Межамериканские отношения в исторической ретроспективе

Асимметрия мощи и влияния, экономического потен­циала и политического веса - это та данность, которая была изначально заложена в систему отношений между Соеди­ненными Штатами и государствами Латинской Америки и Карибского бассейна. Она, эта асимметрия, естественно, эволюционировала во времени, в одни периоды достигая редкого в практике международных отношений уровня, в другие - выравниваясь за счет действия целого ряда факто­ров как внутреннего развития, так и изменений глобального и регионального характера. Выпукло выступала и страновая специфика. Очевидно, что в сформировавшемся в XX веке комплексе отношений между Соединенными Штатами и странами Центральной Америки это была не просто асимметрия, а несопоставимость мощи и влияния. Совсем иные измерения она имела в отношениях с южноамерикан­скими гигантами - Бразилией и Аргентиной. И тем не менее, характеризуя систему межамериканских отношений в це­лом, есть все основания утверждать, что именно ее асим­метричность изначально стала одним из главных, основопо­лагающих факторов, обеспечивших столь своеобразную ее эволюцию в послевоенный период.

При этом было бы излишним упрощением утверждать, что эта асимметричность сама по себе предопределила кон­фликтность межамериканских отношений, которая в ре­зультате привела к системному кризису в 70 - 80-е годы. Бу-

дучи фактором объективного порядка, она лишь создавала «поле» для отношений зависимости и конфликта интересов между «старшими» и «младшими» партнерами, в известном смысле делила их на первых и вторых. Многое зависело от того, как, в каких формах это естественное, казалось бы раз' и навсегда данное преобладание центра системы над ее пе­риферией будет конкретно им реализовываться, насколько в столь своеобразную, специфичную систему отношений бу­дут заложены механизмы гармонизации изначально несовпадающих интересов и конфликторазрешения. А это, в свою очередь, наряду с такими факторами, как объективные потребности экономического развития, во многом зависело от политической культуры правящих кругов государства-центра системы, сформировавшихся традиций партнерства и использования «права силы». При этом крайне важен и конкретно-исторический контекст, в котором происходило формирование подобной субсистемы межгосударственных отношений.

Созданию Организации Американских Государств (1948 г.) предшествовали десятилетия «панамериканизации» межгосударственных отношений в Западном полушарии. Это был крайне сложный и противоречивый процесс. Именно в первые десятилетия XX века сформировались и окрепли традиции вмешательства Соединенных Штатов во внутренние дела своих куда более слабых соседей, в особенности близ расположенных Мексики и Центральной Америки.

Отметим, что традиции вмешательства, манипулирова­ния, наведения порядка, силового обеспечения собственных интересов оказались чрезвычайно устойчивыми. Современ­ная политическая культура Соединенных Штатов как на уровне массового сознания, так и государственной полити­ки, возможно, в силу предрасположенности, какой-то осо­бой социокультурной ментальности во многом сформирова­лась на этих уходящих в начало века первых и достаточно

успешных опытах вмешательства и наведения порядка у за­ведомо более слабого партнера.

Прямые военные интервенции на Кубе, в Мексике, Гаи­ти, Доминиканской Республике, Никарагуа, Панаме в пер­вые десятилетия XX века отчетливо обозначили склонность США к «праву силы». Право на вмешательство в рамках особой роли США в регион в течение почти всего XX века, по сути, не подвергалось сомнению и в той или иной форме реализовывалось практически всеми американскими адми­нистрациями. Лежавшая в основе этого подхода «Доктрина Монро» в течение полутора столетий неоднократно «переписывалась», интерпретировалась все более широко. То, что у президента США Джеймса Монро в 1823 году подразумевало недопущение использования западноевро­пейскими державами хаоса и внутренних конфликтов, ца­ривших в регионе после завоевания независимости с целью наращивания собственного присутствия, уже к концу XIX века преобразовалось в прочно устоявшийся взгляд на Ла­тинскую Америку и Карибский бассейн как на пространст­во, которое Соединенные Штаты должны «по определению» контролировать.

Причем это, с одной стороны, позволяло периодически объявлять либо весь регион, либо близлежащий Карибский бассейн зоной «жизненно важных интересов» США. А с другой - рассматривать Латинскую Америку как удобную площадку для экспериментов, которые Вашингтон не мог себе позволить в других, более приоритетных районах мира. Соответственно, считалось, что в этой «серой зоне» ошибки и просчеты обходились Соединенным Штатам относитель­но дешевле, да и последствия их казались куда более под­контрольными.

Трудно представить более губительный для долгосроч­ных интересов центра системы подход к отношениям с другими ее членами. И сама, описанная выше гегемонистская заданность подхода к региону, и именно ошибки и просче­ты политики США в этом районе заложили столь устойчи-

вый заряд недоверия и конфликтности в отношения двух Америк, который и привел к системному кризису в 80-е годы.

Именно в первые десятилетия XX века в политической культуре правящих кругов США закрепился и другой принципиальный компонент, от которого вплоть до нынешнего времени те так и не смогли отказаться. Речь идет об односторонней стратегии и практике принятия решений в отно­шении этого региона, в соответствии с которыми Латинская Америка рассматривалась главным образом как объект про­екции американских интересов, а не как субъект международной жизни, имеющий свои собственные устремления. \ Решения, касающиеся этого региона, в том числе и такие, которые существенно влияли на его положение в мировой-экономике и политике, как бы «спускались сверху вниз».

Односторонняя политика, по своей сути, не предполагавшая учет интересов и соответственно совместные консультации и выработку компромиссных решений с более слабыми партнерами, в особенности по принципиальным вопросам, в своей первооснове имела недоверие и подозрительность правящих кругов США в отношении правящих элит стран региона, которые на протяжении всего XIX века и первых десятилетий XX века неоднократно демонстрировали свою неспособность не только эффективно управлять, но и просто контролировать ситуацию в своих странах.

В этих условиях предпосылки для реального партнерства объективно были весьма ограниченными, тем более что их, по сути, перечеркивали неоднократные вооруженные, интервенции. Вплоть до конца 30-х годов XX века в практике отношений США с латиноамериканской страной был, пожалуй, всего один случай, когда можно было говорить о стратегическом партнерстве. Бразилия, еще со времен баро­на Рио Бранко вставшая на путь негласного союза с США, на завершающем этапе первой мировой войны (1917-1918 гг.) участвовала в операциях по противодействию германским субмаринам в Южной Атлантике.

Традиции односторонних акций оказались чрезвычайно устойчивыми. Еще на начальном этапе перехода США сна­чала к региональной, а затем и к глобальной стратегии они прочно закрепились в политическом мышлении правящих элит, стали своеобразной «визитной карточкой» американ­ской дипломатии в XX веке, причем отнюдь не только в Ла­тинской Америке, но и в других регионах мира. Но зароди­лись эти традиции именно в политике в отношении южных соседей и здесь на протяжении целого века проявились осо­бенно рельефно.

Односторонняя силовая дипломатия, естественно, вы­зывала резкое неприятие политических элит стран региона, будь то традиционные олигархические семейства, военно-диктаторские режимы или национал-реформистские круги. Поэтому даже инициативы США, казалось бы направлен­ные «во благо» Латинской Америке, как, например, полити­ка «новых рубежей» Дж. Кеннеди в начале 60-х годов или политика «прав человека» Дж. Картера второй половины 70-х годов, именно в силу своего, по сути, одностороннего ха­рактера, оказались отнюдь не столь результативными, чем первоначально ожидалось.

Более того, рассекреченные лишь в 70-е годы архивы Пентагона межвоенных десятилетий наглядно свидетельст­вуют, что Соединенные Штаты в тот период рассматривали латиноамериканские государства не как потенциальных партнеров и союзников, а как возможные объекты для ве­дения боевых действий. На это указывают «разноцветные» планы вооруженных интервенций США в конкретные стра­ны региона, которые, появившись впервые в 1919 году, пе­риодически обновлялись вплоть до 1941 года*. В течение Длительного времени уже после окончания второй мировой

Для каждой из стран либо субрегинов они имели свой собственный цвет. Гак, например, планы интервенции в Южном конусе были пурпур­ными, в Мексике - зелеными, на Кубе - коричневыми, в Панаме - бе­лыми.

войны планы намеренно не предавались огласке из-за опа­сений, что это вызовет бурную реакцию в регионе и повре­дит американским интересам.

В качестве конкретного примера такого плана можно привести «пурпурный» план прямых вооруженных действий против стран Южного конуса и Бразилии. Он предусматри­вал направление воинского контингента с составе шести; дивизий, которые должны были захватить столицу и установить контроль за жизненно важными объектами, а также одновременную военно-морскую блокаду кораблями США¹.

Подобные подходы, еще в начале века реализовавшиеся в целой серии вооруженных интервенций США в Цен­тральной Америке и Карибском бассейне, породили мощ­ный «защитный рефлекс», ставший традиционным компонентом латиноамериканской дипломатии. Максимальное укрепление собственного суверенитета, выдвижение на пер­вый план принципа невмешательства во внутренние дела,; обостренное восприятие силовых приемов в политике США и других великих держав и стремление противопоставить им силу права, то есть международно-правовые нормы, на многие десятилетия определили лицо внешней политики подавляющего большинства государств региона.

Однако в основе этого явления лежали не только интервенционизм США в начале века, а также как бы изначально заложенная в модель отношений разница в «весовых категориях». Фундаментальное значение имела и разнофазовость процессов социально-экономического и политиче­ского развития Соединенных Штатов и государств Латин­ской Америки. Если первые вступили в XX век уже пройдя фазу становления и укрепления национального государства, а потребности динамичного экономического развития по своей природе требовали внешней экспансии в поисках дос­тупа к природным ресурсам и дешевой рабочей силе стран региона, то подавляющее большинство последних надолго застряли именно в этой фазе формирования национального

государства или, как его еще именуют в политологии, «государства-нации» («estado-nacion»).

Этот процесс в силу целого ряда факторов историче­ского и социокультурного характера затянулся, по сути, до конца XX века, что во многом предопределило сильно раз­витые защитные функции во внешнеполитической деятель­ности государств региона, выражавшиеся порой в намерен­ном отторжении любых инициатив, направленных на со­трудничество в рамках формирующейся многосторонней системы отношений с Соединенными Штатами.

Особая роль в первые десятилетия XX века в этом при­надлежала Аргентине, открыто оспаривавшей у США право лидерства в южноамериканском регионе. Весьма любопыт­на в этой связи тактика нератификации подписанных пан­американских соглашений. Так, в 1902-1910 гг. Аргентина из 17 соглашений ратифицировала только три. И что весьма показательно, на открытии IV Международной американ­ской конференции в Буэнос-Айресе министр иностранных дел Аргентины интерпретировал столь большое число не ратифицированных соглашений как «подтверждение суве­ренитета каждого государства»².

Причем «оборонительные», защитные функции, свой­ственные молодому, формирующемуся национальному го­сударству, существенно тормозили объединительные про­цессы в регионе, предопределив не слишком успешную судьбу латиноамериканской интеграции, лишь к концу ны­нешнего столетия ставшей, наконец, реальностью.

Соперничество за более привилегированные отношения ^с Центром системы (в данном случае США) - еще одна ха­рактерная черта формирования «государства-нации», также отчетливо просматривалась во внешнеполитической дея­тельности латиноамериканских республик в XX веке, а в начале столетия нашедшая выражение в упоминавшейся выше концепции «негласного союза» с США, авторство ко­торой принадлежало барону Рио Бранко, министру ино­странных дел Бразилии в 1902-1910 гг.³

Рассмотренная выше столь своеобразная «заданность» отношений между США и латиноамериканскими государст­вами отчетливо проявилась в деятельности межамерикан­ских форумов, предшествовавших формированию системы. Начиная с первой Панамериканской конференции (1889-1890гг., Вашингтон) и на протяжении четырех десятилетий в условиях, порой, ожесточенной дипломатической борьбы, по существу, происходило формирование единого правово­го поля американских государств. Панамериканизм и кон­тинентальная солидарность, безусловно, не были лишь «орудием закабаления свободолюбивых латиноамерикан­ских народов молодым американским империализмом», как это традиционно трактовалось в отечественной историогра­фии советского периода. Анализ континентальных форумов довоенных десятилетий показывает, что отношения между Соединенными Штатами и латиноамериканскими государ­ствами представляли собой куда более сложную «конструкцию», чем обрисованную известным эквадорским историком М. Мединой, который характеризовал их следующим образом: «Противоречия во всем - вот основной и главный стержень отношений между Соединенными Шта­тами и Латинской Америкой на протяжении всей их истории»⁴.

Отметим, что экономический базис формирующейся' системы отношений в начале XX века был далеко не столь прочным, как в последующие десятилетия. Достаточно сказать, что в среднем лишь 1/4 внешнеторгового оборота стран Латинской Америки приходилась на Соединенные Штаты, в то время как более 50% - на страны Западной Европы⁵. Англия - основной конкурент США в борьбе за ла­тиноамериканские рынки, имела на начало века несравнимо большие инвестиции в этом регионе. Так, в 1913 году анг­лийские капиталовложения в Южной Америке составили 3835 млн. дол., в то время как у Соединенных Штатов -лишь 173 млн. дол. Положение заметно изменилось в даль­нейшем. Так, с 1913 года по 1929 год - год начала «великой

депрессии», США, значительно опережая Великобританию по темпам инвестиционного освоения латиноамериканского региона, практически вышли на один с ней уровень общего объема капиталовложений - около 6 млрд. дол. Другими словами, уже одна треть всех иностранных инвестиций в регионе была сконцентрирована в руках Соединенных Шта­тов⁷. В 1929 году на долю США приходилось уже 34% экс­порта и 39% импорта стран Латинской Америки⁸.

Тем не менее еще в начале века целый комплекс про­блем крепко связывал две Америки и требовал совместных решений. К ним в первую очередь следует отнести вопросы поддержания мира в условиях, когда регион был опутан плотной сетью территориальных споров и претензий одних государств к другим, унаследованных от испанской короны, не оставившей четких границ между своими владениями. Это дало повод к кровопролитным межлатиноамериканским войнам, сопровождавшимся силовой перекройкой границ, что в лучшем случае лишь временно стабилизировало об­становку. Так, последняя из войн XIX века - Вторая тихо­океанская война (1879-1884 гг.), в которой, с одной сторо­ны, участвовала Чили, а с другой - Перу и Боливия, вообще завершилась потерей последней выхода к Тихому океану, что создало в следующем XX веке крайне сложный тре­угольник противоречий, неоднократно ставивший эти стра­ны на грань нового вооруженного конфликта.

Поэтому отнюдь не случайно, что уже на I Панамери­канской конференции в Вашингтоне (1889-1890 гг.) в пове­стку дня в качестве первого был внесен вопрос разработки мер по поддержанию мира и об арбитраже. Вторым вопро­сом повестки дня был вопрос о создании таможенного сою­за. Приводим подробно повестку дня I Панамериканской конференции лишь для того, чтобы показать, что она, по сути, определила два главных русла, в которых пойдет развитие межамериканских отношений в XX веке: стремление создать дееспособную международную организацию, ориентированную на коалиционную дипломатию, поддержание

мира и конфликторазрешение, с одной стороны, и эконо­мическое взаимодействие, с другой.

Показательно, что на той конференции оба вопроса, внесенных в повестку дня по инициативе США, по сущест­ву, были дружно провалены латиноамериканскими предста­вителями. Так, подписанный на конференции Договор о поддержании мира, не был впоследствии ратифицирован ни одним из государств Латинской Америки. Еще более пе­чальная участь ждала предложение о создании таможенного союза. Отметим в этой связи, что речь шла об уникальном, не имеющим аналогов в международной практике того пе­риода проекте создания континентальной экономической группировки. В Европе, наиболее продвинувшейся в XX ве­ке в области экономической интеграции, к воплощению этой идеи пришли лишь в конце 50-х годов.

В принятой на I Панамериканской конференции резо­люции план таможенного союза признавался несовмести­мым с интересами латиноамериканских стран и противоре­чащим основам их внутреннего законодательства. Как ви­дим, Латинской Америке потребовался почти целый век, чтобы «подготовиться» к таможенному союзу с Соединен­ными Штатами. Напомним, что к началу последнего деся­тилетия XX века после присоединения Мексики в 1993 году к образованной США и Канадой североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА) в Латинской Америке вы­строилась своеобразная очередь на присоединение к этому объединению. Более того, к середине 90-х годов Соединен­ные Штаты неоднократно подвергались резкой критике со стороны государств региона за нежелание принять в НАФ­ТА новых членов.

Таковы парадоксы истории. А тогда, в начале века все было совсем иначе. И все же, несмотря на уже отмечавшие­ся изначальные трудности и в ряде случаев просто несо­вместимые подходы, Панамериканские форумы стали важ­ным механизмом состыковки несовпадающих интересов и выработки совместных подходов. Это в первую очередь ка-

салось разработки единого международно-правового про­странства, на котором действовали общие нормы поведения государств. В данном случае лишь подчеркнем, что процесс правотворчества в эти годы, крайне интересный и заслужи­вающий отдельного анализа, реализовался в разработке ря­да норм, обогативших международное право. В качестве примера можно привести «Доктрину Драго», названную по имени министра иностранных дел Аргентины, о неправо­мерности применения вооруженной силы как средства взи­мания долгов (принята на III Международной американской конференции, 1906 г., Рио-де-Жанейро).

По мере продвижения в этом направлении заметно раз­вивалась и организационная структура континентального сотрудничества. На IV Международной американской кон­ференции (1910г., Буэнос-Айрес) был создан Панамерикан­ский союз (ПАС), который на последующих конференциях неоднократно реорганизовывался, обрастая все новыми функциями. Так, например, в ходе работы VI Панамериканской конференции (1928 г., Гавана) в качестве основного органа ПАС была признана Панамериканская конференция, а в качестве постоянно действующего органа утверждался Руководящий Совет Панамериканского союза. О существенно расширившихся масштабах панамерикан­ского сотрудничества свидетельствует тот факт, что в об­щей сложности на Гаванской конференции было принято 56 резолюций и 10 конвенций, в том числе и знаменитый «Кодекс Бустаманте», вводивший в международное право институт дипломатического убежища.

Автор отнюдь не ставит своей целью подробное отсле­живание хода развития панамериканских отношений в до­военные годы, тем более что этот период подробно описан в советской историографии. Речь идет лишь о стремлении выделить главные, ключевые моменты, причем даже не в плане их результативности, а именно направленности.

К ним в первую очередь следует отнести проблематику обеспечения мира на континенте. Безусловно, легче всего

утверждать, что именно в этом, подчеркнем еще раз, одном из ключевых, остроактуальных вопросов региональных от­ношений формирующаяся межамериканская система как раз и не преуспела. Действительно, потерпела фиаско выдвину­тая президентом США Дж. Вильсоном в 1914 году идея за­ключения Панамериканского договора о взаимных гаранти­ях территориальной целостности и. политической независи­мости и разрешении пограничных споров, применяя проце­дуры арбитража. Эту идею дружно провалили латиноамери­канские страны, и в первую очередь в силу рассмотренного выше «суверенно-защитного» рефлекса, который срабаты­вал у молодого «государства-нации» каждый раз, как только речь шла о том, чтобы хоть малая доля «суверенных прав» была делегирована какому-либо многостороннему органу.

Оказались мало реализованными разоруженческие инициативы в регионе, хотя, на наш взгляд, не меньшего внимания заслуживает и тот факт, что и в XIX веке, и в пер­вой половине XX века они вообще выдвигались, в то время как ведущие страны мира активно вооружались.

Достаточно в этой связи упомянуть хотя бы подписан­ные между Колумбией и Перу в 1833 и 1849 гг. соглашения о сокращении вооруженных сил и вооружений в пригра­ничных районах. В 1881 году Аргентина и Чили договорились о демилитаризации Магелланова пролива. В 1902 году эти государства в «Майских пактах» приняли решение о пе­репродаже уже заказанных военных кораблей с целью под­держания военного паритета. В 1923 году центральноаме­риканские государства подписали «Общий договор о мире и дружбе», в котором обязались ограничить свои вооружен­ные силы, руководствуясь критерием численности населе­ния и протяженности границ. В том же 1923 году Панаме­риканская конференция приняла резолюцию, осуждавшую «вооруженный мир», основанный на наращивании военной мощи, не соответствующей потребностям внутренней безо­пасности. В 1936 году очередная Панамериканская конфе­ренция рекомендовала ограничение гонки вооружений в ре-

гионе. Таким образом, идея «разумной достаточности» уже тогда занимала умы государственных деятелей латиноаме­риканских стран.

Не вступил в действие и известный «Пакт Гондры» -Договор о предотвращении конфликтов между американ­скими государствами, подписанный пятнадцатью странами Латинской Америки и США на V Панамериканской конфе­ренции в Сантьяго (Чили, 1923 г.) по инициативе министра иностранных дел Парагвая Мануэля Гондры. Авторы фун­даментального двухтомного исследования «Латинская Аме­рика в международных отношениях. XX век.» отмечают, что он не предотвратил войны между странами Латинской Америки, а межамериканская система урегулирования кон­фликтов отвечала стремлению США к созданию политиче­ского противовеса Лиге Наций и препятствовала расшире­нию влияния Англии и Франции в Латинской Америке¹⁰.

Действительно «Пакт Гондры» не предотвратил войны в регионе. Достаточно отметить в этой связи «Чакскую войну» между Боливией и Парагваем (1932-1935 гг.), крово­пролитные вооруженные конфликты Перу с Колумбией (1932-1934 гг.) и Эквадором (1941 г.). Не будем вдаваться в подробности причин этих войн. Отметим лишь, что в каж­дом из этих случаев переход территориального спора из ла­тентной стадии в остроконфликтную был обусловлен целым набором составляющих. К ним в первую очередь следует отнести дестабилизирующее влияние великой депрессии, политические амбиции правящих элит, всплеск национа­лизма в регионе и ряд других.

Но не следует забывать и другое обстоятельство. В ус­ловиях, когда конфликтность отношений латиноамерикан­ских республик была высока, а международная обстановка в 30-е годы, мягко говоря, не способствовала миротворчеству, любые, даже самые совершенные, юридически выверенные международно-правовые механизмы конфликторазрешения оказывались малоэффективными.

Однако, несмотря на отдельные сбои, в целом международно-правовая активность государств полушария в 20-30-е годы шла по нарастающей. Ряд форумов внес существенный вклад в укрепление правовых основ отношений стран полушария. Так, например на VII Панамериканской конференции (Монтевидео, 1933 г.) была принята конвен­ция «О правах и обязанностях государств», в которой в ка­честве одного из основных зафиксирован принцип невме­шательства одних государств во внутренние дела других. Один из ведущих отечественных исследователей межаме­риканских отношений профессор Гвоздарев Б.И. указывал на важность и таких принятых на конференции в Монтеви­део документов, как: «О гражданстве женщин», «О выдаче преступников», «О праве политического убежища».

Несмотря на прослеживающуюся тенденцию к расши­рению областей сотрудничества и созданию все новых и новых «конструкций» формирующейся межамериканской системы, было бы ошибочным утверждать, что это - посту­пательное движение. В отношении Соединенных Штатов и; государств Латинской Америки уже тогда отчетливо стала просматриваться цикличность, в рамках которой периоды взаимного отчуждения и нарастания конфликтного потен­циала сменялись этапами гармонизации отношений и укре пления континентального сотрудничества. Целая группа факторов как внутреннего политического и экономического развития стран региона, так и изменения в международной обстановке воздействовали на этот процесс. Но одним из главных, безусловно, являлись перемены в политике центра системы - Соединенных Штатов.

Принципиальное значение имело соотношение сило­вых, включая военные, и политико-дипломатических мето­дов политики в регионе. Естественно, что присутствие мор­ской пехоты в ряде стран Центральной Америки и Кариб­ского бассейна (так, лишь в Гаити американские войска находились почти двадцать лет - с 1915 по 1934 г.) сушест-1 венно подрывало стабильность формирующейся системы и

усиливало центробежные устремления латиноамериканских государств. Переход же к политике «доброго соседа» в пе­риод первой администрации Ф. Рузвельта, по существу, по­ложил начало новому циклу межамериканских отношений, в котором заметно преобладала тенденция к сотрудничест­ву.

При этом следует иметь в виду, что отказ от силового

давления на страны региона, во-первых, был достаточно ус­ловным, а во-вторых, отнюдь не являлся результатом при­знания правящей элитой США его неэффективности. Со­единенные Штаты больше других ведущих держав мира по­страдали от великой депрессии 1929-1933 гг. Никогда еще их позиции в Латинской Америке не были столь уязвимы. И речь в данном случае идет не только об экономических по­терях (инвестиции США сократились почти вдвое, в 4 раза уменьшился товарооборот). Ослаблением влияния Вашинг­тона незамедлительно воспользовались Германия, Велико­британия и Япония. Вот как описывает возросшее влияние фашистской Германии в регионе в 30-е годы известный чи­лийский ученый Э. Рамирес Никочеа: «Опираясь на боль­шие группы немецкого населения, обосновавшегося в раз­личных латиноамериканских странах, распространяя с уче­том латиноамериканских условий фашистскую идеологию, используя хорошо организованную пропаганду и симпатии значительной части населения, особенно средних слоев, ко всему немецкому, всячески поощряя антиимпериалистиче­ские течения и выступления, носившие националистиче­ский характер, и гибко возобновляя привлекательные эко­номические контакты, германский империализм добился в своих устремлениях существенных успехов и стал для аме­риканского империализма более чем потенциальным про­тивником». К 1938 году Германия вышла на второе место у после США в качестве торгового партнера Латинской Америки, оттеснив на третье Великобританию¹³.

При этом следует подчеркнуть, что державы «оси» -Германия и Италия - в 20-е - начале 30-х годов, по сущест-

ву, контролировали профессиональное обучение латино­американских армий. Высший офицерский состав ведущих южноамериканских стран находился под немалым влияни­ем немецкой военной школы, что расширяло военно-политические возможности Германии в регионе. Для срав­нения отметим, что вплоть до 1938 г. Соединенные Штаты имели в Латинской Америке всего две военные миссии (в Бразилии и Перу).

В 30-е годы Соединенные Штаты столкнулись с мощ­ной волной национализма в регионе, который все больше приобретал антиамериканскую направленность. В основе этого явления лежало широко распространенное в регионе мнение, что Соединенные Штаты, несмотря на все завере­ния о панамериканской солидарности, не только фактиче­ски бросили Латинскую Америку на произвол судьбы в пе­риод мирового экономического кризиса, но и приняли ряд протекционистских мер, существенно усугубив ее положение.

Великая Депрессия нанесла мощный удар по экспортно-сырьевой модели развития большинства стран региона, на­чалось перемещение капиталов из аграрного сектора в про­мышленный. В блоке власти традиционная олигархия все больше стала уступать место представителям новой, про­мышленной волны. Это было время существенного роста, государственного сектора в экономике. В правящих кругах' и на уровне массового сознания широкое распространение получили националистические идейно-политические течения. В ряде случаев, как, например, в период правления Ж.Варгаса в Бразилии (1933-1937 гг.), национализм превра­тился в идеологию правящего режима. Левонационалистическое правительство Л. Карденаса (1934-1940 гг.) национа­лизировало в 1937 году нефтяную промышленность и спустя год начало поставки нефти фашистской Германии и другим державам «оси».

Аргентина, превратившаяся в 30-е годы в своеобразно­го соперника Вашингтона в борьбе за влияние в регионе, могла себе позволить в 1934-1935 гг. объявить настоящую

орговую войну Соединенным Штатам. Более того, Аргентина по существу, возглавила движение стран региона про­тив изоляционистских тенденций в Западном полушарии, которое Соединенные Штаты пытались «замкнуть» на себе, предотвратив расширение связей с внерегиональными дер­жавами и в первую очередь с Великобританией и странами «оси». В начале 30-х годов появились и более радикальные идеи и проекты формирования латиноамериканских союзов, как, например, идея создания «южноамериканского блока», в который бы вошли Аргентина, Бразилия, Чили, Перу, Па­рагвай и Уругвай. Намечавшийся блок призван был проти­востоять США в Латинской Америке. Неоднократно возни­кали и идеи формирования таможенного союза латиноаме­риканских республик¹⁴.

В 30-е годы произошло существенное выравнивание асимметрии мощи и влияния США и ведущих государств региона, которые, как уже отмечалось, открыто оспаривали роль США как центра системы. Смещение «весовых катего­рий» было настолько резким, что выстраивавшаяся система отношений потеряла устойчивость и в первую очередь в си­лу того, что ослабла ее несущая вертикаль - гегемония США в Западном полушарии.

С точки зрения исторической перспективы, не исклю­чено, что именно тогда, в 30-е годы Латинская Америка по­лучила шанс на принципиально иную, основанную на гори­зонтальных связях, систему отношений в Западном полуша­рии. И действительно, как мы видим, на Панамериканских конференциях в Монтевидео (1933 г.) и Буэнос-Айресе (1936 г.) движение пошло именно в этом направлении. В документах, принятых на форумах были юридически закре­плены принципы невмешательства и равноправия. И следует отметить, что в политике «доброго соседа» они во мно­гом оказались практически реализованы администрацией Ф. Рузвельта. Это тот редкий в XX веке период, когда Соединенные Штаты вынуждены были подстраиваться под своих американских соседей¹⁵. Это, в свою очередь, сыграло

существенную роль в том, что «система», вступив в 30-е годы, по сути, в первый серьезный кризис, не только сумела выжить, но и обрела определенную стабильность, основан­ную на выравнивании образовавшейся в первые десятиле­тия века асимметрии отношений. Не исключено, что именно в этом направлении могло пойти развитие межамериканских отношений, если бы не вторая мировая война.

Однако гармонизация межамериканских отношений была весьма и весьма условной. Именно в последнем предвоенном десятилетии вспыхнули три крупных и достаточно кровопролитных межлатиноамериканских конфликта. Вся система международных отношений в регионе в этот период пришла в движение, что в преддверии второй мировой войны несло новые риски и вызовы безопасности не только Соединенным Штатам, но и таким крупным государствам, как Бразилия, Чили, Аргентина.

Более того, именно в 30-е годы обострилось аргентино-бразильское соперничество за влияние в регионе. Резко усилившиеся в период правления Ж. Варгаса геополитические амбиции Бразилии, в которых все более отчетливо прослеживалась общеконтинентальная проекция, явно не состыковывались с небеспочвенными претензиями Аргентины на роль регионального лидера и противовеса США в Западном полушарии. Как отмечает американский исследователь С. Хилтон, в предвоенные годы образовался весьма сложный стратегический треугольник «конфликта и партнерства» между Аргентиной, Бразилией и Соединенными Штатами¹⁶.

В таких условиях США вынуждены были прилагать максимум усилий, чтобы стабилизировать обстановку в регионе и не дать возможности использовать межлатиноамериканские конфликты в качестве трамплина для усиление позиций держав «оси».

В эти годы выпукло проявился еще один компонент внешнеполитического мировоззрения правящих кругов США. В формуле «стабильность в регионе - фактор нацио-

альной безопасности США» четко обозначилась подмена стабильности другим понятием - «статус-кво». На пороге мировой войны такой подход выглядел объяснимым и пре­дусматривал «пожарные меры» по урегулированию имев­ших место конфликтов, в первую очередь между Перу и Эк­вадором, военные действия между которыми прекратились лишь в конце 1941 года. Между тем спор, по сути, не был урегулирован. Более того, «Протокол Рио», подводивший черту под военными действиями, был подписан Эквадором в январе 1942 года под явным нажимом стран-гарантов -США, Бразилии, Аргентины и Чили - в условиях, когда пе­руанские войска еще оккупировали столицу страны - Кито.

Такое «урегулирование» стало классическим примером того, как наспех погашенный конфликт не просто входит в латентную фазу, а в течение последующих десятилетий ста­новится взрывоопасным очагом напряженности, неодно­кратно реализуясь в кровопролитных вооруженных столк­новениях между двумя странами*.

§ 2. Конструкция межамериканской системы и особенности ее функционирования в первые послевоенные десятилетия (40-50-е годы)