Смерть Г. А. Потемкина; Россия, 1793 г.

 

И никто его больше не видел живым в Петербурге… В карете по дороге в Яссы, Потемкин почувствовал себя плохо. Его вынесли, положили на землю. Вскоре он умер.

Как водится, пошли слухи, что его отравили братья Зубовы но истине это нисколько не соответствует. Здоровье былинного великана и без яда было расшатанным донельзя.

Любопытно, что банкир Зюдерданд, обедавший с князем в день отъезда, умер в Петербурге в тот же день и даже, уверяют, в тот же час.

Его старый враг фельдмаршал Румянцев, которому Потемкин причинил немало неприятностей, плакал. Когда окружающие деликатно выразили недоумение, Румянцев сказал честно:

– Чему удивляетесь? Потемкин был мне соперником, но Россия лишилась в нем усерднейшего сына.

Екатерина при известии о смерти Потемкина трижды впадала в обморок, ей пускали кровь, даже боялись, что умрет. Спустя год, в день смерти сподвижника, она отменила все встречи, весь день не выходила из своих комнат. Сохранились ее письма о князе:

 

Мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический умер в Молдавии… Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца, цели его всегда были направлены к великому… везде была ему удача, на суше и на море… он был государственный человек.

 

От Потемкина остались земли, грандиозная коллекция бриллиантов и три миллиона долгов.

Некоторые историки полагают, что он был тайным мужем Екатерины, обвенчанным по всем правилам. Основание – огромное количество сохранившихся записок Екатерины к нему, где она именует князя то «мужем», то «супругом». В восемнадцатом веке такими вещами не шутили. Но точно ничего неизвестно.

Нереализованных планов осталось множество. Бывший помощник Потемкина, Панов, поставленный руководить Таврической губернией, многие свои решения, которые кому-то приходились не по вкусу, обосновывал тем, что он-де реализует оставшиеся в бумагах князя идеи. Прямо попросить у него показать эти самые бумаги как-то стеснялись…

Зато окончательный раздел Польши – это продолжение другими набросанных еще Потемкиным вчерне проектов.

У каждого народа есть свой «национальный заскок». Поляки (как и русские, увы), порой прямо-таки повернуты на поиски внешнего врага как единственного виновника своих несчастий. Считают, что все их бед – результат не собственной недальновидной политики и недостатков, а исключительно «козни врага нашего».

Некоторые толковые исследователи (например, Мечислав Чума) все же пишут объективно, что одной из главный бед Речи Посполитой послужило чрезмерное угнетение и дискриминация той части населения, что исповедовала православие. Другие привычно валят все на «заграничного супостата».

Меж тем крах Польши в конце восемнадцатого века (как и в 1939-м, кстати) – дело исключительно польских рук и умов… Пытаюсь порой представить раздел Польши таким образом, что вроде бы шла через лес к бабушке милая и непорочная девочка Красная Шапочка, но выскочили из чащобы лихие люди, пирожки отобрали и тут же сожрали, компот выпили, а девочку вдобавок изнасильничали прямо на муравейнике.

А вдобавок поляки заключили союзный договор с Высокой Портой, сиречь с Турцией, которой за помощь против России пообещали кусок своей собственной территории. Тогда же на нескольких иностранных языках деятели вроде Потоцкого с компанией издали и распространили манифест, где имелись примечательные строки:

 

Высокая Порта, добрая и верная союзница наша, побуждаемая трактатами, соединяющими ее с республикой и собственными выгодами, которые связуют ее с сохранением прав наших, приняла за нас оружие. Итак, все принуждает нас соединить все силы свои и противостоять падению святой нашей веры.

 

Другими словами, ради сохранения католической веры (которой никто не угрожал), следовало заключить союз с мусульманами, пообещать им кусок собственной страны и натравить на христианскую Россию. Зигзаги польской политической мысли порой так причудливы, что распутать их невозможно. Не кто иной, как маршал Пилсудский, гораздо позже их характеризовал в таких выражениях, что мемуаристы не решались привести целиком его слова…

Над манифестом в Европе, кстати, смеялись много и охотно. Так что пруссаки не торопились. Сольешься с Польшей в одно, значит, и Турцию получишь в качестве бесплатного, но крайне обременительного приложения, без которого и так головной боли хватает.

Реальность, разумеется, являет нам гораздо более унылую картину. Польша тогда ввязалась в большую европейскую политику, не имея к тому, деликатно выражаясь, особых прав. Игравший видную роль в сейме граф Игнатий Потоцкий открыто предложил «воспользоваться дружбой Пруссии для увеличения могущества Польши». Что за этим стояло? Пруссия, которой правил наследник Фридриха – довольно бледная тень великого человека – начал задумываться, как бы оттяпать у России Прибалтику Дальше мечтаний дело не пошло, но отношения одно время стали довольно напряженными.

Потоцкий составил целый прожект, как воспользоваться ситуацией. Предполагалось избрать прусского короля еще и польским, а потом силами соединенной державы ка-ак обрушиться на Россию! И оттяпать у нее уже на одну Прибалтику, а вообще все, что удастся.

Однако осведомленные об этом проекте пруссаки вовсе не торопились в совершеннейшем восторге сливаться с Польшей в федеративное государство. Польшу они, как ближайшие соседи, знали прекрасно и не горели желанием соединяться на равных с этим олицетворением европейского бардака, чтобы потом своими руками добывать Польше Причерноморье.

Они тянули, тянули… Помня о том, как потерпел не одно поражение от русских войск сам Фридрих. А потом ситуация в Польше окончательно пошла вразнос – одни пытались ввести подобие конституции и отменить наконец крепостничество и многие другие средневековые пережитки, другие цепко держались за дедовскую старину, в сейме увлеченно ругались депутаты, подкупленные то Пруссией, то Россией, то другими сопредельными державами (притом перекупались в случае чего моментально). Начались мятежи, шляхетские разработки, дошло, как я уже говорил, до того, что и королю непринужденно набили морду…

В конце концов Польшу взяли, да и поделили. Король Станислав долго еще жил в России, где особого почтения ему не выказывали…

 

 

Глава двенадцатая

ЗАНАВЕС ПАДАЕТ

 

После смерти Потемкина Платон Зубов, генерал и кавалер, уж развернулся, так развернулся. Подгреб под себя все, до чего только мог дотянуться. Он и губернатор Таврический, и командующий Черноморским флотом (абсолютно независимый от Адмиралтейства), он и польскими делами ведает, и персидскими, и оставшиеся без хозяев польские поместья распределяет, и герцогством Курляндским рулит, и одесским портом, и всю дипломатическую переписку под себя стянул, и новый устав Сената составляет, и сочинил прожект, по которому русская армия должна браво вторгнуться в Индию, а русский флот занять Стамбул…

Толку от этого было мало – поскольку молодой человек умом не блистал. Дисциплина в армии при нем резко упала (так что впоследствии император Павел запретил упоминать в войсках имя Зубова как олицетворения незнания и нерадивости). Когда Зубов участвовал в переговорах о третьем разделе Польши, напорол столько ерунды, что едва не вызвал разрыв дипломатических отношений меж Берлином и Петербургом – улаживать скандал пришлось самой Екатерине…

Екатерина, разумеется, пыталась сделать из него подобие Потемкина – не просто фаворита, а сподвижника в важнейших государственных делах. Но кандидатуру выбрала скверную…

Она старела. Ее портреты в последние годы жизни отмечены поразительным сходством с Иваном Ивановичем Бецким (которое и раньше окружающими подмечалось).

С этими годами связана прелюбопытнейшая загадка, которую просто нельзя не обойти вниманием. Именно Екатерине Мусин-Пушкин, граф. Коллекционер древностей, историк-любитель принес торжественно раздобытую им в каких-то неназванных точно «архивах» копию произведения, получившего позже известность под названием «Слово о полку Игореве». Однако Екатерина (за что ее упрекало не одно поколение ученых) отчего-то не распознала «гениального творения безымянного гения XII в.», и рукопись графу вернула с резко негативным отзывом…