Традиция и революция (А. К. )

Говорят, что самое парадоксальное в Церкви то, что она по сути своей традиционна и революционна одновременно. Но эта парадоксальность не так велика, как кажется, потому что христианская традиция, в отличие от всех прочих, — это живая и непрерывная революция.

Человеческие традиции пытаются увековечить то, что увековечить невозможно, и потому склонны к застою и разложению. Они держатся за цели и ценности, беспощадно уничтожаемые временем, за условное и материальное — обычаи, моду, стиль, умонастроения, — словом, за всё изменчивое и преходящее.

Человеческий консерватизм есть и в Церкви, но христианская традиция сверхъестественна в своих истоках и несовместима с человеческой косностью.

Живая традиция в Церкви подобна дыханию в теле: она животворит и противится застою. Традиция — это непрерывная, тихая, мирная революция, победа над смертью.

Как физическое дыхание хранит единство души и изменчивого, тленного тела, так и христианская традиция хранит Церковь от всего наносного — материального, социального, человеческого.

У Церкви только одно живое учение, и поэтому она традиционна. Полнота христианской истины уже явлена, но до конца не осмыслена и не воплощена в жизнь. Церковь живёт истиной, которую Бог вдохнул в неё Святым Духом и которую никогда не сменит никакая иная высшая истина.

Жизнь, полную вдохновенного напряжения, можно заменить только на жизнь более вялую, своего рода смерть. Только возврат к традиции, к новизне и глубине той неоскудевающей жизни, которую Бог вдохнул в Церковь, остановит человечество, всё дальше отходящее от Него.

Но традиция — это всегда и революция, потому что по природе своей она инородна тем ценностям и нормам, которые рождены человеческими страстями. Любящим деньги, удовольствия, славу, власть традиция говорит: «Будьте нищими, помогите обездоленным, станьте последними среди людей, живите с презренными, любите ближних, служите им, а не заставляйте их служить себе. Не восставайте против тех, кто вами помыкает; молитесь за причиняющих вам боль. Не ищите удовольствий; отвернитесь от того, что услаждает разум и чувства; ищите Бога в голоде, жажде, мраке, в пустынях духа, где, как вам кажется, бродят одни безумцы. Возьмите на себя бремя Креста Христова, Его смирение, нищету, послушание, самоотречение, и найдёте покой вашим душам.»[41]

Вот — самая радикальная революция, к которой когда-либо призывали. Мало того, это — истинная революция, потому что убивает в нас того, кого мы привыкли считать своим «я». Все же прочие — убивают кого-то другого.

ЧАСТО думают, что революция переворачивает устои. На самом деле она, как правило, ничего не меняет по сути. Отобрав власть у одних, она передаёт её другим. Когда же рассеивается дым, земля принимает убитых и всё возвращается на круги своя: людьми всё так же помыкает кучка властителей. На пепелище, оставшемся после бунта, обычно расцветают лицемерие, жадность, похоть, жестокость, тщеславие.

Революция, затеянная людьми, бесплодна. Плодоносна только сила, присущая христианской традиции, новое погружение в Жизнь, которая — свет для людей[42].

Тот, кто не испытал на себе революционной стороны христианской истины, кто видит только обнимающую тело Церкви мёртвую кору человеческого консерватизма, просто отмахнётся от моих слов.

Но каждый христианин, каждая церковная эпоха должны сделать своё открытие и вернуться к животворному истоку.

Для этого понадобится самоотречение и решимость идти к Богу под водительством других людей. Понадобится и жертва, но в конечном счёте дар Божий научит нас, как отличить сухой формализм, привнесенный в Церковь людьми, от потока Божественной Жизни — единственной истинной христианской традиции.

ТЕХ, кто не понимает Церкви, страшит всякое упоминание о догматах. Эти люди не мыслят себе учения, которое приняло бы ясную, стройную и авторитетную форму, не лишившись при этом жизненной силы. Шарахаясь от мнимой опасности, они подвергаются реальной, попадая в сети смутных и размытых учений, где истины похожи на дрожащую тень. В тусклом свете своего разума они выбирают себе призраки по вкусу, тщательно следя, чтобы их фантазии не попали под яркие лучи солнца и не напугали их своей нереальностью.

Эти люди сочувственно чтят христианских мистиков и почему-то думают, что те достигли вершин созерцания вопреки церковной догме, спасаясь в Боге от вероучительного авторитета Церкви.

Но в том-то и дело, что святые глубоко и живо познали Бога не вопреки, а благодаря этому самому авторитету, благодаря традиции, которую этот авторитет поддерживает и хранит.

Согласие со Христом, учащим через Свою Церковь, — это начало веры и первый шаг к созерцанию. Fides ex auditi и qui vos audit, me audit. «Слушающий вас Меня слушает»[43]; «Вера — от слышания»[44].

И совсем не сухая формула догмата проливает свет в разум христианского созерцателя, а согласие с его содержанием, живое, личное, невыразимое проникновение в выраженную догматом неотмирную истину, — ведение, которое приходит по дару Святого Духа и которое погружается в мудрость Любви, чтобы обладать Истиной в её бесконечной сути, — обладать Самим Богом.

Догматы веры — не просто символы, не малопонятные формулы, которые мы принимаем без рассуждения, когда хотим начать добропорядочную жизнь. Их нельзя заменить чем попало, какой-нибудь старой благочестивой теорией, бессильной раздуть искру добра в наших душах. Церковное учение всегда ясно, конкретно и осмысленно. В него должен с Божией помощью вникать всякий, кто стремится к полноте духовной жизни. Осмысление догмата — это краткий и простой путь к созерцанию.

Всякий, идущий этим путём, должен как богослов быть точным и проницательным. Да и все мы по мере сил должны вникать в свою веру, дышать чистым воздухом христианской традиции и быть готовыми искренно и точно дать отчёт каждому о своём уповании[45].

И всё-таки разум не приводит к созерцанию, а иногда даже уводит в сторону, оставляя блуждать в богословских дебрях. Настоящему богослову Бог дарует смирение и жажду, которую невозможно насытить ни формулой, ни рассуждением.

Эта тихая духовная жажда идёт дальше человеческих попыток выразить тайну. В смиренном безмолвии, в уединении ума и внутренней нищете она ищет дар благодатного ведения, который невозможно выразить словом.

Оставив тягостные раздумья, эта жажда успокаивается в вере; за шумом речей она слышит Истину, опираясь уже не на отточенные формулы, а на ясную интуицию, которая собирает их все в один простой свет, нисходящий в душу прямо из Божественной вечности — без посредства языка, тварных идей, образов.

Здесь Истина — это Тот, Кого мы познали и Кем обладаем, но одновременно и Тот, Кто знает нас и обладает нами. Здесь богословие — живая реальность, а не набор абстракций; или — Сам Бог, открывающий Себя тем, кто без остатка отдаёт Ему свою жизнь. Здесь свет Истины — не то, что питает разум, а Тот, в Ком и для Кого живут наши разум и дух. Наши рассуждения не станут богословием, пока мы не выйдем за пределы речи и разрозненных идей.

Вот почему Фома Аквинский, так и не дописав Summa Theologica, устало отложил свой труд и заявил, что всё это — «сено и солома».

И всё же когда созерцатель возвращается из глубин, где он предстоял Богу, и пытается что-то сказать, он неминуемо возвращается к богословию, а его язык бывает внятен и ясен, как сама христианская традиция.

Берегитесь же созерцателя, который говорит, что все богословие - это «сено и солома», ничего в нём толком не смысля.

ТАЙНА ХРИСТА (А. К.)

Пройдя сквозь увеличительное стекло, солнечные лучи собираются в одну жгучую точку, от которой мгновенно вспыхивает сухой лист или бумага. Нечто похожее происходит и в тайне евангельского Христа: лучи Божественного огня и света преломляются в ней, воспламеняя человеческий дух. Для того Христос и родился, жил в этом мире, умер, восстал из мёртвых, вознёсся на небеса к Отцу: ut dum visibiliter Deum cognoscimus, per hunc in invisibilium amorem rapiamur[46]. Его Воплощение источает согревающую нас Божественную истину и любовь, да и весь свой мистический опыт мы получаем через Человека Христа.

Во Христе Бог стал Человеком. В Нём Бог и человек больше не оторваны, не далеки друг от друга, а неразрывно соединены, — неслитно, хотя и неразлучно[47]. Во Христе всё Божественное, нёотмирноё стало доступно каждому рождёнйому от жены, каждому сыну Адама; Божественное стало со-природно нам в Христовой любви. И когда мы принимаем Христа, становимся Его друзьями, Он (будучи нам одновременно и Богом, и братом) приобщает наше естество Божественной жизни. По мере того как мы уподобляемся Христу, становясь Его братьями, мы становимся детьми Божиими по благодати.

Бог вездесущ. Его истина и любовь разлиты во всём сущем подобно тому, как в воздухе разлиты солнечный свет и тепло. И как рассеянный свет не может ничего зажечь сам по себе, так и Бог без Христа не может зажечь душу огнём неотмирного знания и опыта.

Бог ищет подготовленные души, высушенные Его теплом, способные загореться от крошечной огненной точки, от действующей через Человечество Христа благодати Святого Духа.

Обычный путь к созерцанию — это доверие Христу, которое крепнет в нас по мере того, как мы всерьёз размышляем о Его жизни и учении. Но это отнюдь не значит, что мы всегда и неизменно входим в созерцание через Христа, каким Его рисует наше воображение. Как бы то ни было, мы приобщаемся Богу только через Него, а потому воображение — всего лишь одно из средств, помогающих удержать в уме предмет нашей веры. Нет никакой нужды подхлёстывать его, силясь представить себе Господа. Нам Он видится так, другим — иначе. На самом же деле никто толком не знает, как Он выглядел.

Это обстоятельство порядком озадачивало духовных писателей прошлого, но понять их довольно трудно. Всё христианство и всё созерцание покоятся на вере во Христа, в тайну Его жизни и смерти. Это бесспорно, а потому никто не может исключить из своей внутренней жизни Человека Христа, полагая, будто он вступил в прямое общение со Словом через какое-то высшее созерцание. Человек Христос и есть Слово Божие, хотя Его человеческая природа не растворена в природе Божественной. Обе они едины в одной Личности и есть одна Личность, так что Человек Иисус есть Бог.

ДОЛЖЕН ли созерцатель забыть о человечестве Христа, чтобы идти прямо к Его Божеству? Вот мнимая проблема, рождённая поверхностным пониманием догмы; тот самый случай, когда богословское невежество губительно для духовной жизни. Можно, конечно, быть созерцателем, не зная тонкостей учения об ипостасном единстве. Однако толкуя свой духовный опыт с помощью догматических формул, нужно быть точным. Иначе сам опыт превратится в иллюзию.

Две природы во Христе, Божественная и человеческая, — не две разные сущности, как думали несториане, видевшие в Нём отдельно Бога и «единого с Ним человека». Христос — единая богочеловеческая Личность.

Разделяя в своём созерцании человечество Иисуса и Его Божество, стремясь «подняться над первым» и «успокоиться во втором», мы разделяем Его на «человека» и «Божественное Лицо», тогда как Бог и человек пребывают в Нём нераздельно и неразлучно.

Несторианство ущербно тем, что уравнивает природу и личность. Христианскому созерцанию это чуждо, ибо оно устремлено к Личности Христа, а не к Его природе, всё равно — Божественной или человеческой. Любить Его как природу — то же, что «любить» друга за его богатство или приятный нрав. Христа мы любим не за то, чем Он обладает, а за то, Кто Он.

Во Христе «Кто» неизмеримо важнее, чем «что». «Что» мы воображаем, когда хотим, а «Кто», неизреченную Божественную Личность, — познаём — в любви и благодати — прямо и непосредственно, безмолвно и безобразно (или, если хотите, в образах, но тогда уже не прямо). Христианская agape (любовь) — это сила, которую дарит нам ипостасное Слово, вселяясь в нас. Это сила прямого общения с Ним, союза, где нет никакого объекта, никакой видимой или воображаемой «вещи», где нет и субъекта, а есть только два связанных любовью лица. Любовь, осмелюсь сказать, открывает нашему сердцу сокровенную личную тайну Любимого., а Христос для того и даровал нам Свою дружбу, чтобы войти в наше сердце и обитать там не как объект, не как «что», а как «Кто». Значит, Тот, Кто поистине существует, пребывает в глубине наших душ как Друг, как наше второе «я». Такова тайна Слова, обитающего в нас благодаря Своему воплощению, и одновременно тайна нашего приобщения Его мистическому Телу, Церкви.

Личное присутствие в человеческой душе Христа-Слова я и называю Его «миссией».

ИМЕННО вера, а не воображение, дарует нам сверхъестестественную жизнь, оправдывает нас и ведёт к созерцанию. «Праведный верою жив будет»[48]. Воображение — только подспорье. Хорошо, если оно помогает нам помнить о Христе. Но если мы способны верить и так, тем лучше: мы будем верить проще и чище.

ОДНИ без особого труда извлекают из памяти какой-нибудь простой образ Христа и начинают молиться. Другие так не могут. Воображение сеет в уме этих последних такую смуту, что о молитве не может быть и речи. В то же время одно только имя Иисуса, одна неясная, непроизвольная мысль о Нём способны целиком вовлечь их веру в простое и любовное познание[49] Того, Кто обитает в наших душах в даре личной любви.

Это любовное познание куда реальнее и ценнее, чем постижение внутренним чувством, ибо облик Иисуса в нашем воображении — всего лишь образ; любовь же, которую благодать рождает в наших сердцах, прямо связывает нас с Ним. Сам Иисус повелевает этой любви зародиться внутри нас, и когда Он касается наших душ Своей любовью, Он воздействует на нас гораздо глубже и непосредственней, чем материальные предметы — на наши органы чувств. Будем помнить, что мы для того лишь молитвенно размышляем об Иисусе и удерживаем в памяти Его образ, чтобы подготовить себя к более глубокому единению с Ним. Значит, если внутри нас разгорелась Его любовь, то от воображения можно отказаться. Одни так и сделают, другие захотят повременить, у третьих по той или иной причине не будет выбора. Пользуйтесь тем, что вам помогает, и избегайте того, что мешает идти вперёд.

НАШИ представления о Христе скроены по нашей же мерке и потому ограничены и ущербны. Мы склонны воображать Его, проецируя на Него свои чаяния, стремления, идеалы, и находим в Нём ровно то, что хотим. Для нас Он не только воплощение Бога, но и воплощение всего того, чем живём мы сами, наше общество или его часть.

Совершенство действительно состоит в уподоблении Христу, в том, чтобы жить, как Он. Но стоит ли подражать тому, кого сам себе вообразил?

Мы читаем Евангелие не ради образов или идей, а ради того, чтобы пройти вглубь, за слова Откровения, и верой обрести живую связь со Христом, который обитает в наших душах как Бог.

Чтобы в нас «изобразился Христос»[50], мало одних наших усилий. Мало изучить Евангелие и потом воплощать в жизнь свои идеи, — хотя надо делать и это, только под водительством благодати и в полной покорности Святому Духу.

Если в подражании Христу мы положимся на свои идеи, суждения и силы, то наше благочестие будет натянутой и притворной игрой, которая отпугнёт тех, кого мы встретим на своём пути.

Только Дух научит нас, Кто такой Христос, изобразит Его в нас и преобразит нас в помазанников Божиих. В конечном счёте преображение во Христа — не наше частное дело, ибо Христос только один. Он не разделён на части, и «стать помазанником» для меня означает войти в жизнь целокупного Христа, в мистическое Тело, состоящее из Главы и прочих членов, — из Христа и всех тех, кто приобщён Ему Его Духом.

Верой и благодатью Христос изображает[51] Себя в душах тех, кто любит Его, и одновременно собирает их всех в Себе, чтобы они были Одно в Нём. Ut sint consummati in ипит[52].

Дух же Святый, который есть жизнь этого единого Тела, обитает и во всём Теле, и в каждом из его членов; поэтому и целокупный Христос — это Христос, и каждый член Тела — христос.

ИТАК, если хотите иметь в своём сердце ту же любовь и то же расположение, какие были во Христе во время Его земной жизни[53], опирайтесь не на воображение, а на веру. Вступите во мрак внутреннего отречения, обнажите душу от образов, и пусть Христос Сам изобразится в вас Своим Крестом.

ЖИЗНЬ ВО ХРИСТЕ (А. К.)

Жить «во Христе» значит жить в таинстве, равном таинству Воплощения или подобном ему. Христос сочетает, в одном Лице две природы, Божественную и человеческую. Делая же нас Своими друзьями[54], Он обитает в нас и соединяет с Собой наши души; Он как бы становится нашим высшим «я», ибо воплотившись, Он отождествил с Собой нашего внутреннего человека. С того момента, как мы верою и любовью откликнулись на Его любовь, неотмирный союз наших душ с Его Божественной Ипостасью, обитающей в них, делает нас причастниками Его богосыновства и Божественной природы. Рождается «новая тварь». Я становлюсь «новым человеком», который духовно и мистически един, но который одновременно — и Христос, и я сам. Говоря новозаветным языком, моё духовное единство со Христом, мой «новый человек» — это творение Святого Духа, Духа любви, Духа Христа.

Единство двух природ в Личности Слова, во Христе, онтологически совершенно и неразрушимо. Это единство двух сущностей в живом личном бытии Того, Кто есть вечный Бог. Союз наших душ с Богом во Христе не онтологичен и разрушим, хотя и не равен простому нравственному или душевному созвучию. Союз христианина со Христом — это не простое сходство наклонностей и чувств, не просто согласие умов и воль, а нечто более радикальное, таинственное, неотмирное. Это мистическое единение, в котором Сам Христос становится во мне источником и основой Божественной жизни или, пользуясь образом из Писания, — «вдыхает» в меня Свой Дух. Воздействие Духа на пребывающую в благодати Христа душу похоже на физическое дыхание, которое мгновение за мгновением обновляет и поддерживает телесную жизнь. Тайна Духа — это тайна бескорыстной любви. Мы принимаем Дух, когда Он «вдыхает» в нас любовь, и отдаём Его, когда являем ближним своё милосердие. Наша жизнь во Христе — это усвоение и отдача. В Духе мы принимаем любовь и в Нём же возвращаем её Богу через своих ближних.

ЕСЛИ я ношу в себе эту Божественную жизнь, то для меня ничего не значат случайные боль, наслаждение, надежда, страх, радость, печаль. Они не животворят меня, да и не могут. Зачем же мне бояться того, что не может оторвать меня от Бога, или желать того, что не даёт мне обладать Им?

Всё внешнее появляется и исчезает, и потому не должно нарушать мой покой. Почему же меня окрыляет радость и подавляет печаль? Почему вдохновляет успех и омрачает неудача? Почему жизнь привлекает меня, а смерть пугает? Ведь я живу только жизнью, которую ношу в себе по дару Божиему.

Если я обладаю жизнью духовной, самобытностью, которую теряют лишь по собственной воле, то почему боюсь потерять жизнь телесную, которая всё равно когда-нибудь прервётся? Почему боюсь, что перестану быть кем-то, кто в действительности — не я сам, если я уже стал, пусть отчасти, тем, кто я есть на самом деле? Если я обладаю Богом в Его вечной радости, почему изо всех сил стремлюсь к удовольствиям, которые не длятся и часа, а после себя оставляют лишь горечь?

Проще всего на свете обладать этой жизнью и этой радостью: нужно лишь верить и любить. Люди же прикладывают чудовищные усилия, соглашаются на тяготы и жертвы, лишь бы получить то, что лишает их настоящей жизни.

Вот одно из главных противоречий, которое грех внёс в наши души: мы бездумно стремимся к тому, что мучает и угнетает нас, и отторгаем то, что легко и радостотворно, словно это для нас — не благо, а вред. Но чтобы измениться, мы должны пойти наперекор самим себе. Идя по линии наименьшего сопротивления, мы пожинаем великие невзгоды; сделать же то, что легко само по себе, нам бывает труднее всего на свете.

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ душа похожа на ждущий печати воск. Она бесформенна, и её удел в этой жизни — следуя воле Божией, стать мягкой, готовой после смерти принять печать своего богоподобия во Христе.

Помимо всего прочего это и значит быть судимым Христом.

Воск, расплавленный в Божией воле, легко примет печать своей самобытности, истину своего предназначения. Воск же, в котором нет любви, твёрдый и ломкий, ничего не примет: печать просто расколет его.

Если вы всю жизнь избегаете огня, который призван согреть вас и приготовить к тому, чтобы вы действительно стали самими собой; если не даёте себя переплавить, думая, что ваше предназначение — быть похожими на твёрдый воск, то в конце концов печать вас настигнет и сокрушит. Вы не сможете принять своё истинное имя[55], свой лик, и погибнете в тот самый момент, когда могли бы войти в полноту бытия.

СВЯЩЕННИК-созерцатель ощущает такое глубокое и всепоглощающее единство со Христом как Священником и евхаристической жертвой, что месса, отслуженная им в храме, совершается внутри него и вне храма в течение всего дня.

И хотя я ещё не рукоположен, я пишу о том, что в какой-то степени познал, прислуживая в алтаре и стоя на коленях у престола. Преломленный Агнец лежит на дискосе, но тот факт, что я обладаю тайной, соединяет меня со Спасителем и со всем происходящим. Без слов и отчётливых мыслей, стоя на своём месте и глядя на Агнца, я внутренне соглашаюсь на то, чтобы быть рядом с Ним.

В ответ на это Христос проявляет в Себя мою жизнь, как фотограф — негатив.

Во мне совершается непрерывная месса. Глубокое и пронзительное переживание причастности непостижимому и величественному действу, которое каким-то удивительным образом разворачивается в сердцевине моей души, сопровождает меня, куда бы я ни шёл, настойчиво и тайно требуя от меня согласия и участия.

Истина эта так огромна, что воспринимается почти безучастно. Она целиком лична и невыразима, да и нет желания говорить о ней кому бы то ни было. Другим, кажется, не до неё.

Этой истине не мешают ни работа, ни мелкие дела. Горящее глубоко внутри тебя ровное пламя постоянно напоминает тебе о твоём безымянном Спутнике.

Впрочем, иногда и не понимаешь отчётливо, что за присутствие в тебе и что за действо постоянно совершается внутри тебя, пока снова не окажешься перед престолом и не узнаешь — в преломлении Хлеба — Странника, который был с тобой вчера и позавчера. Тогда-то, подобно шедшим в Эммаус ученикам, сознаёшь, что так и должно было гореть твоё сердце[56], ибо происходившее с тобой в течение дня говорило о Христе, который жил в тебе всё это время, действовал и приносил Себя в жертву.

ЖИЗНЬ во Христе — это жизнь в тайне Креста. Это не только сокровенное приобщение вечности, неотмирной Божественной жизни, но и участие в мистерии, священнодействии, в котором Сам Бог нисходит во время и искупает всех тех, кто ответил на Его призыв и вошёл в сообщество святых, в Церковь.

О жертве сейчас уже почти не помнят, а если и помнят, то не понимают её смысла. Даже христиане путают жертву с нравственным долгом, благочестием, добродетелью, которая по той или иной причине нелегко им даётся. Жертвой считают «доброе дело», которое «стоило труда и усилий», — словом — нечто субъективное и непременно трудное.

Но истинная жертва объективна, а боль и тягота сопутствуют ей лишь тогда, когда мы — по слабости нашего падшего естества — идём против воли Божией. Совершенно непонятно, почему истинную жертву нельзя приносить без боли, как чистое поклонение, хвалебный гимн Божественной славе, воспеваемый в исступлённом покое[57].

Жертва — это действо объективно сакральное, если хотите, общественное, а что ещё важнее — несущее в себе не столько боль и тяготу, сколько смысл, сакральную значимость. Жертва не просто выражает идею, но духовно преображает верующего, освящая его и ещё теснее соединяя с Богом.

Тайна Креста, искупительной смерти и воскресения Спасителя, каждый день повторяется в евхаристической жертве, которую мы привыкли называть мессой. Евхаристия объективно сакральна, как никакое другое действо. В ней Сын Божий становится крестным приношением за грех мира. Крестная жертва реально, мистически воспроизводится в Церкви совместным служением клира и мирян, хотя явно никто из них не страдает. Разумеется, некоторые непривычно рано встают, далеко едут, что-то преодолевают, чтобы принести «жертву духовную», но сама жертва тут не при чём.

Литургия — это общее дело, даже если её служат всего двое. В нормальном случае все присутствующие на ней верные должны бы сослужить клиру пением, пониманием её смысла, вниманием к тому, что поют и читают. Причащение же должно венчать совместное участие в евхаристической жертве.

Христианин, осмысленно молящийся за литургией, приобщён священному, объективному, общественному действу, в котором Сам Христос, будучи явлен предстоящими у престола, невидимо присутствует как совершитель таинства и Первосвященник. Но самым таинственным образом Христос присутствует в Своих Теле и Крови, жертвенном хлебе и вине, которые священник, освятив, преподаёт верным.

Евхаристическая жертва мистична и космична. Причащаясь Телу и Крови Спасителя, верные таинственно и мистически соединяются с Ним; но они соединяются и друг со другом — в любви и Святом Духе. Литургия милостью Христовой реально совершает то, что символизирует её обряд[58].

Приносимые Богу дары — хлеб и вино, плоды земли и человеческого труда, прелагающиеся в Тело и Кровь Христа, — символизируют весь космос. Евхаристия возвышает, освящает, преображает всё творение и весь здоровый человеческий труд. Весь мир начинает петь и славословить Творца и Спасителя. Это и есть жертва совершенная.

23. ЖЕНА, ОБЛЕЧЁННАЯ В СОЛНЦЕ[59] (А. К.)

Всё, что мне довелось читать о Божией Матери, доказывает одно: Её святость необъяснима. Пытаясь говорить о Ней, мы больше говорим о самих себе, поскольку Бог открыл нам о Ней очень немногое и мы неизбежно домысливаем что-то своё.

Всё известное нам о Божией Матери только скрывает от нас истинные черты Её святости. Мы верим, что никто не был так свят, как Она, не считая, конечно, Христа, Её Сына и Бога. И хотя святость Бога — мрак для нашего разума, святость Благословенной Девы в каком-то смысле ещё сокровенней. О Себе Бог открыл нам нечто объективно значимое, выразимое словом. О Марии же Он не сказал и этого, а то, что сказал, мы не в силах понять до конца. Зная наверняка, что Она обладала самой совершенной на этой земле святостью, мы лишь смутно догадываемся, какой же Она была на самом деле. Иначе говоря, мы уверены в одном: Её святость — самая сокровенная тайна.

Но если я укроюсь в Боге, как укрылась в Нём Дева Мария, я найду Её. Лучший путь к Ней — приобщиться Её смирению, безвестности, нищете, одиночеству, целомудрию. Путь к Ней — это и путь к Премудрости. Qui me invenerit inveniet vitam et hauriet salutem a Domino[60].

ОДИН живой человек, Пречистая Дева, Мать Христа, вобрала в Себя всю нищету и мудрость святых. Все они — только участники в Её святости, потому что так устроил Бог. Он хочет, чтобы все дары люди получали через Неё.

Вот почему любить и знать Её значит открыть истинный смысл вещей и найти путь ко всей мудрости. Без Неё мы знаем Христа лишь умозрительно; в Ней — опытно. Ибо Ей даны та нищета и то смирение, без которых Христос непознаваем. Её святость — это безмолвие, в котором только и можно услышать Христа. Благодаря Её созерцанию в нас самих начинает звучать голос Бога.

Деве Марии дарованы те пустота, внутреннее одиночество, мир, без которых невозможно наполниться Богом. Она приняла Бога, ввела в этот мир, приютив в Своём крайнем смирении, в совершенной чистоте, безмолвии, безмятежности, покое. Если мы когда-нибудь изгоним из себя шум окружающего нас мира и освободимся от страстей, то лишь благодаря тому что Бог приблизил к нам Деву Марию, приобщил нас Её святости и Её сокровенности.

 

ДЕВА Мария, единственная из всех святых, несравненна во всём. Она обладает всей их святостью, но не похожа ни на одного из них. И всё-таки мы можем говорить о том, чтобы быть похожими на Неё. Наше сходство с Ней — не просто одно из желанных человеческих качеств, но качество, которого только и стоит желать. Почему это так, мы поймём, если вспомним, что Мария восстановила в Себе подобие Богу так совершенно, как никто другой в этом мире. Бог же хочет, чтобы и каждый из нас уподобился Ему в свою меру.

Несомненно, надо говорить о Её привилегиях[61] так, будто и в самом деле можешь выразить их словом и подойти к ним с человеческой меркой. Вполне уместно называть Её Царицей и делать вид, будто понимаешь, что значит «превосходящая славой ангельские чины». Но не забудем, что Её высшая привилегия — нищета, величайшая слава — сокровенность, а источник всей Её власти — быть как ничто перед Христом, Богом.

Если сами христиане плохо об этом помнят, то стоит ли удивляться, что церковное почитание Божией Матери совершенно непонятно людям внешним? Они воображают (и небезосновательно), что христиане чтут Пресвятую Деву как самостоятельное божество, словно Она Сама по Себе обладает славой, властью и величием, которые ставят Её вровень с Христом. (Да и как иначе, думают внешние, истолковать Успение Богородицы, Её восшествие на небо и, наконец, принятие царского венца?) Одним словом, христиане будто бы делают Её равной Христу в деле искупления. Но Церковь учит совершенно иначе. Она помнит, что вся слава Марии в Её умалении, в том, что Она — «раба Господня», с любовью покорившаяся Его повелению и ставшая Матерью Божией в чистом послушании веры[62]. Мария блаженна не в каком-то мифическом, мнимо божественном достоинстве, а как уверовавшая, — во всей Своей человеческой и женской ограниченности. Вера и верность смиренной, полной благодати Рабы сделали Её совершенным орудием в руках Божиих, и более ничем. Чудо, свершившееся в Ней, — это целиком Божие действие: «...сотворил Мне величие Сильный, и свято имя Его»[63]. Вся слава Марии — это слава Бога в Ней. Как и все мы, Она может сказать, что всё, чем Она обладает, Она получила от Бога через Христа.

В самом деле, Её величайшая слава в том, что, не имея ничего своего, даже частицы того «я», которое ищет славы самому себе, Она ничем не преградила путь Божией милости, не воспротивилась Его любви и воле. Она и получила от Бога больше, чем кто-либо из святых. Бог мог беспрепятственно вершить в Ней Свою волю. Его свобода и Промысел не встречали в Марии преград, которые обычно возводит человеческое эго. Она была и остаётся в высшем смысле личностью, ибо, как «непорочная», была свободна и от тончайшего налёта себялюбия, способного угасить сиявший в Ней Божественный свет. Она была свободой, совершенно послушной Богу, и в Своём послушании обрела полноту любви.

СМЫСЛ христианского почитания Божией Матери надо искать в самом боговоплощении. Церковь не отделяет Сына от Матери, поскольку считает воплощение сошествием Бога в плоть и время, великим даром Бога собственному творению. И ещё Церковь учит, что Мария, будучи ближе всех к Богу в этом непостижимом таинстве, полнее всех приобщилась и к самому дару. Что странного, если, сев у огня, вы согреетесь гораздо лучше, чем сидящие за вами? Точно так же и Та, через которую Бог сошёл в мир и которая была послушным орудием в Его руках, глубже и полнее всех остальных приобщена Божественному дару.

Мария была совершенно свободна от себялюбия и греха. Она была безупречно чиста — подобно окну, у которого нет иного назначения, кроме как пропускать солнечный свет. Радуясь солнцу, мы неявно воздаём должное и окну, хотя многие предпочли бы о нём забыть — и были бы правы. Но Сын Божий, отрекшись от Своего величия и Своей силы, став ребёнком, целиком зависящим от любящей Матери, так или иначе обращает на Неё наше внимание. Свет пожелал напомнить нам об окне. Он благодарен Своей Матери, любит Её бесконечно нежной сыновней любовью и просит нас разделить с Ним эту любовь. Для нас это великая милость, дар, помогающий проникнуть в тайну любви Бога к Своему творению, тайну Его милующей заботы.

БОГ вознёс Марию на небо не для того, чтобы мы прославляли «Богиню-Мать». Напротив, Он хотел явить Свою любовь к человечеству, особым образом почтить Своё творение, прославить существа, сотворённые по Его образу, и даже самые их тела, призванные стать храмом Его славы. Мы потому и верим, что Мария была взята на небо, что настанет день и — по милости Божией — мы сами будем обитать там же. Человеческая природа потому и прославлена в Пресвятой Деве, что Бог хочет прославить её и в нас. Для этого Сын Божий и пришёл в этот мир, став плотью.

В великой тайне Марии ясно одно: Сама по Себе Она — ничто, Бог же ради нас явил в Ней Свою славу и Свою любовь.

Своей совершенной нищетой и неприметностью Мария превосходит всех святых. Нет ничего в этом мире, что Она назвала бы «своим», и именно поэтому чрез Неё подаётся нам благодать бесконечно бескорыстного Бога. Мы только тогда будем поистине обладать Богом, когда опустошим себя и станем нищими и неприметными, как Она; когда уподобимся Богу, став похожими на Неё.

Вся наша святость зависит от Её материнской любви. Те, с кем Она делит радость Своей нищеты и простоты, кого Она приобщает Своей сокровенности, будут близки к Богу, как и Она.

ЭТО великая благодать и великая привилегия, когда человек, живя в мире, вдруг теряет интерес ко всему мирскому и начинает всей душой жаждать нищеты и одиночества. Самый драгоценный из даров, природных или благодатных, — это желание укрыться от людских взоров, стать ничем для мира, исчезнуть для самого себя и поклоняться Богу, погрузившись в безмерную нищету.

Совершенная пустота, нищета, безвестность полны Богом и потому содержат в себе всю тайну радости. Искать такую пустоту и значит истинно чтить Божию Матерь, а найти её — значит найти нашу Владычицу. Сокрыться в глубинах этой пустоты — значит наполниться Богом, как наполнилась Им Она Сама; это значит нести Бога людям, как несла Его им Пресвятая Дева.

Весь род человеческий должен именовать Марию блаженной[64], потому что Её послушанием ему дарованы радость и неотмирная жизнь. Мир должен чтить Её, поэты — воспевать сотворённое Ей Богом величие[65], а зодчие — посвящать Ей соборы. Наша вера будет неполной, пока мы не исповедуем нашу Владычицу Божией Матерью, Царицей ангелов и святых, упованием мира. Мы не сможем просить у Бога того, на что Он повелел нам надеяться, пока не познаем, — из созерцания святости Непорочной Девы, — какое величие должна сотворить в душах людей сила Божия.

Итак, чем глубже мы погружаемся туда, где сокрыта Её тайна, тем сильнее в нас желание восхвалять Её имя и прославлять в Ней Бога, соделавшего Её Своей сияющей скинией. Но даже если мы воспоём Её, как Данте или святой Бернард, это будет малостью в сравнении с тем, что говорит о Ней Церковь. Одна только Церковь знает, как воздать Ей должную хвалу, и дерзновенно относит к Ней слова, которые Бог говорит о Своей Премудрости. Божия Матерь живёт в Писании, и пока мы не ощутим Её тайного присутствия в пророчествах о Её Сыне, мы не познаем сокрытой в Писании жизни.

Промыслом Божиим устроено так, что при кончине мира именно Божия Матерь будет послана для свидетельства о силе Божией, совершившейся в Её нищете, и для спасения тех, кто останется жив на развалинах сожжённого мира. Людская злоба сделает кончину мира страшной. Ходатайство Пресвятой Девы превратит её в победу и радость для нищих, принявших милость от Бога.

24. КТО НЕ СО МНОЮ, ТОТ ПРОТИВ МЕНЯ[66] (Н. Т.)

Человек, убитый одним врагом, так же мёртв, как и убитый целым войском. Если вы в дружбе с одним тяжёлым пороком, вы умерли при жизни, будь у вас хоть и все остальные добродетели.

МНОГИМ кажется, что достаточно одного хорошего свойства — доброты, широты, сострадательности, а остальное приложится. Но если вы лишены одного из видов эгоизма, а двадцать пять прочих видов у вас есть, этот единственный вид не принесёт вам пользы. Скорее всего он просто станет двадцать шестым видом, только в личине добродетели.

Так что не думайте, что одно хорошее свойство отменяет или искупает всё ваше зло.

НЕ думайте и о том, что любовь ко Христу можно выразить через ненависть к Его врагам. Положим, они действительно Его ненавидят, — но Он-то их любит, и вы не будете с Ним заодно, если тоже не полюбите.

Если вы — вместо того чтобы любить врагов Церкви — в