А народ и вправду восстал и прикончил Цзыяна.

 

[Когда] царь Чу Светлейший {9}, лишился своего царства, за ним последовал мясник, забивающий овец, Рассуждающий {10}. Вновь обретя царство, государь стал награждать всех, кто не покинул его [в беде]. [Очередь] дошла и до мясника.

– Великий государь лишился царства, – сказал Рассуждающий, – и [я] лишился скотобойни. [Ныне] Великий государь вновь обрел свое царство, и [я], Рассуждающий, вновь обрел [свою] скотобойню. Так, ко [мне, Вашему] слуге, вернулись и ранг, и жалованье. Какая же [мне] еще нужна награда?

– Заставить его [принять награду, – передал в] ответ государь.

– Не по [моей, Вашего] слуги, вине великий государь лишился царства, – сказал Рассуждающий, – поэтому [я] не смею принять казни. Не [моя] заслуга в том, что великий государь вновь обрел царство, поэтому не смею принять и награды.

– Привести его [ко мне], – велел царь.

– По законам царства Чу предстать перед [царем] можно лишь получив награду за важные заслуги. Ныне же у [меня, Вашего] слуги, нехватает знаний, чтобы сохранить царство; нехватает смелости, чтобы принять смерть [в бою] с разбойниками. После вторжения армии [царства] У в [столицу] Ин, [я], Рассуждающий, в страхе бежал от разбойников, а не последовал за [Вами] намеренно, великий государь. Ныне же [Вы], великий государь, желаете, чтобы я, Рассуждающий, предстал [перед Вами]. О [таком] нарушении закона и [клятвенного] договора {11} в Поднебесной [мне, Вашему] слуге, еще не приходилось и слышать.

Царь обратился к Конюшему Владеющему Своими Чувствами {12} со словами:

– Мясник Рассуждающий звания весьма презренного, а суждения имеет весьма высокие. Передай ему от моего имени, чтобы занял место среди Трех великих мужей {13}.

И велел мясник передать царю:

– Я знаю, насколько место среди Трех великих мужей почетнее моего прилавка на рынке. Мне также известно, во сколько раз жалованье в десять тысяч чжунов больше прибыли мясника. Но если [я] посмею кормиться от [такого высокого] ранга и жалованья, моего государя станут называть безумно расточительным. Лучше мне вернуться на рынок, забивать овец. Так [мясник] и не принял [награды].

 

Юань Сянь жил в Лу за круглой оградой в доме, крытом соломой, проросшей травой. Поломанные двери из хвороста держались на тутовых ветках, окном служило горлышко [разбитого] кувшина. Заткнув окна сермягой, [он и жена] сидели выпрямившись и перебирали струны в своих комнатах, протекавших сверху и отсыревших снизу.

К Юань Сяню приехал в гости Цзыгун на запряженной рослыми конями колеснице с высоким передком, которая не смогла вместиться в переулке. Цзыгуна, одетого в нижнее лиловое и верхнее белое платье, встретил у ворот Юань Сянь в шапке из бересты, в соломенных сандалиях, опираясь о посох из белой мари {14}.

– Ах! – воскликнул Цзыгун. – Не заболели ли [Вы] преждерожденный?

– Ныне [я], Сянь, не болен, а беден, – ответил Юань Сянь. – [Я], Сянь, слышал, что больным называют того, кто не способен осуществлять своего учения; а бедным того, кто не имеет богатства.

Цзыгун, пристыженный, остановился в нерешительности, а Юань Сянь, усмехаясь, сказал:

– Действовать в надежде на [похвалу] современников, сближаться со всеми и заводить друзей, учиться [самому] для других, а поучать [других] для себя, прикрываясь милосердием и справедливостью, украшать колесницу и коней – вот то, чего [я], Сянь, не могу терпеть {15}.

 

Цзэнцзы жил в [царстве] Вэй, одевался в посконный халат без верхнего платья. Лицо [его] опухло, руки и ноги покрылись мозолями. По три дня не разводил огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку – кисти оторвутся, возьмется за ворот – локти обнажатся, схватится за соломенные сандалии – задники оторвутся. [Но],шаркая сандалиями, [он] распевал шанские гимны, и голос его, подобный звону металла и камня, наполнял небо и землю. Сын Неба не обрел [в нем] {16} слуги, правители не обрели друга, ибо воспитывающий волю забывает о [телесной] форме, воспитывающий [телесную] форму, забывает о выгоде, постигший же путь забывает о сердце.

 

Конфуций сказал Янь Юаню:

– Подойди, Хой! Семья [у тебя] бедная, состояние низкое. Почему не идешь служить?

– Не хочу служить, – ответил Янь Юань. – У [меня], Хоя, за городской стеной поле в пятьдесят му, [урожая] хватает на кашу, внутри городской стены поле в десять му, хватает и шелка и пеньки. Игрой на цине достаточно себя веселю; учения воспринятого у [Вас], учитель, достаточно для наслаждения. [Я], Хой, не хочу служить.

Конфуций, изменившись в лице, печально сказал:

– Как прекрасны [твои] мысли, Хой! [Я], Цю, слышал, что умеющий довольствоваться [малым], не станет отягощать себя из‑за выгоды; что не страшится утратить ее тот, кто способен удовлетвориться собой; что тот, кто совершенствует в себе внутреннее, не стыдится остаться без службы. Об этом [я] давно твердил, а ныне увидел это в [тебе], Хой. Это и есть [мое], Цю, приобретение.

 

Царевич Моу из Срединных гор спросил у Чжаньцзы:

– Как мне быть? Телом скитаюсь по рекам и морям, а сердцем пребываю у дворцовых ворот в Вэй.

– Цени жизнь, – ответил Чжаньцзы. – Кто ценит жизнь, презирает выгоду.

– Знаю это, – ответил царский сын Моу, – да еще не могу с собой совладать.

– Не можешь с собой совладать, – сказал Чжаньцзы, – тогда следуй <за своими страстями>. Разума не повредишь. Помешать следовать <за своими страстями> тому, кто не может с собой совладать, – значит нанести [ему] двойную рану. Человеку же с двойной раной, не [войти] в число долголетних.

Моу был сыном вэйского царя, [владевшего] тьмой колесниц. [Ему] было труднее скрыться в пещере на высокой скале, чем мужу в холщовой одежде {17}. Хотя [он] не достиг пути, но, можно сказать, имел о нем представление.

 

Терпя бедствие между Чэнь и Цай, Конфуций семь дней оставался без горячей пищи, [питался] похлебкой из лебеды, не заболтанной мукой. Выглядел очень изнуренным, но пел в комнате, [подыгрывая себе] на струнах.

Янь Юань собирал овощи, а Цзылу и Цзыгун заговорили между собой:

– Учителя дважды изгоняли из Лу, [он] заметал следы в Вэй, [на него] свалили дерево в Сун, [он] терпел бедствие в Шан и Чжоу, был осажден между Чэнь и Цай. Того, кто убьет учителя, – не обвинят в преступлении; тот, кто оскорбит учителя, не нарушит запрета {18}. [А он] все еще продолжает петь и играть на цине. Может ли благородный муж быть настолько бесстыдным?

Ничего не возразив, Янь Юань вошел к Конфуцию и [обо всем ему] передал. Конфуций оттолкнул цинь, глубоко вздохнул и сказал:

– [Оба они], Ю и Сы, – ничтожные люди! Позови их, я им объясню.

[Когда] Цзылу и Цзыгун вошли, Цзылу произнес:

– Вот это можно назвать безвыходным положением!

– Что это за слова? – ответил Конфуций. – Постичь учение, вот что называется удачей для благородного мужа. Зайти в тупик в учении, вот что называется безвыходным положением. [Если], храня учение о милосердии и справедливости, [я], Цю, ныне встретился с бедствиями смуты, о каком безвыходном положений может идти речь? Поэтому тот, кто исследует [свое] внутреннее, не зайдет в тупик в учении, не утратив своих добродетелей перед, лицом опасности. Лишь когда настают холода и выпадает иней, мы узнаем красоту вечнозеленых сосен и кипарисов. Бедствие между Чэнь и Цай – да, для [меня], Цю, это счастье!

Конфуций снова взялся за цинь, стал перебирать струны и петь. Цзылу поднял щит и с воинственным [видом] стал танцевать, а Цзыгун сказал:

– Насколько высоко небо, насколько низка земля – я не ведаю. А вот те, кто в древности обрел учение, радовались и в беде, радовались и при удаче. [Их] радость не зависела ни от беды, ни от удачи. Если есть учение и добродетель, тогда удача и неудача чередуются так же, как холод и жара, ветер и дождь. Поэтому Никого не Стесняющий радовался на южном берегу Ин, а Гун Бо был доволен собой на вершине [горы] Гун {19}.

Ограждающий уступал Поднебесную своему другу, Северянину не допускающему выбора {20}, и тот сказал:

– Удивительный [Вы], государь, человек! Жили посреди орошаемого поля, а прогуливались в воротах Высочайшего. И это еще не все! Еще хотите осквернить и меня своими позорными поступками. Мне стыдно на вас смотреть!