Уединение — не отъединённость (Р. -х. )

Некоторые затворники, наверное, думают, что, убежав от всех, они станут святыми. Но добровольное одиночество оправдано лишь тогда, когда помогает любить не только Бога, но и ближних. Если вы уйдёте в пустыню, чтобы избавиться От неприятных вам людей, вы не найдёте ни мира, ни уединения, а скорее всего, останетесь один на один с легионом бесов.

Человек сотворён по образу Единого Бога, поэтому ему свойственно стремиться к целостности и одиночеству. Человеку нужно бывать одному. Однако целостность и одиночество — это не метафизическая отъединённость от всего и всех. Того, кто изолирует сам себя, желая насладиться мнимой независимостью себялюбивого внешнего «я», ожидает не целостность, а распад. Его разрывают страсти; окончательно запутавшись, он теряет всякую связь с реальностью. Уединение не может быть диалогом самовлюблённого «я» с самим собой. Самосозерцание — это тщетная попытка утвердить конечное «я» в вечности, сделать его независимым от всех прочих существ. Какое безумие! Но заметьте, страдающих им отшельников не так уж много. Гораздо больше тех, кто, не помышляя об одиночестве, утверждает своё превосходство и властвует над другими. Последнее — более распространённый грех.

Нужда в истинном уединении — вещь сложная и опасная, но это настоящая нужда. Особенно сильно она ощутима сегодня, когда коллективное начало стремится поглотить человека, растворить его в бесформенной и безликой толпе. Соблазн наших дней — это стремление уравнять «любовь» и «конформизм», раболепство перед массовым сознанием или организацией. И напрасно бунтуют против этого чудаки, любой ценой пытающиеся быть непохожими на других. Они лишь порождают новую скуку — скучное сумасбродство вместо скучной рутины.

Истинное одиночество — жилище личности, ложное — прибежище индивидуальности. Личность соткана из любви, из заложенной в человека заботы обо всём, что сотворил и возлюбил Бог. Сейчас об этом мало кто помнит, но чтобы сохранить в себе жалость, нужно хоть какое-то одиночество. Нужда ближнего не трогает тех, кто стал винтиком общественного механизма. Как легко скрыться от ближних, растворившись в толпе!

Идите в пустыню для того, чтобы найти людей в Боге, а не для того, чтобы убежать от них.

Физическое одиночество таит свои опасности, но не будем их преувеличивать. Великий соблазн современного человека — не уединение, а масса таких же как он; не уход в горы или пустыню (дай Бог, чтобы люди соблазнялись только этим!), а бегство в толпу, это огромное и бесформенное море безответственности. В самом деле, нет опаснее одиночества, чем одиночество человека, затерявшегося в толпе и не знающего, что он один. Такой человек бесполезен для других; он никогда не решится на истинное уединение, не возьмёт на себя это иго. Массовое общество лишило его чувства долга, но не дало свободы. Оно породило в нём гнетущую безотчётную тревогу и безымянный страх, подчинило вожделению и вражде, которые наполняют толпу, как вода море.

Жить среди людей — ещё не значит жить в общении. Кто может быть бессловесней человека из толпы? Отшельнику же, напротив, есть что сказать. Он немногословен, но сказанное им всегда ново, важно, неповторимо. Он говорит своё, поэтому, будучи всегда краток, делится с людьми чем-то личным. Он реален сам и всегда даёт нечто реальное.

Когда люди живут скученно, без настоящего общения, им кажется, что их связывает что-то большое и настоящее. В действительности же их ничего не связывает, кроме бессмысленных лозунгов и затверженных штампов. Они так отупели, что слушают, но не слышат, откликаются на призывы, не думая. Пустые, звонкие речи, нескончаемый рёв машин и громкоговорителей делают невозможным настоящее общение. Люди в толпе отделены друг от друга толстой корой нечувствия. Они не способны сопереживать, слушать, думать. Они не действуют — ими помыкают. Они не говорят, а производят звуки, реагируя на соответствующий раздражитель. Они не думают, а выделяют штампы.

Сама по себе одинокая жизнь не разъединяет людей, а совместная — не сближает. Сообщество может сделать человека личностью, а может и развратить. Всё зависит от того, куда он попал, — в настоящую общину или в толпу. Чтобы сохранить человеческий облик, нам необходимо общение, диалог. Но если нас связывают только шум и развлечения, мы безнадёжно теряем друг друга, незаметно отпадая от реальности и от самих себя. Грех не в том, что мы уверены, будто мы не такие как все, а в том, что думаем, будто, став как все, мы оправдаем любой грех. И как ни скверно надменное превозношение, ещё сквернее самодовольство тех, кто совершенно не ценит себя и лишён даже поверхностного «я». Такой человек — не личность и даже не индивид. Он — просто атом, как бы его ни восхваляли за смирение, самопожертвование, послушание или преданность идее. Атомизированное существование даёт какое-то подобие мира, хотя на самом деле оно только уводит от неотступной боли. Оно действует, как наркоз. В нём нет покоя любви, самораскрытия, служения, а есть только бегство в безответственность.

ИСТИННОЕ одиночество всегда внутреннее. Однако не заняв правильного места среди людей, мы никогда его не найдём. Мы не узнаем настоящего мира, пока хотим выделиться талантом, хорошими манерами, праведностью или чем-то ещё, — пока мы так или иначе считаем себя выше других. Уединение — не отъединённость.

Таланты и добродетели Бог даёт нам не только для нас самих. Мы — члены друг друга, поэтому то, что дано одному, дано и для всего тела. Ноги ведь моют не для того, чтобы они выглядели красивее лица.

Святость не отделяет человека от ближних и не ставит его выше других. Напротив, она приближает его к людям, в каком-то смысле ставит его ниже всех. Святость даётся человеку, чтобы он помогал другим, служил им, — как врач или сестра милосердия, которые лучше больных тем, что здоровы и умеют лечить, и которые служат им, отдавая своё здоровье и умение.

Святость — не в даре восхищать людей, а в даре восхищаться ими; в зрячей жалости, находящей доброе даже в страшных преступниках. Она избавляет от бремени судить других и учит выявлять в людях добро — состраданием, любовью, прощением. Святой не считает себя лучше грешников, ибо понимает, что он — один из них, а милость Божия нужна всем!

В СМИРЕНИИ — величайшая свобода. Мир уходит из нашего сердца, когда мы защищаем своё воображаемое «я», считая его чем-то важным. Сравнивая эту тень с тенями других людей, мы теряем радость. Иначе и быть не может: ведь мы пускаем в оборот нереальное, а в том, что само не существует, нет и радости.

Принимая себя всерьёз и воображая, будто наша праведность какая-то особенная (просто потому, что она — наша), мы попадаем в темницу тщеславия. Наши лучшие поступки ослепляют нас и вводят в заблуждение, а чтобы как-то защититься, мы начинаем подмечать чужие грехи и ошибки. Чем весомее мы сами и наши дела в наших собственных глазах, тем старательнее мы утверждаемся, осуждая других. Как невыносимы и несчастны праведники, мнящие, будто их счастье — быть праведнее других!

Когда смирение освободит нас от привязанности к своим трудам, своей репутации, мы поймём, что совершенная радость доступна лишь тем, кто окончательно забыл о себе. Только не обращая внимание на собственные дела, репутацию, превосходство, мы станем наконец свободны и будем служить Богу чисто, ради Него Одного.

Тот, кто не обнажён и не нищ в собственной душе, подсознательно действует во славу свою, а не во славу Божию. Он хочет быть добродетельным не потому, что любит волю Божию, а потому, что любит умиляться собственной праведностью. Но в течение дня он будет допускать промах за промахом и в конце концов разозлится и потеряет терпение. Нетерпеливость его и выдаст.

Вот, он задумал поразить всех и не представляет себя без нимба над головой. Когда же будни напомнят ему, что он мал и зауряден, ему станет стыдно, однако гордость не даст ему принять истину, которая не удивила бы здравого человека.

Бывает, что и профессиональные ревнители благочестия тратят время впустую, соревнуясь друг с другом; они не находят ничего, кроме печали.

Иисус не раз упрекал апостолов, споривших между собой и выгадывавших себе первые места в Его Царстве. Двое из них, Иаков и Иоанн, хотели всех обойти и воссесть по правую и по левую Его руку. В житиях не редкость, когда святые не согласны друг с другом. Пётр, скажем, не всегда соглашался с Павлом. Святые порой были людьми трудными, невыносимыми в быту. Тот, кто в это не верит, видимо, думает, что святой никогда не имел изъянов и ничего в себе не исправлял. Но даже те, кто достиг настоящих вершин, бывают — по попущению Божиему — в чём-то ущербны, несовершенны, невежественны или странны, а их святость бывает сокрыта от окружающих и от них самих. Если бы всё всегда было явным, святые не прошли бы школы гонений, упрёков, унижения и не стали бы совершенны.

Будьте довольны, что вы ещё в начале пути, хотя и поняли, что святость — единственное, ради чего стоит жить. Позвольте Богу вести себя по неведомым тропам. Странствуйте во мраке, где невозможно сравнить себя с кем-то ещё. В конце концов вы поймёте, что святость — во всём, а Бог — повсюду вокруг вас. Оставив всякое желание соперничать с другими, вы проснётесь и узнаете, что радость о Господе везде, что вы способны ликовать, видя праведность и доброту других. Бог засияет для вас в душах окружающих вас людей, и вы не сможете больше их осуждать. Даже в великих грешниках вы увидите добро и ценные качества, которых никто не видит. Что же до вас самих, если вы ещё будете думать о себе, то вы не дерзнёте сравнивать себя с кем бы то ни было. Вам будет страшно об этом подумать, но страдать и сетовать вы не будете. Вы примете свою незначительность как должное, потеряете всякий интерес к своему внешнему «я».

БОГ есть любовь[20], и если я сотворён по образу Божиему, то любовь — причина моего бытия.

Любовь — моя внутренняя суть. Самоотвержение — моё истинное «я». Любовь — моя истинная натура, моё имя.

То, что я делаю, думаю или говорю не из любви к Богу, не даёт мне мира, покоя, радости, полноты.

Чтобы найти любовь, я должен войти во святилище, где она скрыта, — в тайну Божию; я должен быть свят, как Бог свят, совершен, как Он совершен.

Смею ли я так думать? Не безумие ли это? Безумие, если вообразить, будто знаешь, что такое святость и совершенство Божии и как им подражать. Значит, прежде всего надо уразуметь, что святость Бога бесконечно таинственна, непостижима и превосходит самые высокие понятия о ней, самые точные человеческие определения.

Бог во Христе «истощил» Себя, поэтому и «святыми» становятся, только сделавшись чем-то, чего никто не понимает, чем-то таинственным, сокровенным, противоречивым. Бог стал человеком и жил среди грешников. Его предали смерти как богохульника, как посягнувшего на Бога и Его святость. Разве не в этом иудеи обвинили Христа? И Бог был распят, потому что не дотянул до человеческих представлений о святости... Бог оказался не вполне, неправильно свят, не так свят, как того ждали. Христос не был Богом для Своих гонителей. Поистине, Он был покинут даже Самим Собой. Отец как бы отрёкся от Сына, Божественная власть и милость как бы обессилели.

Умирая на кресте, Христос возвестил о непонятой людьми святости Бога. Он окончательно отверг, уничтожил человеческие представления о совершенстве. Божия премудрость стала безумием для людей; Его сила была принята за немощь, святость — за порок. Но в Евангелии сказано: «Высокое у людей — мерзость пред Богом» (Лк. 16:15). «Мои мысли — не ваши мысли», — говорит Господь (Ис. 55:8).

Итак, если хотите найти путь к святости, откажитесь от своего пути и от своей мудрости. Истощите себя, как истощил Себя Бог. Отрекитесь от себя, превратитесь в «ничто» и начните жить не в себе, а в Нём. Живите силой и светом, которых будто бы нет. Живите пустотой, которая по-настоящему пуста, но в любой момент может вас поддержать.

Своими силами, своим стремлением, соперничая с другими, мы ничего не добьёмся. Оставим же все известные и понятные нам пути.

В нас самих нет любви, и если Любовь не соединит нас с Собой, мы никогда ею не станем. Посылая в нас Свою Любовь, Самого Себя, Бог действует и любит в нас и во всём, что мы делаем. Он преображает нас и дарит нам самих себя. Затерявшись в Нём, мы находим своё истинное «я».

Это и будет святость.

МЫ — ОДИН ЧЕЛОВЕК (А.К.)

Вот одна из антиномий духовной жизни: человек не может сойти в глубинное средоточие своего «я» и оттуда подняться к Богу, если полностью не отречётся от себя; если не истощит и не отдаст себя другим в чистоте бескорыстной любви.

Едва ли не самая пагубная для созерцания иллюзия — воображать, будто найти Бога можно, заперевшись в собственной душе, усилием воли собрав своё внимание в одну точку, отогнав от себя внешнюю реальность, отрезав себя от мира и от людей, спрятавшись в собственный разум, как черепаха в панцирь.

К счастью, большинство из тех, кто идёт этим путём, так никуда и не приходит, потому что самовнушение прямо противоположно созерцанию. Мы обладаем Богом лишь тогда, когда Он заполняет наши внутренние силы Своим светом, согревает нас Своим неотмирным огнём. Невозможно «обладать» Им, пока Он не завладеет нами. Тот же, кто дурманит себя, отмахиваясь от всего живого, станет толстокожим, а не духовным. Надеясь раздуть огонь, он бросает в него лед вместо хвороста.

ЧЕМ ближе я к Богу, тем ближе я ко всем тем, кто стремится к Нему. Его любовь живёт во всех нас. Его Дух — наша Единая Жизнь, общая наша Жизнь и Жизнь Бога. Мы любим друг друга и Бога той же Любовью, какой Он любит нас и Самого Себя. Эта любовь — Сам Бог.

Христос молился, чтобы люди были едино, как Он и Отец едины в Святом Духе[21]. Когда вы и я станем теми, кем нам предназначено быть, мы увидим, что не только любим друг друга совершенной любовью, но и живём во Христе, а Он — в нас; что все мы — Единый Христос. Наконец, мы увидим, что это Он любит в нас.

Совершенное созерцание — это не небо для индивидов, каждый из которых по-своему ощущает присутствие Бога, а океан Любви, омывающий Единое Тело всех избранных, всех ангелов и святых, чей опыт был бы неполон, не делись они этим опытом с душами и духами, не достигшими ещё их ведения и радости.

Моя радость на небесах и моё созерцание будут полнее, если вы разделите их со мной. И чем больше нас будет, тем полнее будет наша общая радость. Созерцание так или иначе ущербно, если принадлежит только нам одним. Мы не вкусим сполна славы Божией, пока этот безграничный дар не изольётся через нас и не затопит всё небо; пока мы не увидим Бога во всех небожителях и не поймём, что Он — наша общая Жизнь и мы едины в Нём.

То же, хотя и прикровенно, совершается на земле. Мы сознаём наше единство лишь во мраке веры, но видим, что, соединяясь с Богом, мы соединяемся и друг со другом; что безмолвие созерцания — это глубокое, богатое и нескончаемое общение не только с Богом, но и с людьми. Созерцатель не замкнут в себе, а свободен от своего внешнего, себялюбивого «я», потому что смирен и чист сердцем. В нём нет ни одного сколько-нибудь серьёзного препятствия для простой и смиренной любви к людям.

Когда мы наедине с Богом, мы одновременно и друг с другом; мы одни в духовном мраке, хотя и ощущаем присутствие многих. И когда мы — по воле и милости Божией — выходим друг ко другу в работе, делах, общении, нас много в Боге, но каждый из нас одинок.

Когда мы наедине с собой, мы вместе. Когда мы в сообществе (истинном сообществе, построенном на любви, а не в городе или толпе), мы наедине с Богом, потому что и в моей, и в вашей душе я нахожу Христа, нашу Жизнь. Он находит Себя в нашей взаимной любви, а все мы вместе обретаем Рай, разделяя Его любовь к Отцу в Ипостаси Духа.

Моё истинное «я» осуществится в Мистическом Христе, когда Он и Его Дух смогут через меня так любить вас, всех людей, Бога Отца, как это возможно только через меня.

Любовь исходит от Бога и собирает нас к Нему, чтобы через всех нас снова излиться в Бога потоком Его бесконечной милости.

Мы — двери и окна, через которые Бог освещает Свой собственный дом.

Когда во мне есть Любовь Божия, через меня Бог может любить вас, а вы — Его. Если бы я отвернулся от Любви Божией к вам, вашей любви к Богу и Его любви к Самому Себе в вас и во мне, я не дал бы ей проявиться во мне так, как она никогда не проявится в ком-то другом.

Любовь Божия переходит от меня к вам. И если Бог не живёт во мне, для вас закрыт ещё один её источник. Но и от вас ко мне переходит Любовь, которую я не получил бы никак иначе. Когда мы оба открыты Богу, мы воздаём Ему великую славу. Его Любовь открывается так, как никогда до нас не открывалась, — в двух новых радостях, которых не было бы без Бога.

Вы, я, все мы, давайте жить в этой радости и в этой любви, в любви ко Христу и созерцании. Только так мы обретём себя и друг друга такими, каковы мы на самом деле. В этой любви мы наконец-то станем настоящими. В ней мы истинно приобщимся жизни Бога, Единого в Трёх Лицах.

Бог, существующий в общении Трёх Лиц, бесконечно далёк от всякого себялюбия. Он не замкнут в Своей природе, а существует как Отец, Сын и Дух Святой. Его нет вне единства Трёх Лиц. Бог — не Три Лица и ещё природа, не четыре сущности! Он — Три Лица и Единый Бог, бесконечное одиночество (одна природа) и совершенное общение (Три Лица), одна бесконечная Любовь в общении Трёх.

Бог Троица — это общение, в котором Его бесконечное бытие, Его Любовь, всегда неизменны и новы, совершенны и всеохватны, постоянно зарождаются и никогда не угасают, абсолютны, вечны, полны.

Бесконечная Любовь Божия всегда рождается в Отце, полна в Сыне и совершенна в Святом Духе. Она постоянно обновляется и никогда не успокаивается в своём вечном источнике. Следуя за ней от Лица к Лицу, мы никогда не увидим, чтобы она застыла, никогда не загоним её в угол, не свяжем и не остановим на одном из Лиц, словно Оно присвоило Себе весь плод любви. Единая Любовь Трёх Лиц — это преизобильный дар, который никогда не иссякнет. Его нельзя просто взять, а можно только принять чистым сердцем, чтобы потом бескорыстно поделиться им с другими.

Божественная Жизнь и Блаженство потому и бесконечны, совершенны, неистощимы, что Любовь Божия никогда не заканчивается на одном самодостаточном «я», способном поглотить её и оборвать её течение. В Боге не может быть никакой самости, ибо Три «Я» Бога — это три непрестанные самоотдачи, преизобилующие радостью о Даре Единой Жизни.

Общение Трёх Лиц — это совершенное созерцание. Назначение же человека и его радость — это участие в Их Жизни. Придёт день, и мы будем жить целиком в Боге и друг в друге, как живут друг в друге Лица Божии.

10. ТЕЛО С СОКРУШЁННЫМИ КОСТЯМИ[22] (Р.-Х.)

Вы, я, каждый из нас, созданы для того, чтобы найти себя в Мистическом Христе, в котором все мы дополняем друг друга «в мужа совершенного, в меру возраста полноты Христовой»[23].

Когда все мы достигнем совершенства в любви, или иначе — созерцания Бога в Его славе, мы, навеки оставаясь разными, соединимся в Одно так, что каждый из нас будет находить себя во всех остальных и Бог будет нашей общей реальностью и жизнью. Omnia in omnibus Deus[24].

Бог — это Огонь поядающий[25]. Только Он, переплавив нас как золото, может удалить с нас окалину себялюбивого «я» и ввести в полноту совершенного единства, которое будет вечно отражать Его Триединую Жизнь.

До тех пор пока мы не позволим любви Божией поглотить нас целиком и сплавить в одно в Боге, золото, что внутри нас, будет погребено под толщей камней и грязи, подо всем тем, что отделяет нас друг от друга.

До тех пор пока любовь Божия не очистит нас и не преобразит в Бога[26] единением чистой святости, мы будем обречены на разделение и распри, а всякое единство будет шатким, обременительным, недолговечным. Каждый раз оно будет стоить больших трудов и приносить много горя.

ХРИСТА разделяют на части повсюду, на протяжении всей человеческой истории, иногда даже люди верующие, даже святые.

Физическое тело Христа было распято Пилатом и фарисеями; мистическое — из века в век пытает и четвертует человеческая злоба. Это мучительное разделение мы сами совершаем и порождаем в своих себялюбивых и падких на грех душах.

По всему лицу земли множатся распри, вызванные людской похотью и стремлением к наживе. Обиды отрывают людей друг от друга и в конце концов разжигают страшные войны. Убийства, резня, революции, ненависть, казни, телесные и душевные пытки, сожжённые города, миллионы умирающих от голода, истреблённые народы, наконец эта безумная атомная война: Христа истязают и рвут на части; в людях убивают Бога.

Мировая история с её ужасами и разрушением лишь отражает те разрывы, которые тиранят души людей, — даже святых.

Даже люди невинные, те, кто являет Христа своим милосердием и всем сердцем стремится любить ближнего, обособлены и отделены друг от друга. Хотя они уже едины во Христе, их единство скрыто от них самих и касается только самых тайников души.

Разум этих людей, их мудрость, желания, характеры, способности, предпочтения, идеалы ещё томятся в заточении у самости, не просветлённой чистой любовью.

Пока мы живём на этой земле, любовь, соединяя нас, причиняет страдание, — она собирает тело с сокрушёнными костями. Даже святые с трудом уживаются друг с другом.

Но на боль разделения люди отвечают двояко: одни — любовью, а другие — ненавистью.

Ненависть не хочет ни жертв, ни скорби. Она отказывается платить за вправку костей и терпеть боль воссоединения.

Ненависть, рождённая беспомощностью и одиночеством, мучает каждого из слабых, потерянных, одиноких членов человеческого рода. Она — знак и выражение одиночества, никчёмности, ущербности. А поскольку все мы одиноки и никчёмны, все мы ненавидим сами себя. Одни, понимая это, пытаются себя наказать, но против этой болезни наказание бессильно. Пока мы чувствуем себя оторванными от других, беспомощными, ущербными, одинокими, мы ничего не можем с нею поделать. Другие, не понимая, что творится у них внутри, начинают ненавидеть всех вокруг. Это особый род ненависти — гордой, уверенной в себе, напористой, жестокой, самодовольной, всегда направленной вовне, на чужую никчёмность. Она упивается своей силой и своими успехами, но не сознаёт, что пожирает того, кто ненавидит, а не его жертву. Ненавидящий неуклонно разрушает сам себя.

Даже торжествуя физически, он торжествует на развалинах духа.

Тот, кто услаждается ненавистью, упрямо отказывается верить, что он одинок и никчёмен. Его питает и оправдывает бог войны, идол, мстительный и разрушительный дух. Человеческий род однажды уже избавлен был от этих кровожадных демонов — великим трудом и тяжкой мукой. Сам Бог умер за людей, предав Себя на крест, претерпев страшные мучения из жалости к собственному творению. Победив смерть, Бог открыл людям глаза на силу Своей любви, которая не спрашивает о достоинстве; любви, побеждающей ненависть и отменяющей смерть. Но люди снова отвергли откровение Божией милости и вернулись к бесам, жадным до человеческой плоти и крови. Гораздо легче угодить идолам, которые питаются поклонением фанатичной толпы. Чтобы служить богам ненависти, надо дать ослепить себя коллективной страсти. Чтобы служить Богу Любви, надо быть свободным; надо взять на себя страшное иго и любить вопреки недостоинству — своему или своего ближнего.

Корень всякой ненависти — гложущее, мучительное ощущение недостоинства. Тот, кто ненавидит сильно и со спокойной совестью, самодоволен и слеп. Он не видит собственных изъянов, зато ловко подмечает их в ближнем. Тот же, кто сознаёт, что равно недостойны и он сам, и его ближние, искушается ненавистью более тонкой и мучительной: ему отвратительны все и всё, потому что всё недостойно, нечисто, грешно. Такая вялая ненависть — не что иное, как вялая любовь. Будучи не в силах любить, человек понимает, что никуда не годится, но в то же время видит, что и все остальные — не лучше. Он, наверное, потому и не любит, что считает себя недостойным любви.

А чего лишены мы сами, того хотим лишить и всех остальных.

Начало борьбы с ненавистью, главный христианский ответ на неё — не заповедь о любви, а та, что предшествует ей, делая её понятной и исполнимой. Я имею в виду заповедь о вере. Христианская любовь вырастает не из желания любить, а из веры в то, что нас любят, что мы любимы Богом, хотя и недостойны, а точнее — независимо от того, достойны мы или нет.

В истинном христианском понимании Божией любви представление о достоинстве теряет всякий смысл. Откровение Божией милости делает смехотворной саму проблему, неся настоящее освобождение человеческому духу. Никто и никогда сам по себе не достоин любви, которой его любит Бог. Пока мы этого не поймём, пока не станем свободны по милости Божией — мы обречены ненавидеть.

Гуманизм тут бессилен. Полагая, что мы ни к кому не питаем ненависти, будучи милосердны и добры по природе, мы обманываем сами себя. Ненависть просто тлеет в нас под золой самодовольного оптимизма. Мы, наверное, потому и мирны со всеми, что считаем себя достойными. А вернее — не в силах спросить самих себя, достойны мы или нет. Если милость Божия освободит нас, сам вопрос потеряет смысл.

Ненавидящий пытается устранить разделение, уничтожая всех, кто с ним не заодно. Он ищет мира, не принимая в расчёт никого, кроме себя.

Любовь залечивает любые раны, принимая боль воссоединения.

ЕСЛИ хотите знать, что понимают под «волей Божией», вот верный признак. Воля Божия во всём, что способствует единению в любви. Если угодно, назовите это основным принципом естественного права. «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой, и не делай другим того, чего не хочешь себе». Иными словами — признавай в каждом человеке ту же природу, те же нужды, права, то же назначение, какие имеешь сам. Или совсем уж просто — обращайся с другими, как с людьми; не веди себя так, словно ты человек, а все остальные — звери или бездушные предметы.

Воля Божия и есть естественное право, требующее от меня, чтобы я обращался с другими, как с людьми. Неважно, нравится мне эта формула или нет. Очевидно одно: упрямо отвергая этот основополагающий принцип, я сам не смогу жить по-человечески.

Но я не могу обращаться с другими, как с людьми, если я им не сострадаю, если не понимаю, что их боль схожа с моей. Воля Божия в том и состоит, чтобы я научился жалеть ближних, делить с ними их радости, боль, мысли, нужды, стремления. И неважно, принадлежат ли они к тому же классу, цеху, той же расе, стране, что и я, или они — выходцы из враждебного лагеря. Учась жалости, я повинуюсь Богу, поступая иначе — нарушаю Его волю. Третьего не дано.

Поскольку такова воля Божия для каждого из нас и поскольку созерцание — это дар, посылаемый только тем, кто ей повинуется, — не научившись жалости, мы так и останемся ни с чем.

Ведь христианство — это не учение и не система, а Христос, живущий в нас и соединяющий нас друг с другом Своей Жизнью. «Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино... Славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино»[27]. In hoc cognoscent omnes quia mei estis discipuli, si dilectionem habueritis ad invicem. «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою»[28].

«Не любящий брата пребывает в смерти»[29].

Если для вас созерцание — всего лишь лекарство от горестей, бегство от муки, страдания, с которыми сопряжено воссоединение с ближним в Христовом милосердии, вы ещё ничего не поняли и никогда не найдёте Бога в своём созерцании. Только восстанавливая во Христе своё единство с братьями, мы находим и познаём Бога. Только так Его жизнь начинает проникать в наши души, Его любовь овладевает нами и мы узнаём, каков наш Бог, ощущая на себе Его милость, освобождающую нас из темницы нашего эго.

ЕСТЬ только одно истинное бегство из мира: это бегство от разобщённости и отчуждения, а не от конфликтов, муки, страданий. Это переход к единству и миру в любви к людям.

Христос не хотел молиться о «мире» и говорил, что Его ученики — в нём, но не принадлежат ему. Что это за «мир»? Это мятежный град живущих для себя и потому отделённых друг от друга нескончаемой враждой, вечной спутницей ада. Это град воюющих за обладание тленными вещами, за блага и наслаждения, которых никогда не хватит на всех.

Если вы захотите убежать из мира, просто покинув этот град и спрятавшись в уединении, вы возьмёте его с собой. Если же вы позволите Богу освободить себя от эгоизма и начнёте жить только по любви, то сможете быть совершенно «не от мира сего», даже оставаясь в самой гуще событий.

Бегство из мира — не что иное как бегство от самоугождения. Запершись наедине со своим эгоизмом, человек становится добычей зла, которое сведёт его с ума или сделает одержимым.

Вот почему так опасно уходить от людей просто из желания побыть одному.

УЧИТЕСЬ ОДИНОЧЕСТВУ (Н. Т.)

Физическое одиночество, внешнее молчание, сосредоточенность нравственно необходимы всякому, кто стремится к созерцательной жизни. Но, как и всё на свете, это лишь средства, и если мы не поймём цели, мы неверно их употребим.

Мы уходим в пустыню не для того, чтобы бежать от людей, а для того, чтобы поистине найти их; мы бросаем их не для того, чтобы от них отделаться, а для того, чтобы получше им помочь. Но и это — лишь вторичная цель.

Главная же цель, включающая все прочие, — любовь к Богу.

Разве можно говорить и действовать так, словно внешнее одиночество ничего не значит во внутренней жизни? Только тот, кто никогда не был по-настоящему одинок, беспечно заявляет, что это совсем не важно и что главное — одиночество в сердце. Одно должно приводить к другому.

Однако истинное одиночество — не внешнее, не отсутствие людей и звуков, а бездна, открывающаяся в сердцевине души.

Эту бездну не может заполнить ничто в этом мире.

Путь к внутреннему одиночеству только один — через голод, жажду, горести, нищету, молитву. Нашедший его чист, словно опустошён смертью.

Такому человеку больше некуда идти. Он прошёл за горизонт и оказался в стране, чей центр — везде, а периферия — нигде. Сюда попадают, стоя тихо, а не мечась в пространстве.

Именно в этом одиночестве начинается главное действо. Здесь мы открываем, что можно делать, не двигаясь; трудиться, не теряя покоя; видеть во тьме; сверх всякого ожидания обретать полноту, простирающуюся в вечность.

Одиночество это — везде, но чтобы найти его, нужны и пространство, и география, и удалённость от городов человеческих.

Должна быть комната или хоть угол, где никто не помешает нам и нас не заметит. Мы должны отделить себя от мира, освободиться, распустить все нити, которые связывают нас через зрение, слух, мысль с другими людьми.

«Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне...»[30]

Как только вы нашли такое место, будьте им довольны и не смущайтесь, если здравый повод велит вам оттуда уйти. Любите его, возвращайтесь поскорее, не меняйте его всуе.

Городские церкви нередко тихи и покойны. Это пещеры молчания, где можно укрыться от несносной бойкости делового мира. Иногда в церкви больше одиночества, чем дома, где нас дёргают и отвлекают (обижаться тут не надо, часто это требования любви). В тихих церквах мы безымянны, никто не тронет нас, кроме незнакомцев в свете свечей да плохих икон. Безвкусица и убожество церквей даруют порой большее одиночество, хотя вообще-то церковь не должна быть безвкусной. Но раз там темно, велика ли разница?

Да, нам очень нужны тихие, тёмные церкви, в которых можно укрыться; место, где можно встать на колени; дома Божии, полные Его молчаливого присутствия. Даже если не знаешь, как молиться, там можно посидеть и подышать. Должно же быть место, где легко дышится, а мы всюду жадно хватаем воздух. Должно быть место, где беспечно думается; где забываешь суету, нисходишь в молчание и поклоняешься Отцу втайне.

Где нет тайны, там нет и созерцания.

Мы уже говорили о том, что необходимое созерцателю одиночество — прежде всего внутреннее, духовное. Можно жить в его глубоком покое среди мирской суеты. Однако этим нередко злоупотребляют. Многие ревностные христиане вечно заняты и, в сущности, не хотят остаться без людей. На словах они признают, что внешнее одиночество полезно, но считают, что гораздо лучше сохранять в заботах и суете одиночество внутреннее. В действительности же их поглощают дела и душат привязанности; внутреннее одиночество им просто недоступно — они боятся его и всячески избегают. Мало того, они втягивают, кого могут, в свою бессмысленную суетню. Им нет равных, когда надо выдумать бесполезное дело. Они устраивают встречи, собрания, банкеты, конференции, лекции; печатают циркуляры, пишут письма, часами говорят по телефону, чтобы собрать сотню людей в прокуренном зале; потом они бурно спорят, кому-то аплодируют, наконец, хлопнув друг друга по спине, бодро расходятся, твёрдо зная, что они-то послужили Царству Божию.

ЧИСТОЕ СЕРДЦЕ (Н. Т.)

Внутреннего одиночества не обретёшь, если осознанно не постараешься избавиться от забот, желаний и привязанности к здешней, мирской и временной жизни.

Старайтесь, как можете, избежать людской суеты и деловитости. Держитесь подальше от мест, где собираются, чтобы обманывать и обижать друг друга, использовать, подкапывать, высмеивать с фальшиво дружеским видом. Скажите спасибо, если до вас не докричалось их радио. Не слушайте их противных песен, не читайте рекламу.

Конечно, созерцание не требует самодовольной брезгливости к привычкам и радостям обычных людей. Однако тот, кто ищет в уединении света и освобождения, тот, кто ищет духовной свободы, не может отдаться на волю делячества, потребительства и рекламы. Без каких-нибудь безвредных удовольствий человек не проживёт, но те удовольствия, которые теперь притворяются потребностями, — совсем другое дело. Бывают естественные радости; бывают и неестественные, навязанные пресыщенной душе беспардонным торговцем.

Поймём же и примем простейшую нравственную истину: нельзя жить здравой и пристойной жизнью, не отказавшись хоть от каких-то естественных желаний. Тот, кто ест и пьёт, когда хочет, курит, сколько хочет, идёт на поводу любопытства или вожделения, может считать себя свободным. На самом же деле он отрёкся от духовной свободы и стал рабом плотских похотей. Разумом и волей уже владеет не он, а его желания, и через них — те, кто их удовлетворяет. Он покупает этот сорт виски, а не другой, и думает, что у него есть свобода выбора. На самом же деле он следует неумолимому ритуалу — бережно берёт бутылку, несёт её домой, открывает, наливает себе и друзьям, смотрит телевизор, пьянеет, порет чушь, звереет, орёт, дерётся и валится спать, питая отвращение к себе и к миру. Всё это для него — своего рода религиозное действо, без которого, по его мнению, он не живёт полноценной жизнью, не «осуществляет себя». Грешит ли он? Скорее — дурит, полагая, что он весом, жив, реален, тогда как похоти расплющили его наподобие тени.

Словом, без самообуздания нет и созерцательной жизни. Приучайтесь жить без прихотей, переходящих в привычку и держащих в плену стольких нынешних людей. Я не хочу сказать, что надо совершенно отказаться от вина или табака; суть в другом — им не надо подчиняться. Именно на этом уровне можно приучиться к простейшим запретам, без которых молитвенная жизнь — пустая иллюзия.

Не мне судить о телевидении, я никогда его не видел, но многие достойные люди согласны в том, что оно всё хуже, глупее, пошлее. Можно сказать, что оно стало суррогатом созерцания: отдавая себя во власть вульгарным образам, мы нисходим в доприродную бездеятельность, а не восходим к деятельному неделанию мудрости и любви. Те, кто серьёзно относится к внутренней жизни, должны пользоваться телевизором с исключительной осторожностью.

Пусть взор ваш будет чистым, разум — мирным, слух — спокойным. Дышите воздухом Божиим, трудясь под Его небесами.

Если же вам пришлось жить в городе, работать в грохоте, ездить в метро, есть какую-то гадость среди скучных, мрачных людей, под звуки неприятного голоса, сообщающего сомнительные новости, примите всё это от Бога, зная, что Он сеет в вашей душе семена одиночества. Ужасаясь и мучаясь, вы потянетесь к целительной тишине, а пока — не т<