ПЕРЕПИСЫВАНИИ, И О ТОМ, ЧТО НЕТ НИЧЕГО НАСТОЛЬКО ИСПРАВНОГО, ЧТОБЫ НЕ ИМЕТЬ НИКАКИХ НЕДОСТАТКОВ Спустя год после твоего отъезда ко мне прибился один способный юноша,которого ты, к моему сожалению, не знаешь, хотя он прекрасно тебя знает,потому что часто видел в Венеции в моем, вернее сказать, твоем доме и унашего друга Доната и, как свойственно его возрасту, пристальнейше наблюдал.Познакомься и ты с ним, насколько это можно сделать издалека, и читай о немв моих письмах. Родился он на берегу Адрия почти в то самое, если не ошибаюсь, время,когда ты там вел дело со старым господином тех краев, дедом нынешнегоградоправителя. Происхождение и достаток у юноши скромные, но воздержность,серьезность такие, что и у старика похвалишь; ум острый и подвижный, памятьжадная, вместительная и, что лучше всего, цепкая. Мои "Буколики",разделенные, как тебе известно, на двенадцать эклог, он выучил наизусть заодиннадцать дней, все эти дни подряд прочитывая мне вечером по эклоге, а наодиннадцатый две, причем так бегло и без малейшей запинки, словно книгалежала у него перед глазами. Сверх того, что в наше время редкость, у негобольшая сила воображения, благородная пылкость, дружественное музам сердце ион уже, как говорит Марон, "слагает и сам песни новые"; если поживет и,надеюсь, возрастет со временем, "из него выйдет что-то великое", какпредсказал об Амвросии отец. О нем уже и теперь можно много что сказать,тогда как о многих мало что скажешь. Одно ты выслушал, послушай теперь отом, что служит лучшим основанием и добродетели, и знания: толпа не такжаждет и ищет денег, как мой юноша их ненавидит и отвергает, навязывать ихему - напрасный труд, он едва берет и необходимое для прожитья; в тяге куединению, в посте и бодрствовании состязается со мной, часто оказываясьпервым. Короче говоря, своим нравом он заслужил у меня такое расположение, чтостал мне мил не меньше родного сына, а то и милее, ведь сын, как водится утеперешних наших молодых людей, захотел бы повелевать, а этот хочетповиноваться и посвящает себя не своим удовольствиям, а моим делам, причемне из какой корысти или расчета на вознаграждение, а единственно по влечениюлюбви и, может быть, еще в надежде стать лучше от общения с нами. Вот ужбольше двух лет, как он ко мне пришел; и жаль, что не пришел раньше!Впрочем, намного раньше не мог по возрасту. Повседневные мои письма в прозе- о, если бы достоинство их было так же велико, как число! - почти ужебезнадежно погибшие из-за путаницы списков, да при моей-то занятости,четырежды перетасованные друзьями, которые обещали помощь и все бросали делона полпути, он один проработал до конца, не все, правда, а столько, сколькоможет войти в один не слишком громоздкий том; если прибавить к ним то,которое сейчас пишу, их число составит ровно триста пятьдесят. Как-нибудь,Бог даст, ты увидишь их переписанными его рукой, не витиеватой и пышнойбуквой, - какая принята у переписчиков, а вернее, рисовальщиков нашеговремени, издали ласкающая глаз, вблизи раздражающая и утомляющая, словнопридуманная для чего угодно, только не для чтения, только не в согласии свождем грамматиков, говорящим, что litera это как бы legitera, - но какой-тодругою, строгой и четкой, невольно впитываемой взором, притом без малейшихупущений в орфографии или в грамматическом искусстве. Однако довольно обэтом. Перейду в конце письма к тому, что держал в уме с самого начала.Главное в моем юноше - наклонность к поэзии; если он продвинется в нейнастолько, что со временем укрепит свой дух, то он до определенной степени иудивит, и обрадует тебя. Правда, пока по простительной в его годы слабостион растекается и еще недостаточно тверд в том, что хотел бы сказать; но все,что хочет сказать, говорит очень возвышенно и с блеском, так что у негочасто выпевается стих не просто звучный, но и весомый, и изящный, и зрелый,какой, не зная автора, припишешь старому поэту. Он окрепнет, надеюсь, духоми пером, создав из многих стилей один, свой собственный, и если не избежитподражательности, то по крайней мере скроет ее так, что предстанет ни накого не похожим, и окажется, что, заимствуя у древних, он "принес в Лациум"что-то новое. Сейчас он, как присуще его возрасту, еще находит удовольствиев подражаниях и нередко, увлеченный чарами чужого ума, забыв о науке поэзии,загоняет себя в теснины, откуда внутренний закон произведения не позволяетему выбраться без того, чтобы его заменили и опознали. Прежде всего, конечно, он восторгается Вергилием, и прав: если многиеиз числа наших поэтов заслужили преклонения, то этот один - восхищения.Плененный любовью к нему, околдованный, наш поэт нередко вставляет частичкиего стихов в свои; а я, с радостью видя, как он дорастает до меня, и желаяему стать таким, каким хотел бы быть сам, по-дружески и по-отечески советую,как надо делать. Подражатель должен заботиться о подобии, но не тождестветого, что пишет, да и подобие должно быть не таким, как у изображения сизображаемым (чем больше такое подобие, тем больше хвалят живописца), акакое бывает у сына с отцом, - как бы они ни различались телесными чертами,какой-то оттенок и то, что наши живописцы называют "атмосферой", всегозаметней проявляющиеся в выражении лица и взгляде, создают подобие,благодаря которому при виде сына у нас в памяти сразу встает отец; хотя,если дело дойдет до измерений, все окажется различным, но есть что-тонеуловимое, обладающее таким свойством. Так и нам тоже надо стараться, чтобыпри некотором подобии было много несходства, да и само подобие таилось, иего можно было бы разве что уловить молчаливым усмотрением ума, скореепоняв, что подобие есть, чем определив его словами. Можно занимать у другогоум, занимать блеск, но надо удерживаться от повторения его слов: первоеподобие скрыто, второе выпирает наружу; первое делает нас поэтами, второеобезьянами. Следует, наконец, держаться света Сенеки, а еще прежде Сенеки -Флакка и писать так, как пчелы медоносят: не сберегать цветы в нетронутомвиде, а превращать их в соты, где из многого и разного получается одно, иноеи лучшее. Я с ним часто об этом рассуждаю, и он всегда внимателен, словно слушаетотеческие наставления. Но вот недавно в ответ на мои обычные уроки он вдругзаявляет: "Понимаю и согласен, что все так, как ты говоришь, но могу себепозволить брать чужое, хотя бы немного и изредка, по примеру многих, ипрежде всего - по твоему примеру". "Если ты, сын мой, - говорю ему визумлении, - найдешь такие вещи в моих стихах, то знай, что тут ненамерение, а недосмотр. Пусть у поэтов на каждом шагу будет и тысяча мест,где один пользуется словами другого, но когда я пишу, для меня нет, кажется,заботы важнее, чем избегать повторения как самого себя, так и, что гораздоважнее, предшественников. Только скажи мне, ради Бога, где у меня эти места,по примеру которых ты делаешь себе такую поблажку?" "Да, - говорит он, - вшестой эклоге твоих "Буколик", где недалеко от конца, один стих кончаетсясловами "...громовым разражается гласом". Я онемел: понял, когда он этопроизносил, чего не понимал, когда писал сам, - что это конец одногоВергилиева стиха из шестой книги божественной поэмы. И решил тебе об этомсообщить, не потому, что еще можно что-то исправить, - сочинение мое ужевсем известно и широко разошлось, - а чтобы ты упрекнул себя, зачем допустилдругому первым указать мне на мою ошибку, или, если случаем ты сам ее до сихпор не заметил, то чтобы отныне знал; и чтобы заодно подумал о том, как нето что мне, может, и преданному словесности, но страдающему от великойскудости познаний и таланта, а и вообще ни одному из людей какой угодноучености никогда не удастся успеть за всем: человеку всегда далеко до цели,и совершенство удерживает за собой единственно Тот, от кого у нас все крохинаших познаний и умений. Напоследок попроси вместе со мной Вергилия, чтобыон простил меня и не сердился, если у него, часто присваивавшего себе многоеиз Гомера, Энния, Лукреция и многих, других, я не присвоил, а простонезаметно для себя утащил один малый пустяк. - Желаю тебе всего лучшего. Тичино [Павия], 28 октября [1366]
2020-11-19
77
