Глава вторая. Вселенская вписка.

Початый край

Повѣстьвъ семи главкахъсъэпилогомъ

Когда жизнь у нас красива –
Когда крепнет наша сила –
Радостно на душе! Весело на душе!

Когда трактор в поле ходит –
Когда жито дружно всходит –
Радостно на душе! Весело на душе!

Когда зреет рожь густая –
Когда ждём мы урожая –
Радостно на душе! Весело на душе!

Когда хлеб комбайны скосят –
Когда чарки нам подносят –
Радостно на душе! Весело на душе!

Когда Край наш светом залит –
Когда партия похвалит –
Радостно на душе! Весело на душе!

(Народ)

Глава первая. Новые посевы.

I

Что ж, позвольте мне поведать вам преудивительную историю, которая случилась со мной совсем недавно. Признаться, она так поразила меня, что я решил поделиться ею непременно, сразу же по приезде, ни минуты не медля.

Всё началось с той поры, когда наш университет постигла довольно необычная реформа, схожая с восстановлением старых порядков пережитых лет (что в нашей Отчизне, как вы знаете, нынче происходит сплошь да рядом). Каждому из трёх факультетов нашего учебного заведения было выделено по земельному участку, которые граничат друг с другом, и вот уже несколько лет подряд по два раза на год студенты_тки отправляются в близлежащие имения на посадку и сбор урожая. Мне же такая участь выпала впервые.

Об общественном мнении по этому поводу я слышал не более остальных: новое поколение противится, выражая своё презрительное отношение к пережитку дней давно минувших (однако, справедливости ради, отчего-то всё-таки едет), а старое видит в этом проекте удачную возможность сплочения молодых людей. Однако, видите ли, в душе моей существует глубочайшая неприязнь к этакого рода спойлерам, и потому я решился испытать это на себе, ни о чём заранее не разузнав. Впрочем, пора бы мне уже начать повествовать о том, чем обернулась сия затея, лол.

Я не торопясь зашёл в вагон (благо, до отправления оставалось ещё несколько минут, видите ли, правда в том, что я до этого был убеждён, что запаздывал). Поездка пришлась на начало осени, потому и из студентов_ок я ещё никого не знавал.

— Но позвольте, это просто неслыханно! Вы и в самом деле оправдываете её? — донёсся слегка приглушённый панелями вагона голос. — Нет, как хотите, а я нахожу эту особу невоспитанной шкурой!

Голос этот был весьма громкий, молодецкий, и я решил (поскольку вагон был почти пустой) пойти на него, даже не посмотрев на нумер в своём билете. В вагоне было довольно жарко. Казалось, что лучи, проходящие сквозь стёкла, греют ещё пуще, ежели чем было на перроне, поэтому почти все окна были открыты. Лёгкий ветерок колыхал края разбросанных газет, на столиках виднелись остатки шелухи от семечек, где-то в углу даже промелькнула пустая бутылка.

Обладатель столь звонких связок сидел почти в конце, у окошка, одетый в полосатую рубашку и скверный пиджачок. Весь взмокший от жары, он эмоционально доказывал свою точку зрения спутнику с аккуратными светлыми волосами, на вид совсем мальчишке. Тот и вовсе не отвечал ему, слегка улыбаясь, очевидно, задумавшись о своём. Я знал наверно – они с моего факультета (мы так условились, собираться в n-ном вагоне), и решился присесть у окошка напротив, притом отчего-то поначалу даже не заговорив. Казалось, что они были так увлечены своим спором, что не заметили меня и вовсе.

Спор шёл об mademoiselle Солевой, и я положительно могу сказать, что узнал довольно подробностей об этом нашумевшем случае, пожалуй, даже до того, как поезд тронулся. О, когда дело доходит до знакомства, я всегда имею обыкновение сперва молчать и слушать, оставляя детали в памяти. Так я узнал, что сидящего слева зовут Арсений, а тот светловолосый юноша – Антон.

— Прошу меня извинить, уважаемые, но неужто вы об mademoiselle Солевой говорите? — вдруг не вытерпел я, подсев к ним ближе.

— Да-да, именно так! — всё так же радостно завопил Арсений, уже резко повернувшись ко мне, будто выжидал до этого каждую минуту, что я вступлю в разговор. — Но оставим, всё это вздор, вздор! А вы, однако, милейший, в первый раз едете, как и мы? Как вам это нравится, а? По мне так глупейшая затея, архаизм, словом, полнейший зашквар! Едва я только выдержал экзамен, как из меня делают натурального батрака! Помилуйте, почему я должен?..

— Ну, полно вам, полно, любезнейший, — попытался успокоить его я, опасаясь, как бы Арсений ненароком меня не задел, так сильно он размахивал руками. Вагон, тем временем, начал постепенно заполняться пассажирами, в основном, естественно, пожилыми. Все оглядывались на нас.

— Осознайте всю горечь моего положения! Я человек творческий, человек искусства, мне не пристало работать руками. Да вот и по части аграрного вопроса, я, будьте уверены, не шарю вовсе!

Я лишь молча пожал плечами, а Арсений горестно вздохнул и повернулся обратно к Антону, явно ожидая от него какой-то реакции. Можно только гадать, как долго бы ещё продлился его монолог, если бы поезд не тронулся, и все на каком-то инстинктивном уровне повернулись к окну, проститься с мерно уплывающим многослойным вокзалом.

Большую часть пути мы ехали молча. Солнце за окном начало медленно скатываться вниз, а под конец совсем раскраснелось, спрятавшись за макушками деревьев от надвигающейся темноты. Мирный гул колёс неимоверно доставлял нам, так, что мы поговорили с минуту, а после развлеклись от нашей беседы.Кондукторкачекнула наши билеты, и каждый задумался о своём.

— А не слышали ли вы, господа, как идут дела на наших землях? Что нам оставили? — вдруг спросил Антон, доселе молчавший, или сказавший столь мало, что я ничего не запомнил.

— Плохи, плохи ваши дела. Как, вам не сообщили? — донёсся издалека голос приближающейся к нам фигуры.

Не могу сказать, что мне сразу не понравился этот господин, однако было в нём что-то хитрое, подлое, словом, вызывающее презрение. Невысокий рост, толстые и короткие пальцы, жалкий жилет и засаленный чепчик в полоску довольно дурно сочетались с хитрым прищуром его глаз. Правда, он был так тих и спокоен, голос его, чуть хриплый и убедительный, это отвращение сглаживали, а плавная манера речи так и вовсе располагала к себе. Казалось, говорит он всегда одним длинным предложением, которое, как единый поток, невозможно раздробить на какие-то там посылки и предикаты. Все эти связи были настолько последовательными, что не были видны вовсе, но в логичности его суждений сомнений возникнуть никак не могло.

— Да что ж это вы, не иначе как рофлить изволите? — обратился к нему Арсений, удивлённо сдвинув брови. — У нашего факультета самый большой участок. Быть не может, чтобы дело худо шло!

— Да-да, впрочем, как я ору с ваших наивных убеждений, — улыбнулся незнакомец, плавно разводя руками и прищурившись, казалось, ещё сильнее, чем до этого. — Всё дело в том, что большая часть вашей земли просто не разработана, лол, да ведь на ней и сажать-то ничего нельзя.

Мы переглянулись.

— Так отчего же её не возделывали до этого? — решил вступить в разговор я. — И, позвольте спросить, кто же вы будете?

— Вестимо отчего, кекъ, — ехидно улыбнулся не представившийся господин, поджав плечи и чуть склонив голову набок. — Кому же это надобно, когда вспаханные земли уже есть? А на это время уходит, а урожая в итоге меньше имеете. Так земли эти и остаются непахаными, а факультет остаётся, простите, в задах, неудержимо скатываясь. Так к чему же это я? Ах да! Если вы не можете освоить свои земли, не лучше бы вам?..

— О, Михаил Иванович! Как же, как же я рад, просто не передать, насколько! Очень, очень рад вас видеть! — нарочито громко наступал на нас какой-то бородатый мужчина. — Однако вы знаете правила. Прошу простить мне мою неделикатность, но вам не дозволено здесь находиться. Пожалуйста, извольте перейти в вагон к своему факультету.

— Лол, кекъ, помилуйте, какая неучтивость! — излишне театрально проговорил Михаил Иванович, немного нервно (вопреки его-то спокойствию и плавности речи!) подскочив с места и пожимая руку. Признаться, я даже не заметил, когда он успел подсесть к нам. — Впрочем, Ваша правда, Никодим, пора бы уж мне откланяться, лол.

Прикрыв глаза и, как мне показалось, внутренне восстановив свою невозмутимость, поправив чепчик и сверкнув на Антона глазами перед уходом, этот чужеродный персонаж скрылся, неторопливо шагая по фрактальному коридору из нижних и верхних полок.

II

— Так, так, и что же этот пЕтух успел вам наплести? — спросил Никодим, уже познакомившись с нами, нарочито поставив ударение на «е».

Как оказалось, мы были единственные, кто порешил поехать вечером, остальные прибыли ещё днём. Однако такой оплошностью мы словили некий профит, ибо с нами ехал Никодим, глава команды нашего факультета. Фразы он произносил так, будто постоянно посмеивался, а его чёрная кучерявая борода, постриженная по старой моде, заметно расширялась и укорачивалась, когда он начинал улыбаться. К слову, такими же чёрными были и волосы этого персонажа. Он был весьма высок и широко сложен, но все его чресла были пропорционально большими и гармонично друг к другу подходили.

— Нет, вы это решительно бросьте! — вновь раздался его громкий грубоватый голос. — А впрочем, не слушайте и вовсе его. Этот господин отнюдь не желает нам добра, я вам так скажу. Михаил-сан возглавляет команду естественнонаучного факультета, мы уж с несколько лет как знакомы. Поверьте мне, это натуральнейшийабьюзер!

— А что же дела? — чуть ли не хором спросили мы с неприкрытым волнением.

— А дела, ну что дела? — Никодим чуть откинулся назад, и его большие ноздри раздулись от напора воздуха. — Да, отстали немного, есть такое, но этим летом всё изменится, наверно изменится! У меня есть некоторые мысли, если хотите, даже некий план на этот счёт! Впрочем, господа, не будем спешить, давайте всё по порядку.

Никодим объяснил нам, что есть три факультета, у каждого своя территория, своя земля. Слева от нас находится технический факультет, справа – естественнонаучный. Наш же, гуманитарный, самый большой по площади, расположен посередине. Уж и не ведаю, как так сложилось, но чем дальше слева направо, тем хуже и каменистее почва и тем хуже наши посевы и урожай. Однако же, за несколько лет наши соседи справа хорошенько поработали над землёй, и она стала вполне достойной, годной для урожая, да и просто годной, чего уж там.

Естественно, такое положение вещей нам вовсе не доставляет. Мало того, ходят слухи, что эти естественники заявили, будто часть наших земель надлежит передать в ихнее пользование с целью обработки и улучшения почвы. Эти слова звучали в его голосе с особой, тонкой, едва уловимой ноткой неиллюзорногобаттхёрта:

— Да что эти достопочтенные универсанты_тки себе позволяют?! Мы всегда были впереди, пока они не начали облагораживать эти свои земли! Ладно уж, технари испокон века имели плодородную почву, но вы-то, понимаете ли вы, что едва ли пятая часть нашей территории пригодна для посевов!

— Послушайте, уважаемый, так почему же вы не стали развивать те земли, которые непригодны, как это и сделали наши соседи? — осторожно поинтересовался Антон.

Лицо Никодима, доселе оживлённое, в одночасье стало хмурым и тоскливым.

— Э, чёрт! Что мы не используем большую часть своих земель, никому до этого нет дела. А нашего брата попробуй заставить сделать что-то не хайпаради! Вздор, выполнят норму – и давай кутить. А ведь тут, извините, авторитет факультета на кону! Вот раньше… — Никодим расплылся в блаженной улыбке и помолчал с минуту, а затем, сев ровнее и гордо вытянувшись, мечтательно протянул. — Раньше нас боялись, да-а-а…

— Отчего боялись? Да и зачем же это нужно? — спросил я не без некоторого напряжения, уже представляя, что он мне ответит.

— Ну как же, помилуйте! Как же это, «зачем»? — и наш «глава» посмотрел на меня таким взглядом, будто я сморозил совершенную нелепицу, — страх есть ссуть основа всякого уважения и порядка, тут, видите ли, кхм, авторитет на кону. Однако же, не будем вдаваться в идеологические и идейные аспекты сего дела, иначе, боюсь, я начну дико вас овнить. К тому же, у вас и времени-то не было быть прошаренными в этом. Впрочем, вот мы и приехали.

Вышли. Стоянка была весьма скверная, больше похожая на те, с новомодными электронными поездами ближнего следования. Вокзала не было, да что там – сама платформа была разваливающейся, незакрытой, из стёртых ступеней торчали винтообразные части каркаса, а во все стороны лишь лес и небольшая извилистая тропка. При выходе из вагона мне стало ощутимо свежо, однако, несмотря на осеннюю пору, ночь была всё ещё летняя, влажная.

— Кого я вижу? Никодим! Да я просто ору с Вас, ссударь! — пробасил кто-то из темноты, едва мы вышли, определённо намеренно растянув букву «с» в последнем слове. К сожалению, я не смог как следует его рассмотреть.

— Пахомка, ты ли это? Рад слышать, рад слышать! Что люди? Кутят?

— А то как же! Уж с час кутят-с! Устроили, понимаете ли, светский вписон! Намерены присутствовать-с?

— Да, да, что ж, пора бы мне и объявиться в свете!

Перекличка из темноты в темноту кончилась, и мы спустились с платформы на тропку. Господин этот, поступая крайне неучтиво, не познакомился с нами и не заговорил вовсе.

Как оказалось, тянулась тропка не более пяти минут, и мы вскоре вышли (по первым представлениям) к панораме из полей и скоплений недурных высоких имений между ними. Но лес редел, и вот уже можно заметить и одноэтажные дома, и сарайчики пониже. Ещё ближе – и видать бродящих туда-сюда студентов_ок, осматривающихся, прогуливающихся по дорожкам или сидящих на лавочках, о чём-то споря. И вот мы уже с неслыханной плавностью сами стали частью сего организма, чьё существо пропитано противоборством серьёзных мыслей и стремлениями к глобальным целям и совершеннейшей беззаботности, а то и желанием забыться вовсе.

— Ну что же, господа хорошие, вам сюда, ищите свои нумера и заселяйтесь, — отчеканил Никодим, видимо, весьма довольный собой.

— Но как же план? Вы говорили… — начал было Антон.

— План? Какой план? Ах, это! Да полно вам! А впрочем… Я думаю, вас будут рады видеть на нашем гранд-вписоне! Оставляйте вещи, располагайтесь, затем приходите. Это соседнее здание, но я убеждён, что шум подскажет вам, куда идти. Что ж, засим разрешите откланяться. До встречи.

Никодим с Пахомом пошли прочь, оставив нас.Я с некоторой настороженностью посмотрел на моих товарищей, поверяя, чувствовали ли они то же недоумение. Антон, по-видимому, смутился в полной мере, а нимало не сконфузившийся Арсений, будучи, по-видимому, в состоянии эйфории, радостно воскликнул:

— О, это будет воистину вселенская вписка!

III

Несмотря на довольно позднее время, я решил не ждать утра, и отправился к Игнату тут же, примерно во втором часу ночи. Спустя какое-то время я уже осторожно приоткрывал дверцу его нумера, аккуратно заглядывая (благо, первую дверь, ведущую в кухню, они никогда не закрывали).

К моему удивлению, Игнат не спал, но сидел в неглиже на кухне и старательно что-тописал. Рядом, одиноко отражаясь в окне, теплилась мягким огоньком свеча. Увидев меня, он на секунду замялся, но тут же приложил палец к губам, показывая жестом, что Уля спит, и говорить стоит лишь шёпотом, попутно убирая со стола бумаги и чернильницу с пером.

Для незваного ночного гостя я был принят довольно радушно. Игнат тут же поставил маленький чайник на печь, жестом приглашая меня присесть напротив. Первые несколько минут мы просидели молча, при этом, справедливости ради, по терпеливому и неосуждающему его взгляду было ясно, что он готов меня выслушать. Я чуть наклонился, чтобы мой шёпот был слышен. Он сделал то же самое. Я начал говорить.

Игнат выслушал внимательно, не перебивая, казалось, даже глазами отслеживая наборы звуков, исходящие из моего рта, успевая при этом считывать и движения моих беспокойных глаз, и короткие, торопливые объяснения на руках. Только успел я кончить, он сразу жемедленно отклонился назад, потерев двумя пальцами переносицу между глаз, и нахмурился, просидев так с минуту. Затем, когда я уже начал волноваться, он вымолвил:

— Уверены, что он не понял?

— Я постарался ничем себя не выдать, — отвечал я, чуть успокоившись, — правда, сначала притворился, будто боюсь его, и сделаю лишь из страха, что он просит, а потом поспешно сменил стратегию, будто в него поверил.

— Да, дела… — протянул он, довольно шумно выдохнув, — впрочем, можете не волноваться. Я ни в жизнь к нему не пойду, и уж тем более ничего не буду говорить публично,— на этих словах Игнат привстал, чтобы снять уже бурлящий чайник, но вскоре вернулся, и я продолжил. Дело в том, что подобный ответ со стороны Игната меня не совсем устраивал. Видите ли, с того самого момента, как я узнал, что Антон хочет помощи Игната, в голове моей возник план, который я до сей поры утаивал, даже от себя. Да что там от себя, утаивал даже от читателя своего.

— Антон не понимает, что творит, но он прав в одном – люди вас послушают. Я хочу попросить вас… — начал я деликатно, — придите туда, будто я и не обманывал Антона вовсе, но прочтите перед народом нечто совсем другое. То, что вы планировали когда-то давно. Погасите их пыл, направьте на верный путь! Вы же и всех их, и факультет наш от гибели страшной спасёте.

Игнат вновь призывал меня к тишине жестом плавно опускающейся руки. Я и сам не заметил, как разошёлся, а потому смутился, уткнувшись в свою чашку с чаем, чуть обжёг губу, поморщившись, подул, снова попробовал, затем оставил это, решив смотреть в окно.

Ветер покачивал голые, почти уже облетевшие ветки деревьев, отчего они едва слышно поскрипывали, попутно поглаживая против шерсти мохнатые кусты, отчего-то ещё зелёные. За ними, загибаясь в бесконечный горизонт, тянулись ровные дорожки перекопанных полей. Я попытался вглядеться ещё дальше, однако окромя блеклых очертаний гор и холмов, спрятавшихся за туманом, ничего разглядеть не сумел.

Вот уже и чай мой простыл, а Игнат, от которого я всё это время ожидал ответа, не проронил ни единого слова, потупившись в стол.

— Вы нужны факультету. Как никогда нужны, — тихо произнёс я, и собрался уходить, решив не отягощать его более своим присутствием. — Завтра я зайду к вам в надежде услышать ваше согласие. Как это ни печально, только от вашего решения зависит, чем всё это обернётся. Вы помните об этом, прошу вас.

Я вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Игнат не пошелохнулся.

Кое-как я камбекнулся к себе в эту ночь, благо, уже светало. Единственное, как мне кажется, что донесло меня до постели,баффая меня, так это мысль о том, что завтра выходной день. Но признаюсь откровенно моему читателю: если б знал я, какой белкой я буду в нём крутиться, и какими сумасшедшими событиями он будет наполнен, никуда бы более не пошёл. И шагу бы дальше не сделал.

Глава пятая. Орошение.

I

Не хочу вовсе, чтобы записки мои походили на дневник, но скорость перемены действий, принципов и установок в тот день была поистине чудовищна. Заранее прошу прощения за сжатость и излишнюю суматоху повествования.

Несмотря на волнения мои, проснулся я довольно поздно. Уж и не вспомню, какой был час, однако в момент моего пробуждения уже давно как рассвело. Я решил немедленно отправиться к Игнату, и вышел из нумера, даже не кушая кофею.

День был по-осеннему пасмурным. Проворные клубящиеся тучи, задорно толкая друг друга, нахально преградили путь утреннему рассвету. К своему удивлению, по пути мне почти никто не встретился, очевидно, все готовились к завтрашнему дню. Нужно было спешить.

Около парадной стояла Уля, которая отчего-то жутко сконфузилась, едва завидев меня, но ретироваться ей было уже поздно. Ускорив шаг, я направился к ней.

— Моё почтение, — сдержанно поклонился я. — Могу ли я быть принят у вас?

— Сейчас не стоит. Не нужно, — госпожа Санлинцева старалась унять дрожь в голосе. — Но, впрочем, хорошо, что вы пришли, иначе бы я не успела с вами проститься.

— Как? Неужто вы с Ингатом уезжаете? Поверить не могу, как же он на такое согласился?

— Не мы уезжаем. Я уезжаю, — отрешённо чеканила она, не переводя на меня взгляда. — И надеюсь, что не вернусь. Сами знаете, что завтра будет…

— Однако что же Игнат?

— Ах, оставьте это! Что за бестактность, задавать мне в эту минуту такие вопросы, когда вы уже обо всём догадываетесь. Мне всё равно, и давно всё равно, — распалялась Ульяна, переходя на кричащий шёпот. — Я устала вытягивать его из тоски и печали, устала вестись на его манипуляции. Да вы всего не знаете, вам всего и не понять. Если угодно, тащите его и дальше, да даром что талантливый, увязните вместе с ним, с меня же довольно, — Санлинцева выдохнула, закрыв лицо руками. Я думал, что она заплачет, но Ульяна в одночасье подняла голову, внезапно успокоившись. — Впрочем, меняждут. А вам всего доброго. В вас я ещё верю, — она посмотрела на меня, с большим трудом перегруппировав окаменевшие мышцы лица в подобие улыбки, и пошла прочь, стараясь сделать свою по-детски беззаботную и мягкую походку более строгой.

Новость эта шокировала меня порядочно, и я простоял у парадной ещё несколько минут, вглядываясь в её уходящий шаг, уже и забыв, зачем я собственно приходил. Первой мыслью, конечно же, было подняться и поддержать Игната. Но вдруг Ульяна права, и его действительно лучше не беспокоить? Всё-таки, она столько с ним прожила, и его порядком лучше меня знает. По правде говоря, на мгновение я и впрямь задумался, стоит ли сейчас к нему идти, но я тут же отбросил эту мысль, помчавшись наверх.

И только на полпути я вспомнил, зачем я здесь, и что жду от Игната ответа,а заодно вспомнил и об угрожающей опасности, которая последует за его отказом.. Как же он теперь согласится? А что, если бы она слышала, что он согласен? Быть может, и не ушла бы вовсе. А может быть, он всё рассказал ей и уже наверно для себя решил, что не пойдёт, и это и послужило активацией сего неприятного расползающегося механизма? Однако, рассудив, я всё же решил поддержать его, и до поры, до времени не упоминать об вчерашнем нашем разговоре.

При входе, постучав не очень весело, но достаточно громко, я увидел Игната ровнотаким же, ровно в такой же позе, как и вчерашней ночью, разве что он более ничего не писал.

— Привет, привет, дорогой друг, проходи! — радушно поприветствовал меня Игнат дрожащими губами. — Садись, садись же, я сейчас вернусь.

Я осторожно присел. Вокруг было как-то пусто. Игнат послал за чаем и вернулся ко мне, начиная лихорадочно тараторить уже из коридора:

— Я так хорошо подумал, я, знаешь, я согласен, согласен на твоё предложение! Я даже хочу предложить, если угодно, вместе написать текст моей завтрашней речи!

— Право, как внезапно мы перешли на «ты», но это меня не так сильно беспокоит, как твоё самочувствие. Игнат, с тобой всё хорошо? Признаться, никогда не видел тебя таким воодушевлённым.

— Ой, нет-нет, вы правы-правы, я немного забылся со всем этим, — лихорадочно засмеялся он, тут же прервав самого себя, и, как мне показалось, слегка подавив в себе свои истерические движения и нервный тембр голоса, заговорив спокойнее, — но прошу вас, оставим, право, оставим весь этот треш! Мне просто необходимо сейчас во что-то погрузиться, непременно всем своим существом, с головой, просто отвлечься. К тому же, как я понимаю, у нас не очень много времени?

Мы приступили за сочинение речи. Игнат достал перо, чернильницу, бумагу из-под пресс-папье, а также показал, что он уже успел накропать. Я внимательно прочитал, сделал пером несколько исправлений, и показал Игнату. Игнат в свою очередь исправил ещё половину, включая уже исправленное мною. В итоге мы решили скомкать лист и сочинить всё наново. Мы писали про необходимость работать на общее благо, про равенство всех факультетов друг с другом и бессмысленности вести с ними вражду, что, например, напротив, обмен знаниями будет выгоден для всех, что, если каждый будет выходить в поле, работать нужно будет всего по три часа в день (впрочем, половину из этого мы в итоге вычеркнули, потому как это походило на наивные призывы к миру и анархо-коммунистические воззрения, а через это мы, поверьте мне, проходили уже много-много раз).

В итоге, после многочисленных исписанных листов, перечёрканных строк и помарок, у нас получилась вполне себе юзабельная адекватная речь с тезисами довольно банальными, но способнымиподействовать на студенческие умы.

— Ну, что ж, кисейных берегов я вам не обещаю, но о каком-либо перевороте они и думать забудут, — подытожил Игнат, перечитав и разобрав по частям нами написанное, укромно приютив листок с текстом под пресс-папье. — Правда что, есть одна слабая позиция. За отсутствием неприязни к другим факультетам ручаться никак нельзя, видите ли, всё-таки очень хорошо постарались наши, хкм… Напряжён народ, вот и нужно это напряжение постараться вывести в русло конкуренции. Знаете, я уже работал с этим раньше, раньше я… — он вдруг остановился, вновь задрожав и опустив свой взгляд, сжав в кулак опирающуюся на стол руку.

— Игнат, в самом деле, да расскажите же мне, что с вами?

— Лин… Уля, — задрожало вдруг по всей комнате, задев стенки серванта.

— Что такое? Она же не…? — я постарался изобразить удивление. Видите ли, я очень хотел, чтобы Игнат мне всё рассказал сам. Во-первых, спросив я прямо, он мог бы вспылить, во-вторых его взгляд на это мог быть совсем другим, как оно собственно и оказалось.

— Не оставила меня, вы хотите спросить? Нет, что вы, что вы, конечно нет, я такого и представить себе не могу, — вновь быстро и бойко заговорил он. — Да, повздорили мы немного, но она вернётся, непременно вернётся. Вернётся, когда услышит, что я сделал, как я остановил силой своего убеждения назревающее сопротивление, переключив его в нужное русло!

И теперь я понял, чем объясняется внезапное согласие Игната.Мы распрощались до завтра, окончательно убедившись во внезапной, но стойкой необходимости друг в друге.

II

Решётчатая просторная беседка с рыжеватой осьмиугольной крышей, увитая чем-то ярко-зелёным по бокам, располагавшаяся довольно далеко от поля, в которой Антон ждал от меня ответа, имела очень богатую историю. Сначала здесь располагался вольнодумный кружок Игната, название которого до сих пор красовалось над входом пятью прописными буквами «о поле». Когда же Игнат отчаялся и непростительно забил на всё это дело, глава факультета не растерялся и устроил на останках кружка свой, новый, сохранив прежнее название, но устроив нечто вроде свободного дискуссионного клуба с другими факультетами. Дело это было крайне выгодное для той политики, по уже проторенной дорожке которой он решил держать курс, ибо из технического факультета он звал всяких, что именно есть отбитых личностей, и когда люди слышали, их размышления, мнение обо всём факультете ихнем складывалось прескверное. Так бы оно продолжалось и по сей день, кабы одна замечательнаятян однажды не вымолвила «Как говорит Сергей Сергеевич Уключин, у гуманитарного факультета только две проблемы: локус контроля и локус самооценки». Естественно, изречения этого никто и не осмыслил толком, но звучало оно умно, а потому многие присутствующие пожелали этого господина Уключина увидать и послушать, что же он скажет. Сергей Сергеевич, тот, что ещё не успел скупить все близлежащие участки, а работал только на своём, маленьком, очень долго и упорно от этого предложения отказывался, но всё же объявился, высказав, что все эти межфакультетские отношения ему глубоко равнодушны, что люди зря забивают себе этим свои головы, и что он лично над этими абсолютно лишними проблемами страдать не желает, а предпочитает этому веселье после успешной работы, «стаканчик пивчанского и хороший кальян».Естественно, Никодиму это причинило немалый ущерб, но спохватился он поздно, так как все студенты_тки, посещавшие доселе беседку, с тех самых пор просто курили калик с господином Уключиным, небрежно скинув с себя бремя тех забот, которыми они были окружены раньше.

Вот и сейчас, подходя по узкой, устеленной листьями тропке к бризовому островку безмятежности, омываемому аккуратным шуршащим леском, я уже ощутил всеобщее веселье и смех. Затем вдруг все притихли, и стало слышно, как Арсений стройно раскладывая движениями языка рифмы по полочкам ритма, декламировал новую поэму Оксимирона. Я вошёл ровно в тот момент, как он кончил, и все начали аплодировать, посему мне удалось войти, не привлекая особо внимания. В беседке было тенисто и прохладно, однако солнечный свет всё же проникал в неё ровно настолько, чтобы присутствующие здесь могли лишь наблюдать ярко-оранжевые блики. Половицы чуть поскрипывали под моими шагами. Я уселся с краю, осторожно выискивая глазами Антона, но его здесь, по-видимому, не было. Достав карманные часы и обнаружив, что пришёл чуть раньше, я снова расслабился и огляделся. Окружало меня человек семь. Присутствовали, впрочем, в основном дамы. Был только какой-то юноша с естественнонаучного факультета, сидевший рядом с неизвестной мне особой с краснымидредами. Кажется, Игнат как-то упоминал их добрым словом.

— Сергей Сергеевич, а вы нечто подобное знаете? — лукаво осведомилась Уля Санлинцева, качаясь на прибитой к стенке лавочке, взявшись за её край руками.

«Как же, и Уля тоже здесь?» — пронеслось в моей голове, и вдруг всё то напряжённое опасение, что было с утра, ко мне вернулось. Я чуть приподнялся с места и увидел краешек её сарафана – остальное было скрыто от моего взора широкими плечами Уключина.

— Нет, что вы, что вы, и в мыслях не было что-то специально выучивать, — добродушно усмехнулся Сергей, повернувшись, — пусть другие учат, докапываются до бесполезных и чуждых этому миру смыслов, а мне и просто послушать достаточно.

— Ах, до чего же я лолирую с вас, любезнейший, — воскликнул Арсений Уключину, подсев ко мне рядом. Но мне было не до него.

Лучше бы этот достопочтенный господин не поворачивался вовсе. Я увидел её радостной и сияющей, не понимая, как она такой может быть спустя лишь несколько часов после того, что было утром. Довольная, щурящаяся от стекающих с крыши солнечных лучей, сжимающая своей маленькой ладошке трубку кальяна, казалось, будто она была даже радостнее обычного, будто даже я воспринял утренние события больнее, чем она. И тут я ощутил подленькие щупальца одной догадки, которая уже пыталась пробраться в сознаниемоё. Я не желал более здесь задерживаться.

— Где Антон? — нервно шепнул я Арсению на ухо, дёрнув его за рукав.

— Не беспокойтесь, уважаемый, я всё ему передам, — ответил он недостаточно тихо, заговорщически ко мне нагнувшись, ровно так, чтобы на нас непременно обратили внимание. Я брезгливо вырвал из прилипающего к ладони кармана заранее заготовленную записку и сунул ему, и, отчего-то ужасно на него рассердившись, поспешил покинуть это место.

III

Не замечая времени, я спохватился и ускорил шаг, боясь не успеть совершить ещё одно очень важное дело. На пути мне попадались разные личности, собирающиеся в пятёрки и серьёзно что-то обсуждающие. Также мне внезапно встретился Михаил Иванович, тот самый, заговоривший с нами в поезде, ныне направляющийся в сторону Игната. Завидев меня, он широко улыбнулся одними губами, поклонившись мне, сложа ладони вместе. Я попытался сделать то же самое ему в ответ, однако на ходу это вышло не столь складно. У меня мелькнула мысль остановиться и спросить, что он здесь делает, но я порешил, что успеть туда, куда я направлялся, было важнее.

Стремительно забежав по лестнице, даже не спросив, смогут ли меня принять, я ворвался в нумер к Никодиму (где, по всей видимости, уже зарождался новый кутёж), и, не замечая никого вокруг, с размаху выбил у него из рук бутылку, с треском распенившуюся на грязном паркете, на радость разинутым ртам всех присутствующих.

Никодим насупился, замычал, приложив свою здоровенную ладонь к подбородку, затем встал, зашипел одними ноздрями, членораздельно вербализируя свои эмоции.

— Это была вторая бутылка. Последняя бутылка. Следующие будут только завтра вечером. Как вы понимаете, первую я уже выпил.

— Гм, и что же из этого следует? — невозмутимо поинтересовался я.

— А следует из этого, молодой человек, что от одной бутылки я стану только злее! — зарычал он, схватив, сильно схватив меня за плечи.

— Что, быть может, выйдем, ссударь? Не хотелось бы разбираться при посторонних людях.

— О, я охотно выйду с вами поговорить! — и Никодим потащил меня к выходу, засучивая рукава. К ужасу моему, никто не попытался нас остановить.

— Ух, ну вы даёте! А глаза-то, глаза вы их видели? — добродушно рассмеялся Никодим, когда мы вышли. Признаться, будучи готов успокаивать и умерять гнев главы нашего факультета, я немного смутился такой егореакции. — Впрочем, если вам угодно было говорить наедине, бутылку и впрямь разбивать не стоило. Так чего же вы хотели?

— Вы безусловно знаете о том, что завтра произойдёт, — осторожно начал я, — и всякий человек в здравом рассудке на вашем месте бы сообщил об этом, куда следует, чтобы это всеми силами подавить. Но я прошу вас этого не делать. Нет-нет, подождите, послушайте, — поспешил я, увидев хмурящиеся складки на его лице, — мы вместе сможем это остановить, остановить не грубой силой, но переубеждением. У Антона ничего не выйдет, если и вы, и Игнат выскажетесь против него, понимаете? Неужели вам не хочется собственноручно, не прибегая ни к чьей помощи, это предотвратить?

— Видите ли, юноша, это всё не ново, — вздохнул Никодим, отмахиваясь рукой, — я не могу так рисковать, а эта проторенная схема всегда работала. Ведь вы сами же знаете, «Сначала успокоение…»

— О да, наслышан, наслышан! — огрызнулся я с жаром. — И как вы думаете, сильно ли подобный произвол их успокоит? Люди уже и так на взводе, посмотрите на них, побеседуйте с ними. Они уже готовы забивать палками и камнями любого инакомыслящего. Вам желательно подлить ещё масла в огонь?

— Нет, это никак невозможно. Я уже отослал Пахома телеграфировать, — дежурно отчеканил Никодим, уже успев вылепить себе руками стандартно-официальное лицо.

Как ни странно, тот же час за его спиной с комичной точностью возник запыхавшийся Пахом.

— Господа, пройдёмте на балкон. Вы должны это видеть, — еле выдавил он из себя, шумно вдохнув. Мы проследовали за ним.

Вдалеке виднелась фигура какого-то умника, который залез на телеграфный столб и старательно перекусывал провода.

— Дожили! — отчаянно воскликнул Никодим, сплюнув через зубы. — Я так понимаю, ты не успел ничего отправить?

— Помилуйте, кое-как живым до вас добрался-с, — обречённо пожал плечами Пахом, нервно шевельнув губой.

— Что ж, тогда пиши письмо и готовь лошадь. Да смотри, в красках опиши, со всеми вытекающими последствиями! Хоть капсом их обозначай, как угодно. А вам, дорогой мой, — обращался он уже ко мне, — я советую не высовываться из своего нумера вплоть до конца нашего здесь пребывания.

Быть может, у меня был шанс окончательно переубедить его, но на тот момент мне всё настолько осточертело, что я, каюсь, сдался, и решил камбекнуться к себе, пока Никодим отпускал меня. Я мог бы сказать моему читателю, что рассудил так логически: завтра на свободе я буду нужнее, чем взаперти, но это были бы лишь отговорки и оправдания, вовсе здесь неуместные.

По возвращении к себе, весь сжавшись, не снимая даже одежды, так и соснул я на нерасстрелянной кровати с большой тревогой на душе, качаясь на тяжёлых, переполняющих грудь вдохах и выдохах.

Глава шестая.Жатва.

I

Подгоняемая ветром утренняя морось тщетно пыталась пробиться сквозь стекло, оседая маленькими кляксами и слезинками, через которые прослеживалось хмурое и серьёзное лицо Антона. Он был взволнован – срок воплощения плана его близился, до времени обеда оставалось менее часа.

— А я ведь знал, что вы придёте меня уговаривать, прежде чем донос писать, — с ухмылкой произносил он в стекло, рассматривая холодные пласты затвердевшей земли, тянувшиеся до самого горизонта, земли грубой, непаханой, — для вашей роли вы всё же слишком мягкосердечны, а мягкий консерватор, это, простите, абсурд какой-то. Плохого человека ваши господа для централизации выбрали.

Никакого ответа не последовало.

— Что вы, что вы, чему в<