Провожу лето у истока Сорги; об остальном ты уже догадываешься и безвсяких моих слов. Если все-таки велишь говорить, буду краток. Я объявилвойну своему телу. Пусть Тот, без чьей помощи я бы пал, поможет мне, потомучто гортань, желудок, язык, уши, глаза мои часто кажутся мне не частямисобственного тела, а нечестивыми врагами. Вспоминаю о множестве зол, перенесенных мною от них, особенно от глаз,которые подталкивали меня ко всем моим безднам. Я сейчас надел на них такиешоры, чтобы, кроме неба, кроме гор и ручьев, они почти ничего не видели: низолота, ни украшений, ни слоновой кости, ни пурпура, ни коней, разве что техдвух, да и то тощих, лошадок, которые в сопровождении одного мальчишки возятменя по здешним горам; ни одного женского лица, наконец, кроме лица моейдомоправительницы, увидев которое ты подумал бы, что видишь ливийскую илиэфиопскую пустыню, - совершенно иссохшее и поистине сожженное солнечнымжаром, без всякой свежести, без всякой мягкости; имей Тиндарида такое лицо,Троя стояла бы доныне, имей его Лукреция или Виргиния, ни Тарквиний не былбы изгнан с царского престола, ни Аппий не кончил бы жизнь в темнице.Впрочем, чтобы после описания ее облика не забыть о ее достохвальном нраве,я должен сказать, что как темен ее лик, так светла душа, - прекрасный примертого, как женское безобразие вовсе не вредит душе; я по случаю сказал быкое-что об этом, если бы на ту же тему не говорил уже подробно Сенека поповоду своего соученика Кларана. У моей домоправительницы та особенность,что, хоть красота тела благо скорее женское, чем мужское, она до того нечувствует ее недостатка, что, кажется, ей идет быть безобразной. Нетсоздания верней, нет смиренней, нет трудолюбивей. Под палящим солнцем, когдацикады едва переносят жару, она день-деньской проводит в поле, бестрепетноподставляя задубелую кожу созвездиям и Рака, и Льва; придя поздно вечеромдомой, старушка так неутомимо и рьяно берется за домашние дела, что примешьее за пришедшую со свадьбы молодицу. Причем никакого ропота, никаких жалоб,ни малейших признаков душевной неуравновешенности, а только невероятнаязабота о муже, детях, о моей семье и приходящих ко мне гостях при столь женевероятном пренебрежении собой. Постелью этой каменной женщине служитустланная ветвями земля, пищей - почти земляной хлеб, вином - похожее науксус питье, разбавленное чистой водой; предложишь ей что помягче она отдавней отвычки считает уже жестким все, что нежит тело. - Но довольно одомохозяйке, которой не нашлось бы здесь места, если бы дело не шло обописании сельской жизни. Таким вот образом я смиряю глаза; что сказать об ушах? Пение, флейты,пленительные скрипки, от которых я бываю вне себя, - где они? Всю ихсладость развеяло ветром; теперь я не слышу ничего, кроме редкого мычанияволов да блеяния овец, кроме пения птиц и непрестанного журчания вод. Аязык, которым я часто волновал себя самого и, может быть, иногда другихтоже? Теперь он успокоился и часто молчит - утра до вечера: кроме меня, емуне с кем беседовать. Для гортани и желудка я установил такой порядок, что часто мы с моимволопасом довольствуемся одним черным хлебом; нередко он нам в лакомство, апосланный мне откуда-нибудь белый хлеб едят принесшие его слуги; привычкауже заменяет мне удовольствие, и мой домоправитель, преданнейший человек,сам тоже сделанный из камня, только и спорит со мной из-за того, что мояпища грубее, чем, как он говорит, может долго вынести человек. Мне,наоборот, кажется, что такую пищу можно вынести дольше, чем роскошную,которая очень надоедает и не годится больше, чем на пять дней, как говоритсатирик. Виноград, смоква, орехи, миндаль - мои деликатесы; рыбкой, какая вомножестве водится в нашей реке, лакомлюсь, особенно во время лова, закоторым я увлеченно наблюдаю, начиная и сам не без пользы для делауправляться с крючками и сетями. Что сказать об одежде и обуви? Все изменилось; не тот уж мой костюм -говорю "мой" из-за его крайней необычности, - которым мне некогда нравилосьвыделяться среди равных, без ущерба для приличия, если не ошибаюсь, и ссоблюдением благопристойности. Теперь ты принял бы меня за селянина илипастуха, хотя у меня пока еще нет недостатка в более изящной одежде и нетдругой причины изменения костюма, кроме той, что первым понравившееся скореенадоедает. Распались сковывавшие меня цепи, закрылись глаза, которым я хотелпонравиться, и думаю, что, будь они даже открыты, сейчас бы надо мнойпрежней власти не имели; а в своих глазах я хорош тогда, когда раскован исвободен. Как опишу жилище? Ты решишь, что пришел к Катону или Фабрицию, увидевдом, где я живу с единственным псом и только двумя слугами. Остальных яотправил в Италию; я бы всех их отправил в Индию с условием никогда невозвращаться-вот единственная туча на моем спокойном небосводе!Домоправитель занимает пристройку, всегда под рукой, когда в нем нужда; ачтобы услужливость не превращалась в надоедливость, от него можно сразуотгородиться небольшой дверью. Я нашел здесь себе две лужайки, как нельзя больше подходящие моемунастроению и моим занятиям; если возьмусь их описывать, не скоро кончу.Коротко сказать, с трудом верится, что на всей земле есть еще другое место,подобное этому, и пусть придется признаваться в женственном легкомыслии, номеня возмущает, что такое может быть вне Италии. Я привык называть этотуголок своим заальпийским Геликоном. Одна лужайка тенистая, пригодная дляуединенных занятий и посвященная Аполлону; она примыкает к истоку Сорги, аза ней только утесы и обрывы, доступные одним диким зверям и пернатым.Другая ближе к дому, ухоженней на вид и излюблена Бромием; она, странносказать, расположена посреди стремительного и неописуемо прекрасного потока,а рядом с ней, только пройти по коротенькому мосту, у задней стены дома естьнавес из неотделанных камней, который сейчас, под палящим небом, позволяетне чувствовать жары. Это место само разжигает жажду занятий, и думаю, чтооно не так уж непохоже на тот дворик, где упражнялся в своих речах Цицерон,разве что там не было быстротекущей Сорги. Под этим навесом провожу полдень,утро - на холмах, вечер - на лугах или у источника на более дикой из двухмоих полянок, где, покорив природу трудом рук, я устроил себе помещение подвысокой скалой среди самых волн - тесное, но в таком воспламеняющемокружении, что самый вялый дух воспрянет здесь к возвышенным помыслам. Чего мне еще надо? Наверное, я смог бы прожить здесь жизнь, не будьИталия так далеко или Авиньон так близко. Что пользы утаивать двойнуюслабость души? Любовь к той меня влечет и язвит, ненависть к этому мучит иожесточает. Его зловоние зачумляет целый мир; что удивительного, если своейчрезмерной близостью оно осквернило невинную чистоту одного маленькогоселенья? Оно гонит меня отсюда; я болезненно его ощущаю. Меж тем тыпонимаешь мое состояние: я ни к чему не стремлюсь, кроме как к тебе сдрузьями, которых мало осталось; ничего не страшусь, кроме возвращения вгорода. Всего тебе доброго. [Воклюз, лето 1352]
2020-11-19
97
