Э. Титченер: радикальная интроспекция и структурализм

Титченер учился у Вундта, в Лейпциге. После учебы он вернулся в родную Англию, но был встречен там весьма холодно: в английских научных кругах к Вундту относились скептически. Борьбе с британским консерватизмом Титченер предпочел приветливую и динамичную Америку. Он хотел стать основателем новой американской психологии, и ему удалось это сделать. Он преподавал психологию и вел научную деятельность в Корнелльском университете Нью-Йорка.

Как и Вундт, Титченер был одновременно теоретиком и экспериментатором. Конечная цель психологии, согласно Титченеру, — объяснить структуру сознания. Элементы структуры открываются в эксперименте, главным инструментом которого является интроспективное наблюдение. Титченер считал, что без знания структуры нельзя понять психику, а простой перечень ее функций, как и их описание, становятся бессмысленным занятием.

Связь между принципом структуры и экспериментальным методом изложена Титченером в его знаменитой статье "Постулаты структурной психологии"(1898):

"Главная цель экспериментального психолога состоит в том, чтобы дать анализ структуры психики; выпутать элементарные процессы из клубка сознания, или... изолировать компоненты, образующие данное состояние сознания. Его задача — вивисекция, но вивисекция, которая приводит к структурным, а не функциональным результатам. Он пытается узнать прежде всего, что есть там и в каком количестве, а не для чего это. ".

Отвечая критикам экспериментального метода, Титченер продолжает:

"Нам часто говорят, что наше исследование чувства и эмоции, мышления и личности неадекватно; что экспериментальный метод важен для изучения ощущений и идей, но далее он нас никуда не продвинет. Ответ состоит в том, что результаты, получаемые путем расщепления "высших" процессов, всегда будут разочаровывать тех, кто не принимает точку зрения аналитика. Нам говорят, что протоплазма состоит из углерода, кислорода, азота и водорода; но такое утверждение крайне разочарует того, кто ожидал получить информацию о сокращении мыщц и обмене веществ, дыхании и репродуктивных функциях." (Там же).

А вот как Титченер излагает суть экспериментальной интроспекции:

"...эксперимент представляет собой наблюдение, которое может быть повторено, изолировано и изменено. Чем чаще вы можете повторить наблюдение, тем вероятнее, что вы увидите исследуемые явления и сможете их подробно описать. Чем строже вы можете изолировать наблюдение от влияния посторонних факторов, тем проще становится ваша задача и тем меньше опасность того, что вы собьетесь с пути под влиянием случайных обстоятельств или встанете на ошибочную точку зрения. Чем шире ваши возможности варьирования наблюдения, тем более ясным будет проступать единообразие опыта и тем больше у вас будет шансов открытия закономерности. Все лабораторное оборудование, все приборы и инструменты изобретаются и создаются, исходя из этой задачи: дать ученому возможность повторить, изолировать и варьировать свои наблюдения."

По существу здесь сформулированы три главнейших требования к любому научному эксперименту, не только интроспективному и не только психологическому. Вообще Титченер, вслед за Вундтом, считал, что своеобразие психологического эксперимента — в его предмете, а не способах экспериментирования. Таким предметом являются элементы сознания, открывающиеся тренированному в интроспекции наблюдателю. Титченер довел метод интроспекции до отвратительного совершенства, распространив его не только на элементарные психические процессы, но и на стоявшие до этого особняком высшие формы сознательной деятельности. При этом сам процесс интроспекции не стал предметом экспериментального исследования или хотя бы серьезной теоретической проработки. Об интроспекции говорилось много общих слов, да и то на уровне поверхностных аналогий. Вот один из типичных примеров:

"...наблюдение подразумевает наличие двух моментов: внимания к явлению и регистрацию явления. Внимание необходимо поддерживать на максимально возможном уровне концентрации; регистрация должна быть фотографически точной. Такое наблюдение представляет собой тяжелую и утомительную работу, а интроспекция, в целом, оказывается трудней и утомительней наблюдения внешних событий. Чтобы гарантировать получение надежных результатов, мы должны быть беспристрастными и непредубежденными, принимать факты такими, какие они есть на самом деле, и не пытаться подогнать их к теории, которой мы отдаем предпочтение; мы должны работать только тогда, когда этому благоприятствует наше настроение, когда мы не переутомлены и здоровы, свободны от забот и тревог и не испытываем влияния окружающей обстановки." ("Учебник психологии" Титченера; цит. по Шульцы, История..., с.128).

Не правда ли, все это скорее похоже на моральный кодекс экспериментатора, чем на содержательный анализ зкспериментального метода?

История воздала Титченеру много заслуженных похвал, но и немало едва ли заслуженной критики. Об этом вы узнаете из курса по истории психологии. Сейчас мне хотелось бы отметить следующее.

Теоретическая уязвимость структурализма нисколько не помешала его проникновению практически во все сферы нашей повседневной жизни. Вернее даже сказать наоборот: структурализм есть одна из граней научного знания, в которой отразилась эта жизнь. Когда пациент приходит к врачу с жалобами на свое здоровье, врач, сталкиваясь с этим сложным жизненным явлением, начинает с выяснения деталей, задавая пациенту частные, вполне конкретные вопросы, и только после этого у него складывается целостное представление о болезни. Разве это не титченеровский путь вивисекции сознания пациента методом интроспекции, регулируемой наводящими вопросами? А разве не приходилось вам отвечать на вопросы знакомых, журналистов или начальников: что вы думаете по этому поводу? почему вы так решили? расскажите подробнее, что с вами случилось? Да и современная психотерапия не обходится без интроспекции. Титченер часто упрекал старую психологию в академизме, имея в виду ее оторванность от практики человеческой жизни. Обратившись к последней (вспомним, что, заставляя студентов упражняться в интроспекции, он даже выходил за рамки приличия и этики экспериментирования с живыми людьми), он облачил ее в академические формы без всякой предварительной обработки, напрямую, согласовывая эту нехитрую (хотя и академическую) форму с любым подвернувшимся под руку содержанием чисто спекулятивным способом. Я имею в виду его всеобъясняющий принцип ассоциации, который для Титченера был единственным механизмом, лежащим в основе как элементарных, так и сложных психических явлений. Далее, титченерский структурализм (предполагающий не только установление элементов, но и решение задачи по их синтезу) проглядывается во многих работах современных психологов и психофизиологов, особенно тех, кто занимается вопросами когнитивной психологии. Повидимому, дело заключается в том, что проблема соотношения между частью и целым, элементом и структурой не имеет абсолютного решения, которое было бы однозначным и верным на все времена и случаи жизни. В гносеологии эта проблема рассматривается как диалектическая. На практике она решается непрерывно, в разные исторические периоды переходя из одной крайности (от части — к целому) в другую (от целого — к части). Иногда (что характерно для нашего времени) эти крайности сосуществуют, каждая господствуя в определенной предметной области даже одной и той же, не говоря уже о разных науках. С коварством этой вечной проблемы сталкивается любой экспериментатор, переходя от замысла к его реализации с помощью той или иной экспериментальной процедуры или осмысливая полученные результаты. Так что Титченер, по крайней мере временами, живет в каждом из нас. Только не следует позволять ему господствовать над нами.