношении. Я хочу представить основные моменты сеанса шестой недели его психоанализа, когда он рассказал о своем первом сновиде­нии. Часто он чувствовал, что видел сны, но до этого мо­мента никогда ничего не помнил о своих сновидениях.

Однажды он начал сеанс словам<