Свобода в послушании (А. К. )

Очень немногие умеют спасаться в одиночку. Очень немногие становятся совершенными, живя в полном уединении.

Настоящим созерцателем скорее станешь, живя среди людей, учась снисходить к их слабостям и изъянам, забывая о себе. Ибо нет лучшего средства против застарелого и упрямого эгоизма, который мешает действовать в нас Духу Божиему и заслоняет от нас Его свет.

Даже мужественно принимая все тяготы полного одиночества, мы едва ли достигнем той чистоты, которую приносит терпеливая и смиренная любовь к ближним, сочувственное отношение к их самым простым нуждам и потребностям.

Уединение опасно тем, что оно может лишить нас внутренней живости, превратив в никчёмных чудаков. Утратив общение с ближними, мы рискуем потерять духовную чуткость, которую дарит чистая любовь.

Не думаете ли вы, что святыми становятся, убежав от невежественной толпы и затворившись наедине со своими молитвами, книгами, богомыслием? Не считаете ли, что путь к созерцанию находят, лишь бросив работу и дело, которые, хотя и нужны нашим ближним, давно нам наскучили и стали досадной помехой для нашего благочестия? Или вы воображаете, будто найдёте Бога, завернувшись в кокон духовных и эстетических удовольствий, вместо того чтобы из любви ко Христу отречься от собственных вкусов, желаний, амбиций? Если вы не найдёте Христа в ваших ближних, Он не сможет обитать в вас самих.

ВНУТРЕННЕЕ созерцание и внешняя деятельность — не полярные противоположности, а две стороны единой любви к Богу.

Действия созерцателя рождаются из его опыта и отражают ясную безмятежность его внутренней жизни.

Он ищет в деятельности того же, что и в созерцании, — общения и союза с Богом.

Как ни скуден ваш молитвенный опыт, поверяйте им все свои поступки. Попробуйте действовать в той тишине, пустоте, отрешённости, которые нашли в созерцании. В конечном счёте секрет прост: оставляйте на волю Божию то, на что не можете повлиять, и слушайтесь Бога во всём остальном. Одним словом, и во внутренней жизни, и во внешних делах, которые делаете ради Бога, стремитесь только к тому, чтобы исполнить Его волю.

Следуя этим путём, вы наполните ваши действия миром и бесстрастием, которые обрели в молитве. Вы будете делать простые вещи, но люди ощутят исходящий от вас покой и воздадут хвалу Богу.

Апостольское служение созерцателя — это прежде всего молчаливое, ненамеренное свидетельство о любви к Богу. Святой проповедует тем, как он ходит, стоит; как садится, как берёт вещь и как держит её в руке.

Совершенным нет нужды следить за каждым своим шагом.

Всё меньше сознавая себя, они в конце концов видят, что ничего не делают сами, но Бог действует в них и для них. Любовь к Богу становится их второй природой. Все их поступки она превращает в напоминание о Нём.

СТРЕМЯСЬ к чистой любви и внутренней свободе, мы очень скоро встречаем непреодолимые преграды и начинаем понимать, что не можем больше двигаться к своей цели в одиночку. Так постепенно Дух Божий рождает в нас тягу к послушанию, вернейшему средству против эгоизма и неразумия.

Душа, устремлённая в молитве к Богу, очень скоро познаёт ценность послушания. Изнемогая и мучаясь под бременем себялюбия, гордыни, косности, нищеты, она жаждет быть ведомой, жаждет совета и наставления.

Своеволие причиняет душе такие страдания и погружает в такую тьму, что душа не просто ищет в другом человеке света и мудрости, но страстно стремится к послушанию как таковому, к отсечению своей воли и своего разума.

Монах повинуется своему настоятелю или наставнику, даже видя, что его советы и указания небезупречны. Иногда он знает, как сделать лучше, но из послушания поступает иначе. Его не заботит, правильно решил настоятель или нет, ибо он видит в нём посредника между собой и Богом и принимает за волю Божию только то, что открывается ему через людей, поставленных над ним в силу заведённого порядка.

САМЫЙ опасный человек на свете — это созерцатель, которым никто не руководит. Он доверяет своим видениям, внутреннему голосу и никого не слышит. Он видит волю Божию во всём, что рождает в его сердце сладостный жар; и чем этот жар сладостней, тем он уверенней в своей непогрешимости. Если же он передаст это чувство другим, убедив всех, что он по-настоящему свят, то может погубить целый город, религиозный орден и даже страну. Мир уже изрядно натерпелся от таких визионеров.

Впрочем, нередко такие люди — всего лишь безобидные зануды, забредшие в духовный тупик и свившие себе уютное гнёздышко из религиозных переживаний. Они не вызывают ни зависти, ни восхищения. Даже полные невежды в духовной жизни как-то чувствуют, что эти люди утратили чувство реальности и довольствуются подделкой.

Они выглядят счастливыми, но их счастье не вдохновляет никого, кроме них самих. Они выглядят мирными, но их мир ложен. Они говорливы, и каждое слово их — Весть с большой буквы, которая почему-то никого не убеждает. Здравой аскезе и искренней вере они предпочли удовольствие и чувство. Души их вялы — в них давно угасло пламя истинного созерцания.

Когда Бог вводит нас во мрак, где мы вступаем в созерцание, мы уже не полагаемся на фальшивую сладость своеволия. Нас больше не обманывает коварное тепло самодовольства и уверенность в собственной правоте. Ощутив недомогание, мы с отвращением извергаем из себя эту отраву.

ЧТОБЫ понять истинный смысл духовного послушания, нужно вспомнить, что настоящая свобода — это не произвол. Очень важно не путать одно с другим, ибо быть в послушании — не значит жертвовать своей свободой, бездумно выполняя чьи-то приказы. Высшую свободу находят в послушании Богу, а теряют, подчинившись тирании автоматизма — причудам своеволия или слепой власти обычаев, рутины, праздного окружения.

Одно из самых распространённых заблуждений — полагать, будто поступая по-своему, в обход жёстких повелений, проявляешь свободу, действуешь «спонтанно». Но такая спонтанность не ведёт к настоящей свободе и больше похожа на произвол. Будем об этом помнить, хотя, конечно же, нет ничего хуже бездеятельного консерватизма и мёртвой рутины.

Сегодня людям трудно понять смысл религиозного послушания. Им кажется, будто оно посягает на их «индивидуальность», «спонтанность». Виной тому — царящая в головах людей невообразимая путаница. Иногда находящийся в подчинении хочет убежать от ответственности, а начальствующий — сам ещё своеволен, незрел и потому не способен исполнить возложенную на него миссию.

Только тот, кто сам научен разумному повиновению, способен держать в разумном повиновении других. Такой человек хорошо знает истинную цену послушания и границы собственной власти. Да, действительно, наставник должен быть мудр и готов понести бремя своего высокого положения. Будем однако помнить, что надо уметь слушаться всякого, кто поставлен над тобой в данный момент, даже если этот человек не дотягивает до идеала. Видим ли мы, каков он на самом деле, или нет — неважно. Важно, чтобы в нас не пропала готовность к послушанию. Любовь научит нас прощать, а здравый смысл запретит нам опрометчиво судить, насколько прав был наш наставник. В конце концов, нельзя быть судьёй в собственном деле, и мы слишком предвзяты и своевольны, чтобы безошибочно отличать реальные недостатки наших ближних от мнимых. Значит, не закрывая глаза на правду, мы должны верить, что извлекаем громадную пользу из послушания, даже если не все данные нам повеления безупречно верны и разумны. Не обманывая себя, мы должны принять положение дел, как оно есть, со всеми его изъянами, и повиноваться из любви к Богу. Чтобы пойти этим путём, нам придётся сделать осознанный, свободный, порой чрезвычайно трудный выбор.

Никто ещё не стал созерцателем или святым, упрощённо поняв послушание и бездумно препоручив; себя в чьи-то руки. Оба — и наставник, и его подопечный — должны быть рассудительны, а значит, и ответственны. Послушание — это не отказ от свободы, а её разумное применение. Это не превращает его в лёгкую забаву или бунт против власти. Настоящее послушание требует зрелого ума, способного сделать нелёгкий выбор и, правильно поняв сложное повеление, исполнить его во что бы то ни стало точно и до конца. Всё это немыслимо без доброго запаса зрелой духовной любви.

ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА? (А. К.)

Возможность выбирать между добром и злом — только зародыш свободы, жизнеспособный ровно настолько, насколько мы готовы оставаться на стороне добра.

Лёгкость, с которой мы склоняемся ко злу, говорит о том, что мы находимся в рабстве. Выбирая зло, мы теряем свободу.

Мы никогда не стремимся ко злу как таковому и всё время хотим как лучше. Но принимая кажущееся добро за действительное, поступая по своему ложному разумению, мы делаем то, чего на самом деле не хотим. Это и значит, что мы не свободны.

СОВЕРШЕНСТВО духовной свободы — в полной неспособности выбрать зло. Если мы всегда хотим настоящего добра, если не только стремимся к нему, но и достигаем его, то мы свободны, ибо делаем то, что хотим, а каждый акт нашей воли находит своё полное завершение.

Значит, мы свободны не тогда, когда выбираем попеременно то добро, то зло, а тогда, когда совершенно любим и принимаем настоящее добро и столь же совершенно ненавидим и отвергаем зло; когда мы делаем только доброе, получая от этого радость, и отметаем малейшую возможность совершить то, что заставляет нас унывать и обманывать самих себя. Поистине свободен лишь тот, кто до конца отрёкся от зла и больше никогда его не захочет.

В БОГЕ нет ни тени, ни малейшей возможности зла или греха, поэтому Он бесконечно свободен. В сущности, Он и есть Свобода.

Божия воля безупречна, наша же — ненадёжна и временами разрушительна для самой себя. Но если мы целиком доверимся Богу, Он соединит нас с Собой, изменит нас и вдохнет Свою любовь в наши души. Истинное освобождение возможно только по дару свыше, через приобщение к присущей Богу свободе, к Его любви.

Вся наша безразличная к добру и злу так называемая природная свобода — не более чем задаток, ожидание благодати, воли Божией и Его неотмирной любви.

ВСЁ благо и совершенство, всё счастье — в бесконечно благой, совершенной, благословенной[76] воле Божией. И поскольку истинная свобода — в умении всегда, неотступно и безошибочно, выбирать настоящее добро, то и обретают её лишь в полном послушании Богу. Во всём следуя воле Божией, мы достигнем Его цели, найдём Его покой и исполнимся Его безграничным счастьем.

Попросту говоря, свобода — это умение творить Божию волю. Противиться Богу — значит делаться рабом. В грехе нет настоящей свободы.

ГРЕХУ обычно сопутствует что-то доброе. Например — телесное наслаждение, если грех плотской. Само по себе это наслаждение — не зло, ибо оно даровано Богом, и Он не отнимает его даже тогда, когда мы поступаем вопреки Его воле. Но если само наслаждение — это добро, то стремление получить его при обстоятельствах, противоречащих воле Божией, — уже зло. Это-то стремление и мешает нам достичь желаемой полноты. Получается, что мы окрадываем сами себя, — грешим, но по большому счёту так и не становимся счастливы.

ГЛУПЕЦ! Ты сделал то, чего не хотел! Бог оставил тебе наслаждение, дав понять, что и в нём — Его воля. Ты же отверг счастье, которое Он хотел дать тебе вместе с наслаждением; отверг ты и высшее блаженство, которое Он уготовал тебе без наслаждения, вне и превыше него!

Ты съел кожуру и выбросил апельсин; сохранил копеечную коробку и потерял лежавшую в ней драгоценность.

Теперь, когда наслаждение ушло (оно ведь преходяще), ты остался ни с чем; ты упустил счастье, которое обогатило бы тебя навеки. Если бы ты взял наслаждение (или отрёкся от него) так, как для твоего же блага хотел Бог, ты был бы по-настоящему счастлив. Ты обрёл бы новое наслаждение, которое всегда и повсюду следовало бы за тобой в Божией воле. В самом деле, никто ещё, оставаясь в здравом уме, не жалел о том, что сознательно поступил в согласии с ней.

Итак, свобода — это талант, данный нам Богом; орудие, с которым надо уметь обращаться, созидая свою жизнь и своё счастье. Жертвуя ею, мы предаём Самого Бога. Отметая произвол, прихоть, псевдосвободу греха, мы делаем то, что должны сделать. Истинной свободой надо дорожить, как самой жизнью, ибо она — самое драгоценное, что у нас есть. Именно она делает человека личностью, сотворённой по образу Божиему. Церковь же — сообщество не от мира сего — должна оберегать духовную свободу, присущую нам как чадам Божиим. Как мало сегодня тех, кто это понимает!

ОТРЕШЁННОСТЬ (А. К.)

Не знаю, найдётся ли сейчас в мире хотя бы два десятка людей, которые видят вещи в истинном свете? Если да, то среди нас есть ещё те, кем ничто не владеет, кто действительно свободен и не привязан ни к миру, ни к своему «я», ни к дарам Божиим, даже самым высоким и духовным. Впрочем, двадцать — это, пожалуй, слишком много. Но даже если таких людей всего один или два, то именно они хранят этот мир, не давая ему развалиться на части.

ВСЁ, что мы любим не ради Бога, а ради чего-то ещё, ослепляет ум и притупляет нравственное чутьё. Это портит нас и отнимает способность отличать добро от зла и познавать волю Божию.

Любя вещи ради них самих, вы не сможете применить к жизни даже те нравственные правила, которые прекрасно знаете. Формально вы будете правы, но обязательно упустите что-нибудь важное и обесцените свой самый добродетельный поступок.

Что же до закоренелых грешников, то они не вмещают и самых простых, очевидных и естественных норм. Некоторые из этих людей блещут талантами и охотно рассуждают о тонкостях этики. Но разве можно сказать что-то путное, не любя нравственного закона и препарируя его как нечто тебе совершенно чуждое?

СУЩЕСТВУЮТ такие тонкие грани отрешённости и внутренней чистоты, такие глубокие движения совести, которые неведомы большинству искренних ревнителей благочестия. Даже в самых строгих монастырях, где всерьёз посвящают себя поиску совершенства, многие не подозревают, сколько в них тайного себялюбия и до какой степени их ревность подсказана человеческой ограниченностью и своекорыстием. В самом деле, как часто именно косность и несгибаемый формализм мешают подвижникам достичь истинной отрешённости. Они оставили мирские амбиции и удовольствия, но взамен приобрели новые — более возвышенные, тонкие, духовные. Им, кажется, и в голову не приходит, что в самом их ревностном стремлении к совершенству есть какой-то изъян, — слишком они зависят от благ своего замкнутого мирка.

Монах, например, может привязаться к молитве, посту, к тому или иному виду благочестия, покаянного подвига, какой-нибудь книге, духовной системе, форме богомыслия, а то и к самому созерцанию, к молитвенным утешениям, добродетелям, — словом, к тому, что обычно считают знаком высокой святости. Тот, кто кажется праведным, бывает ослеплён чрезмерной любовью к вещам вторичным и остаётся, в сущности, в той же тьме и иллюзии, что и его гораздо менее совершенные собратья.

НЕКОТОРЫЕ созерцатели видят смысл и цель жизни в сосредоточенности, внутреннем покое, ощущении присутствия Божиего и не понимают, что скованы всем этим. Ведь сосредоточенность — такая же вещь, как, скажем, автомобиль, а внутренний мир, «ощущение» Божиего присутствия тварны, как вкус вина. И хотя одно духовно, а другое материально, привязанность — та же. Она может быть тонкой и тайной, но тем труднее её распознать и тем она пагубней.

Увы, есть подвижники, которые никогда не достигнут настоящей святости, никогда не станут близкими друзьями Божиими и не войдут в Его безграничную радость, потому что пристрастились к жалким утешениям, которые Бог посылает тем, кто стоит на ранних подступах к созерцанию.

МНОГИЕ просто не дорастают до созерцания, потому что целиком погружены в свои неотложные дела и замыслы. Эти люди всё время куда-то бегут и к чему-то стремятся, жаждут немедленного результата и осязаемого успеха. Они свято верят, что будут угодны Богу, если возьмутся за дюжину дел сразу. Иногда они горестно заламывают руки, сетуя, что у них совсем не осталось времени на молитву. Но никто им не верит. Они так наловчились обманывать самих себя, что не замечают собственной фальши. Послушно берясь за предложенную им работу, они высматривают, что бы ещё сделать, и чем больше делают, тем больше ошибаются. Всё валится у них из рук, но и это их не останавливает. Они уходят всё дальше от реальности, пока — по Божиему попущению — не попадут в собственные сети. Тогда, очнувшись, они видят, что беспечность довела их до явного греха, что они кого-то обидели или пренебрегли своим долгом. Будь у них внутренние силы, они бы исправили положение, но этих сил нет, и они только беспомощно опускают руки.

МНОГИЕ гасят первые искры созерцания, не дав им как следует разгореться. Внутренняя молитва так вдохновляет таких людей, что они сразу же рвутся научить и обратить полмира, тогда как Бог от них этого не ждёт. Он хочет, чтобы они хранили молчание и внутренний мир, прислушиваясь к той тайной работе, которую Он начал в их душах.

Если же вы скажете им, что они ревнуют не по разуму и действуют вопреки Божией воле, они посмотрят на вас как на еретика. Они воображают, что вот-вот добьются вожделенного результата, и потому твёрдо уверены в собственной правоте.

ТАЙНА внутреннего мира — в отрешённости. Человек, чья воля подчинена беспорядочным и смешанным желаниям, никогда не достигнет сосредоточения[77]. Если им движет природа и себялюбие, то он останется ни с чем, как бы сильно он ни желал благ внутренней жизни, собранности, мира, молитвенного утешения.

Вы не обретёте ни настоящего мира, ни сосредоточенности, пока не отрешитесь от самого желания их иметь. Вы не сможете чисто молиться, пока не забудете про молитвенные утешения.

Если же вы откажетесь от всех этих желаний и будете искать только волю Божию, то Бог и посреди трудов, раздоров и испытаний пошлёт вам мир и присутствие духа.

КАКОЙ-ТО грубый материализм заставляет искренне благочестивых людей верить, что самоотречение — это всего лишь отказ оттого, что услаждает пять телесных чувств.

На самом деле такой отказ — только начало.

Мы, конечно, должны освободиться от всего явного и плотского, чтобы в нас затеплилась хоть какая внутренняя жизнь. Но, сделав первый шаг, мы должны идти вперёд, постепенно отрешаясь от благ умственных и духовных.

Человек, надеющийся стать созерцателем, ещё ничего не понял в созерцании, если отметает только то, что противно здравому смыслу. Путь к Богу ведёт через глубокий мрак, потому что Его присутствие и неземная чистота Его света отменяют всякий иной свет — знание, земную мудрость, удовольствие, благоразумие, человеческую надежду и радость.

Мало одной разумной умеренности в обращении с духовным и материальным. Если мы действительно хотим обладать Богом, радоваться Ему, мы должны подняться над всяким обладанием и всякой радостью.

Даже духовные писатели нередко забывают об этом. Верно, конечно, что всё творение Божие благо, а умеренное и разумное обращение с ним приближает нас к Богу. Верно и то, что, соединившись с Богом, отрешившись от своего внешнего «я», человек способен радоваться красоте тварного мира, который вдруг становится прозрачен для Божественного света.

Но какая пропасть разделяет умеренность, разумную и праведную жизнь — и напоённую духом чистоту святых, вновь обретённую невинность Адама, помещённого в рай на заре мира! Преодолеть эту пропасть может только отчаянный порыв аскетической отрешённости.

Жертвенность выше благоразумного воздержания и порядочности, поэтому созерцатель живёт Крестом Христовым. Мистическая смерть окончательно отделяет его от всего сотворённого и дарует ту совершенную свободу, без которой он не может войти в обетованную землю и соединиться с Богом.

«Смерть» разума и духа окончательно освобождает нас от привязанностей, но вызвать её собственным аскетическим усилием мы не можем. Тёмная Ночь, мука, с корнем вырывающая нас из мира, — это чистый дар Божий. Сам Святой Дух вводит нас в истинный мрак, в сердце духовной пустыни, где Бог таинственно освобождает нас от смятения, беспорядочных нужд и желаний, чтобы даровать нам единство в Себе и с Собою. Но прежде мы должны подтвердить, что подвиг самоотречения для нас — не простая забава и мы всерьёз намерены отказаться от привязанностей.

Иными словами, мы должны, оставив простую умеренность, устремиться к совершенной пустоте. Только так мы взамен ограниченной человеческой праведности обретём свободу детей Божиих, которые всё видят и вкушают в Боге и для Бога, и поэтому во всём видят только свет и радость. Мистик живёт в пустоте, в свободе, где нет больше его ограниченной «самости», отделяющей его от Бога и от людей. Он умер со Христом и воскрес для «новой жизни», обещанной истинным детям Божиим. В эту Обетованную Землю попадает лишь тот, кто отрёкся и от радостей ранних ступеней созерцания.

ИТАК, истинное созерцание — это не череда духовных утешений. Это нечто большее, чем утончённое, священное, движимое верой и любовью художество ума и воли[78]. Даже поднявшись над образами, чувствами, помыслами и наслаждаясь красотой Божией как чистой идеей, мы ещё не испытываем ничего сверх того, что заложено в человеческом естестве. Это наслаждение, наверное, — высшее из доступных нам по природе (хотя испытать его мы можем лишь при содействии благодати). Но не будем путать его со сверхъестественным созерцанием, которое не может быть предметом природного желания, не может быть плодом одних только человеческих усилий.

Истинное созерцание — это плод любви, которая выводит нас за пределы всякого опыта и утешения, чтобы дать нам покой в ночи чистой и обнажённой веры. Эта вера так близко подводит нас к Богу, что мы словно касаемся Его, познаём Его, каков Он есть, хотя и остаёмся во мраке. Нередко присутствие Божие наполняет нас глубоким миром, который изливается и во все наши душевные силы, рождая переживание, «опыт». Но любой опыт — это лишь периферия созерцания, и если его нет, это не означает; что связь с Богом прервана.

Привязаться к «переживанию» мира означает поставить под угрозу ту истинную, живую, бытийную связь души с Богом, которая доступна нам во мраке чистой и совершенной любви, за пределами восприятия и переживаний.

И хотя внутренний мир иногда рождается от нашего единения с Богом, он всегда будет лишь знаком, чем-то привходящим. Само единение возможно и без него. Более того, как раз тогда, когда мы не ощущаем ни мира, ни присутствия Божиего, Бог бывает к нам ближе, чем когда бы то ни было.

Переоценив второстепенное, мы рискуем потерять существенное. Чувства могут помешать нам до конца предать себя Божией воле.

Если я решу, что самое главное в жизни — это внутренний мир, я приду в смятение, заметив, что его нет. Я постараюсь вызвать знакомое ощущение, но не смогу. Рано или поздно, отчаявшись, я откажусь принимать то, что не смогу контролировать, и потеряю самое главное — согласие с волей Божией, без которого настоящий мир попросту невозможен.

Когда мы думаем о том, какая верность, отвага, решимость нужны, чтобы отречься от всего ради любви к Богу и подняться вверх по ступеням чистоты и созерцания, мы пугаемся собственной слабости, нищеты, лукавства, неверия, робости. Нас угнетает наша беспомощность. Мы понимаем, что должны оставить всё, но опускаем руки, не зная, как и с чего начать. В таком положении бесполезно себя принуждать к чему-либо. Всё, что нам нужно, — это терпеть, смиряться и молить Бога о свете, отваге, силе.

Если мы признаем свою трусость и поведаем о ней Богу, Он рано или поздно сжалится над нами и покажет нам путь к отрешённости и свободе.

 

29. УМНАЯ МОЛИТВА[79] (А. К.)

Созерцание — это движение чистой любви, единение ума и воли с Богом, тайно приобщающее нас к Нему, каков Он есть. Чтобы достичь созерцания, мы развиваем и очищаем свой ум, волю и всю свою душу, пока наконец Бог, вмешавшись, не выведет нас окончательно за пределы нашей собственной природы. С этого момента Он Сам начинает совершенствовать наши внутренние силы, заставляя их умолкнуть во мраке, скрывающем Его неотмирный свет и любовь.

Но прежде чем это произойдёт, мы обычно готовим себя к созерцанию в меру своих сил и содействием благодати. Мы упражняемся в богомыслии и деятельной молитве[80], освобождаем волю от привязанности к чему бы то ни было в тварном мире и так постепенно углубляемся в познании Бога и любви к Нему.

О богомыслии и молитве написано так много и столько придумано разных методов и приёмов, что нет смысла повторяться. Скажу лишь, что все методы хороши для тех, кто правильно ими распорядится. Если вас поддерживает регулярное богомыслие, не оставляйте его. Только не бойтесь на какое-то время забыть о предписаниях и поразмышлять самостоятельно.

Беда ведь не в методе, не в том, что он систематичен и безлик, — он и должен быть таким. Беда в том, что о нём забывают или неправильно его используют.

Книга о богомыслии не думает за вас, а учит думать. Если вы читаете её главу за главой, как роман, то тратите время впустую. Делайте паузу, как только какая-то мысль тронет ваш ум или сердце, — ведь вы уже начали богомыслие. Не надо неотступно следовать за автором к приготовленной им развязке. Он, может быть, пишет совсем не для вас; или Бог задумал о вас одно, а автор — совершенно другое.

Есть, правда, люди, которые задумаются, только взяв в руки книгу под названием «Богомыслие». Всё озаглавленное иначе они воспринимают как простое чтиво.

Если вы новичок в духовной жизни, то сначала научитесь извлекать из того, что читаете, духовный смысл и включать его в свою жизнь. Самое лучшее, что вы можете сделать потом, — это выработать достаточную живость и свободу ума, чтобы находить свет, тепло, смысл и любовь к Богу повсюду, куда бы вы ни шли и что бы ни делали. Тот, кто думает о Боге только в специально отведённое время, навсегда останется новичком. Более того, он не сможет думать о Боге и тогда, когда «предаётся молитве».

УЧИТЕСЬ богомыслию с карандашом в руке. Рисуя или записывая, мы хорошо себе помогаем. Учитесь молиться, разглядывая картины, гуляя по городу или деревне. Возводите свой ум к Богу, не только держа в руках книгу, но и стоя на автобусной остановке или трясясь в поезде. А главное, вникайте в церковное богослужение; пусть оно станет частью вашей жизни, пусть войдёт в вашу душу и плоть.

 

МНОГИЕ практикуют богомыслие и умную молитву, но топчутся на месте, потому что не понимают их истинного назначения.

Одни ищут знаний о Боге и поначалу действительно их получают, укрепляясь в вере. Но это только преддверие богомыслия.

Другие хотят упражняться в добродетели и стараются почерпнуть мужества и решимости. Богомыслие приносит такие плоды, но это — лишь следующий шаг на пути.

Наконец третьи, будучи уже ближе к истине, ищут любви к Богу. Правы они или нет, зависит от того, как они понимают любовь. Если им достаточно говорить или ощущать, что они любят Бога, то и они заблуждаются.

БОГОСМЫСЛИЕ имеет две стороны и оказывает двоякое воздействие.

Во-первых, оно помогает нам обуздать наш разум, память и волю, чтобы мы смогли прийти в себя и отрешиться от всего внешнего. А во-вторых, — и в этом его главная цель, — оно учит нас сознавать, что Бог рядом, и что ещё важнее — полагаться на Него и почти непрестанно направлять к Нему своё любящее внимание.

Богомыслие помогает нам освободиться от творений и мирских забот, которые несут нам лишь смятение и печаль, и войти в осознанное и любовное общение с Богом, в котором мы получаем от Него вожделенную помощь и радостно воздаём Ему хвалу, честь, благодарение, любовь.

Неважно, сколько нас посетило блестящих мыслей, решились ли мы на что-то великое, испытали ли сильное чувство. Богомыслие действенно лишь тогда, когда мы — хоть в малой степени — постигли Бога. Но и это ещё не всё.

В конце концов опыт свидетельствует об одном: чем ближе мы к Богу, тем меньше спрашиваем себя, удалось ли нам постичь Его или узнать о Нём что-нибудь новое.

Итак, положим, богомыслие ввело вас в окружающее Бога облако, и вы чувствуете себя покинутыми и сбитыми с толку. «Мрак сделал покровом Своим».[81] Вы начинаете сознавать своё полное неведение и беспомощность и думаете, что богомыслие — дело совершенно безнадёжное и бесплодное. Вместе с тем вам кажется, что чем вы беспомощней, тем сильнее вы хотите видеть Бога, познавать Его. Разрыв между желанием и невозможностью его удовлетворить рождает в вас мучительную и неутолимую тоску по Богу.

Вы думаете, что у вас ничего не вышло? Напротив, ваше замешательство, мрак, ваше стремление и мучительная беспомощность говорят о том, что вы достигли желанной цели и богомыслие привело вашу душу к живому общению в любви с живым Богом. Ведь пока богомыслие рождает только образы, мысли и чувства, — словом, то, что вы можете ощутить, вообразить или понять, — оно ещё не совершенно. Поднимая вас над разумом и воображением, богомыслие действительно приближает вас к Богу, вводит во мрак, где вы уже не думаете о Нём, а простираетесь к Нему слепой верой, надеждой, любовью.

В этот самый момент помысел начнёт внушать вам, чтобы вы оставили умную молитву. Гоните его прочь. Какую бы тяжесть, сухость, муку вы ни испытывали, возвращайтесь к молитве каждый день в отведённое для неё время. Рано или поздно ваше страдание и сокровенное действие благодати подскажут вам, как быть.

Возможно, ваша молитва станет такой простой и тёплой, что ваша воля почти без слов устремится в скрывающий Бога мрак, повинуясь немому, казалось бы, неисполнимому, но сверхъестественно твёрдому желанию знать и любить Его.

Ещё возможно, что, верой зная, что Бог рядом, и совершенно отчаявшись умом охватить беспредельную реальность Его присутствия, вы успокоитесь в простом созерцательном изумлении, которое принесёт покой и соберёт всё ваше внимание в Том, Кто скрыт от вас густым и властно влекущим к себе облаком.

С этого момента старайтесь молиться как можно проще.

Когда вернётся вкус к богомыслию, займитесь им, и если придёт какая-то мысль, следуйте за ней, только бесстрастно. Питайте свой ум чтением и церковной службой, а если устанете от мрака, в который погружает вас простая молитва, почувствуете безразличие или сонливость, помолитесь одними устами и положитесь на Бога. Только не старайтесь вызвать какую-нибудь мысль или возбудить в себе рвение. Не вредите себе, тщетно добиваясь того, о чём сказано в учебниках по богомыслию.

ПОМЕХИ (А. К.)

Настоящей любви и молитве мы учимся именно тогда, когда наши уста не могут произнести ни слова, а сердце становится каменным.

ЕСЛИ вы никогда не встречали помех, значит, вы не умеете молиться. Тайна молитвы — в горячем желании быть с Богом и видеть Его, в желании, которое куда глубже речи и чувств. И часто тот, кого через воображение и память преследуют тучи пустых или даже греховных образов и мыслей, гораздо лучше молится из глубины своего истерзанного сердца, чем кто-то другой, полный ясных идей и благих намерений и привыкший творить добро без особого ущерба для самого себя.

Если вы не в силах избавиться от помех, не унывайте. Поймите прежде всего, что в молитвенной жизни они неизбежны. Волна диких и пустых образов будет время от времени накрывать вас, сбивая с нот и причиняя немало страданий. В такие моменты не хватайтесь за книгу, как утопающий за соломинку. Вы, конечно, вольны читать, что хотите, но подменяя молитву духовным чтением, вы теряете свою награду. Набравшись терпения и противостав внутренней буре, познавая собственную немощь и бессилие, вы добьётесь гораздо большего. Книга же, которую вы глотаете, как обезболивающее, не спасёт вас, а только всё разрушит.

ВОТ одна из причин, объясняющих, откуда берутся помехи. Все усилия разума, воображения и памяти, вовлечённых в богомыслие, направлены только к тому, чтобы воля достигла желанной цели и предстала прямо перед Богом. Однако спустя несколько лет вы обнаруживаете, что едва вы расположите себя к молитве, как ваша воля без промедления берётся за своё обычное дело — любить Бога во мраке и безмолвии. Воля бывает занята, а ум, память, воображение — праздны. Тут-то в вашем подсознании и поднимается занавес, и на сцену выпархивают самые причудливые персонажи. Если вы мудры, то не обратите на них внимания. Пребывайте же в простом предстоянии Богу, и пусть ваша воля продолжает мирно и просто склоняться к Нему, пока эти неясные тени мелькают где-то на дальнем фоне. Знать о них вы будете лишь то, что они вами отвергнуты.

Помехи, которых принято больше всего бояться, как правило — самого безобидного толка. И всё же некоторые благочестивые люди изводят себя на молитве за то, что якобы «приняли» блудный помысел или какую-нибудь несуразицу, которую их воображение нарисовало помимо их воли. Эти люди страдают по собственной вине. Безуспешно пытаясь остановить парад образов, они начинают сильно нервничать и только усугубляют своё печальное положение.

Если у них и было когда-то чувство юмора, то своей нервозностью они окончательно его истребили. Поглядев на себя с улыбкой, они бы себе хорошо помогли.

Случайные образы и помыслы не так страшны. Гораздо страшнее то, что уводит волю от глубокого и мирного союза с Богом и погружает в дела, которыми мы были заняты в течение дня. Нам часто противостоят вещи, которые по-настоящему привлекают и занимают нашу волю, и есть большая опасность, что наше богомыслие выродится в сеанс раздумий о том, как бы получше написать проповедь, письмо, книгу, речь, или — того хуже — о том, как раздобыть денег или поправить здоровье.

Тем, кто много работает, будет нелегко. Помыслы не дадут им покоя, но хорошо, если их натиск предостережёт их от излишнего усердия. Бесполезно ведь пытаться освободить ум на время богомыслия, если всё остальное время он занят только работой.

КАК бы то ни было, суть молитвы — в желании молиться, в стремлении найти Бога, знать и любить Его. Если в вас это есть, вы уже чего-то добились, ибо гораздо лучше желать Бога, не будучи в состоянии ясно размышлять о Нём, чем строить красивые теории и не хотеть слиться с Его волей.

Что бы нам ни мешало, будем молиться мирно, иногда даже без слов, обращая к Богу своё сердце. Он пребывает в нас, какие бы помыслы нас ни донимали. Не так важно, что мы думаем о Нём. Он всегда и неизменно рядом, иначе мы не смогли бы существовать. Помня об этом, мы обретём верный якорь для ума и сердцу; нам будет не страшна буря помыслов и искушений, потому что, пройдя через них, мы станем только чище.

31. ДАР ВЕДЕНИЯ[82] (А. К.)

Бог сотворил нас ради созерцания, ради того, чтобы мы познавали и любили Его, каков Он есть, постигали Его в глубинном и живом опыте, превосходящем всякое природное разумение. Созерцание — наша родная стихия, хотя оно и бесконечно выше нас самих. Как учит св. Фома[83], в нём реализуются наши глубинные способности, которые — по Божиему замыслу о нас — не могут быть реализованы никак иначе. Каждый из достигших той цели, ради которой он сотворён, будет созерцателем на небесах. Но многим ещё здесь, на земле, дано войти в пределы сверхприродного и дышать его неотмирным воздухом.

Поскольку созерцание уготовано нам Богом как наша родная стихия, то впервые вкусив его, мы вдруг сознаём, что оно одновременно и абсолютно ново, и удивительно знакомо.

Мы представляли его себе совершенно иначе (книги обычно помогают лишь тем, у кого уже есть собственный опыт), но, оказывается, мы всегда знали, каким оно должно быть.

Созерцание проливает в наши души неотмирный свет, столь простой и ясный, что мы немедленно пробуждаемся к новому бытию. Мы входим в страну, о которой никогда раньше не помышляли, но которая теперь кажется нам знакомой и понятной. И пока не погаснет яркий свет созерцания, пока мы снова не спустимся на землю, старый чувственный мир будет казаться нам странным, далеким, иллюзорным.

СОЗЕРЦАТЕЛЬ постигает истину чистым и мирным ведением любви. Он не столько понимает истину, сколько погружается в неё. В сравнении с этим наше обыденное знание слепо, вымучено и недостоверно.

Рядом с явью созерцания естественный опыт, даже самый яркий, больше похож сон. Рядом с ясностью <